Zen Garden

      Мир перевернулся с ног на голову в один миг, когда при взмахе рукой в механизме что-то щёлкнуло. Уильям настороженно замер, и его удивлённый вдох отдался духотой в маске Бонни. В уши лилась слащавая детская песенка, которая в сложившейся ситуации ничуть не успокаивала — лишь назойливо доносила до него вместе с чередой новых щелчков:       «Им весело, а у тебя сбывается самый страшный кошмар».       Уильям отступил подальше от урагана детского праздника к кулисам и, скрывшись за ними, очутился в полумраке. Капавшая на мозг ледяными каплями песня здесь слышалась наиболее громко — он оказался лицом к лицу с внушительного размера колонками. Задорная мелодия сцепилась с бодрой песней Генри и стала с ней единой какофонией, которая кружила мозг так, что тот разрывался между ужасающей болью от вонзавшихся в плоть штырей и обилием ломавших мозг звуков.       Последним, что Уильям запомнил, был спешивший прямо к нему техник. К тому моменту он уже перестал что-либо понимать.

***

      Он открывает глаза. И чувствует себя не так, как следует. Совсем не так.       Уильям с трудом вспоминает, что случилось — голову по-прежнему ведёт от боли, но теперь уже другой — местами колющей, местами режущей, местами долбящей, словно молоток.       По ушам бьёт писк аппаратов — так ему ненавистных. Рука боится пошевелиться — её сгиб остро ощущает длинную иглу. Причём ощущает несколько странно, и когда Уильям поворачивает голову, то понимает, что лучше бы он этого не делал.       Вот, что значило совсем не так. Округлив глаза так, как никогда не делал в своей безэмоциональной жизни, Уильям поворачивается к другой руке и с ужасом понимает, что её постигла та же участь.       Протезы.       Где… его руки?!       Их нет. Всех их — от локтей до кистей. Их больше нет.       Это всё сон. Быть того не может! Из горла исходит что-то нечленораздельное — лишь воздух, и Уильям давится болью. Сбоку что-то шевелится, и он, сконцентрировавшись получше, наконец-то замечает сидящего на стуле рядом с койкой Генри. Тот сонно разлепляет веки, а заметив очнувшегося Уилла, грустно сводит брови.       Генри пододвигает стул ближе, осторожно приподнимая его над полом, чтобы не скрипеть о пол металлическими ножками.       Уильям приоткрывает рот, но ничего не может ему сказать. Он это чувствует. С ужасом чувствует. Сердце бьётся о рёбра, норовя их сломать.       — Живой, — слышится слабая улыбка — дрожащая. Дорожащая. В глазах почти стоят слёзы.       Уильяму мало этого. Ему мало этой улыбки, мало этого слова, которое при всей своей величественности растеряло весь смысл. Он впервые не страшится острой боли, которая поглотила целиком весь низ тела от живота до кончиков пальцев ног. Она означает, что всё это осталось с ним.       Оно не исчезло.       А руки — его драгоценные руки! — исчезли. И он просто не может успокоиться.       — Врач сказал, что тебе нельзя говорить до следующей операции.       «До следующей операции?» — буквально проявляется в панике на лице.       Генри не сводит с него сострадательного взгляда.       — Мне очень жаль, дружище…       В его глазах читается многое, что он может ещё сказать, но не озвучивает. Уильям не думает, что ему сейчас нужно гадать о всех подробностях. Но он знает, что они есть. Ему слишком страшно.       Он совершенно потерян.       Пусть эти протезы и выглядят в точности как настоящие руки благодаря скину, под искусственной кожей кроется то, чему никогда не стать человеческим — плотный жёсткий полимер, вторящий естеству, но безуспешно им не являющийся. Сердце бесконечно переворачивается, когда взгляд в сотый раз очерчивает красные линии там, где кончаются настоящие руки и начинаются синтетические.       Уильям хочет закрыть глаза обратно и открыть их в какой-нибудь другой реальности — там, где кошмар не сбылся, где он отплясал перед детьми на сцене и снял чёртов костюм. Он почти смыкает веки, и в этот же миг открывается дверь.       Из-за неё робко выглядывает Чарли.       Уильям смотрит на неё безотрывно. Мысли не складываются во что-то рациональное — он одновременно может и не может понять, зачем она пришла.       Чарли осмеливается подойти ближе только после отцовского кивка. Генри уступает место, отходя в сторону и мягко обхватывая себя руками. С его лица не сходит беспокойство, затуманенное наверняка такими же спутанными мыслями.       Как всегда, молчаливая, Чарли подсаживается ближе — почти на край стула. Она долго рассматривает Уильяма — смещается взглядом от провода к проводу, дальше по трубкам, моткам бинтов. Наконец, её ясные глаза замирают на одной из рук.       Уильям, через боль стиснув зубы, находит внутри силы, чтобы переложить ту ближе к туловищу, когда Чарли тянется пальцами ему навстречу. Она замирает. Неловко сгибает их. Скин идёт нервной волной от кончиков к основанию кисти и дальше под рукав кофты. Диод на секунду загорается жёлтым.       — Всё хорошо, Уилл, — отзывается Генри. Его голос звучит неожиданно слишком спокойно. — Чарли хочет тебе что-то показать.       Чарли мягко кивает, подтверждая его слова. Уильям хмурится. Но руку больше не отстраняет. Сил противиться не остаётся совсем — его одолевает новая волна головной боли.       Хочется закрыть глаза и подремать, но он не может перестать смотреть.       Уильям почти не дышит, когда осторожная женская ладонь ложится поверх его — такая маленькая в сравнении. Кожа плавно теряет краски, тает на глазах, являя белые пластины под собой.       Он почти отводит взгляд, когда собственная рука невольно оголяет скин. Это ощущается неприятным покалыванием. Уильям не смотрит — отворачивается.       Он плотно смыкает веки.       И, морщась от боли, размыкает их обратно, когда в глаза бьёт новый свет. Это не свет больничных ламп — он тёплый. Такой приятный.       Понемногу переставая щуриться, он обводит взглядом место, в котором оказался. Совершенно незнакомое. Приятно обволакивающее хрусталики зелёной пеленой.       Боль куда-то ушла вместе с нестерпимой тяжестью, и Уильям делает вдох полной грудью. Воздух здесь особо свеж — даже в самом чистом месте мира он не такой. Невесомо наполняющий лёгкие.       Он вдыхает и выдыхает снова и снова. Поднимает — с прежней лёгкостью! — одну из рук и восторженно окидывает её взглядом. Ужасная красная линия куда-то пропала. Уильям обхватывает запястье второй рукой, попутно посмотрев на неё тоже — след исчез и здесь! Пальцы давят на кожу — она наливается белым, а потом снова розовеет, стоит отпустить. Пропускает в себе кровь по живым сосудам. Уильям точно знает, что они настоящие. И крашеному тириуму здесь не место.       Уильям глядит по сторонам. Даже начав здраво мыслить, он по-прежнему не понимает, где оказался.       — Привет, дядя Уильям, — слышится беззастенчивое совсем рядом. Опустив взгляд вниз, Уильям видит улыбающуюся ему во все зубы Чарли.       Иная…       Это та самая Чарли, которую они потеряли много лет назад. Он понимает это мгновенно. Повзрослевшая, распустившаяся, словно цветок, коих в этом загадочном саду полно. Её внешность в точности повторяет привычную Чарли-андроида, однако не то, что творится за блестящими глазами.        Он так давно не видел этот самый блеск.       Как всё это происходит? Одному Камски известно. Пусть Уильям и робототехник, но специализируется далеко не на этом.       Чарли внимательно рассматривает его, уверенно подняв голову вверх.       Уильям видит её естественно-розовые щёки, отмечает, приглядевшись, как мелко сужаются и расширяются зрачки.       Это та самая. Без сомнений — та самая, по которой Генри пролил немало слёз.       Та, что дремлет внутри, обёрнутая в нерушимый металл и полимер.       — Как это… — всё же срывается с губ, и Уильям почти давится вдохом от накатившего счастья.       Ему совсем не больно говорить! Он может издавать звуки, это так прекрасно!       — Я не знаю. — Чарли вдруг обнимает его. Прижимается к груди, как любила прижиматься в детстве. Уильям рад чувствовать её тепло. Сейчас он рад буквально всему. — Но знаешь, дядьУильям, — и это «дядьУильям» отдаётся в сердце чем-то жгучим, — что я знаю?       Она поднимает на него глаза, произнося это так спокойно и буднично. Уильям растерянно двигает бровями.       — Что всё теперь будет хорошо. — Она снова прижимается к нему. — Скажи, — скажи, — папе, что я люблю его.       Сколько она здесь была? Совсем одна…       Уильям с улыбкой хмыкает и, обняв её в ответ, ласково целует в макушку.       — Хорошо, Чарли. — Он снова так счастлив слышать собственный голос. И произносить её имя. Называть её этим именем. — Я передам.       Нежное солнце ласкает его лицо. Подставляясь под щедрые лучи, Уильям блаженно прикрывает глаза.       Он не боится того, что придётся вернуться и утонуть в треклятой больничной койке. Теперь он точно знает, что следует делать с подарками судьбы.       Он не Камски, но он вытащит её.