Чёрный зонт

Старший лейтенант уголовного розыска Юрий Петров с детства верил, что в мужчине внешность не главное. Мужчина ценен своим чистым сердцем, храбрыми поступками и добрыми делами. Так говорила Петрову его мама, а так как Юра был мальчиком послушным, то никогда ей не возражал. Честно говоря, у Юры и не было оснований подвергать слова матери сомнению, ведь сама она всю жизнь самозабвенно и глубоко любила его отца, благороднейшего из людей, капитана милиции Олега Петрова, который, к слову, красавцем никогда не был. Антонина любила своего мужа настолько сильно, что, когда тот погиб при исполнении служебных обязанностей, не смогла прожить без него и года, оставив сына круглым сиротой. Юре тогда было шестнадцать. Отправившись после смерти родителей к своей тётке в Саратов, Юра Петров решил для себя, что после армии поступит в школу милиции и станет следователем, как отец. Какая работа, как не эта, поможет юноше показать миру своё храброе сердце и даст возможность совершать добрые дела? Сказано – сделано, но учиться Юре было нелегко. Петров никогда не отличался богатырской физической силой или пробивным характером, которые могли бы помочь ему на его нелёгком пути. Но зато у него был крепкий дух и нерушимая убеждённость в благородстве своих ориентиров, что выручала Юру в преодолении всех жизненных препятствий. Его вера спасала его даже в самые тёмные моменты жизни и как бы судьба Петрова не била, он всегда успокаивал себя тем, что когда-нибудь ему обязательно зачтётся за его труды. Его дух не сломила даже первая любовь, разбившая его сердце вдребезги, что случилась с ним в девятнадцать лет и оказалась безответной. Приняв поражение на любовном фронте с благоговейным смирением Юра продолжал надеется на лучшее, повторяя себе слова матери: «Тебя обязательно полюбят, Юрочка. Полюбят за твою душу, она у тебя красивая» И Юра верил. Верил, что когда-нибудь, когда придёт время, он встретит женщину, которая разглядит в нём его доброе сердце. Но время шло и Петрова оно совершенно не щадило. Впервые в прочности своих убеждений Юрий усомнился, когда осознал, что не всегда его работа характеризуется именно добрыми делами. Много было в его милицейских буднях такого, что разочаровывало его и сеяло в душу сомнения. Особенно, касаемо целесообразности его труда. Юра недоумевал, как так получается, что несмотря на все его усилия, улицы в городе не становятся спокойнее. Казалось, будто Юра, словно Геракл, рубит головы гидре, а на месте срубленной головы вырастает еще три, так и на каждое раскрытое дело случалась дюжина новых преступлений. Второе, что ранило самооценку Юры и пошатнуло святость его принципов, это то, что когда все его коллеги, друзья и однокурсники женились и завели семьи, кто уже и по второму разу, Юра по-прежнему оставался тотальным холостяком. Годы шли и многое изменилось с тех пор, когда Юра был наивным, преисполненным рыцарской романтичности юношей. Личность Юрия Олеговича Петрова со временем покрылась панцирем из осторожности, недоверия и здорового скептицизма. Но внутренней своей сути Юра не поменял, глубоко в душе сохранив веру в то, что он на правильном пути и что людей любят не за внешность, а за поступки. Но потом судьба свела Петрова с его напарником, майором Олегом Куприным, и на сей раз вера Юры в свои идеалы дала действительно весомую трещину. Так же, как и его вера в себя. Олег был просто невероятным красавцем. Высокий стройный шатен атлетического телосложения со строгим пронзительным взглядом. Помимо голливудской внешности, в нём была притягательная холодная неприступность, что окутывала Куприна ореолом загадочности, тайны, которую так хотелось разгадать всякой женщине, что встречалась Олегу на пути. Несмотря на то, что Петров осознавал, что майор Куприн намного выигрышнее его в плане внешней привлекательности, он никогда ему не завидовал. Напротив, радовался за коллегу и восхищался им не меньше остальных. Юра не видел поводов для зависти, ведь он знал, что хранит в себе не менее весомые качества: у Юры есть чуткое, доброе и заботливое сердце, которое уж точно имеет не меньшую ценность, чем обаяние и красота Куприна. Но верил в это Юра не долго. У Олега было очень много хороших качеств, но вот чего у Куприна никогда не было, так это уважения к женщинам. Нет, Олег, конечно, женщин любил и был обходительным кавалером, умевшим очаровать даму, но он совершенно не переносил наличия у женщины собственного мнения, отличного от его. Именно это стало причиной развода Куприна с его первой женой. Юра обожал Олега, восхищался им, как младший брат восхищается старшим, но искренне недоумевал, почему Олег, имея такой сложный характер, притягивает к себе женщин, словно магнит. Для Петрова это было настоящей загадкой: майор Куприн не стеснялся показывать женщинам своё пренебрежение, никогда не заботился о их чувствах и, тем не менее, всегда пользовался ошеломительным успехом у противоположного пола. Тогда-то Юра впервые задумался о словах своей матери, тех самых, что он принял для себя как аксиому и пронёс как главный принцип через всю свою жизнь: «Мужчину любят не за внешность» Олег Куприн был примером того, что в жизни всё происходит в точности наоборот. Какую бы душевную рану товарищ майор не нанёс женщине, стоило ему улыбнуться своей лучезарной улыбкой, как она тут же была готова всё ему простить. Когда у Куприна появилась Тараканова, Юра понял, что его тщательно оберегаемые всю жизнь идеалы окончательно рухнули. В глазах Петрова Виола Тараканова была девушкой особенной. Он видел её личностью яркой, симбиозом живого нрава и невероятно острого ума. Когда Юра заметил, что она понравилась Куприну, то совершенно не удивился – в такую незаурядную девушку влюбиться было не сложно. Но когда же он узнал, что и Виола влюбилась в Куприна это стало для него настоящим потрясением. Неужели даже такой умной и глубокой женщине как Виола Тараканова достаточно «красивой обложки»? Неужели она не испытывает внутреннего дискомфорта от тех странных и дисгармоничных отношений, что сложились у неё с Олегом? Юра часто и много думал об этом. Особенно глубоко он погрузился в эти мысли, когда ехал выручать Тараканову, обвиняемую в убийстве попутчицы в поезде. Куприн тогда с ним не поехал, будучи обиженным на свою невесту за срыв свадьбы. Когда Виола была освобождена, она первым делом подбежала к Петрову с вопросом: «А где Куприн?» Петров как сейчас помнил её глаза, полные щенячьей тоски и наивной надежды, глядя в которые он не придумал ничего лучше, чем соврать: он сказал, что Куприн на спецзадании. После этого случая на душе у Юры Петрова еще долгое время был неприятный осадок, и он стал еще тяжелее после разговора, что случился у него с Олегом на следующий день: – Юра, слушай, а что там вчера с Таракановой то было? – Да ничего интересного, – отмахнулся Петров, не видя смысла вдаваться в подробности произошедшего недоразумения, – Очередная бестолковщина… – Ну понятное дело, – вдруг с нескрываемым раздражением возмутился Куприн, – Там, где Тараканова, там глупость и бестолковщина! К горлу Петрова, отчего-то, комом подкатила обида. – Да ладно, напрасно ты так, – устало возмутился он, – Ты ведь с ней даже не поговорил. Она была очень грустная… – Ага, – фыркнул Олег, – Ты сам в милиции посиди, тоже загрустишь. – Ну зачем ты так, она же переживает! – Да ладно! Старший лейтенант Петров чувствовал, как его переполняет негодование. Разумом он понимал, что Олег и сам очень сильно переживает из-за разлада в отношениях с невестой, а ведёт так себя только от обиды. Но разве стоит уязвлённое самолюбие и гордость страданий любимой женщины? Петров поморщился: каждый раз, когда он думал об этом у него, почему-то, очень портилось настроение. Сейчас это ощущалось особенно остро, так как настроение милиционера и так было ни к чёрту с самого утра: сегодня ночью из участка сбежала Алина, которую он оставил ночевать в кабинете. Подумав об Алине, Петров грустно усмехнулся: а ведь она тоже влюбилась в Куприна. Это было неприятно, ведь девушка очень понравилась самому Юре, но он, опять же принял её выбор как должное, не имея на этот счёт обид и претензий. Он просто смирился с таким ходом вещей, приняв как факт, подтверждённый временем, то, что «красивых любят чаще и прилежней». В том, что Алина предпочла Олега не было ничего удивительного. Это было даже ожидаемо. Алина обладала некоторой поверхностностью восприятия и слепой романтичностью, что присуща в той или иной степени всем молодым людям. К тому же, она художница и девушка утончённого вкуса. На кого ей обратить внимание, как не на Куприна? Но Тараканова… Почему Виола Тараканова влюбилась в него? Разве ей не нужно что-то большее? С её глубиной, её блестящим интеллектом, её независимым и вольным характером… – Ты там уснул что ли, Юр? Голос, внезапно прозвучавший откуда-то из тёмной глубины кабинета, так напугал Петрова, что он подпрыгнул на месте и выронил шариковую ручку, которой разрисовывал старый фоторобот всё это время, пока был захвачен своими размышлениями. – Господи, Тараканова! – взревел следователь и нырнул под стол в поисках ручки, которая судя по характерному звуку куда-то уверенно катилась, – Что ты здесь делаешь? Нет Куприна, если ты к нему. Схватив, наконец, непослушную ручку и вынырнув из-под стола, Петров строго посмотрел на растерянную девушку с торчащими в разные стороны рыжими волосами, что стояла перед ним в тусклом свете его настольной лампы. – Юрочка, ну чего ты кричишь, прости пожалуйста, я не хотела тебя напугать, – залепетала Виола, – Я звала тебя три раза, даже в дверь стучала, а ты молчишь… Петров закатил глаза и поспешил прервать оправдательную речь, спросив со свойственной ему насупленной строгостью: – Что ты здесь делаешь, Тараканова, случилось что-то? Девушка молчала, но Петров по её несчастному и виновато жалкому виду уже понял, о чём она хочет спросить. Вернее, о ком. – Слушай, Петров, ты ведь Олегу друг. Я узнать пришла… Он уже вернулся со спецзадания? Как оно прошло, всё в порядке с ним? И вообще, как дела у него… Он всё также злится на меня, да? Сильно? Слова давались девушке не легко, она говорила их преодолевая смущение. Виола сама до конца не понимала, что привело её в участок в такое позднее время и из-за этого ей было сложно придумывать оправдания для Петрова. Девушка просто не хотела находиться дома в этот час, на неё давил немой упрёк, что застыл в глазах её домочадцев после того, как свадьба с Куприным не состоялась. В другой город у Вилки уехать не получилось, к отцу идти не хотелось, так как он бы, скорее всего, усадил грустную дочь за какую-нибудь исцеляющую дух медитацию. Ноги сами принесли её в участок на Петровке, будто бы только здесь она могла укрыться от грустных мыслей и узнать хоть что-то о своём женихе, что обиженно играл с ней в молчанку и не давал о себе знать. Юра окинул Тараканову изучающим взглядом и задумался о том, что ему ответить. Снова выгородить друга? Сказать, что всё в порядке? Сгладить углы, как он это делал всегда в таких случаях? Приди Тараканова в любой другой день, в любое другое время, Петров бы так и сделал. Но сегодня, в эту минуту, перед которой он так много времени провёл в невесёлых размышлениях и имел такое отвратительное настроение, ему не хотелось поступать как обычно. К тому же, жалкий и измученный вид внезапной гостьи его окончательно добил. – Тараканова, а ну-ка присядь. Петров сам не поверил своим ушам. Неужели он всё-таки рискнул вести разговор по этому скользкому и непредсказуемому пути? Казалось его собственный язык говорит сейчас за него, против его воли и всякого здравого смысла. Когда девушка послушно села на стул напротив стола милиционера, глядя на Петрова глазами полными тревоги, словно предчувствуя, что тот скажет сейчас что-то совсем не утешительное, Юра встал изо стола, обошел его и оказавшись около Таракановой, сел на его краешек. – Значит так, Тараканова, – глядя на девушку сверху вниз, тихо и вкрадчиво произнес Петров, – Скажи мне пожалуйста честно, сколько ещё это будет продолжаться? Тебе самой то не надоело ещё? – Что надоело? По спине Таракановой пробежал холодок. – Мучить себя, – продолжил Петров, – Бегать за Куприным, в глаза ему заглядывать, как щенок, который ждёт, что его приласкают. Угадывать его настроение, бояться сделать лишнее движение, чтобы не разозлить его или не обидеть… – Юра, – если минуту назад девушка была просто встревожена, то сейчас она была не на шутку напугана, – Юра, ты что говоришь такое… – Не знаю, как тебе, Тараканова, а мне это уже порядком надоело. Голос Петрова был настолько непривычно твёрдым, а взгляд настолько строгим, что Виола инстинктивно вжалась в стул и даже закрыла глаза. Петров заметил это, поэтому отошёл от стола, чтобы не нависать над девушкой так угрожающе, и сел перед ней на корточки. – Виола, – сказал Юра уже немного мягче, – Ну посмотри ты на себя, – забавно, но Тараканова в эту секунду действительно стала испугано осматривать себя, свои руки и одежду, пытаясь понять, что с ней не так, – Ты же такая красивая, такая умная! Книжки пишешь, сложнейшие дела расследуешь. Сама! Почему ты ведешь себя так, словно ничего не стоишь? Любовь окрылять должна, а вы что с Олегом устроили? Не видишь, что ли, что чахнешь день ото дня? Разве такой любовь должна быть, а Тараканова? Виола поймала ощущение какой-то абсурдности и нереальности происходящего: то, что говорил Петров так отличалось от всего, что она слышала ранее, от того, что ей говорили окружающие. Это ввело её в оцепенение. Его слова были так непохожи на надоевшие просьбы Томы помириться с Куприным, на недоумения родных, почему Вилка и Олег всё еще не вместе. Девушка была абсолютно растеряна, а собеседник продолжал давить на неё своим назидательным монологом, который, казалось, с каждым словом разгорался и становился всё эмоциональней: – Виола, ты такая молодая, такая талантливая… Олег отличный парень, но не позволяй ему или кому-либо другому заставлять чувствовать себя виноватой за то, какая ты есть. Ты же пробивная такая, храбрая, со стержнем, почему тогда оправдываешься каждый раз, когда Олегу что-то не нравится? Мало ли, что он себе придумал и на что обиделся! Тебя пистолет у виска и нож у горла не пугали, а тут вдруг ссора пустяковая произошла и тебя из седла выбила! Да что с тобой! Чёрт бы тебя побрал, Тараканова! Объясни мне, что ты вообще вцепилась в этого Куприна, а?! К концу тирады голос Юры уже почти перешёл на крик, но вдруг разрываемая чувствами девушка резко вскочила с места, да так, что стул с грохотом отлетел в сторону, а Петров, что сидел напротив, еле удержался от падения, схватившись за край стола. Из глаз Таракановой градом прыснули слёзы, и она закричала, задыхаясь от рыданий: – Да что ты прицепился то ко мне! Ты что думаешь, я сама ничего не вижу? – Виола не понимала, что с ней творится, она не хотела этого, но слова и слёзы будто сами лились из неё бурным отчищающим потоком, который она не в силах была остановить, – Будто я не замечаю, что Олегу его собственное эго важнее, чем мои чувства! Как будто я сама не вижу, что наши отношения не гармоничные, как звук железа по стеклу! Что ты от меня хочешь, Петров? Чего добиваешься своими нравоучениями, а? Юра такой реакции не ожидал. Виола буквально рыдала навзрыд, будто все её загнанные в глубину души чувства наконец вырвались наружу, как поток воды, прорвавший плотину. – А я понять хочу, – снова обретя спокойствие в голосе спросил Петров, медленно встав с пола, – Почему же ты терпишь это, раз всё понимаешь? – Да потому что по-другому я не могу, Юра. – Но почему? – Я боюсь. Петров недоумевал, чего может бояться такая отважная девушка как Тараканова, поэтому подошёл к ней ближе и с интересом и недоверием всмотрелся в её заплаканное лицо: – Чего боишься то? Виола хлюпнула носом, задыхаясь от слез, после чего сделала пару прерывистых вдохов и сказала так тихо и так обречённо, что у Петрова кольнуло сердце: – Я боюсь, что меня больше никто никогда не полюбит. Старший лейтенант Юрий Петров в эту секунду был шокирован настолько, что ему казалось, будто земля ушла у него из-под ног. Эти простые и робкие слова, тихо сорвавшиеся с губ Виолы так оглушили следователя, будто ему на голову надели колокол и изо всех сил ударили по нему кувалдой. Сквозь звенящий вакуум, что царил у него в голове, Петров отдалённо слышал оправдания Таракановой: «Олег первый и единственный, кто обратил на меня внимание», «Единственный за всю мою жизнь», «Я ведь не красавица», «Кому я нужна еще», «А что если меня больше не полюбят?», «А что если я останусь совсем одна?» Но Петров уже не вслушивался в её слова. Ведь он знал наперёд, всё что она скажет. Потому что, глядя на эту несуразную заплаканную девчонку, сироту, что смирилась с мыслью о своей непривлекательности, совершенно не осознавала своей ценности и отчаянно цеплялась за любое проявление любви в свою сторону, он вдруг узнал самого себя. Во времена, когда тучи судьбы сгущались над Петровым и вера в хорошее уже не спасала его так эффективно он и сам поддавался похожему страху. Он тоже боялся, что его не полюбят, что его не оценят по достоинству, не поймут и не разглядят. Но Юра всегда находил выход из этого состояния, ведь у него были на это силы: в него с детства заложили правильные мысли, веру в то, что всё идёт как должно и что рано или поздно он обязательно найдет то, что ищет. Его научили вере в себя. Виолу научить этому было некому. Юра вдруг вытянул перед собой руку, повинуясь мощному и неуправляемому порыву. Он осторожно коснулся щеки Виолы и медленно вытер катившуюся по ней слезу. Девушка тут же притихла и изумлённо посмотрела на него, но не отстранилась. Взгляд Петрова её озадачил – он выглядел так, будто видит Тараканову впервые. Юра же задыхался от разрывающих его сердце чувств. Следователя переполнила нежность такая мощная по силе, что сдавливала грудь и буквально причиняла физическую боль, от которой ему хотелось плакать. Он поднял вторую руку, и взял заплаканное лицо Виолы в ладони. Вытерев большими пальцами еще пару слезинок, бежавших по её щекам, он вдруг прошептал, глядя в её большие блестящие от слёз глаза: – Слушай меня, внимательно, Виола Тараканова и запомни раз и на всегда: любят за красивую душу. Твоя же прекрасна настолько, что достойна самой большой и чистой любви на свете. Никому и никогда не позволяй давать тебе повод в этом усомниться. Будь собой и слушай своё сердце, а не страхи, которые тебе навязали недалёкие люди. Ты особенная и глуп тот, кто этого не замечает. Виола смотрела на Петрова не в силах пошевелиться или отвести взгляд. Он говорил очень тихо, но она поймала каждое его слово и эти слова эхом звучали в её голове, оседая в её подсознании и пуская там глубокие корни. Вдруг Юра выпустил её из рук и резко отвернулся к окну. Когда руки Петрова её отпустили, Виола почувствовала себя так, будто с неё во время сладкого сна сорвали тёплое одеяло. Стало будто бы прохладнее и теперь уже тёмная казённая комната, в которой она находилась, не казалась такой уютной, как мгновение назад. Виола чувствовала себя потрясённо и растерянно, но вдруг тихий голос старшего лейтенанта, вернул её к реальности: – Иди домой, Тараканова, поздно уже. Дома тебя потеряли, наверное. Тараканова простояла несколько секунд в оцепенении, глядя в спину своего собеседника, потом, словно придя в себя засуетилась, подхватила сумку, что, оказывается, всё это время валялась на полу, и рассеяно направилась к выходу. Она уже схватилась за дверную ручку, как вдруг за спиной услышала: – Возьми мой зонт, промокнешь ведь. – Что? Виола не сколько не расслышала, сколько не поняла смысла сказанных Петровым слов. Юра всё так же стоял к ней спиной, повернувшись к окну, и благодаря этому мог видеть, как маленькие дрожащие капельки покрыли освещенное уличным фонарём стекло. – Зонт, говорю, мой возьми. Дождь начинается. Виола чувствовала, как кружится её голова, то ли от волнения, то ли от собственной откровенности, что вдруг прорвалась наружу так бурно, что заставила свою хозяйку смутиться. Не имея никаких моральных сил для препирательств, Тараканова нашла взглядом тонкий и длинный чёрный зонт, стоящий у стены, взяла его в руки и покорно направилась к выходу. Тараканова не помнила, как вышла из участка. Забыв про свой велосипед, припаркованный у отделения, она потрясённо брела по улице, крепко вцепившись руками в зонт Петрова. Она несла его всю дорогу так и не раскрыв, несмотря на разошедшийся не на шутку дождь. В жизни Виолы Таракановой было много потрясений и в какой-то момент она начала думать, что уже ничего не сможет выбить почву у неё из-под ног. До сегодняшнего дня. Она еще не осознавала всего, что услышала сегодня и не разобрала всех чувств, что испытывала, но она точно знала – что-то в её жизни круто изменилось. Добравшись до дома всё в таком же беспамятстве, Виола первым делом прошмыгнула в ванную, чтобы умыть заплаканное лицо. Набрав полные ладони холодной воды и ополоснув ею воспалённые глаза, Виола вдруг обратила внимание на своё отражение в зеркале, что висело над раковиной. Девушка вдруг посмотрела на себя со стороны, как посмотрела бы на незнакомого человека, которого видит впервые. Удивительно, но та девушка, которую она видела перед собой, показалась ей очень милой и симпатичной. Её не портили даже красные от слёз глаза и мокрые от дождя волосы. Выйдя из ванной в коридор, Виола столкнулась с Семёном. Сначала Вилка испугалась, что Сеня увидит следы слёз на её лице и пристанет к ней с неудобными расспросами, но он не обратил на это никакого внимания, как и в последующем остальные жильцы дома. Похоже, они уже привыкли к разбитому состоянию Виолы и не придавали ему особого значения. – Тараканова, – воскликнул Семён, – Я прочитал твою рукопись! Тараканова, это будущий бестселлер! Мы уже готовим иллюстрации и ведём переговоры с партнёрами и типографией по утверждению тиража. Ты молодец, Вилка! Так держать! Сеня стиснул Виолу в объятиях и чмокнул в макушку, как делал всегда и со всеми, когда его переполнял деловой энтузиазм, после чего продолжил свой путь по коридору. Раньше Виола бы не обратила внимания на его слова, приняв их за обычное трудовое поощрение. Но сейчас, отчего-то, она задумалась. Тараканова стояла посреди коридора, всё также крепко вцепившись в длинный чёрный зонт, который таскала с собой и думала: «а может я и правда молодец?» Легла спать Виола, по-прежнему увлечённая круговоротом своих мыслей. Она никогда не думала о себе, как о человеке что-то значившем в этом мире, никогда не видела в себе кого-то, кто имеет какой-либо вес. Она жила честно, совершала правильные поступки и думала, что они это самое лучшее, что в ней есть, но теперь она увидела в себе нечто большее. Ей вдруг подумалось, что важен не только поток добрых дел, что льётся в этот мир, но и сам источник, что их порождает. Тараканова всегда верила, что жизнь прекрасна, что мир красив и гармоничен, но сегодня вдруг ей явилось откровение, что прекрасна не только жизнь, но и она сама, как частица этого мира, как его дитя, как неповторимый штрих, делающий жизнь полнее и ярче. Эти мысли были такими новыми и такими вдохновляющими, что Виола прокручивала их в голове снова и снова. Виола заворочалась в кровати, перевернулась на другой бок, бросила взгляд на чёрный зонт, стоящий у входной двери её комнаты и подумала о том, что похоже уснуть у неё сегодня всё-таки не получится. Старший лейтенант Петров тем временем всё так же созерцал капли на оконном стекле, пытаясь успокоить развернувшиеся в нём эмоции. Он, как и Тараканова в эту минуту думал о том, как много дал ему этот странный спонтанный разговор, возникший, казалось, на ровном месте. Душу Юры наполнило тёплое и светлое чувство ясности и облегчения, какое обычно снисходит на человека, который наконец понял, за что боролся всю свою жизнь. Та вера, которую он пронёс сквозь всю свою судьбу, та, вера, что со временем померкла под пылью сомнений, сейчас возродилась в его сердце и обрела новый смысл. Юра понял, что, обращаясь к душе и разуму Таракановой, в надежде исцелить её от страхов, он вдруг исцелил самого себя. Он понял, что, если хоть крупица того, что Юра сказал Виоле осядет в её душе и даст хоть малюсенький росток – значит его жизнь уже прошла не даром. Значит был смысл верить, чтобы потом поделиться верой. Был смысл надеется, чтобы вселить надежду в ещё одно сердце. Старший лейтенант Петров погасил свою уже изрядно нагревшуюся настольную лампу, подхватил с вешалки кепку и куртку, и покинул тёмный кабинет. Спускаясь по пустой и тускло освещенной лестнице и вслушиваясь в ритмичное эхо своих шагов, Петров вдруг вспомнил стихотворение, что учил еще в школе, и которое глубоко запало ему в сердце, когда он был ребёнком. Кажется, автором был Маяковский. Точного текста Юра не помнил, хоть и учил этот стих наизусть, но он помнил смысл. Автор описывал случай, когда был свидетелем падения лошади, на обледенелой и скользкой дороге. Все прохожие смеялись над ней, а она лежала не в силах встать и плакала, хоть животным это обычно не свойственно. Автор не поддержал толпу в насмехательстве над несчастной лошадью, а поспешил успокоить её, подобрать добрые и воодушевляющие слова. И у него это получилось. Лошадь нашла в себе силы встать и продолжить свой путь. Сейчас Юра чувствовал себя этой лошадью и теперь у него тоже появились силы продолжать свой путь. Выйдя на улицу, Петров остановился у крыльца участка, глубоко вдохнул в лёгкие прохладный и влажный ночной воздух и вдруг в его голове ярко вспыхнуло последнее четверостишье того самого стихотворения, словно проступившее из глубин его сознания. Неторопливо шагая по улице, он проговорил его вслух: «Может быть старая и не нуждалась в няньке, Может быть, и мысль ей моя казалась пошла́, Только лошадь рванулась, встала на́ ноги, Ржанула и пошла…» Тут переполняемый чувствами Петров набрал в лёгкие побольше воздуха, вышел на пустую мокрую улицу и вдруг прокричал так громко, как смог: «Хвостом помахивала, рыжий ребенок! Пришла веселая, стала в стойло, И все ей казалось — она жеребенок, И стоило жить, и работать стоило!» Последние строчки откликались в душе старшего лейтенанта с особенным трепетом. Он шёл по освещенной редкими фонарями улице и наслаждением соглашался: «Стоило. Однозначно стоило»