Дуэль сердец

      Как ни старался Долохов тайно и незаметно для сестры обольщать Софи, но со временем умница Лиза всё-таки догадалась о его чувствах к подруге. Однажды они пошли на прогулку с братом по набережной Невы, и там Лиза начала с ним разговор.       – Слушай, братец, ты ведь ухаживаешь за Софи? – спросила она Долохова.       – Ты заметила? – Долохов пристально посмотрел на сестру.       – Трудно не заметить, – усмехнулась Лиза. – Вот только я хочу у тебя спросить: какова цель твоего ухаживания?       – Такая же, как и девять лет назад, – спокойно ответил он. – Я хочу жениться на Софи.       – Тогда почему ты прямо не сделаешь ей предложение? – удивилась Лиза. - Мне кажется, что в этот раз она вовсе не равнодушна к тебе, и может согласиться стать твоей женой.       – Мне тоже так кажется, моя маленькая и чертовски любопытная сестрица, – произнёс Долохов с улыбкой, глядя на Лизу. – Вот только Софи при любом моём намёке на то, что я могу снова сделать ей предложение, не раз и не два давала мне понять, что ответит отказом. Потому что не желает ради замужества отказаться от сцены и возможности зарабатывать деньги концертами и уроками.       Лиза удивлённо глянула на брата.       – То есть… я так поняла, что ты тоже будешь ставить ей такое же условие, что и остальные её ухажёры? Тоже будешь настаивать на том, чтобы она бросила выступать на сцене, учить учеников и засела дома?       Долохов бросил сестре сердитый взгляд.       – Скажи, а что такого ужасного ты видишь в этом условии? Ведь не случайно все прежние кандидаты в женихи Софи выдвигали такое требование к ней. Так принято, понимаешь ты это? Женщина должна быть только женой и матерью семейства. Всё остальное… ну просто не принято, и всё тут, – так же сердито закончил он.       – Принято-не принято… – фыркнула Лиза и спросила. – С каких это пор тебя волнует, что принято, а что не принято? Я прекрасно помню те времена, когда ты смеялся над условностями общества и с наслаждением нарушал их. Тогда это тебя не волновало. Да и сейчас, я думаю, не волнует. Если тебе, – на слове «тебе» Лиза сделала ударение, – захочется снова нарушить принятые правила, ты сделаешь это, не задумываясь. Почему же ты не хочешь принять женщину, которая тоже махнула рукой на условности общества и нарушила их, став профессиональным музыкантом? Может быть, потому, что это нарушает твои интересы?       – Да! – взорвался Долохов. – Это нарушает мои интересы! Ни один мужчина нашего круга не позволит, чтобы его жена выставляла себя на сцене! Чтобы другие мужчины глазели на неё и платили деньги, чтобы посмотреть на неё и послушать! Такая жена выглядит… да просто как общественное достояние! Любому мужу это будет неприятно!       Лиза с изумлением посмотрела на него.       – Я не думала, что ты настолько ограничен, – наконец, заговорила она. – А что, женщины нашего круга не выставляют себя на всеобщее обозрение и не выглядят как общественное достояние на балах, вечерах, в театрах и других общественных местах? Они одевают настолько откровенные туалеты, что, прости, иногда мне кажется, что их прелести просто готовы выпасть из декольте. Софи, по крайней мере, никогда не позволяла себе настолько глубоких вырезов. Она терпеть не может эту моду, и её платья всегда очень скромные по сравнению с платьями других дам.       Долохов потёр лоб. Казалось, реплика сестры озадачила его. Через паузу он сказал:       – Хорошо, предположим, что в этом ты права. Но как быть с остальным? Софи должна будет ездить на гастроли, это обязательное условие её профессии. И что прикажешь делать мне, если я стану её мужем, а она укатит, скажем, в Европу на целый год, как это было в последний раз? На сей раз Одиссей должен будет ждать Пенелопу?       – Софи больше не собирается ездить в такие долгие гастроли, – возразила Лиза. – Она мне не раз это говорила. Долгие турне необходимы были ей в начале карьеры, чтобы завоевать себе имя среди музыкантов Европы. Но теперь оно завоёвано. Ей достаточно лишь время от времени напоминать о себе. Она говорила, что будет ездить за границу только на недолгое время, пара месяцев, не больше. В основном будет давать концерты в городах России, а это ещё меньше. Что такого ужасного, если она, скажем, поедет на гастроли в Москву на пару недель? Ведь мужчины и подольше могут уезжать из дома. Тебе, например, тоже придётся уезжать. По делам службы, или когда идут военные маневры. Я не вижу во всём этом ничего страшного.       – Ну да, и будем мы разъезжать в разные стороны, – мрачно проговорил Долохов. – Я возвращаюсь с маневров, а она укатила на гастроли, а когда она вернётся, меня опять куда-нибудь пошлют. Что это за семья, если муж и жена постоянно в разъездах? А если у нас появятся дети, на кого мы их будем бросать?       – И здесь не вижу проблемы, – упрямо возразила Лиза. – Ваши поездки можно будет как-то согласовать. Если тебе по службе нельзя отговориться, то Софи всегда может на несколько дней или даже недель сместить время гастролей. Она как-раз свободна в выборе времени. Что касается детей… Я думаю, Софи и сама не захочет покинуть их, пока они совсем малы. Но когда подрастут, когда им исполнится два или три года… Слушай, – обернулась она к брату, – кто тебе вообще сказал, что мать должна находиться с дитятей двадцать четыре часа в сутки до самого совершеннолетия дитяти? Такого вообще нигде и никогда нет. У крестьян мать уходит на работу уже через несколько дней после родов, а ребёнка оставляет на попечение какой-нибудь старушки из семьи, или старика, или даже своих собственных детей, только возрастом постарше. А в нашем кругу… да ты посмотри на наших дам! Только-только родила, а глядишь – уже через месяц разъезжает по балам, вечерам, театрам. Младенцев наши дамы оставляют на кормилиц и нянь, а позднее – гувернанток и гувернёров. Вспомни хотя бы наше детство. Пока наша матушка была молода и хороша собой, она вела такой же образ жизни, как и остальные дамы из её окружения. Помню, как они с батюшкой, тогда ещё живым, почти каждый вечер куда-то уезжали, то в гости, то на бал, то в театр. Мы с тобой после определённого возраста больше времени проводили с няньками, а потом с гувернёрами и гувернантками, чем с родителями.       Долохов ничего не ответил на эти слова сестры. Какое-то время они просто шли рядом молча. Но потом Долохов заговорил.       – Лиза, всё что ты говоришь, возможно, и правильно. Но я просто не могу этого принять. Не могу, и всё тут. Всё наше воспитание, все правила нашей жизни твердят мне одно: жена в нашем кругу должна сидеть дома. Работать и заниматься делами должен только мужчина. Зарабатывать деньги какой-то профессией тоже должен только мужчина. На этом – точка. Ни одна семья, которую мы знаем, не живёт по другим правилам. Ты и сама это понимаешь.       – Понимаю, – грустно сказала Лиза. – Через себя и свои убеждения перешагнуть нелегко. Но ты обещай хотя бы подумать над тем, что я сейчас сказала. Вот я сейчас перед прогулкой слушала, как Софи репетировала «Английскую сюиту» Баха*. Это было так великолепно! Нельзя отнимать у Софи сцену и зрителей, просто нельзя такой талант запереть дома! Подумай об этом, прошу тебя!       – Да тут и думать нечего, – упрямо и мрачно воскликнул Долохов. – Я никогда не соглашусь на то, чтобы моя жена выставляла себя перед публикой, да ещё за деньги. Это полностью исключено!       Лиза только вздохнула.       В самом конце мая, когда на город опустились белые ночи, чета Болконских наконец-то организовала благотворительный бал в своём особняке на Английской набережной. Весь цвет светского Петербурга был приглашён. Все должны были оплатить билеты на право входа, а собранные средства поступали в благотворительный фонд. Кроме того, участникам бала не возбранялось сделать свои дополнительные пожертвования в этот фонд. Софи и Наташа подговорили знакомых и наиболее влиятельных дам подходить к самым состоятельным гостям бала и уговаривать их сделать такие пожертвования. В процессе подготовки дамы сами со смехом назвали себя «командой попрошаек».       Долохов тоже получил приглашение на бал. Когда он прибыл, то бал уже начинался. Князь Болконский в своём ослепительно белом полковничьем мундире и Наташа в великолепном платье из нежно-зелёного атласа, сшитом по последней моде, и в изумрудном гарнитуре, принимали гостей. Рядом с ними стояла Софи. Она была вся в белом, как на своих концертах. Её платье из белого шёлка было украшено нежнейшим венецианским гипюром и вышито по лифу светлым бисером. На шее и в ушах сверкали бриллианты. Тёмные волосы были забраны в изысканную прическу. Выглядела она не менее великолепно и потрясающе, чем стоящая рядом с ней княгиня Болконская. Обе красавицы и представительный муж Наташи привлекали к себе всеобщее внимание.       Долохов, одетый в парадную офицерскую форму, сразу же пригласил Софи на вальс. Она попыталась отказаться.       – Нет, нет, я не танцую сегодня. У меня будут другие дела, кроме танцев, – сказала она.       – Софи, прошу вас, один танец со мной вам не помешает в ваших делах, – настаивал Долохов.       Зная упорство и упрямство Долохова, Софи решила уступить.       – Ну, хорошо, – ответила она. – Но только один танец. Больше я танцевать ни с вами, ни с кем другим не собираюсь. Можете даже не упрашивать, – закончила она с самым решительным видом.       – Обещаю больше не надоедать вам в вашей благотворительной миссии, – с лёгкой насмешкой ответил Долохов. И тут к нему обратился князь Андрей.       – Долохов, мои подчинённые уже почти подготовили ответы на запрос вашего начальства. Со своей стороны, я жду и от вас сведения о состоянии санкт-петербургского гарнизона, который необходим в нашей комиссии.       – Документы готовятся, скоро вы их получите, – отвечал Долохов. – Я поручил это дело паре хороших и ответственных офицеров. Знаю их ещё со времен Бородино. Они справятся вовремя.       – Бородино…, – нахмурился князь Андрей и по лицу его пробежала тень. – Вы ведь тоже участвовали в сражении?       – Я был тогда в ополчении, – коротко ответил Долохов. – Но ведь и вы принимали участие в этой битве. Я слышал, что именно там вы были тяжело ранены.       – Да, именно там, – подтвердил князь Андрей. – Если бы не преданность и уход моей жены, меня бы сейчас не было в живых. Она в буквальном смысле вытащила меня с того света, – князь Андрей и Наташа обменялись любящими взглядами. – Хотя в формальном смысле поучаствовать в том сражении мне не пришлось. Мой полк стоял в резерве. Прилетела граната, разорвалась недалеко от меня и осколок попал мне в бок. Хуже всего было даже не моё ранение, а то, что вот так, в бездействии, мой полк потерял около двухсот человек убитыми и ранеными. Прилетали ядра, гранаты, разрывались между людей, стоящих в строю и… сами понимаете. Такая бессмысленная смерть… Зачем мы там стояли, да ещё в полном бездействии? Можно было отойти подальше, в укрытие, а потом, когда бы возникла надобность в нас, появиться на поле боя, – говорил он, всё больше мрачнея. Видимо, эти воспоминания продолжали мучить его.       Долохов, как военный, сразу понял, что мучило князя Андрея. Он внимательно посмотрел на него и спросил:       – Ведь ваш полк стоял в резерве у Семёновского, недалеко от батареи Раевского? – князь Андрей молча кивнул. Тогда Долохов продолжил. – Вы не должны обвинять ни себя, ни командование в ваших потерях. Если бы вы отошли, то эту позицию сразу же захватила бы пехота Наполеона. И тогда батарее Раевского ударили бы в тыл. Она не смогла бы держаться так долго, как держалась в тот день. Сражение было бы бесславно проиграно нами уже к середине дня. А пока вы стояли там, французы боялись туда сунуться. Благодаря вашему полку эта земля, эта часть поля боя оставалась за нами. Так что смерть солдат и офицеров вашего полка была трагична, но не была бессмысленна.       Во время разговора Долохова с князем Андреем к их группе подошло ещё несколько человек, из которых многие были офицерами. Они прислушивались к разговору и одобрительно зашумели при словах Долохова. Лицо князя Андрея тоже просветлело, и он коротко кивнул Долохову, как бы говоря ему мысленно: я понял. И Софи, и Наташа почти физически почувствовали, как между этими двумя мужчинами, разговаривающими о войне, протянулась первая ниточка взаимного понимания и даже приязни.       В это время к их группе приблизилась вездесущая Анна Павловна Шерер. Она подошла к чете Болконских и сказала:       – Благодарю вас, князь и княгиня, за организацию столь великолепного бала, и за предоставленную вами любезную возможность послужить благому делу. Я уверена, что взносы в благотворительный фонд для организации школы девочек на вашем балу будут внушительные. Софи, – и тут она обратилась к девушке, – вы также делаете благородное дело. Я ещё хотела спросить у вас, как успехи у моей племянницы, вашей ученицы?       – Ваша племянница подаёт надежды, – вежливо ответила Софи.       Долохов про себя ухмыльнулся. Очевидно, племянница Анны Павловны не относилась к числу самых способных и талантливых учеников Софи. Скорее наоборот, как он понял по уклончивому, хотя и дипломатичному ответу девушки. В это время злоязычная Анна Павловна обратила внимание на Пьера Безухова, который со счастливой улыбкой представлял кому-то свою новую жену.       – Ах, вот и наш граф Безухов со своей молодой супругой, – язвительно заметила она. – Воистину, небеса награждают и наказывают не по заслугам. Его первая жена, умнейшая и прелестнейшая Элен, теперь не с нами. А её муж, который так бессовестно третировал и бросал её при жизни, теперь наслаждается новым семейным счастьем, жив и здоров. Впрочем, – добавила она с лёгким вздохом, – я не желаю ему ничего плохого. Я была очень сердита на него, когда ещё была жива Элен, за то, что он напрасно обвинял эту невинную во всех смыслах перед ним женщину. Но её уже нет, а что касается её мужа… пусть его судит Бог за несправедливое отношение к первой жене.       Долохов и Софи обменялись взглядами, но ничего не сказали. Самому Долохову хотелось просто расхохотаться в лицо глупой стареющей фрейлине. Уж он-то точно знал, что к Элен даже близко не подходило слово «невинная». Десять лет назад она сама первая стала делать Долохову намёки на то, что одного мужа в постели ей недостаточно, и она не прочь завести более страстного самца для постельных игрищ. Тогда он охотно пошёл ей навстречу. Элен была красива, да ещё ему хотелось таким образом отомстить Пьеру за несправедливость, которую с ним учинили. За глупую шутку с квартальным, которую недавно помянула Софи, его, Долохова, разжаловали в солдаты, а Пьер отделался лишь высылкой из Петербурга. Связь с Элен была недолгой и закончилась дуэлью с Пьером. Но ещё до дуэли Долохов начал чувствовать что-то вроде отвращения к Элен. Она требовала от него всё более бесстыжих и извращённых ласк. Поэтому он был даже рад, что дуэль прервала их порочную связь, хотя на этой дуэли его и подстрелили.       Тем временем Анна Павловна продолжала свою болтовню о свадьбе Пьера с его новой женой, о том, какой великолепный бал устроил граф Безухов по поводу этого события. Внезапно она обратилась к Софи.       – А как насчёт вас, Софи? – спросила она с милой улыбкой, но очевидно для всех, желая уколоть девушку. – Мы когда-нибудь сможем потанцевать на вашей свадьбе?       Софи тоже нацепила на лицо самую милую улыбку, но, очевидно, ехидничая в душе, проворковала:       – Боюсь, что никогда, уважаемая Анна Павловна. Я слишком занята и у меня нет времени искать себе женихов.       – Боже мой, дитя моё, неужели вам никогда не говорили, что вы слишком красивы и очаровательны, чтобы самой зарабатывать себе на жизнь, – с прежней улыбкой возразила Анна Павловна. – Вам нужен мужчина, который бы заботился о вас и не позволял вам работать…       Но Софи прервала её и продолжала прежним воркующим тоном:       – Благодарю вас за комплимент моей внешности, но, видите ли, в чём дело… Я не позволяю мужчинам управлять моей жизнью и решать за меня, что мне позволено делать в этой жизни, а что нет.       – Если мужчины в вашем окружении позволяют такой красивой девушке, как вы, работать и самой зарабатывать себе на жизнь, то они перестали быть мужчинами в моих глазах, – величественно бросила Анна Павловна и так же величественно отплыла к какой-то другой группе людей.       – Анна Павловна всё та же, – произнёс князь Андрей с насмешливой гримасой на лице. – Не обращайте внимания на её колкости, Софи.       – Будьте спокойны, князь Андрей, я хорошо знаю цену её болтовне, – со смехом сказала Софи. – Она так же хорошо знает жизнь, как и разбирается в людях. А теперь простите, – понизив голос, заговорщически произнесла она, – но я пойду попрошайничать. Смотрю, наши дамы вовсю занимаются тем, о чём мы условились, – эти слова Софи с улыбкой обратила уже к Наташе, – а я их бросила. Пойду-ка им на помощь!       – Да, иди, – с улыбкой ответила ей Наташа. – Я тоже присоединюсь к вам, когда все гости подъедут.       Софи легко упорхнула от них, и дальше в течение по крайней мере получаса Долохов имел немалое удовольствие наблюдать за тем, как Софи «попрошайничает». Она подходила то к одному, то к другому из наиболее богатых и известных гостей и начинала что-то горячо втолковывать каждому. С одними она разговаривала с самой милой и любезной улыбкой, с другими строго и деловито. Даже если кто-то и пытался отделаться от горячих толкований Софи, то быстро понимал, что легче попасть в рай, чем избавиться от неё. Поэтому почти все покорно после разговора с ней подходили к даме, назначенной одной из распорядительниц благотворительного фонда, и либо вынимали бумажник и платили контрибуцию, либо что-то записывали в книге пожертвований. Другие дамы из «команды попрошаек» тоже не зевали, немалую лепту в общее благое дело внесла и присоединившаяся вскоре к ним Наташа, но по чести говоря, именно Софи стала наиболее успешной и умелой опустошительницей карманов многочисленных гостей бала.       Прервала она свою деятельность только после того, как зазвучали звуки вальса. Долохов, который до этого не танцевал и лишь разговаривал со знакомыми мужчинами, подошёл к ней и напомнил о данном слове танцевать с ним вальс. Софи слегка поморщилась и, давая всем видом понять Долохову, что не слишком довольна тем, как прервали её успешную деятельность, всё-таки послушно позволила ему обнять себя за талию и положила затянутую в белую перчатку ручку ему на плечо. Танец начался. Их пара была одной из первых, которые вступили в круг.       Софи недолго хранила на лице недовольную гримасу. Вальс быстро увлёк её, и постепенно лицо её разгладилось и приняло мечтательное выражение.       – Вальс мой любимый танец, – сообщила она Долохову, когда они сделали первый круг.       – Я знаю, – ответил он тихо, – поэтому и пригласил вас именно на вальс.       – Откуда вы знаете, что я люблю больше всех танцев именно вальс? – удивилась девушка.       – Я заметил это ещё на балах Иогеля девять лет назад, – легко усмехнулся он. – Всегда, когда начинали играть вальс, у вас на лице появлялось именно такое мечтательное выражение.       Софи замерла, не зная, что ответить. Оказывается, Долохов настолько внимательно следил за ней при первом знакомстве, что смог подметить даже такую мелочь. А она тогда опасалась его, относилась с неприязнью, отмалчивалась при его попытках разговорить её и старалась держать его на расстоянии. Теперь же её чувства к нему совершенно изменились. Ей нравилось и быть в его обществе, и разговаривать, даже если они спорили, и очень нравилось танцевать с ним. Нравилось, как его сильные руки уверенно вели её среди танцующих пар. Как же легко было последовать совету Анны Павловны Шерер и всю свою жизнь отдать в распоряжение этих сильных рук! Многие женщины только об этом и мечтали – чтобы красивый, сильный и уверенный в себе мужчина, такой как Долохов, стал мужем и покровителем женщины. Чтобы он уверенно вёл её по жизни среди бушующего житейского моря, раздвигая своими мощными руками все препятствия перед ней. И чтобы она, как утлая лодочка, послушно влачилась за ним и подчинялась его указаниям, потому что сама не чувствовала в себе сил и желания идти по жизни без мужской помощи и поддержки… Вот только Софи уже давно не принадлежала к этому типу женщин. Она теперь знала свои силы и знала, что может обойтись и без мужчины в качестве поводыря, защитника и заступника. Ей хотелось быть на равных, хотелось иметь возможность заниматься тем, что ей интересно, близко и дорого. Если бы Долохов это понял и принял, она тотчас с превеликой радостью отдала бы ему руку и сердце. Но пока он желает, чтобы она стала обычной домашней женой, отказалась от сцены, от возможности самой зарабатывать на жизнь и помогать другим женщинам и девочкам найти свой путь в жизни… пока он этого требует от неё, она не может сказать ему «да». Как бы ей этого не хотелось…       Долохова во время вальса одолевали похожие мысли. Почему Софи так упрямо отстаивает свою независимость? Почему не хочет быть похожей на всех остальных женщин? А ведь она по внешнему виду была очаровательнее и женственнее очень многих представительниц своего пола… Сейчас она была такой красивой, такой податливой в его объятиях! Затянутая в белую перчатку изящная ручка легко обвивала его плечо, она плыла в танце с удивительной порхающей грацией, легко подчиняясь его направляющим движениям. Но за мягкой женственной внешностью пряталась сильная и несгибаемая натура, силе воли которой могли бы позавидовать многие мужчины. И подчинить себе эту часть Софи у Долохова пока никак не получалось.       Чтобы немного разрядить сковавшее их напряжение, Софи сменила тему разговора.       – Вы говорили с князем Болконским, как давние знакомые, – произнесла она. – Я не подозревала, что вы так хорошо знаете друг друга.       – Мы давно знали друг друга, но это скорее было шапочное знакомство, – ответил Долохов. – Несколько раз встречались в Петербурге десять лет назад, потом под Аустерлицем… помните, я рассказывал вам, как князь Андрей чуть не переломил ход этого сражения?.. А недавно мы сблизились по вопросам службы. Болконский сейчас не в армии, но он является членом комиссии по составлению воинского устава. По делам этой комиссии он несколько раз обращался ко мне и моему начальству с некоторыми запросами. Мы не то чтобы стали друзьями, скорее хорошими знакомыми, и относимся друг другу с определённым уважением, признавая способности каждого и полезность для дела. Поэтому князь Болконский и пригласил меня, и ещё некоторых моих товарищей по службе на этот бал.       Софи слушала и смотрела на Долохова и думала о своём. От неё не ускользнуло, что множество женщин на этом балу соревновались за каждый его взгляд и слово. Она не раз замечала, что женщины находят его весьма привлекательным, и точно знала почему: сочетание греховного обаяния, острого ума, жизненного опыта и мужской красоты действительно казалось неотразимым. Долохов выглядел мужчиной, побывавшим во многих женских постелях и точно знавшим, чего от него в этих постелях ожидали. Казалось бы, такое качество должно было окончательно отвратить Софи, но увы… она уже давно поняла, что иногда бывает огромная разница между тем, что человек считает для себя правильным, и тем, чего на самом деле он хочет. И сейчас она бы и рада была отрицать, что Долохов был единственным мужчиной, к которому её невероятно влекло, да только ничего не получалось.       Какое-то время они танцевали молча, просто глядя в глаза друг друга. И внезапно Долохов тихо позвал её:       – Софи…       – Что? – спросила она, не отрывая глаз от его красивого лица.       – Я хочу вас больше всего на свете, – так же тихо ответил он с мучительной тоской в голосе.       – Не надо так говорить, прошу… – в голосе Софи послышались панические нотки, сердце её забилось тревожными толчками. Ах, если бы она могла… Софи почувствовала, что ей больше всего на свете хочется сейчас кинуться на в объятия Долохова… и пусть он делает с ней всё, что хочет, она не в силах сопротивляться… Лишь неистовым усилием воли она держала себя в руках, не поддаваясь искушению…       – Но это правда, – так же тихо и искусительно продолжал Долохов, ведя её в танце. Софи была так захвачена его словами и собственными переживаниями, что не заметила, как в вальсе он подвел её к двери на террасу, и они, кружась, оказались на ней в полном одиночестве. В зале, где все или почти все вальсировали, никто не заметил их исчезновения.       Как только они оказались на террасе, они остановились, глядя друг на друга. И тут… тут Долохов наклонился к ней и его горячие губы коснулись её губ. Он не держал её сильно, легче лёгкого было вырваться и убежать, но Софи приняла его поцелуй и ответила на него со всей до сих пор сдерживаемой страстью…       Сколько длился этот поцелуй, она сама не помнила, но, когда Долохов отстранился, только тогда девушка опомнилась, резко отшатнулась от него и пошла снова в танцевальный зал. Долохов пошёл за ней и остановил её у входа. Вальс уже закончился, музыканты готовились к другому танцу.       – Софи, станцуйте со мной ещё, – попросил её Долохов.       – Нет! – решительно ответила уже опомнившаяся от поцелуя девушка. – Вы обещали, что больше не будете приглашать меня. Я согласилась только на один танец. Теперь мой ответ «нет»!       И она стремительно подошла к группе тех дам, которые вместе с нею занимались сбором денег в благотворительный фонд. Долохов почувствовал, что его охватывает раздражение. Что же ему делать, чем и как привлечь эту упрямицу? И тут ему в голову пришла мысль. В прежних его любовных приключениях ему очень хорошо помогал приём, когда он заставлял ревновать сопротивляющуюся ему женщину. Если женщина замечала, что он обращает внимание на другую и оказывает ей усиленные знаки внимания, то из-за ревности сама делала первые шаги к дальнейшему сближению. Может быть этот старый приём завзятых соблазнителей подействует и на Софи?       Приняв такое решение, Долохов подошёл к жене графа Салтыкова, известной легкомысленной красотке, и пригласил её на танец. Во время танца оба отчаянно флиртовали, и дама, чей муж давно находился в отсутствии, так как был в расположении действующей армии, пару раз намекнула Долохову, что не прочь увидеться с ним в более интимной обстановке. Он не ответил ни «да», ни «нет», но их откровенные взгляды друг на друга во время танца и последующей беседы привлекли всеобщее внимание и послужили предметом перешёптываний в зале.       Ещё на один танец Долохов пригласил юную дочь графа Новосильцева, с которой он уже танцевал пару раз на балах. Девушка была хороша собой и явно увлечена им. Во время танца она постоянно вспыхивала румянцем, разговаривала с ним невпопад и смотрела на него наивно-влюблённым взглядом. В отличие от предыдущей партнёрши Долохов постарался не кружить голову этой невинной девчушке, разговаривая с ней довольно сдержанно. К тому же разговор с ней очень быстро наскучил ему, и он был рад отвести её на место после окончания танца.       Как не старался подметить Долохов во время этих маневров выражение хоть какой-то ревности на лице Софи, но ничего не подметил. Она и бровью не повела. Просто продолжала своё дело, беседуя с благотворителями, а в сторону танцующего с другими женщинами Долохова почти не смотрела. Хуже всего было то, что в то время, когда Долохов танцевал с юной Новосильцевой, к Софи подошёл их общий знакомый князь Несвицкий. Он, судя по всему, пригласил Софи на танец, и она ему не отказала. Танцевала с Несвицким почти рядом с Долоховым и его партнёршей, смеялась и улыбалась со своим кавалером. Оружие Долохова обратилось против него – теперь уже он ревновал Софи.       После окончания этого танца Долохов подошёл к Софи, которая на минуту оказалась в одиночестве.       – Я смотрю, вы снова избирательно соглашаетесь или отказываетесь от танцев, – сказал он ей, пытаясь скрыть ревность и говорить спокойно. – Вы отказались подарить мне ещё один танец, отговариваясь занятостью, но тут же пошли танцевать с Несвицким. В этом случае вам занятость не помешала.       Софи лишь подняла брови на обвиняющие нотки, которые слышались в голосе Долохова, и холодно ответила:       – Я просто показала вам, как легко и мне играть в ваши игры. Думаете, я не поняла, чем вызвано ваше пылкое желание танцевать с графиней Салтыковой и при этом демонстративно флиртовать с ней? Если вы желаете вызвать во мне ревность к этой даме, чтобы я из-за этой ревности бросилась в ваши объятия, то у вас ничего не вышло. И не выйдет. Не пытайтесь играть со мной в глупые игры. Вы сами себя унижаете этим. Уловки подобного рода хорошо действуют на бездельных и ничем не занятых женщин, вроде мадам Салтыковой. Для которых отношения с мужчинами – единственная цель, единственная радость, единственный смысл и единственное развлечение в их пустой жизни. А у меня и без того найдётся чем занять своё время. – Тут Софи улыбнулась. – На днях я буду играть в филармонии концерт для фортепиано с оркестром Йозефа Гайдна. Осталось только несколько репетиций. Я подарю людям эту чу́дную музыку, и сама растворюсь в ней. А завтра утром поеду к моим дорогим девочкам в Александровское училище учить их музыке, посмотрю в их сияющие глаза, послушаю их звонкий смех – если бы вы знали, как я люблю их смех! Да ещё не сосчитать сколько у меня хлопот по организации школы для девочек на Охте. Всего этого мне достаточно, чтобы не забивать себе голову переживаниями о мужчинах. Моя жизнь будет полезной и насыщенной и без любовных страданий, уверяю вас.       Долохов стиснул зубы. Как легко она разгадала его игру! Он был должен раньше это понять: Софи умна и проницательна в отличие от тех женщин, с которыми он раньше привык иметь дело. Игры с ней – дело безнадёжное. Он только ещё больше оттолкнет её от себя – вот и всё, чего он добьется.       – Софи, – начал было он говорить, сам ещё не зная, что скажет, но она перебила его.       – Почему вы преследуете именно меня? Почему не обратите своё внимание на других девушек? – с какой-то отчаянной досадой спросила она. – Только серьёзное внимание, а не для того, чтобы играть со мной в глупые игры. Вот дочь Новосильцева, с которой вы танцевали… Она явно неравнодушна к вам. Хорошенькая, благовоспитанная, послушная, наивная и кроткая как овечка. Она станет вам идеальной женой.       – Если бы вы слышали её разговоры, то не стали бы так хвалить её, – со злой усмешкой сказал Долохов. – Она, может, и хороша собой, вот только умом не блещет. Наряды, альбомы, балы, вышивка… вот и всё, что у неё на уме.       – И что? – пожала плечами Софи. – Из не слишком умных, но красивых и послушных девушек выходят самые лучшие жёны в мужском понимании этого слова. Она будет восторгаться любыми вашими речами, даже если вы скажете что-то не слишком умное. Будет поклоняться вам как идолу и слушаться во всём. Будет прибегать к вам всякий раз, когда ей понадобится что-то сложнее, чем умножить два на два. Вы будете управлять ею по щелчку пальцев, и за всю вашу совместную жизнь не услышите от неё ни одного слова противоречия.       – Я услышу от неё как она свою болонку с мылом моет, – тем же злым тоном сказал Долохов. – Сегодня, всё время, пока мы танцевали, она мне рассказывала, как вчера целый день намывала свою собачку. Почему-то думала, что мне это интересно.       – Не вижу здесь ничего ужасного, – снова пожала плечами Софи. – Девушка любит свою собачку – значит у неё добрая душа и она любит всё маленькое и беззащитное. Это означает, что из неё выйдет отличная мать для ваших детей. Ещё один плюс в копилку прочих её достоинств.       – Знаете что, Софи, – сердито ответил ей Долохов. – Я предпочту всю жизнь ругаться и спорить с вами, чем жениться на таком вот воплощении банальности и скуки.       – Вы сами не знаете, что вам надо, – с невесёлой усмешкой возразила Софи. – С одной стороны, на вас наводят скуку приземлённые интересы светских дам и барышень, с другой – вы желаете и меня превратить в некое воплощение подобной банальности. Если я засяду дома, то рано или поздно и мои интересы сузятся и спустятся до того, что я начну потчевать вас рассказами про мытье болонок или кошечек. Но по крайней мере, этого вы со мной не сделаете. Я никогда не откажусь от моего призвания в этой жизни, не засяду дома в роли верной и покорной жёнушки, и не ограничу свои интересы только рождением детей и заботами о том, чтобы кухарка вовремя подавала мужу борщи и кулебяки. Отказаться от всего, жить только на содержании мужа… боюсь, у меня нет подходящих качеств, чтобы стать по сути очередной содержанкой.       С этими словами она отвернулась от Долохова и отошла от него, бросив на прощание:       – Удачи вам с мадам Салтыковой! Она очень напоминает Элен Безухову. Вы стоите друг друга…       До конца бала они больше не сказали друг другу ни слова.