Утро разнесет свалявшиеся клочья
Ночи раскидает мне у ног
И от огромной ночи
Мне остался только маленький кусок
Очень маленький кусочек
От огромной ночи
Пытаюсь, пытаюсь наконец оторвать
— Ты не знал его. Сотни бессонных ночей, проведённые с призраком, чтобы выяснить больше деталей его убийства. — Ты не знал его. Множество ссор, которые начинались также резко, как и заканчивались — каждый отводил гордость и собственное превосходство на второе место, на первое выдвигая хрупкое «прости». — Ты не знал его. Попытки успокоить, стереть призрачные слёзы, помочь дышать при внезапных панических атаках. — Ты не знал его. Сердцебиение участилось барабанными партиями опытного музыканта. В ушах — помехи неработающего телевизора. В голове внезапно возникли пять лет несказанных слов, серьёзных разговоров, безразличных извинений, молчаливой, никому не нужной вины, искуплений крестом, висящим на зеркале. Ведь как это? Антон, который услышал полное имя Олежи пять секунд назад — знал его. А Дима, видевший его и в отвратительные, и в хорошие моменты, и грубого, и милого, разбитого, настоящего — и не знал? Один голос. Два аккорда. Три удара барабанных палочек. Четвёртый — пощёчина. Звонкая. Сильная. Небо внезапно обрело краски, а жизнь — мимолётный смысл. Уши заложило от внезапной тишины. Ветер каким-то образом проник в салон машины. Антон прикасается к покрасневшей щеке. Ярость захватывает каждый сантиметр тела, перерастая в неконтролируемый крик, а затем и в неконтролируемое действие: Дима берёт его за волосы и три раза прикладывает по рулю. Сигнал водителя похож на русский рок, который Дима ненавидит. Ненавидит, ненавидит, ненавидит — и это пока единственное, что он чувствовал после смерти дорогого человека. Говорят, ненависть чувство негативное, но если он может чувствовать хоть что-то, разве это плохо? Дима не останавливает свои медленно ползущие наверх уголки губ. Улыбается, когда видит разбитый нос Антона, покрасневшее лицо и гематомы, широко раскрытые глаза и трясущиеся от неожиданности руки. Похоже, за свои слова он ни разу в своей жизни не отвечал. Оно и понятно. Дима вновь берёт его за волосы. Смотрит в испуганные глаза, усмехается. Шепчет отвращённо, голос внезапно обрёл холодную сталь: — Ты его не знал. Он с силой отшвыривает чужую голову от себя, слыша удар черепа о стекло. На результат своих действий не смотрит. Молча выходит из машины, и покрывается непонятными мурашками, когда чувствует тяжёлый взгляд на своей спине. Насилие не является выходом из ситуации, и Дима прекрасно это понимал. Только сейчас задумался, что Антон может ответить ему, и если не взаимным насилием, то своим влиянием — избавиться от человека, что так долго мозолит глаза своим красного оттенка свитером и дребезжавшими струнами гитары. Легко может задавить, разбить, растоптать, разорвать в клочья и сломать окончательно. Однако внезапное осознание придало уверенности — для того, чтобы противостоять Антону, нужно куда больше силы, чем для того, чтобы с ним мириться. От наступившей ночи остаются осколки, которые так и норовящие проникнуть под одежду и ранить. Но внезапная потеря, чужое осуждение и собственное отчаяние ранили куда сильнее.