Январские крокусы

Ночами снился хлеб. Эти сны Максим ненавидел всей душой. Просыпаться после них в маленькой холодной комнатушке Института было неимоверно трудно. Несколько минут он приходил в себя, ежась под колючим шерстяным одеялом и сжимая зубами уголок подушки. Сон еще владел им. Во сне он снова, как в детстве, утаскивал с институтской кухни изрядный ломоть нежно любимого черного хлеба, густо посыпанного солью, и жевал его прямо на ходу, обсыпаясь крошками. За это потом страшно ругала мама, а он украдкой стряхивал с воротника следы преступления и с трудом сдерживал улыбку. Теперь крошки стали золотыми. Когда паек урезали, Максим быстро приучился одной рукой держать кусок хлеба, а вторую складывать лодочкой, чтобы не потерять ни кусочка. Умом он понимал, что эта мелочь не прибавит сытости, но поделать с собой ничего не мог. Есть хотелось постоянно и так сильно, что иногда Максим пугался сам себя. В состоянии ли он еще что-то делать и думать о чем-то, кроме еды? На охоте помогали руны, начерченные просто в немыслимых количествах. Половину из них рисовал лично Кирилл Борисович, потому что у самого Максима дрожали руки. Проходила эта мерзкая, выматывающая дрожь и такая же неотступная слабость только после двух рун Бодрости. И все-таки от охоты Максим не отказывался никогда. Потому что она бодрила тоже. Обостряла чувства, заставляла стряхнуть сонное вялое оцепенение. Иногда мерещилось даже, что мозг за ночь покрывается ржавчиной, а на охоте она слетает, и голова снова становится легкой и ясной. Ради этого ощущения Максим и жил. К этому пятиэтажному дому в самом глухом углу Васильевского острова нефилим присматривался давно. Вся улица, кажется, вымерла, и даже снежный покров лежал нетронутым. Пустыми глазницами смотрели темные окна. И все-таки зажатый между заколоченной бакалеей и такой же булочной дом вызывал огромные подозрения. Ходили в Нижнем Мире слухи, что здесь свил себе гнездо один из вампирских отступников. Кланы обычно карали таких сами. Но не сейчас. Ленинград задыхался в кольце блокады, изнемогал от холода, голода, нескончаемых бомбежек и обстрелов. Ткань миров трещала так, что этот звук, кажется, можно было услышать. Или это трещал мороз, от которого лопалась кожа? Ленинградцы напоминали Максиму тени. Тени двигались еле-еле, покачиваясь от самого легкого ветерка. Тени даже не всегда реагировали на вой сирены и лихорадочный стук метронома, не обращали внимания на приколоченные кое-где таблички, криком кричавшие, что при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна. Эти тени уже были мертвы. Почти. Зато они отзывались на Песни, даже когда Максим пел вполголоса. Встряхивались, оглядывались, словно только что проснулись, скользили по Максиму удивленными запавшими глазами и спешили дальше, уже куда живее и энергичнее. Когда Максим это понял, он составил себе маршруты, которыми стал регулярно ходить. Скрываться под руной Невидимости не было смысла. Руна жрала силы, которых и так было маловато. Зато люди его слышали. Люди смотрели в его лицо – такое же бледное и осунувшееся, как у них. И что-то в нем видели, раз даже иногда находили силы улыбнуться. Демоны всех мастей тоже голодали, а потому жрали стиснутый в кольце город изнутри. Между ними и людьми стояла только горстка таких же ослабевших от голода сумеречных охотников. В обшарпанную, лишенную дверей парадную Максим вошел мягким крадущимся шагом. Внутреннюю сторону запястья кольнуло ожившей руной, и плотный сумрак послушно стал проницаемым, почти прозрачным. В этой темноте от Голоса Ленинграда ничто не укрылось бы. Впрочем, вампир укрываться и не думал. Охотника он явно почуял еще с улицы и сиганул прямо в лестничный пролет, ухватившись в последний момент за перила и собираясь лягнуть Максима ногами в грудь. Нефилим кошкой уклонился от удара. Перекатился, ловко вскочив на ноги у груды какого-то дурно пахнущего тряпья. Взмахнул мечом, и лезвие клинка серафима полыхнуло голубым светом. Вампир взвыл, как ошпаренный. Отшатнулся в спасительную для него темноту, лишившись на мгновение ориентации в пространстве и почти сравнявшись с нефилимом в скорости реакции. Этого мгновения Максиму хватило с лихвой. Меч как будто даже не почувствовал сопротивления, перерубив твари шею так же легко, как нож подтаявшее масло. Рухнувшее на пол тело принялось стремительно ссыхаться, пока не развеялось пеплом. Голова, правда, еще оставалась целой, скаля на Максима иглы клыков. Нефилим от души пнул ее ногой в высоком сапоге и, не убирая меча, двинулся по лестнице. Кто знает, вдруг этот гад успел обратить себе кого-нибудь. Чтобы скучно не было. Но в доме больше не было живых. Впрочем, нежити тоже. Зато в одной из комнат угловой квартиры на последнем этаже Максим нашел хозяев. То, что от них осталось. Мертвецы уже давно не вызывали никаких чувств, но сейчас Максим почему-то никак не мог отвести глаза от свернувшейся на кровати девочки-подростка. Царивший здесь холод сохранил ее лицо, сморщенное, жуткое, как у старухи. Девочка лежала на кровати, а две других женщины – видимо, мать и сестра, нашлись в углу комнаты, небрежно брошенными друг на друга. На стене над ними запеклись брызги крови. Темнела она и на полу. Максим с трудом отвернулся. Девочка, скорее всего, умерла первой и сама – от голода. А вот ее родными вволю попировала та тварь. До боли захотелось воскресить вампира и убить его еще раз. За спиной коротко скрипнула половица. Максим вскинулся, разворачиваясь. Клинок серафима яростно полыхнул. И намертво увяз в небольшом синем облачке чужой магии. Максим изумленно вытаращил глаза и еле сдержался, чтобы не выругаться. На пороге комнаты стояла девушка в приталенном темно-сером пальто и такой же шапочке с приколотой надо лбом брошкой. В брошке поблескивал крупный ярко-синий камень в тон глазам – огромным, глубоким, как два озера, в которых отражается летнее небо. Хорошенькое свежее личико разрумянилось от мороза. Яркие полные губы приоткрылись, сверкнули мелкие белые зубы. −Чародейка! – вырвалось у Максима. Девушка нахмурила темные бровки, но правую руку не опустила. Синева сгустилась вокруг меча и с силой потянула за лезвие. Максим крепче сжал рукоять. −Прекрати. – приказал он. −Кто ты такой? – звонко вопросила девушка. −Конь в пальто. – огрызнулся Максим. – Я Голос Ленинграда Максим Самосват. А ты кто такая и почему шляешься в таком виде? −Я не шляюсь. – девушка возмущенно всплеснула руками. – И я вообще-то Алиса Мелисова. Синева рассеялась, и Максим, наконец, сумел опустить меч. −Алиса Мелисова. – досадливо пробормотал он. – Что же вам дома не сидится, Алиса Юрьевна? Дочь Верховного Мага независимо передернула плечами, открыла ротик, явно собираясь что-то сказать, но тут обратила внимание на трупы, побледнела и отступила на шаг. Максим устало покачал головой. Прилив бодрости от удачной охоты почти схлынул, и колени начинали противно дрожать, а меч, кажется, весил теперь почти тонну. −Что с ними стало? – тихо спросила Алиса. Максим, еле слышно вздохнув, убрал меч в ножны, не без усилий засучил рукав плотной зимней куртки, стянул перчатки, отцепил от пояса стило и с трудом гнущимися пальцами принялся вычерчивать себе руну Бодрости. На бледной коже запястья пунцовыми линиями выделялись не успевшие сойти следы от прошлых рун. Каждую следующую Максим упрямо чертил на месте предыдущей и уже начал подозревать, что следы от них не сойдут никогда. Если он вообще переживет эту зиму. −Девочка умерла от голода. Двух других убил вампир. −От голода… − отрешенно проговорила Алиса и подняла свои огромные синие глазища на Максима. Нефилиму под ее взглядом сделалось неуютно. Максим передернул плечами и грубовато сказал: −Город в блокаде, барышня. Люди кошек едят, а вы так удивляетесь. Откуда взялось это старорежимное «барышня», Максим и сам не понял. И о словах своих тут же пожалел. Потому что в глазах Алисы что-то дрогнуло. −И вы тоже голодаете? – тихо спросила она, совсем не обратив внимания на грубость. Максим пожал плечами, не зная, как на это ответить. −Сумеречные охотники получают тот же паек, что и остальные. Четыреста граммов хлеба в сутки, масла… −Это сколько? – оборвала его Алиса. Максим изобразил кусок в треть своей ладони. Дочь Верховного Мага округлила и без того огромные глаза и прижала руку в элегантной вишневой перчатке ко рту. Она не голодала, с опозданием понял Максим. Она никогда в жизни не голодала. Странно только, что все еще сидела в городе. Неужели Верховный Маг не мог услать дочку куда-нибудь, где безопасно? Хотя, надо думать, дом Мелисова сейчас – самое безопасное место во всем Ленинграде. Раз там даже еды вдоволь. Мысль о еде Максим спешно отогнал, как и поднимающееся внутри едкое, словно желчь, раздражение. −Возвращайтесь домой, Алиса Юрьевна. – холодным, как ветер снаружи, голосом выговорил Максим. – Вам на улице не место. Если хотите, я провожу вас. Девушка кивнула, как болванчик, и послушно двинулась к выходу. Но, сделав несколько шагов, обернулась и снова взглянула на мертвых. Максим со вздохом взял ее за локоть и вывел прочь. По-хорошему, конечно, стоило похоронить хозяек квартиры, но у него уже не было на это сил. Безумно захотелось в Институт, в единственную теплую комнату – лазарет. Там, у Верочки Свешниковой, можно было хотя бы выпить стакан горячей воды с разведенным в ней сахаром. Невыразимая роскошь теперь. На улице Алиса опомнилась, высвободила руку, снова заглянула Максиму в лицо с каким-то странным непримиримым выражением и спиной вперед шагнула в распахнувшийся по взмаху ее руки портал. На Максима повеяло запахом пряностей, заставив оглушительно чихнуть. −Вот ведьма. – беззлобно ругнулся он, натягивая на замерзшую руку перчатку. Раздражение улеглось, словно его и не было. А ночью, впервые с начала этой проклятой зимы, не приснился хлеб. До самого утра Максиму виделись огромные синие глаза на румяном от мороза личике. Утро принесло неожиданное открытие. Для Максима, во всяком случае, стало открытием, что Глава Института умеет придавать своей каменной физиономии выражение непередаваемой брезгливости. Предназначалось это выражение двум десяткам деревянных ящиков, которые стройными рядами парили перед кованой решеткой ворот. Войти во двор, на землю Института, дирижировавшая этими ящиками Алиса Мелисова не могла, но явно была полна решимости. Максим подоспел как раз к финалу пламенной речи Кирилла Борисовича: −Институту не нужны подачки от Верховного Мага. Наших собственных запасов хватит надолго. −Видела я, как их вам хватает. – отчеканила Алиса, и Максиму показалось, что от ее тона дрогнул бы даже бронзовый Петр, если бы его еще загодя не сняли с постамента. Один из ящиков – узкий и длинный, как гроб – выбился из общего ряда и проскользил по воздуху к Максиму, несильно ткнув его в бедро. Нефилим с интересом сдвинул крышку и едва подавил вздох. Внутри оказались банки тушенки. −И никакая это не подачка. – продолжала Алиса. – Мы с вами в одной лодке, хочется нам всем того или нет. −Смею заметить, уважаемая Алиса Юрьевна, Институт не желает быть обязанным чародеям. Спор Главы Института и дочери Верховного Мага явно пошел на второй круг, когда в воротах показался Воскресенский. Окинул одним долгим взглядом всю сцену и встретился глазами с Максимом. −Федор! – нефилим лишь слегка повысил голос, но с легкостью перекрыл обоих спорщиков. – Зови всех, кто свободен. Пусть перетаскают это добро в лазарет, пока тушенка не замерзла. Надо еще раз пересчитать наши запасы и увеличить пайки. Алиса Юрьевна, − Максим коротко поклонился осекшейся на полуслове дочери Верховного Мага. – наша благодарность не знает границ. И будет еще больше, если вы сумеете раздобыть хотя бы литров пять рыбьего жира. Выражение лица Гордеева сделалось совершенно непередаваемым. Молодая чародейка тоже скроила фантастическую гримаску. −Зачем вам эта гадость? – шепотом спросила она. −Какая же это гадость. – пожал плечами Максим под старательные попытки Воскресенского удержаться от смеха. – Очень полезная вещь. Так что, сумеете раздобыть? −С-сумею. – озадаченно кивнула Алиса и плавно взмахнула рукой. Ящики такими же ровными рядами легли на мостовую. Максим широкими шагами подошел к дочери Верховного Мага, молча сжал обеими руками ее маленькую ладошку в алой перчатке. −Спасибо. – негромко проговорил он. – Это правда очень важно для нас. −Я понимаю. – так же тихо ответила Алиса. Отвести взгляд от ее глаз было невероятно сложно, но Максим все-таки сумел. Поклонился напоследок, подхватил ближайший ящик, закинул его на плечо и потащил во двор мимо совершенно опешившего Главы Института. Сердце колотилось так быстро, будто он только что бежал от целой своры цокотух. И почему-то было тепло. Очень тепло. Поселившийся внутри с начала блокады холод отступил, и на смену ему пришли колдовские глаза-озера дочери Верховного Мага. Это тепло рвалось изнутри ровно два года спустя, 27 января 44-го. Максим сам не помнил, как скинул охотничью куртку, сорвал перчатки и шапку. С треском распахнул балконную дверь и вскочил на облупившиеся перила. Студеный ветер с Невы гнал по небу громады снеговых туч, но город больше не был в их власти. До слуха нефилима донесся отзвук репродуктора, установленного на ограде Михайловского сада: −Город Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады… То, что пока еще смутно ощущалось самым краешком сознания, обрело вдруг силу, плоть и смысл. Песнь вырвалась из груди сама собой, и Максим потом, как ни старался, так и не смог вспомнить ее слов. Его самого будто бы не было сейчас. Ленинград говорил через него своим Голосом. И этот Голос звучал так сильно и полноводно, что мог, кажется, повернуть вспять Неву. Река все еще была скована льдом, но, повинуясь Голосу Ленинграда, в разрывах между тучами показалось ярко-голубое небо. Из темно-серой пелены вырвался ослепительный диск солнца. Едва уловимо зазвенела веселая капель. Далеко от Института, на другом берегу реки, Алиса выронила из рук книгу. Бросилась прочь из дома, едва не сбив с ног тревожно выглянувшего из кабинета отца. Накинула на плечи шубку, бегом слетела с крыльца и остановилась. Снег перед домом Верховного Мага стремительно таял, открывая влажную черную землю. И оттуда, из этой живой, напоенной водой и выглянувшим солнцем, земли тянулись ярко-зеленые стебли, на них наливались бутоны. Мгновение – и вся очистившаяся от снега полянка утонула в ярко-желтых, как маленькие солнышки, крокусах. Алиса с прерывистым вздохом опустилась перед ними на колени, коснулась нежных ярких лепестков, прикрыла глаза и неожиданно для себя расслышала знакомый голос: −Льется напев, напоенный весной, Вечным крылатым поэтом. Я весенние чары слагаю над глыбами льда. Пусть дорогу к морю найдет ледяная вода. −Максим… − шепотом выговорила Алиса и рассмеялась, сама не зная, от чего. Январские крокусы льнули к рукам и пахли весной. Настоящей весной.