Hell is truly eternal

Чарли не достигает дна багровой реки.

Даже утопиться она не может.

Чарли смотрит на труп демона и ощущает глухое напряжение, брошенный в море булыжник, без возможности остановить неспокойные морские колебания. Она смотрит на вывернутые конечности, намотанные на копьё ангела кишки и достигает внутреннего катарсиса. Отчего она издаёт смешок. Лёгкий выдох в пустоте звуков завывающего ветра и тления огня в уголках домов, где-то каблук наступает на чью-то печень и глазное яблоко, последнее с естественным хлюпающим звуком лопается как воздушный шарик на день рождения, жаль только, что подарки покрылись плесенью, а имениный торт превратился в липкую массу из вишнёвой начинки и взбитых в миске глухих криков. Свечка давно не горит, розовое платье принцессы давно изорвалось, даже кусочки ткани напитались чем-то напоминающим сломанные мечты. Чарли рвёт прямо на пол своей спальни. Ни съев за завтраком ни крошки, она не могла прекратить задыхаться в остатках желчи и своего ничтожества. Разочарование перемешалось с соком и льётся тошнотворной рекой на белый ковёр в форме сердца. Её сердце разбито, разобранно на острое углы, которыми она царапает края штанов и кончики ног, измазано соплями, дерьмом и выблеванными остатками гордости. Золотая корона гниёт и опадает под ногами, утопая в крови мёртвых демонов и голоса матери в отголосках детства с расплывчатым образом высокой женщины и пленительного пения. Морнингстар теряется в красном тумане и льёт кровавые слёзы. Липкие ручьи обволакивают щёки, скапливаются на подбородке и смешиваются на багровом пиджаке невидимыми пятнами. Их бы отстирать, но руки изодраны в собственном бессилии, а пальцы вывернуты до внешних переломов с выступающими из-под кожи белыми костяшками фалангов — такие руки не могут править адом, даже постирать ткань не в силах. Аластор выглядит так, словно всё это блядская шутка, придуманная им самим в голове и им же, блядь, высмеянная. Его жёлто-гнилые зубы тонко подчёркивают тошнотворные зазубринки на клыках с прилипшими кусочками оленины и розмарина на фоне белого, давно не чищанного налёта где-то ближе к дёснам. Впрочем, во всём этом дерьме, Чарли пытается найти успокоение то ли в своих сломанных руках, то ли в гнилой полости рта радио-демона. Что за нахуй?.. — Выглядишь хуёвенько, — вторит он, но Чарли уже не хочет что-то говорить.

Блядская правда

Принцесса устала, но лишь беззлобно смотрит куда-то в сторону, возможно, в медленно дышащую грудную клетку оверлорда. Почти такую же она видела на улице возле отеля, вскрытую копьём, с переломанными в порошок рёбрами и дырявыми лёгкими. Даже продать на рынке уже такие нельзя. От такой бесполезности хочется рыдать, и Чарли чувствует себя этим же бесполезным мясом без вероятности даже оказаться на торгах. Она — самый уродливый кусочек, спрятанный в самом заплесневелом уголке отдела супермаркета, которую съедят лишь только личинки.

Но даже те её есть не хотят.

Аластор почти плывёт в прострации и ноготками царапает ей плечи, но Шарлотте это даже кажется массажем, пусть и с дополнительной функцией вероятного кровопускания. Не помешали бы и пиявки, а лучше лоботомия. Голова Чарли болит очень давно, было бы неплохо почувствовать молоток с гвоздём в мозгах. Радио-демон кривится в улыбке и рвёт пиджак на пару крупных кусочков, но Шарлотта даже благодарна, её вновь рвёт от красного. Стоит ли говорить о чём-либо, когда надежда растворяется яркой звездой и взрывается тихим хлопком в алом небе ада? О чём стоит мечтать, когда руки изувечены в попытках пути к парадизу, что самолично отправил их в пучину криков, боли, гротеска и смерти? Хочется проклинать, но Морнингстар покорно снимает с себя куски прошлого элемента одежды и кое как дотрагивается до небольших царапин на спине сквозь дыры на рубашке. Это в какой-то степени отрезвило её, но девушка не хотела трезветь, а потому снова сделала глоток яда, разъедающего её горло и кишки с излишне искалеченным сердцем. Но Чарли и не думала, а есть ли у неё сердце, у истинного создания низшего рая на дне, её персонального королевства, построенного её родителями для их принцессы? — это твой рай в аду, принцесса

Заебал…боже, как же заебал…

Шарлотта даже улыбнулась уголком губ. Это смешно, пожалуй, Аластор ‐ лучшее, что могло сейчас быть. Лучшее из худшего. Любимое из ненавистного. Шарлотта поворачивается к Аластору и вновь обращает внимание на его грудную клетку, ища хоть какую-то возможность сорвать с него одежду, обнажить тело, вскрыть, прикоснуться к ребрам и ухватить сердце, если оно у грешников есть. А желать подобного ублюдка для Чарли — величайший грех. Её запретный плод, которым она открыла самое настоящее зло в аду. Шарлотта трогает Ала за лицо и тот шипит. Ей насрать, нравиться ему или нет. Губы у демона сухие, изо рта мерзко воняет, но принцесса ищёт раскаяние между зубов, между ребёр и в черепной коробке. Она не находит его, но уже и не пытается это исправить. Грехи вечны.

Ад, действительно, вечен.