***
Ей нравился этот сладко-хвойный запах винилового магазина. Его она нашла на Октябрьской и сразу же влюбилась: в нём были как пластинки, так и старые CD-диски её любимых исполнителей. Как только она узнала, что магазин открыли молодые ребята из её родного Владика, то он окончательно завоевал своё место в её сердце, и больше его никто не занимал. Быть может только их с Анютой кофейня с выходом в библиотеку. Сегодня был весьма неплохой понедельник, дождливый и испорченный только её начинающейся мигренью. Головные боли и в подростковом возрасте мучали девушку, но за последние пару лет они стали навещать Лилю чаще и назойливее: стресс, по всей видимости, нашёл для себя только такой выход, в пульсации висков и учащённом сердцебиении. У неё же не было времени размышлять о подобном, и мысли о таких неприятных гостях, как мигрени, уходили на задний план, затыкаясь анальгином. Диана без зазрения совести называла такое дерьмо безответственностью. Лиля приносила ей свои фирменные свежесваренные щи и просила не учить жизни. Так и было. Так было удобнее. Так она могла не замирать во всём этом. Во всём, что пахло кедром и морем, а на вкус было, как соль. Она, казалось, так и не пропала, и всё, что бы она не съела, было пропитано этим горьким привкусом потери. Может быть, она и сама потерялась. Она уже не знала. Зато она знала, что сегодня встретится с хорошей старой подругой из музыкальной школы. Оля переехала в Москву годом раньше Лили из-за работы мужа, но видеться им удавалось нечасто. Диски она тоже любила, но куда охотнее приобретала пластинки. — В прошлый раз это был Модерн Толкин. Попробуй что-то из репа нулевых. — Нелли или Фифти Сэнт? Это из разряда фантастики. — Тебе бы пошло, — заметила коротковолосая брюнетка в смешной кепке. — Знаешь, это вроде модно. Ты могла бы бы модной. Лиля взяла у Оли подборку дисков и насмешливо приподняла бровь. Забавная. — Я всё ещё ем юбилейное печенье с маслом вместо пирожных. В этой жизни я никогда не стану модной. — Это вкусно… Но ты подумай, — пропела Оля, выглядывая и себе пару вещей из электроники. Лиля же подтвердила свой статус раба советского рока и забрала с полки альбом «Кино» восемьдесят шестого года. Как есть. Юбилейное печенье действительно вкуснее. — Чем похвастаешься, что нового? — Оля всегда забавно приподнимала бровки домиком, когда что-то спрашивала. — Не верю, что ты вернулась в танцы. — Захотелось перемен, — кивнула девушка в ответ, оплачивая покупку и замечая новое сообщение в мессенджере. Чем она могла похвастаться? Невероятной способностью избегать проблемы. Головная боль была отнюдь не единственной такой проблемой. Куда больше ей мешало жить то, как она ловко уходила от необходимости пересекаться с одним злопамятным дизайнером, которому она всё ещё должна была желание. Воронцов был той ещё липучкой. Её «я пока не знаю, отлипни» ему как шло так и ехало, и уже в прошлую среду на танцах он ещё раз напомнил ей, почему она всё ещё не послала его приставучую задницу куда подальше. Дело было в его чёртовом обаянии. Он был обаятельным. Его рубашки всегда пахли хвоей и чем-то свежим, голубые глаза смотрели на неё слишком внимательно, и под ними она непременно наиглупейшим образом краснела. Как дура, ей Богу. Как-будто ей было лет шестнадцать. И ведь он ей даже не нравился, но отчего-то после того фестиваля она стала ещё больше обращать внимание на… на него. На его крепкое тело и тёплые руки, которые он часто на пару секунд, но задерживал на её талии в вальсе, а она была не то что бы против. Её тело так точно. Предательское и тут же дрожащее и чего-то ждущее. Чего? Вчера он ей не писал, и лишь с толикой разочарования, — она совершенно точно знала, что только с толикой, — Лиля подумала, что он наконец-то оставил свою идею, и их встречи ограничатся реверансами. Она ошиблась. И, быть может, та самая толика и отправила сообщение раньше, чем мозг успел его обработать. Лиля: да. Когда? Матвей: если ты уже свободна, то рядом с твоим магазином есть хорошее место с французской кухней. Через полчаса? Лиля: я согласилась только, чтобы ты поскорее закрыл свой гештальт, Воронцов, ты понял? Матвей: конечно) Лиля:)) Матвей:))) С закатанными глазами Лиля направилась с Олей из магазина, старательно подавляя улыбку. Ей точно мигрень дала в мозг, или по-другому было бы сложно объяснить, как она поддалась Матвею Воронцову за свежий круассан и кофе? Матвей был не под стать ей в идеально сидящей на нём зелёном поло и летних брюках, и выглядел точно только что сошёл с обложки модного журнала. Только его небрежно уложенные пшеничные кудри волос выдавали, что он к ней… торопился. От этой мысли Лиля смутилась и сдержала закатанные глаза, так как и с этой небрежностью чертёнок выглядел привлекательно. Со школы был той самой золотой серединой: умный, в меру общительный и до отвратительного красивый. Однако весь десятый класс и Лилю, и самого Матвея больше заботили турнир по литературе, который каждый норовился выиграть, и наиболее элегантный способ заставить оппонента закрыть свой рот. Сейчас же… да, сейчас турниры завершились, жизнь её помотала, а вся детскость бывшего соперника сменилась на такой взрослый и проницательный мужской взгляд напротив. Взгляд, от которого по телу бежали предательские мурашки. Мужчина чуть наклонил голову, точно так мог лучше разглядеть её и без того красные щёки. Бред и больше ничего. — Не хмурься, тебе не идёт. — Ты не знаешь, что мне идёт, — просто ответила девушка. Она принялась аккуратно отщипывать маленькие кусочки от французской выпечки. Матвей следил за ловкими движениями миниатюрных пальцев и позже медленно вернул взгляд на огненные локоны Лили. Он покачал головой, сдерживая улыбку и видимо не решаясь продолжать тему. Лиле же было интересно, зачем и почему. — Расскажи мне. — Что? — Что тебе от меня надо, — где-то на кухне зашипело масло, и люди вокруг вели непринуждённую беседу. Лиля же просто мечтала избавиться от лишних звуков, от которых голова и так трещала по швам. Она сжала челюсти, подавляя стон от пульсирующей боли, и, кажется, пока её собеседник ничего не заметил. Не надо ему. — С тех пор как мы встретились у Кирилла с Дианой, ты буквально… всегда рядом. Как обоснуешь? Он не собирался обосновывать. Он поднёс кофе к губам, сделал глоток и снова отвлёк её взгляд тем, как аккуратно он слизнул пенку, что осталась на губе. Матвей Воронцов — чёртов засранец. — Не знаю, эм, — он развёл руками. — Мы ходим на одни занятия, у нас общая компания друзей? — Занятия только по средам, с ребятами тоже встречаемся, дай Бог, на выходных. — Ты знала, что с тобой трудно общаться? — спросил мужчина, сдавшись. — Блин, Лиля, мы же больше не пытаемся выиграть друг у друга баллы на школьные конкурсы. Мне от тебя ничего не надо, и вообще это ты мне проиграла желание. Теперь мучайся. — Вот спасибо. — Пожалуйста, — он отсалютовал ей фарфоровой чашкой и нахмурился, когда обратил внимание, как сильно девушка впивалась ногтями в сжатую ладонь и периодически с усилием моргала, точно прогоняла что-то от глаз. От его саркастического тона не осталось и следа. — Ты в порядке? Что-то болит? Лиля хотела бы соврать, чтобы просто не делать из мухи слона перед старым знакомым за обедом в местной кофейне, но она знала, что что бы она сейчас не сказала, её голос выдаст. С утра боль усилилась, и ей нужно было выпить очередную таблетку. Девушка попросила у официанту воду, выдавливая себе спасительную капсулу. Уже плевать, что этот блондин очкастый подумает. Просто хотелось это прекратить. — Мм, ты отдал Кириллу кресло? — Нет, — Матвей спрятал лицо за пресловутым кофе. — Я отдам ему при встрече. Скоро. — Скоро это когда? — На днях. На днях отдам. — Отдай, пожалуйста, — Лиля сглотнула таблетку, качая головой. — Вы же точно виделись недавно. — Если вам с Анютой нужно помочь или куда-то поехать, я вас отвезу, только скажи, — абсолютно серьёзно предложил вдруг Матвей. Девушка даже не успела по привычке махнуть рукой, потому что когда тебе предлагают то, в чём ты нуждаешься, то не всегда получается скрыть… нужду. Желание сдаться и согласиться. На самом деле помощь Лиле действительно была нужна. И не в том, чтобы подвозить их с дочерью, а чтобы время от времени, когда она уходила на работу к ученикам или по другим делам, Анюта была с кем-то, кому она могла бы доверять. Тётя Оля недавно добавила поводов для беспокойства им с сестрой, когда у неё снова скакнуло давление, и даже пришлось вызывать скорую. Лиля точно для себя решила, что не будет сейчас напрягать женщину особенно её гиперактивным трёхлетним ребенком. Вопрос, с кем оставлять белокурую фурию, оставался открытым. Матвей брал нахрапом. Однако и Лиля могла найти в себе силы не поддаваться тому, что в будущем может принести ей кучу проблем. Она не знала, чего боялась, но взгляд её сейчас вряд ли можно было назвать уверенным. — Мы добираемся на такси. — Мне не сложно, я большую часть времени работаю из дома, — парировал мужчина, пожимая плечами и заставляя головную боль девушки усиливаться в сто крат. — Лиля. — Это мои проблемы и больше ничьи. Всегда были ими. — Её голос едва заметно дрогнул, она сжала в руках салфетку. — Матвей, не понимаю, почему ты… — Неужели так трудно поверить, что кто-то помогает, просто потому что хочет это сделать? — тихо спросил Матвей, мягко разглядывая потерянную и загнанную в угол девушку перед собой. Девушку, глаза которой говорили больше, чем она. Он хотел помочь. Почему? Чем вызван такой интерес? Лиля не знала, что ответить, но пока она не была в курсе его мотивов, пускать его в их с Анютой мир… вероятно это бы совсем сбило её с толку. Небесно-голубые глаза, хвоя и крепкие руки. Собьёт с толку. С ног. С равновесия. — Я верю тебе, — ответила Лиля, уже полностью контролируя эмоции на лице. — Но мне правда не нужна помощь. Попросишь счёт? — Да, — кивнул Матвей, ставя пустую чашку на стол, его взгляд чуть потускнел, — конечно. Лиля на секунду прикрыла глаза, прогоняя пелену от очередного удара в висок. Эти полуживые состояния и мигрени надо было прекращать. Она не знала, почему сейчас так неторопливо собиралась, и теперь сама неотрывно смотрела на мужчину, хотя знала, что он не станет сейчас с ней спорить. Она, чёрт возьми, сама об этом просила. «Дуракам закон не писан», — подумала про себя девушка, мысленно затыкая упрямое эго, рвущееся прямо сейчас заставить парня забыть о том, что она ему наврала, и согласиться. Вот правда, дура. Не сделает. Она правильно всё сказала. Всё правильно. Всё до отвратительного правильно.***
Если в понедельник Лиле казалось, что у неё болела голова, то ей точно просто казалось, потому что к вечеру среды это уже было похоже на что-то очень навязчивое и невероятно утомляющее. Было ли разумным не ехать на танцы и остаться дома? Да. Смогла ли она расстроить дочь, которой обещала впервые показать студию и станцевать с ней вальс? Нет. «В конце концов, это не самое худшее моё состояние за почти тридцать лет», — подумала Лиля, только и успевая за Анютой, вбегающей в своём синем платье по лестнице зала. — Мама, я ведь буду твоим партнёром сегодня? Я хочу с тобой потанцевать. — С удовольствием, кнопочка, — девушка взяла на руки малышку, улыбаясь уже пришедшим раньше них танцорам. — Смотрите, кто с нами сегодня. Поздоровайся, дочь. — Я Анюта, здравствуйте. — Здравствуй, милая! — преподавательница не могла оторвать глаз от гостьи и тут же захватила всё её внимание заговорщическим взглядом. — Хочу Вас предупредить, милая леди, сегодня вы попали на самый настоящий бал. — Бал! — Так точно, — она протянула восторженному белокурому ангелу пару маленьких белых балетных туфель. — И какой же бал без туфель? — Мама, давай наденем, давай. — Садись, — улыбнулась девушка, осторожно посадив дочку на колени и помогая с обувью. — Простите, что припозднились сегодня, пробки. — Ничего страшного, мы всегда вас ждём. Кавалеры приглашают дам!.. Припозднились сегодня не только они с Анютой, но и один кавалер, который любил её подоставать на шотландской польке или полонезе. Он всё ещё не подошёл. Быть может он и не придёт сегодня? Лиля хотела бы соврать, что её это никак не тронуло, но мысли то и дело возвращались к его тому открытому взгляду два дня назад в кафе и к тому, как она соврала. Соврала, что не хотела бы принять его помощь. Наверное, она всё же немного расстроилась. Однако, невозможно было это сделать окончательно и бесповоротно, хотя бы потому что она вела в вальсе самую милую девчушку на свете. — Пять-два-три, шесть-два-три, поворот! — Я делаю правильно? — Анюта вытянула носок, внимательно повторяя за мамой движения. — Два-два-три, четыре-два-три… — На пять с плюсом! Лиля покрутила дочь вокруг себя и поцеловала её в светлую заплетённую в колосок макушку, игнорируя уколы боли в голове при каждом движении её вниз. Пройдёт. Анюта старалась. В упорстве и исключительной исполнительности во всём она точно была в неё. — Проштрафились, молодой человек! — Я не с пустыми руками, Инесса Павловна, и вы сегодня прекрасно выглядите, — прозвучал в зале знакомый низкий голос, и тут преподавательница уже стояла с пакетом мандаринов в руках. Женщина закатила глаза, скрывая улыбку, и показала опоздавшему молодому человеку, что пора было приступать к работе. Лиля не заметила, как какое-то время не танцевала под счёт, а дочь что-то радостно верещала рядом с ней. Явился не запылился. Творческий беспорядок на кудрявой голове, широкая белая футболка и классические брюки. А ещё полный удивления и восторга взгляд, когда он увидел, кто бежал к нему со всех ног. — Кто это здесь сегодня, привет, — он подхватил её на руки, покружив и не забыв пощекотать бока под детский звонкий смех. Его взгляд поймал взгляд девушки, стоящей неподалёку от них, и Лиля могла поклясться, что она ещё большая идиотка, чем думала. Откуда это учащённое сердцебиение от того, что ей сейчас как ни в чём ни бывало улыбался Матвей, мать его, Воронцов? — Опоздал немного. Привет. — Мы тоже. Привет. — Анюта, научи свою маму, что когда мы рады кого-то видеть, мы не закатываем глаза, а улыбаемся этому человеку в ответ. — Мужчина прошёл с ребёнком на паркет, посадив её на стульчик и пригласив Лилю на танец. — Вашу руку. Она возвращала свои слова назад: вечер был чудесный и десять минут назад, и ни о какой наглой воронцовской ухмылке она не скучала. Лиля вложила руку в тёплую мужскую, проигнорировав, как её тело тут же расслабилось и устремилось поближе к крепкому мужскому. Эти гормоны сведут её с ума. — Анюта, расскажи Матвею, что человек может читать мысли другого только в фильмах «Гарри Поттера». — Всегда хотел попробовать Легилименс на практике, — пальцы на её спине чуть сжали ткань кофты и игриво пощекотали. — Я купил твои любимые испанские мандарины. Не хмурься. — Отстань. — И, начали! Два-два-три, три-два-три, четыре-два-три!..***
Когда Матвей предложил подвести их с Анютой после танцев домой, Лиля почти не сопротивлялась. Не было сил. Она переоценила свои возможности и даже не станцевала финальную кадриль, со скамейки наблюдая за ребятами и дочкой, которая прекрасно себя чувствовала на руках у Воронцова. Если бы не стиснутые в боли виски, Лиля бы даже подумала, как бы она себя ощущала на руках у Воронцова. Однако сейчас кроме как о спазме она ни о чём не могла думать и поэтому с прикрытыми глазами просто приложила голову к прохладному стеклу машины, прогоняя чувство тошноты. И, наверное, страха. То в чём признаваться было особенно опасно. Это дерьмо, разрывающее, казалось, мозг, могло быть от чего угодно, ведь так? Успокойся и дыши. Говорила себе, снова впиваясь ногтями в ладони, тем самым отрезвляя и хоть как-то фокусируя внимание на дороге и напряжённо наблюдающем за ней Матвее. Ему отчего-то была интересна она и её жизнь. Анюта. Теперь он знал вероятно что-то, чего не знала даже она. Он всё так же смотрел, пытаясь прорвать то, что она из-за всех сил удерживала в себе. Благо те самые треклятые головные боли научили терпеть. Он мог бы и сейчас засыпать её вопросами, но не стал. Молча довёз до дома, помог подняться. Лиля уже не помнила, как лишь согласно кивнула, когда он прошёл в квартиру и также помог с Анютой. Наверное, она бы точно запротестовала, когда он аккуратно усадил её на диван в гостиной, снял обувь и нашёл в шкафу плед и подушку, но она знала, что даже свой голос сейчас бы отрекошетил набатом в голове. Больно. Было очень больно. Сейчас она была слабой. Той, который не позволяла себе быть никогда, даже по ночам с двухмесячной дочерью на руках, которая подолгу не могла заснуть. Лежи. — Нужно Анюту покормить, — шёпотом проговорила она, но парень оставил её неудачные попытки подняться с дивана. — Там макароны по-флотски в холодильнике. Матвей кивнул. — Разогрею. — И сыр потереть. — И сыр потру, — он мягко посмотрел на очевидно неспособную больше ничего Лилю, и, ей показалось, что её коснулись небеса, когда спасительная прохладная ладонь аккуратно легла ей на лоб. Она блаженно прикрыла глаза, сдержав стон расслабления. На чуть-чуть, но точно одно это движение заставило тиски, сжавшие со всех сторон голову, сдать позиции. Как.? Большим пальцем он нежно огладил лоб до висков, и она была в абсолютном полубреду, потому что готова была молить его не убирать от неё руку. Она с усилием приоткрыла глаза, когда он всё-таки это сделал. Его обеспокоенные и тёплые голубые глаза смотрели на неё, не давая потеряться в этом круговороте пульсаций в её голове. — Я покормлю Анюту и вернусь. Хорошо? Хорошо… хорошо, да. Лиля только кивнула в ответ, кутаясь в плед и сдерживая предательские слёзы. Потому что это было чем-то абсолютно необъяснимым и таким обидным. Её бессилие в такие минуты и осознания того, что простое человеческое тепло могло такое творить с, казалось бы, чем-то неизбежным. С болью. С тупой болью. Не только физической. Ей не хватало… тепла. Она не могла всё это вынести одна. Должна была, но всё чаще ей казалось это более трудным. Ближайшие пару часов она помнила отрывками. Видела, как в комнате стало темнее, и она могла разглядеть только силуэты мужчины и дочери. Пить воду она отказалась, но через какое-то время боль вынудила выпить её с таблеткой. Её ей дал Матвей, хотя она не была уверена, что говорила ему о них. Но что она помнила очень хорошо, это прохладную ласковую руку, гладящую её по голове и вискам. Ощущения, которые якорили. Слышала шёпот, помогающий заснуть. И её унесло в спасительный сон. Там она снова собирала ракушки и бегала по берегу в сапогах. Там был корабль и отец за штурвалом. Там была мама и её колыбельная. Которую она так же каждый вечер пела Анюте. То ли материнский инстинкт, то ли детский смешок пробудил её, но когда девушка открыла глаза в комнате никого не было, а за окном совсем стемнело. Осторожно приподнявшись, Лиля убедилась, что голова больше не спазмировала, хотя небольшое чувство головокружения и тошноты оставалось. Но всё это меркло по сравнению с тем, что было последние дни и особенно часы. Девушка на мгновение прикрыла глаза, давая волне тревоги уйти куда-то прочь из её тела: это уже было ненормально. Настолько плохо и беспомощно она себя давно не чувствовала. Возможно, это был первый такой сильный приступ мигрени. И к её ужасу свидетелем сего стал Матвей. Мысль о том, что пора было обратиться к врачу, всё чаще посещала её, но пока она только сконцентрировалась на том, что она пропустила часа четыре из своей жизни. С почти незнакомым мужчиной в квартире, на котором на всё это время была её дочь. Что ж чувство вины ей тоже было не чуждо, ко всему букету ощущений можно было смело приписать и это дерьмо. — … Долго преследовал кабана Геракл и, наконец, загнал его в глубокий снег на вершине горы. Кабан увяз в снегу, а Геракл, бросившись на него, связал его и отнёс живым в Микены. Когда Эврисфей увидал чудовищного кабана, то от страха спрятался в большой бронзовый сосуд. — Этот царь — совсем не царь. — Думаешь? — Конечно! — белокурая голова высунулась из-за большой книжки и уверено повернулась к мужчине, что сидел с ней рядом на кровати. — Какой же он царь, когда столько подвигов Гераклу дал выполнить, а сам прячется от какого-то кабана. Не царь он, а трусишка. Мужчина от души посмеялся. — Может, кабан действительно был очень грозным и страшным? — Не-а. Бабушка рассказывала маме, как в юности ходила в горы и видела целую стаю кабанов! Вот такую! — она взмахнула маленькими ручками и тут же радостно подскочила с кровати, выпутавшись из одеяла, когда заметила стоящую в дверях маму. — Мамочка, тебе лучше? Мы так за тебя волновались. Матвей даже думал звонить доктору, но я показала твои лекарства на крайний-крайний случай. — Моя родная, ты молодец, уже всё хорошо. Ты покушала? — Да. А мы сказки читали про труса-царя! Матвей, скажи, он и птиц, и кабанов испугался? — Доказано: в цари его взяли случайно. — Но Геракл же точно со всем справится? — улыбнулась девушка, помогая дочери забраться обратно в кроватку, параллельно поглядывая на уже стоящего неподалеку от неё мужчину, точно в любой момент готовый её подхватить. — Я уже в порядке, не переживай. — Когда поешь немного — перестану. Лиля не стала спорить, — уже второй раз этот день, но она скинула это попустительство на то, что сегодня была не в себе, — и только проследовала за мужчиной на кухню, пока дочь осталась немного поиграть с игрушками перед сном. Макароны уже стояли горячими на сковородке, свежепотёртый сыр мужчина достал из холодильника и помог девушке с сервировкой ужина. Неловкость если и чувствовалась, то только в том, что девушка всё еще не была уверена, что ей думать по поводу всего. Матвей Воронцов за одной партой на истории ещё как-то вписывался в её картину мира, но Матвей Воронцов в простой футболке и варганящий на её кухне макароны по-флотски — это уже было что-то за гранью её понимания. Лиля уселась поглубже на стул, согнув колени и натягивая на них край большой кофты, первой, что нашла в шкафу. Возможно, не будь здесь Матвея, она бы отказалась от ужина, но взгляд мужчины был беспрекословен. — Ты, надеюсь, тоже поел? — Да, — кивнул парень, наливая им обоим чай. — С Анютой на пару. Не мог не попробовать то, чем ребёнок так аппетитно причмокивал. Полностью её поддерживаю и понимаю теперь. — Полагаю, тебе понравилась моя стряпня. Мужчина смешно нахмурил брови. — Стряпня — в забегаловках. Я вкусно поужинал в мишленовском ресторане. — Не неси чушь. Смущать меня вздумал. — И часто у тебя такое? — предсказуемо перевёл тему Матвей, и она так и не донесла вилку до рта, тут же теряя и так не сильный аппетит. — Лиль, я не врач, но ты напугала нас, я уже думал, что… — Я знаю, да, прости пожалуйста. Я просто, правда, не думала, что в этот раз это будет так… так сильно. Так не было раньше. Прости, что доставила проблемы, тебе, наверное, нужно было по делам, а мы тут, в смысле, я… Слова посыпались сами. Вина. Она не могла это остановить, потому что считала, что не справлялась. Не как раньше. Девушка хотела бы, чтобы Анюта, да и никто из близких не думал, что помогать нужно уже не только с тем, чтобы посидеть с дочкой, но и с ней самой, но из раза в раз это становилось всё сложнее. Она не верила сама себе. Её поток мыслей и слов извинений был прерван уже знакомой рукой, теперь точно тёплой. Он накрыл её руку, в которой уже слабо удерживался прибор, и, наколов немного еды, своей и её руками донёс вилку до места назначения. Лиля на автомате открыла рот, принимая еду, и под чуткий, но мягким мужским взглядом медленно прожевала ужин. Его взгляд не покидал её лица, не пропуская ни единой черты, и только тогда она заметила, что он всё ещё не выпустил её ладонь из своей. Мягко огладил чуть холодные от низкого давления пальцы и серьёзно посмотрел на неё. — Не думай больше никогда извиняться, поняла меня? Я остался и ещё не раз буду оставаться при таких случаях, пока не буду уверен, что с тобой всё в порядке. И ты не будешь чувствовать вину за то, что я могу помочь тебе посидеть с Анютой, сходить в аптеку, отвезти к врачу, на работу, куда угодно. Что угодно. Или просто побыть рядом. — Ты не обязан. Матвей, это… — Я хочу. Понятно? Хочу, — две небесные миниатюры сверкнули в свете кухонной лампы, а по её спине пробежали горячие волны от того, как уверенно прозвучал его голос. Он хотел быть рядом. Просто так. Просто она пока, к чёрту, не знала, что об этом думать. Знал ли он сам, учитывая, что они так недолго общались? Школа не в счёт. Он ждал её ответа. Лиля всё ещё с недоверием глядела на блондина, чья рука окутала её мягким безопасным теплом, и её броня на какую-то долю, но дала брешь. Просто кивнула, тихо глотая травяной чай. А сердце стало довольно греть давно остывшие ребра, о чём она его, предателя, вовсе не просила. Она будет держаться до последнего, потому что инстинкты, выработанные годами, нельзя было просто так изничтожить. Были она и дочь. В этом она могла быть уверена. Остальное — покажет время. Оставив руку парня, она встала из-за стола, услышав, как её позвала из комнаты Анюта, вероятно ожидая колыбельную. Ту, о которой она помнила, даже находясь в болезненном сне. Привычно сев на кровать и подогнав удобно малышке одеяло, Лиля оставила в комнате только ночник, ласково забирая прядь пшеничных волос ей за ухо. Кажется, этот один момент навсегда остался в её памяти: эти большие, как океан глазки и сжатые в маленькой ладошке пальцы рук. Для каждой мамы это что-то особенное, сокровенное, сакральное. Только их. Она будет хранить такие моменты до последнего дня. Лиля никак не показала своего протеста, когда услышала за спиной тихие шаги, и как мужчина сел неподалеку от них на стул. Она жестом позвала его присесть ближе, поняв, что дочка тоже обрадовалась приходу Матвея. Кровать позади неё чуть прогнулась: мужчина сидел в пол оборота, облокотившись о стену спиной, и кажется тоже приготовился слушать колыбельную. Лиля едва могла сдержать улыбки. Сегодня она не будет думать ни о чём. Её уставшая от мук голова этого бы и так не позволила. — Все герои тех мифов уходили под землю, к Аиду, — рассуждала, зевая, девочка. — Но то место совсем не похоже ни на наш сад, ни на город. Золотой город. Лиля согласно помотала головой. — Не похож. — Матвей про него ещё не знает, давай он тоже послушает. — Если Матвей хочет, — обернулась на мужчину девушка, шутливо приглашая его к вечерней традиции, на что он вполне серьёзно кивнул. Ему было интересно. Эта девушка с огненной гривой, грустными глазами-изумрудами с каждым днём манила его с какой-то необъяснимой силой. Это не было чем-то обычным, объяснимым. Его манила она, их жизнь с Анютой, а после того, как он увидел её такую бледную и пытающуюся самой справиться с болью, причины которой никто не знал, он одно знал точно: он не соврал девушке, когда сказал, что хотел быть рядом. Хотел, потому что ещё помнила ладонь, как разгладилась под ней кожа, как боль отступала от лёгких касаний к её мучающемуся тисками мигрени лбу. Как приоткрылись расслабленные губы, когда ему удалось «усыпить» её неторопливыми методичными движениями. Как он почувствовал, что с груди что-то начало расцветать раннее ему неизвестное. Потому что даже на расстоянии руки, сейчас, сидя на кровати Анюты, чувствовал персики. Те самые, не дающие покоя, казалось, с десятого класса. Просто он не мог дать этому название. Наваждение? Запах детства? Жизни? Лю.? — Под небом голубым есть город золотой С прозрачными воротами и яркою звездой. А в городе том сад, все травы да цветы; Гуляют там животные невиданной красы. Мамин голос в голове слился с её собственным, и страшные картинки из сырых коридоров больницы, её метаний по квартире сменились чем-то совсем другим. Сегодня она вспоминала, как они в последний год её ещё нормальной жизни, когда она могла сама гулять и ходить, были в местном зоопарке. Его мама очень любила. Все школьные годы они обязательно заходили туда весной, и Лиля искала животных похожих на тех, кто обитал в таинственном саду золотого города. И не находила. Однако находила интересных, сколько всего в природе было прекрасного и необычного. Всего того, чего сама мама внучке уже показать не успела. — Одно — как жёлтый огнегривый лев, Другое — вол, исполненный очей; С ними золотой орёл небесный, Чей так светел взор незабываемый. Страшная болезнь, как паразит съедала человека. Вот он есть — и вот его почти нет. Маме было больно, но она до последнего улыбалась ей и Анюте. Она научила её крепиться и дарить людям надежду. Что пока живы — можем бороться. Можем всё изменить. Эту надежду она обязательно взрастит в юной, ещё совсем юной своей девочке. Что мама будет рядом на каждом шагу. Сколько бы километров, миров их не разделяло. Она передаст самое важное — любовь. — А в небе голубом горит одна звезда; Она твоя, о, ангел мой, она твоя всегда. Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят; Пускай ведёт звезда тебя дорогой в дивный сад. Взгляд сам нашёл такие похожие на глаза дочери, глаза совсем другого человека. Такие живые и говорящие сейчас. И в свете лампы на этой маленькой кроватке и с колыбелью на губах, она не могла оторваться от них. — Очень красиво, — прошептал тихо он, подобно Лиле беря маленькую девочку за руку. — Теперь я тоже буду искать этот город.***
В эту ночь он не поехал к ребятам, которые, кажется, собирались у Агаповых. Эмоции переполняли его, а покинуть сейчас эту квартиру, точно убаюканную нежным тихим Лилиным голосом, не было ни сил, ни желания. Лиля и сама была не против, что он останется у них. Он постелил себе в гостиной, комнату девочек он только прикрыл, чтобы в случае чего услышать, если понадобиться помощь. И где-то около четырех утра тихий детский плач, больше похожий на прерывистое хныкание, разбудил его. Не совсем отдавая себе отчёт, он уже оказался в комнате. Анюте снился плохой сон, и как только мужчина взял её за ручку, она окончательно проснулась. — Не люблю такие сны, там всегда темно и страшно. — Тш, ты уже не в этом сне, мы его прогоним, договорились? — Матвей взял малышку на руки, и она тут же доверчиво положила голову ему на плечо, обнимая за шею. Его сердце за сегодня совершило по меньшей мере десяток кульбитов. — Только тихо, чтобы мама не проснулась. Она вчера очень устала. — Да, — прошептала девочка в ответ, прижимая палец к губам, окончательно отходя от кошмара. Лиля, обычно всегда чуткая к звукам, по всей видимости, настолько была измотана в тот вечер мигренью, что их с Анютой и не услышала. Не услышала она и как они, уже сказав в окно традиционное «куда ночь — туда и сон», как учила его мама, вернулись обратно в комнату. Анюта наотрез отказалась отпускать Матвея, и ему ничего не оставалось, как присесть на край Лилиной кровати и держать руку девочки, пока та не уснула. Как вышло так, что уснул в итоге он сам, Матвей не знал, но проснулся он так же сидя на кровати, с ладошкой спящей Анюты в своей … и положившей на его ногу другой женской ладошкой. От последней он даже сквозь полудрёму почувствовал тепло, и сил хватило только пообещать себе соглашаться утром со всеми проклятиями Никифоровой, когда та увидит его неподалёку от себя. День был длинным, он хотел спать, а персики и тепло окутали его в какой-то идиотский, но приятный кокон, что куда-то уходить желания точно не было. Аккуратно забравшись под одеяло, мужчина выключил ночник и пару секунд слушал, как дыхание девушки чуть сбилось, прежде чем её рука вновь вернулась к нему, на этот раз она просто нежно легла ему на грудь. Одно это прикосновение и её дыхание у шеи — наверное, это и будет его золотым городом. Так он решил в эту свою самую необычную ночь.