Она умела любить

Он знал, что она вернется. Вернется, и засядет в его голове надолго, как бы сильно он не сопротивлялся. Это неизбежно. Где-то на подкорке сознания, будто молотом ударяя по вискам при каждом воспоминании о ней, теплилась мысль о незавершенности их истории. Каждый раз, засыпая, он возвращался в тот горящий холл семейного поместья, в тот миг, когда она, раздавленная и сдавшаяся на милость судьбы, протянула ему в предсмертной агонии собственное сердце. Дар, который Барнабас не заслуживал, но который Анжелика отдала ему без раздумий. Не заслуживал? Нет, не заслуживал. Барнабас помнил ее взгляд, красноречиво говорящий о той больной любви, которая жила в ее сердце почти два столетия. Она отдала ему то последнее, что было ценным в момент ее смерти. В тот момент он, молча, смотрел, как в ее руках рассыпается ее сердце и вместе с ним его собственное. Коллинз думал над теми словами, что сказал ей перед смертью. ‘Ты не умеешь любить, Анжелика, в этом твое проклятие’ Сейчас, перематывая воспоминания обратно в тот день, Барнабас жалел о сказанном. Он мечтал оказаться снова в том моменте, и если не спасти ее, то хотя бы принять посмертный дар. Он хотел снова почувствовать тепло ее сердца, рук и сладость ее губ, увидеть немного безумную улыбку и услышать слова о любви. Но этого не будет. А говорил ли он ей когда-нибудь о любви? Очевидно, нет. Барнабас Коллинз слишком поздно понял, что настоящая любовь - это жертва. Жертва во имя любимого человека. Отдать последнее, что у тебя есть, ради него. Приносить себя и свои желания в жертву. Это и сделала Анжелика. С каждым новым днем, что он проводил в муках совести, он понимал Она умела любить. А он видимо нет. Любить.… В жизни Барнабаса Коллинза было не так много возможностей полюбить и эту любовь почувствовать в ответ. Родители, которые видели в сыне лишь возможность достойного продолжения рода, а не маленького ребенка, нуждающегося в любви, давно канули в лету, как и все воспоминания о них. Бесчисленное количество девушек, побывавших в объятиях Коллинза, не могли дать ему того, что он, по его мнению, заслуживал. Барнабас Коллинз - нарцисс, желающий слышать в свой адрес слова восхваления и боготворения, но никогда не произносящий хвалебных речей в ответ. Ему нравилось, как Энджи ублажала его хрупкое мужское эго речами о любви и покорности. За этим делом, он не замечал, что Бушар была, пожалуй, единственной девушкой, бывшей в его объятиях, говорившей это искренне. Все хвалебные речи, сыпавшиеся из уст юных дев, желавших заполучить хоть каплю внимания от господина, были ни чем иным как фальшью и лестью, но ничем большим. Анжелика говорила это искренне, со всей своей страстью и присущим ей огнем. Она прижималась к Барнабасу как можно ближе, будто желая слиться с ним воедино. Сам же Барнабас испытывал пламенную, обжигающую страсть по отношению к этой, как и вправду оказалось, ведьме. Она пленила его с первой встречи, только взглянув ему в глаза. Коллинз вожделел ее так страстно, что позабыл о чувствах юной служанки. Она была готова отдаваться ему день и ночь, как он того пожелает, лишь бы быть ближе к нему. У Коллинза будто бы горячка была. Как только он видел Анжелику, он вспоминал ночи, проведенные с ней, и желал большего. Больше этого идеального тела. Когда она раздевалась перед ним, он рассматривал все ее тело, родинки, точеную шею, сочные молодые груди, но никогда не смотрел в глаза. Словно не замечая, что Энджи отдается ему с любовью и страстью, а не обыкновенной похотью, которую испытывал Барнабас, он забывал о важной вещи. Обиженная женщина способна на такую месть, что ты еще не раз в жизни пожалеешь о том, что ее обидел. Наверное, именно эти слова и вспоминал Коллинз, когда его закапывали на два метра под землю, как мертвеца, коим он не был, и уже никогда не станет. Теперь же, ему только и оставалось, что грезить о тех бессонных ночах, что они проводили в его спальне. Вожделеть ее душу, а не тело. Вот что понял Барнабас Коллинз, когда исправлять положение было уже слишком поздно. Душа Анжелики, мятежная и непокорная, но такая хрупкая и нуждающаяся. Это все, чего он бы хотел в своей вечной жизни. Барнабас, сам того не замечая, все глубже погружался в пучину страданий и сожалений о содеянном, что приводило к недопониманиям с его бывшей/новой возлюбленной. Да и как объяснить девушке, что когда-то умерла из-за твоей глупости и наплевательского отношения к хрупкому женскому сердцу, что ты влюблен, возможно, впервые в жизни, по-настоящему. Влюблен в женщину, что разлучила вас на две сотни лет и заставила страдать весь род Коллинз. Будто в трансе, он каждую ночь, стараясь оставаться незамеченным, спускался на первый этаж, и стоял часами в том самом месте, где он окончательно сломал ее, и морально и физически. В месте, где он оставил свою душу, умершую вместе с Энджи. Уборщица вычистила, кажется, весь дом до блеска, не оставив ни пылинки, но воспаленный ум Коллинза представлял, что между плиток в холле наверняка застряли крупицы белого фарфора, когда-то бывшего нежной молочно-белой кожей, что он так страстно целовал и вожделел. Может быть, где-то в воздухе все еще витают пылинки с красным оттенком ее губ, когда-то шептавших ему о безграничной любви, но так и не вкусивших ответный ее плод. Теперь же Коллинз видит их только во снах, просыпаясь в холодном поту всякий раз, когда ему не удается докричаться до нее, спасти, сказать о чувствах, воспылавших так поздно. Ее аромат, будто еще не выветрился из этого помещения, но Барнабас до сих пор чувствует его повсюду, даже там где казалось, Анжелика никогда не была, любая мелочь напоминала о том, что случилось в стенах этого поместья. Надежды на искупление грехов у Барнабаса нет, он ведь прекрасно понимает, ни в этой, ни в следующих жизнях Энджи его не простит. Вот только был бы хоть малейший шанс сказать ей, объясниться…