Тьма в тебе

             К пикапу я домчалась бегом, боясь, что могу этим утром опоздать. Пока обувалась, на меня свалилась целая стопка рекламных буклетов с полки для шапок, куда Чарли часто сваливал неразобранную почту. Чтобы всё собрать, понадобилось минуты три, и каждая из них была сегодня нелишняя.              Ещё четыре оранжевых буклета нашлись на коврике у водительского кресла. Я подняла мусор, смяла в объёмный неряшливый шар и запихала в карман на двери. Кажется, попытки приехать в школу вовремя помогли унять утренние нервы. Ненадолго. Я повторяла себе раз за разом: «Этот день ничего не изменил, я такая же, как и вчера. И завтра тоже ничего не изменит…». Подавив порыв взглянуть на себя в зеркало заднего вида, выскочила на школьную парковку, потому Элис уже была тут как тут. Желудок сжался, когда я увидела в её руках коробочку, обёрнутую в серебристую бумагу.              — C Днем рождения! — подскочила она ко мне. — откроешь сейчас или потом?              — Тише! Никаких подарков. — прошипела я и оглянулась по сторонам.              — Значит, потом… Какая красивая птичка! — Элис коснулась подвески на моей шее.              Птичка? Я нащупала рельеф пальцами. Мне оно совсем не напоминало птичку. Узор был симметричный, в нем не было даже чего-то абстрактного, хотя бы по силуэту отдаленно напоминающего птицу. Но как знать, может, это особенности безупречного вампирского зрения, или сленг, устаревший около века назад… Мы как раз подошли к Эдварду, ждавшему нас у серебристого Вольво.              — Элис, пожалуйста… — мой любимый смерил сестру красноречивым взглядом, а потом с ласковой улыбкой повернулся ко мне и объяснил. — Элис хочет вытрясти из тебя душу, чтобы узнать, где продаются такие украшения.              — Это подарок Генри… — промямлила я.              — Ну вот. А нам ты запретила подарки! — вампирша обиженно надула губки.              — Вижу, это не очень-то помогло, — я не хотела, чтобы мои слова прозвучали как обвинение, но тон почему-то получился непривычно жёсткий, — Генри делает, что ему вздумается. Я просто надеялась, что ты прислушаешься к моей просьбе. Так обычно поступают друзья…              — Белла, ты несерьезно! — высокий, всегда жизнерадостный голос Элис переливался ангельской арфой.              — Да нет, совершенно серьезно.              — Дни рождения — это здорово! Конечно, тебе понравится. Сегодня каждый постарается сделать для тебя что-то приятное. Что в этом плохого? — вопрос прозвучал риторически.              Понравится? Господи, она провидица, правда? Даже вне её дара, все, кто знают меня хотя бы немного, знают также, какое это для меня мучение — быть в центре внимания.              Теперь мне стало смешно и неловко от недавних переживаний о старости. Пока мы, перепрыгивая мелкие лужи, шли к корпусу, я любовалась профилем безупречного, невозможно прекрасного Эдварда, самая совершенная античная статуя казалась бы рядом с ним безобразной, преисполненной недостатков. И несмотря на это, было очевидно: ему бы не помешали ещё два-три года в дополнение к вечно семнадцати. А может, и все пять… Я не старая. Это Эдвард слишком юный… Мелькнула вполне логичная мысль, что мои предпочтения будут взрослеть вместе со мной, пока я человек. И чем дольше Эдвард будет медлить — тем сильнее удалится от моего субъективного образа идеального мужчины. Такая странная, почти кощунственная мысль… Сегодня мне совершенно не хотелось изнывать от того, какая я сама никчёмная и неидеальная рядом с ним. Терзаться тем, что не имею права на эти мысли, пока Эдвард со мной.              Когда мы дошли до поворота, где должны были разойтись по двум разным зданиям, завязался спор. Элис, очевидно, решила устроить вечеринку в честь моего дня рождения. Я высказывалась по этому поводу много раз и в достаточно категоричной форме, чтобы даже кто-то вроде тупоголового осла Тайлера зарубил себе на носу: я не хочу вечеринку, я СОВЕРШЕННО, ОКОНЧАТЕЛЬНО, НЕОТВРАТИМО не хочу чёртову вечеринку! Элис была вампиршей, и это означало, что её умственные способности превосходили средние человеческие на целую бесконечность. А умственные способности Тайлера — на полторы бесконечности. Она просто в очередной раз решила, что ей виднее. Я с трудом подавляла гнев, ссылаясь то на работу в спортивном магазине Ньютонов, то на домашнее задание по литературе, то на Чарли, который, вероятно, ждёт, что я проведу этот вечер дома. Наконец Эдвард пообещал Элис:              — Я привезу Беллу в пять. Надеюсь, ты успеешь с финальными приготовлениями.              Элис счастливо запищала и всплеснула в ладоши, будто мое согласие было теперь необязательным. Её сказочно прехорошенькое личико сияло восторгом. А я приказала себе не скрипеть зубами, потому что этот звук легко распознают две пары вампирских ушей.              По правде сказать, я ужасно сердилась на Эдварда. Элис просто очень любит вечеринки и слишком добра ко мне, она хотела порадовать нас… А Эдвард снова решил всё за меня. Будто я дитя неразумное или просто клиническая идиотка, и возраст здесь ни при чём… Я настойчиво повторяла про себя, что так он заботится обо мне. Он слишком джентльмен. И несколько старомоден… А девятнадцатую поправку к конституции, провозглашавшую избирательное право женщин, ввели через два года после его смерти. Мне не хотелось думать, что я для него домашний питомец или картонная болванка, сборник оторванных от реальности представлений о сердечном интересе. И в этом больше моей вины, чем его.              Я так боялась, что недостаточно хороша для него, что он вот-вот поймет, какое я на самом деле ничтожество, и сразу прекратит наши отношения. Я не смела ни в чём ему возразить, открыть, что мои мысли не всегда совпадают с его, выявить ещё больше различий между нами… Я лелеяла свою надуманную занудную взрослость, ведь она должна лучше подходить столетнему вампиру, радовалась своим заурядным увлечениям, которые никак, ни малейшим образом не выходили за пределы обыденности. Потому что вдруг ему покажется раздражающим что-то эксцентричное?.. Это было логичное предположение, учитывая, что всё семейство Калленов прилагало немалые усилия, чтобы казаться обычными людьми, а Эдвард даже среди них казался очень консервативным. Узнав, что наши музыкальные пристрастия в чем-то схожи, я стала подстраиваться ещё усерднее. А в остальном… Возможно, я просто не очень много знала о любимом человеке, поэтому считала безопасным держаться всего усреднённого.              Как всегда, я не решилась высказаться поперёк слов Эдварда, но малодушно свернула недовольство на Элис, всё ещё предельно завуалированно:              — Наверное, благодаря своему дару, ты точно знаешь, как всё пройдёт. Знаешь, что мне понравится, — ни Элис, ни Эдвард не привыкли к моему сарказму и, должно быть, не могли его сейчас считать, — либо я впервые смогу правдоподобно сыграть восхищение.              Даже на этот слишком грубый намёк Элис только весело рассмеялась серебряным колокольчиком:              — Конечно! Тебе понравится — я знаю.              Наконец-то мы расстались: Элис свернула в корпус естествознания, а мы с Эдвардом поспешили на урок литературы.              — Ты сегодня какая-то не такая, — прошептал Эдвард на ухо, когда мы устроились за последней партой, по шее и плечам мириадами рассыпались мурашки от его дыхания так близко, — обычно твое сердцебиение ускоряется вдвое, стоит мне приблизиться. Сегодня ты крепкий орешек…              Он пленительно улыбался, а прозрачные янтарные глаза согревали меня искренней привязанностью и добротой. Учитель, мистер Берти, как это часто бывало, поставил нам фильм Ромео и Джульетта. В сумерках зашторенных окон и под фоновую закадровую музыку мы с Эдвардом могли позволить себе больше. Сейчас был тот самый, наиболее подходящий момент, чтобы мое сердце трепетало и выскакивало из груди.              — Разве что совсем чуть-чуть более крепкий орешек…              — Кажется, предсказания Элис относительно сегодня промахиваются раз за разом. Она видела, как ты споткнулась о бровку на парковке, и ещё раз — на дорожке возле столовой.              — Я должна была упасть?              — Нет, я должен был вовремя подхватить тебя за локоть.              Эдвард снова солнечно, гипнотически улыбнулся. Я не могла оторвать от него глаз, а ещё не могла понять: он скучает по моей неуклюжести и беспомощности, или ему больше нравится так, как сейчас. Я действительно сегодня ни разу не споткнулась. Воспоминания о пробежке от дома до пикапа и о торопливой проходке от стоянки к классу, когда я совсем не смотрела под ноги, только на ангельски прекрасных Элис и Эдварда попеременно, вынырнули сами собой — это было так неожиданно… И круто…              Мистер Берти включал перемотку несколько раз, сосредотачивая внимание класса на важных для сюжета моментах или на особо удачных монологах. Весь хронометраж фильма, который составлял более двух часов, мы должны были посмотреть дома. Когда в конце урока добрались до финальной сцены самоубийства, Эдвард сказал, что завидует Ромео…              Я сразу поняла, к чему он клонит, но на всякий случай переспросила об актрисе. Его слова так разозлили меня! Теперь сердце действительно колотилось как сумасшедшее. Эдвард успокаивающе коснулся ледяной рукой предплечья, не осознавая, наверное, причину моего волнения. Я была благодарна за то, что мы сидим на уроке, а не смотрим фильм только вдвоем. До самого звонка пыталась убедить себя, что всё совсем не так, как я сгоряча напридумывала. Эдвард мог солгать. Или приукрасить действительность, рассчитывая, что я сочту такой порыв романтичным. Чёрт возьми! Он ведь не может в самом деле быть настолько инфантильным? Я вгляделась в его нечеловечески красивое лицо, радуясь, что мои мысли всё ещё закрыты, и пыталась ответить себе на простой вопрос: есть ли в моих чувствах к Эдварду нечто большее, чем восхищение божественной красотой или восторг от ореола таинственности и недостижимости. Конечно, внимание такого невероятного парня даже полнейшую посредственность вроде меня заставит невольно считать себя особенной… Нетакусей, как говорит Генри — в хорошем смысле…              Меня влекла, поражала, повергала в благоговейный трепет его вампирская сущность: сила, скорость, несокрушимость… Всё, что возвышало его над другими, и чем он с таким презрением стремился пренебречь. Он мог бы взять от посмертия всё… Мог бы обратить меня. Если бы захотел… Это решило бы все проблемы, сделало бы меня неуязвимой. Вместо этого он обдумывал пафосное самоубийство на случай, если мое роковое невезение в конце концов выиграет всю войну, а не только битву. Невольно в сердце укоренилось убеждение: Эдварда вполне устраивает, что я слабая и беспомощная, что нуждаюсь в его защите и опеке. Но это не устраивало меня!              Или ему просто нравится страдать…              Во время остальных уроков я с трудом душила в себе разочарование и злость, едва способная отвлечься на учёбу. Хорошо, что у Эдварда были предпосылки списать моё плохое настроение на день рождения и мою так называемую старость, потому что накануне я все уши ему прожужжала.              Пока Эдвард вёл пикап к моему дому, я почти полностью успокоилась и уже нашла ему тысячу оправданий, настойчиво напоминая себе о том, что Эдвард слишком хорош для такой, как я. Должна быть счастлива, что он хотя бы заметил меня.              А потом мы поцеловались. Все мысли привычно вылетели из головы, кровь пульсировала в висках, а тело обмякло от желания и истомы. Но стоило мне устремиться в объятия любимого, он в тысячный раз отшатнулся. Меня с новой силой уязвило, что он, возможно, вовсе не хочет меня, наши отношения только выверенная имитация, творимая в жёстких рамках и по строгим правилам. Эдвард избрал себе роль галантного рыцаря-спасателя при беспомощной деве в беде. Да и я не лучше. Разве мое стремление почувствовать себя особенной, хоть в чем-то лучше Джессики или Лорен — это другое? Разве я могу воротить носом? Как бы я ни любила, ощущение фальши не покидало. Может, потому что мне не хватало опыта. Или опыта не хватало Эдварду… Красавчик, который легко мог заполучить любую, впервые за сотню лет влюбился — в это тоже верилось с трудом.              Да и вообще, разве я могу винить его в том, что он контролирует себя слишком хорошо, заботясь о моей безопасности? После его слов о самоубийстве — да, я винила! Ведь самоубийство — самая глупая вещь на свете! Ни одно существо, считавшее себя разумным и ответственным, не пойдёт на такое! Тем более, всё что нужно — обратить меня в вампира. Сделать именно то, чего так сильно желаю я! Дать рано или поздно умереть мне, и затем покончить с собой — ради чего, чёрт возьми?! Он точно умён? Все его отговорки теперь казались мне жалкими и лицемерными.              И, конечно, мои желания в тысячный раз не имели ни малейшего значения. Ведь Эдвард в тысячный раз принял решение за нас обоих.              И я до сих пор боялась его потерять слишком сильно, чтобы высказать свои обвинения вслух.              Сегодня я радовалась тому, что Эдвард не может зайти в дом без согласия Генри. У самой двери я пыталась выбить себе дополнительный час-два до чёртовой вечеринки под предлогом того, что нужно досмотреть фильм. Эдвард настаивал, что мы можем посмотреть вместе. Он даже был готов униженно просить Генри о разрешении. Паркер подошёл к двери. И без всяких преамбул заявил с пренебрежительным видом:              — Нет.              — Как скажешь. Тогда я заберу Беллу через час? — как же меня бесило, что он не особо спрашивал у меня, хочу ли я на вечеринку через час. Однако у левого чувака, который мне формально никто, в лучшем случае, троюродный брат, спрашивает. Мне до сих пор казалось, что Эдвард воспринимает Генри как-то не так, его взгляды и странный покорный тон, обращённые к Паркеру, пробуждали смутное предчувствие.              Генри посмотрел на меня.              — Чарли и Сью тоже готовят для тебя праздничный ужин у Клируотеров. Но если ты уже пообещала Калленам…              — Ой… Правда?              Кажется, Генри проникся моим растерянным несчастным тоном, выражение его лица неуловимо смягчилось.              — Да… Эти ваши американские вечеринки-сюрпризы — полнейшая фигня, если хочешь знать мое мнение. Именно из-за таких дурацких ситуаций, — он повернулся к Эдварду снова с презрительно-враждебным выражением, — ты мог бы хотя бы предположить, что Изабелла захочет отпраздновать в кругу семьи. Тебе стоило спросить у Чарли, прежде чем планировать что-нибудь со своей стороны.              Генри открыл дверь шире и стал с краю проёма, опёршись рукой о косяк, загораживая таким образом проход выше моей головы. Мне почти не пришлось пригибаться, и я шмыгнула в дом.              — Ты прав, — повинился Эдвард, опустив взгляд, — было опрометчиво с моей стороны. Это всё Элис, она очень любит вечеринки… Странно, что она не предвидела это недоразумение…              — Если Изабелла хочет праздновать с тобой, мы переживём. Изабелла? — он снова повернулся ко мне.              Эдвард сверлил меня настойчивым взглядом. Дело в том, что он недавно запретил мне общаться с Клируотерами. Не то чтобы прямо запретил, с нажимом попросил — как-то так… Ради моей безопасности, конечно. Элис не видела меня, если я была с Клируотерами или Блэками, и они с Эдвардом предполагали, что Сет и Джейк должны вскоре присоединиться к стае. Я не знала, что такое «присоединиться к стае», они мне не объясняли. Но Эдвард очень боялся отпускать меня одну в резервацию и не знать, если со мной что-нибудь случится, пока я там.              — Кажется, я правда уже согласилась… Мне так неловко…              — Тебе хватит часа? — спросил меня Генри.              — Думаю, хватит, — промямлила я.              — Приедешь через час двадцать, Мэйсон, — бросил Паркер Эдварду и хлопнул дверью перед его носом.              Я была так обессилена и расстроена, чтобы отчитывать Генри за грубость. В доме вкусно пахло каким-то мясным блюдом и, кажется, тыквенным пирогом.              — Опять готовишь на моей кухне?              — Было бы наглостью повесить всю работу на Сью и Ли.              — Кажется, это должно быть ненавязчивое объявление, что Чарли и Сью теперь вместе… Мне так жаль, что я испортила этот день…              — Это твой день, так что не бери в голову. Мы и без тебя неплохо отпразднуем.              — Передай, пожалуйста, Сью, что мне очень жаль, и я рада за них с папой. От тебя это будет выглядеть правдивее…              — Хорошо, передам, — необычно покладистый Паркер вышел на кухню и продолжил там шуршать, он немного повысил голос, чтобы мне было слышно из гостиной, — и о Чарли не волнуйся. Думаю, если я спихну всё на твоего деспотичного парня, ничего существенно не изменится. Чарли и так невысокого мнения о нём.              Я пошла следом. Странно, сегодня моя неприязнь к Генри притихла, будто и не бывало. Может быть, потому, что он хотя бы поинтересовался, чего хочу я. И очень просто принял мой выбор. Кто знает, может, у него были свои мотивы… Кроме того, что он всегда выбрал бы досуг без меня, чем со мной.              — Я даже не знаю, хочу ли праздновать с Калленами.              — А я не сомневаюсь, что хочешь. Хочешь стать частью их семьи. Я понимаю, что это важно для тебя.              — Да. Но мне ужасно неловко. И там сегодня будут Эммет и Розали… Розали недолюбливает меня.              — Ты не галлеон, чтобы нравиться всем… Забудь… В твоих силах настроиться так, чтобы не обращать на это внимания.              — Эдвард говорит, она завидует мне из-за того, что он выбрал меня, серую мышь, а не её. Она очень красивая. Блондинка. Готова поклясться, ты ещё не видел настолько красивых девушек…              — Я видел не одну сотню вейл. И даже спал с несколькими. Они тоже все блондинки, и не сказать, что я в восторге от блондинок. У всех свои вкусы. И ты не серая мышь.              Генри домешал овощи на сковородке, повернулся ко мне, сложив на груди руки.              — Я думаю, твой Эдвард ничтожесто, если заставляет тебя думать, что ты серая мышь.              — Нет! Он часто говорит мне комплименты.              — Не важно, что он говорит. Важно, что заставляет думать и чувствовать.              — Ты ничего о нем не знаешь!              Генри фыркнул.              — Мне и не надо. Он мне неинтересен… Просто запомни это чувство. Ты можешь сказать НЕТ. Ты можешь поставить Розали на место. Ты можешь показать, что твоя так называемая серая мышиность вполне тебя устраивает, и по барабану, что думают по этому поводу кровососы. Эдвард тоже когда-то был серой мышью, пока не стал вампиром.              — Не думаю, что это так…              — Как пожелаешь…              Он снова помешал овощи и принялся резать зелень.              — Тебе помочь?              — Нет, я всё успеваю. Иди прихорашивайся, — Он снова повернулся через плечо и смерил меня упрямым взглядом, — Белла, ты не серая мышь. Присмотрись. Ты даже двигаешься сегодня по-другому.              Он впервые назвал меня Беллой. А моя рука сама собой дёрнулась к кулону, подаренному Паркером. Я не знала, в чём тут дело, но не сомневалась, что знает Генри. Он знал много такого, о чём я могла только догадываться. Если бы я не познакомилась перед тем с вампирами, то, встретив его, решила бы, что сошла с ума. Странное вокруг него создавало плотный цельный кокон новой реальности.              Поднялась наверх, несмотря на то, что сборы не могли занять много времени. Я приняла душ и помыла голову перед школой. И у меня не было столько одежды, чтобы долго ломать голову над выбором. Одно-единственное синее платье, подаренное Элис для школьного бала — надеть его снова на второй подряд праздник было бы неуместно. И я достала из шкафа новую сиреневую блузку, сестру-близнеца синей, которая так сильно нравилась Эдварду. Тёмные узкие джинсы — на этом всё. Через две минуты я осматривала себя в зеркале «празднично наряженную». Это было жалко. Эталонно по-серомышиному. Я жалела, что не решилась хотя бы на более смелый выбор цвета. Тогда я именно этим и руководствовалась: сиреневый довольно близок к синему, и в то же время другой, Эдварду должно было понравиться… Теперь мне казалось, что ни синий, ни сиреневый ничуть мне не идут.              Из косметики у меня была только тушь, черный карандаш для глаз и несколько светлых блесков для губ. И была тоналка, которой я не пользовалась, потому что облажалась и купила слишком тёмную. Это было ещё в Аризоне, и тогда я надеялась хоть немного загореть. По правде сказать, в солнечном Финиксе невозможно было найти настолько светлую тоналку, которая подошла бы к тону моей кожи. Добавила ещё один слой туши к утреннему и размазала немного розового блеска на скулах. Я не красила губы, потому что для Эдварда косметика была такая же отвратительная на вкус, как и человеческая еда.              Я снова впилась критическим взглядом в свое отражение. Несмотря на неинтересную мышиную одежду, сейчас я вовсе не казалась себе серой мышью. Страшно сказать, лицо казалось мне красивым. По человеческим меркам. Ни одна черта не выделялась какими-то чрезмерными характеристиками — ни красотой, ни уродством. И всё вместе складывалось в гармоничное целое. Я покрутилась перед зеркалом, поправила волосы и заметила, что мои движения действительно стали неуловимо другие. Неуловимо другой взгляд, разлёт более выразительных бровей, неуловимо более упрямое выражение лица. И это упрямство мне понравилось.              Я спустилась вниз, надеясь что-нибудь перекусить. До приезда Эдварда оставалось сорок минут.              — Это всё, на что ты способна? — Генри окинул меня скептическим взглядом. Он развалился на диване перед телевизором, очевидно, закончив на кухне всё, что запланировал.              — Да, это всё, — я упрямо задрала подбородок.              — Хм… Я мог бы побыть для тебя феей-крёстной. Хочешь?              Меня почему-то совсем не удивило его предложение.              — А ты умеешь?              — Не очень много, на самом деле.              Он вдруг вынул из футляра на предплечье ту же деревяшку. Волшебную палочку? Она была без попсовой звезды на кончике. Неприметная, тёмно-коричневая, почти без отделки. Странно, что раньше этот футляр не был виден. Генри весь вечер ходил с закатанными почти до локтей рукавами.              — Фераверте.       Ощущение одежды на коже мгновенно изменилось, я инстинктивно прикрылась руками и почувствовала вместо шёлковой ткани блузки тоже шёлковую, но более плотную. На мне теперь было красное платье. Довольно откровенное, из того, что мне было видно. Я бросилась к лестнице, И только тогда почувствовала, что на ногах туфли на высоченных шпильках. На удивление, я не споткнулась и не запуталась в собственных ногах, мне даже не было неудобно… Четыре года в балетной школе не прошли совсем уж напрасно, по крайней мере оставив по себе гибкие стопы и неплохую осанку. Мне не приходилось ковылять на полусогнутых ногах. Проблема заключалась в том, что даже без каблуков я с трудом удерживала равновесие в вертикальном положении, а с уменьшенной площадью опоры… Впрочем, мои проблемы с координацией куда-то подевались с самого утра.              — Постой, — скомандовал Генри, и создал из воздуха большое, во весь рост, невесомое зеркало, зависшее в нескольких дюймах над полом.              — Ого… А ты не мог бы сделать так, чтобы я не выглядела как шлюха?              — Ты так говоришь «шлюха», будто это что-то плохое… Ну надо же, а у тебя есть ноги!              — Ты представь… Я не хочу быть похожа на шлюху! Там будут родители Эдварда.              — Они ему не родители. Сколько там им биологических лет — двадцать пять?              Долговязый и необычно широкоплечий, между худым и атлетичным, Генри привлекал взгляд. Он расслабленно сидел на диване, положив босую ногу на колено и смешно шевеля пальцами, кажется, он делал это неосознанно.              — Карлайлу фактически четыреста. Не думаю, что такая распущенность приемлема…              — Ты недооцениваешь распущенность ранних цивилизаций. Извечные сказочки о более зелёной траве и единорогах… Бредятина… И не обижай шлюх! Это тоже работа. А если ты называешь шлюхами тех девушек, которые любят секс и не стесняются в этом признаться — то они ещё меньше заслуживают осуждения.              — Ладно! Я не имею ничего против шлюх! Просто сделай нормально! — я снова повернулась к зеркалу. — Это что лифчик с пушапом?              Я невольно схватилась за грудь, а потом поняла, что Генри здесь, и он смотрит.              — Нет. Я вообще-то феминист. И ярый активист движения за освобождение женщин от бюстгальтеров. Это символ порабощения и орудие ежедневных бытовых пыток. Долой лифчики! — произнес он с забавным пропагандистским напором.              — Ой, как это удобно! Так ты феминист, и при этом сексуализируешь женское тело, ещё и спишь с проститутками? Здесь что-то не сходится.              — Во-первых, нельзя быть идеальным во всём, у всех свои слабости. Во-вторых, я очень щедрый клиент, и в-третьих, проститутки никак не противоречат феминизму. А сиськи — твои, родненькие. Извини, я не собирался их увеличивать, оно само… Через несколько дней пройдёт. Сильно отличаются?              Я всё-таки не удержалась и потрогала.              — Да нет, не очень… В некоторые дни…              — Ага, перед месячными…              — Ой, заткнись!              — Что? Я твоя фея-крёстная, забыла?              Генри закинул руки за голову — волосы растрепались ещё сильнее — и широко нахально улыбнулся. Эта улыбка очень отличалась от деликатной, ласковой улыбки Эдварда, и я не сомневалась, что для кого-то она не менее обольстительна. Для огромного круга женщин на самом деле. Тех женщин, которые не считали Генри родственником. Как например миссис Гофф…              Кажется, Паркер… «переспал» с ней прямо в примерочной магазина Ньютонов. Это была моя смена, и, увидев в зале Генри, который разглядывал то биты, то мячи, я невольно принялась следить, не слишком навязчиво, однако держа в голове, что он где-то там. Паркер вышел из примерочной растрёпанный, неряшливо одетый, с красными пятнами на щеках и подозрительно яркими губами… А через минуту или две оттуда вышла моя учительница испанского. Такая же помятая и, очевидно, без лифчика… Так что ему и правда удавалось освобождать женщин от бюстгальтеров. Я не могла поверить… Прямо там… Кажется, она разведена, но учительница… И ей точно было прилично за тридцать. Мне хотелось провалиться сквозь землю, а лучше — забыть обо всём как можно скорее. К сожалению, с тех пор прошло всего два дня.              В основном Паркер казался нелюдимым и неприятным, хотя и красавчиком, а иногда, как сейчас — наоборот, легкомысленным мальчишкой с заоблачной харизмой. Совсем не похожий на Эдварда…              — Это всё-таки не то…              — Ты права. Надо больше ног.              Генри снова схватил свою деревяшку и махнул на меня. Юбка подскочила дюйма на три.              — Нет! Это ещё хуже!              — Помолчи пока…              Он ещё немного помахал палочкой, шепча какую-то тарабарщину. Сменил оттенок красного.              — Под твою бледную кожу лучше прохладный красный. Алый больше подойдёт Ли… — бормотал он себе под нос. Паркер немного прикрыл декольте, но на мой вкус это всё ещё было слишком откровенно.              — Вот. Так хорошо, — заявил он и пригладил волосы.              — Нет, Генри, верх пусть будет так, а юбку верни, как было…              — Ну уж нет! Я только потому и прикрыл сверху, чтобы было больше ног. Если займешься фитнесом, твои ноги, вероятно, попадут в мой личный топ четыре… ​​А если ещё наешь фунтов пять-десять веса… Ты всё-таки охренеть какая похожая на одну нашу родственницу… Кто же знал, что под теми чёртовыми юбками у неё были такие ноги… Какая невосполнимая утрата…              Я снова присмотрелась. Ноги как ноги, я к ним привыкла. Только бесчисленные мелкие синяки куда-то подевались. Наверное, ноги действительно были ничего среди всего остального…              — Генри, я не могу пойти к Калленам так.              — Я объясню тебе, как работает трансфигурация. Чтобы заклинание подействовало, нужно очень точно представить себе результат. В мельчайших деталях. Прости, но у меня не слишком крутая фантазия, что касается женской одежды. Это буквально всё, что я могу представить достаточно подробно, что мне приятно представлять… Ноги, сиськи, подчёркнутая талия, вкусный цвет, приятная на ощупь ткань… Здесь я колдую… как потребитель, а не творец. Но если тебе не нравится, я могу вернуть твои джинсы и блузку…              — Нет!              Это было хоть и слишком, но точно лучше, чем мышиная блузка. Я прошлась перед зеркалом из стороны в сторону, больше сосредоточившись на обуви.              — Если Эдичек снова тебя продинамит, он гей, так и знай.              Мне стало и смешно, и грустно. Генри встал с дивана и подошёл, встал за моим плечом, перехватил хитрым взглядом мой.              — А продинамь ты его. Ты сможешь, я в тебя верю! Пусть истекает слюной, мучается со спонтанной эрекцией и бесится, если такой святой. Ты не думай, мужчины тоже поддаются воспитанию. Совсем чуть-чуть, но попробовать стоит.              Я перевела взгляд с его ярко-зелёных глаз на свои прозрачно-карие. Он почти ничего не добавил к макияжу, только сделал губы ярче. Не вырвиглазно, близко к натуральным и в то же время достаточно ярко. Я осторожно потёрла, краска не перешла на пальцы.              — Не оставляет следов, где не надо, совсем не имеет вкуса и сходит дня за три, — прокомментировал Генри, — это единственное, что я знаю из косметических чар.              Я разглядывала свое лицо, шею, открытые плечи и руки. Пожалуй, мне хотелось, чтобы Эдвард увидел меня такой… Да, действительно, очень хотелось! Я сомневалась, что разгляжу в его глазах подлинную страсть, или тот первобытный и, наверное, ближе к гастрономическому голод, который увидела только раз — на нашем первом уроке биологии. Но разве мне нельзя пофантазировать? Если как следует настроиться на желаемое, можно рассмотреть даже то, чего нет и никогда не было.              Эдвард приехал на пять минут раньше условленного срока, тихонько ненавязчиво посигналил и остался ждать в машине, давая мне возможность дособираться без суеты и выйти, когда сочту нужным. Боясь передумать, я достала из шкафа в коридоре вешалку, зажатую у самой задней стенки. Это был чёрный тренч из тонкого мерсеризованного хлопка, диоровского силуэта и длиной чуть выше колена. Его купила мне Рене вопреки моим вкусам, и я ни разу его не надевала. Наверное, для верхней одежды, даже такой лёгкой, было слишком тепло, и с голыми без колготок ногами он будет выглядеть странно, впрочем, на вечер, может, и сгодится. К тому же в вампирском доме Калленов не всегда следили за тем, чтобы температура оставалась комфортной для обычного человека.              Я запахнула полы с максимальным перехлёстом, крепко завязала пояс и даже после того придерживала воротник руками, совершенно не уверенная, что осмелюсь снять плащ у кого-то на глазах. Схватила с полки флакончик духов и в последний момент передумала: там будут только вампиры и я, а для вампиров такой интенсивный запах будет чувствоваться слишком навязчивым. Желание не выделяться и быть привлекательной всё ещё боролись во мне, и ни одно пока не могло выгрызть победу.              Когда я уже буквально была в дверях, Генри сказал очень странную вещь, странную даже для него:              — Белла, как глава рода Блэк даю тебе позволение защищаться любым способом.              Не стала переспрашивать. Не было времени, а ещё я была уверена: он не ответит. Мне так хотелось его обнять, но, кажется, Генри не очень-то любит объятия. Теперь я была бы рада такому брату, и не потому, что он творит чудеса. Я вдруг осознала, что он у меня есть — кто-то на моей стороне. Как Чарли и Рене. Или это только самообман?