Кокуро

Белёсый туман поволокой ложился на окрестности. Густой, словно молоко, проливающееся на всё в зоне видимости и накрывающее целиком. Затягивающее так, что будто бы рукой дотянуться, попытаться ухватить то, что только что в метре от тебя было, но теперь осталась там одна лишь зияющая пустота белой дымкой укутанная. Не было видно даже неба, такого же мрачного, пронзаемого многометровыми рёбрами Прародителя, уходившими на мили вверх. Капитан не видит ни зги и дело тут совсем не в потере правого глаза, а в поганом тумане, что ничего хорошего явно не предвещает. Ни ему вместе с остальными членами разведкорпуса, кто ещё не оставил эту бренную землю и отправился сюда вместе с ним, мир спасать, как бы пафосно и раздуто это не звучало, ни жителям Марли и всего остального мира, который и без того уже был порушен тем, что устроил Эрен. Дрожь Земли прошлась по каждому дому, от многих не оставив и камня на камне, перемолов в пыль добрую часть человечества. "Цвета старых костей" - мелькнуло в голове Леви сравнение. По долгу службы своей с костями сталкиваться им приходилось частенько, а со старыми, пережившими незнамо сколько ливней и градов, и пролежавшими под лучами палящего солнца неведомую тучу времени и подавно. Его напарница умела их различать безупречно. Титан - Прародитель навряд ли ведает, откуда эта способность возникла у капитана Бусиды, но она с точностью чуть ли не до минуты могла сказать, насколько долго здесь провалялсь останки чужих тел. Кокуро. Не было и минуты, чтобы не вспоминал он о ней. Ни мгновения, чтобы не воскрешал в памяти точёные черты родного лица. Тонкие, с остро вычерченными скулами, расчерченные тонкой паутинкой шрамов, оставленных осколками разлетевшихся от пробитой стены Мария камней; с волосами цвета воронова крыла, что постоянно либо в на скорую руку хвосте были заделаны, либо спадали нескончаемым полотном по плечам. И глазами, иссиня чёрными, как небо звёздное, в глуби которых тени полуночные клубились и созвездия сплетались в бесконечно прекрасный узор, в который Аккерман готов был вечность глядеть. В котором бы и утонуть был готов, если бы нужно ей было. Но Кокуро о подобном и не помышляла. Наоборот, поберечься просила, чтобы Леви от неё не ушёл раньше срока, хоть и сама неслась очертя голову чуть ли не впереди него, за что потом уже сам капитан Бусиду ругал. А она лишь аккуратно обнимала его за шею и глухо в шею шептала, что больше такого не повторится, что впредь она осторожнее будет. А Леви прижимал её к себе каждый раз, как в последний, крепче сжимая в руках женское тело, всё ещё мелко подрагивающее после пережитого ужаса, и тоже шептал невнятно о том, что любит и что не переживёт без неё. Не сможет и не захочет более в одиночку. Потому как однажды уже почувствовав любовь, оплетающую своими лозами сердце и вызнав, что это взаимно, один он больше не хочет. Хочет только с ней, рядом, плечом к плечу, хочет только её и пусть лучше весь мир развалится, чем Кокуро оставит его в том бесконечно вязком густом одиночестве, опутывавшее его своими щупальцами дни и ночи, пока он её не встретил. Она стала всем для него. Для него, истерзанного и израненного мальчишки из Подземного города, потерявшего всех и не надеявшегося после гибели двоих друзей обрести хоть кого-то близкого, она была самой уютной чашкой чая и сиянием, светом в жизни, источающим сверкание ярче всех звёзд на небосклоне над их головами. Она не заставляла его гореть и задыхаться от чада чувств, не заставляла бросаться из крайности в крайность и не отвергала, зовя в мгновенье обратно. Она была его покоем и тёплым, уютно потрескивающим костром. Они не метались в бешеном буране чувств и вихре неосознанных поступков и порывистых действий, нет, они любили друг друга так честно и искренне, как только были способны. Леви и Кокуро не пытались овладеть жизнями друг друга без остатка, просто каждый из них делал, что мог, чтобы любить другого. Чтобы другой чувствовал себя любимым. Незаметно так заменив друг другу утренний чай, который Леви уже не мог представлять без компании девушки, бесконечно болтающей обо всём, что она видела во сне или же на миссии наяву и пустую часть кровати, которую теперь еженощно занимало родное тело, каждый изгиб и шрамик которого он знал наизусть, потому как всем им, равно как и губам Кокуро, он подарил сотни и тысячи поцелуев из множества тех, которые ещё ей предназначались. Она была его вздохом во мраке и глотком жизни в оковах этих чёртовых стен и всего, таящегося за ними. Самым прекрасным рассветом и самым тёплым летним дождём, под которым даже Аккерману хотелось если не засмеяться, то хоть улыбнуться пошире, словно ребёнку, особенно когда рядом с ним звоном тысячи колокольчиков Кокуро заливалась. Сердце его, которого, казалось бы, нет и в помине, теперь у него и правда не было. Но не потому, что капитан и правда был бессердечным демоном, коим некоторые недалёкие его мнили, а потому что он вручил его девушке, заставляющей таять и расползаться невыносимым теплом что-то в его грудной клетке. Ведь в её руках будет надёжнее, она точно не ранит и не разорвёт, ценя доверие любимого, сохранит и отдаст всю любовь, на которую только способна. Он точно сам ей под рёбра забрался и сердце туда поместил, к её собственному поближе, что от одного только присутствия капитана начинало биться малость быстрее. Точёный силуэт вырисовывается посреди плотной пелены тумана, заполонившей пространство вокруг. Он готов уже попытаться встать и биться вновь. Плевать на боль, плевать на всё, но он тоже уйдёт героем, как ушли все они до него. Но это явно не титан. Человек. С до боли знакомыми капитану чертами. Сначала он не верит глазу. Не хочет верить, хочет зажмуриться и открыть уже оба, осознав, что всё это было лишь глупым сном. И Гул Земли и смерть Эрвина, Ханджи и всех остальных были лишь жестокой игрой фантазии Аккермана. И сейчас он проснётся, в поту, как бывало с ним часто, лихорадочно пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха в грудь, которую точно тисками сдавило и страх внутрь него заливается вязкой субстанцией, бронхи заполоняя, и хладной рукой за горло хватает, чтобы уж точно ни вдохнуть ни выдохнуть по человечески. Мурашки пробегаются по коже, пронзая иглами каждое нервное окончание и каждую мышцу, что непроизвольно сокращаться начинают от подобных бесчинств. В голове лишь спутанный бред и расшвырянные в неясном порядке мысли бьются запертой в клетке птичкой, изливаясь на язык бессмысленной какофонией звуков, которая в гладкой тиши утренней спальни от стен отбивается с ужасающей громкостью. Он совершенно не соображает в таком состоянии, но Кокуро, чей чуткий сон был прерван резким пробуждением любимого и его отрывистыми попытками вдохнуть хоть немного, понимает всё сразу. Такое было уже не раз и не два с каждым из них, ведь не может бесследно пройти столько потерь, сколько пережили они во время службы разведчиками. Так что она охватывает лицо Леви своими ладонями, прижимаясь своим лбом к его и начинает шептать что-то утешающее его. - Леви. Леви, посмотри на меня, любимый, прошу тебя. - Он слышит её глухо, как через толстую стену, но заслышав родной голос и ощутив прикосновение тёплых рук, сердце перестаёт нестись уже в бешеном ритме, малость замедлившись от пробившегося через толщу страха понимания того, что он не один. Что Кокуро здесь, рядом с ним, живая и невредимая держит его в руках, всеми силами своими стараясь вытащить его из омута удушающего кошмара. Он всё ещё дрожит, точно после ледяного ливня, но находит в себе силы вернуть хотя бы малую толику контроля над телом и поднять глаза, наполненные слезами, готовыми вот вот пролиться, и первобытным животным ужасом, не дающим ему мыслить и сказать хоть что-нибудь вразумительное. - Сконцентрируйся на моём голосе, ладно? - Женские пальцы мягко поглаживают щёки капитана и убирают чёлку, прилипшую ко лбу, покрывшемуся испариной. - Леви, ты здесь, со мной, всё хорошо. Мы дома, видишь? В нашей комнате, Эрвин и Ханджи тоже спят у себя, мы всё в полном порядке, родной. - Кокуро садится к нему чуть ближе, а потом ещё, уже соприкасаясь своим торсом с его, обхватывая руками плечи капитана. - Тебе нужно вдохнуть. Чувствуешь, как дышу я? - девушка делает вдох, как можно более глубокий, чуть задерживая дыхание и медленно выпуская воздух из лёгких обратно. - Тебе нужно вдохнуть так же, давай, очень глубокий вдох, прямо как я, задержка и медленный выдох. Тело капитана всё ещё потряхивает, но он сосредотачивает все свои мысли в одной точке, в звуке её голоса и пытается вдохнуть. Делает мелкий вздох и вновь срывается на сдавленный всхлип, обхватывая девушку руками и вдавливая её в свою грудную клетку ещё сильнее, чтобы убедиться в её реальности, вдыхает наконец по нормальному, утыкаясь носом в шею Кокуро, ощущая как в ноздри забивается её вечный цитрусовый запах. - Вот так. - Она самыми кончиками пальцев скользит по напряжённой спине, с которой пот градом валит и аккуратно целует мужчину в плечо. - Какой ты молодец у меня.- говорит, в ответ на что на губах у Леви появляется призрак улыбки, прорисовываясь меж солёных дорожек на лице. - Хочешь об этом поговорить? - спросит она через некоторое время когда дыхание уже окончательно выровняется, оставив в напоминание о кошмаре мелко подрагивающие пальцы и вымокшую от пота насквозь рубашку. А Леви только кивнёт в согласие, поднимаясь с кровати под присмотром забрезжившего за окном рассвета, и отправится в кухню, крепко держа Кокуро за руку. Заварит чай и расскажет ей обо всё в мельчайших подробностях, всё ещё не отрываясь от девушки, не веря, что ужасающая реалистичность пришедшего к нему кошмара оказалась ненастоящей, лишь жестокой игрой воображенья, чему он никак не может нарадоваться. Потому как солнце, взошедшее на небосвод ещё выше и растекающееся в в волосах Кокуро медовыми потёками и бегающее солнечными мотыльками по стенам небольшой кухоньки, в которой пахнет бесконечно чаем и апельсинами, дарует ему надежду на лучшее, освещая ту, в которой сам смысл жизни капитана и заключается. Она всегда любила рассветы, говоря, что они предвещают рождение нового дня, а значит и новых смыслов и новых возможностей: помочь, полюбить, прожить ещё одни сутки. И сейчас его любовью и возможностью просыпаться и проживать эти сутки была она, сидящая рядом и выслушивающая все его страхи, которые, несомненно, останутся лишь жутким сновидениях, о которых он, вскорости, уже и не вспомнит. Но он открывает единственный уцелевший глаз, а силуэт сформировался уже полностью в разведчицу и по прежнему стоит перед ним, омываемый дымкой туманной. Теперь он уже ближе, сантиметрах в ста двадцати от него, но даже это расстояние кажется ему невыносимо огромным, как от Марли до Парадиза и обратно. Несомненно, перед ним стоит она. Нет, тень её жалкая, пусть и невероятно похожа, но то лишь пустая оболочка от неё. Потому как стоящей перед ним давно уже нет в живых. - Кокуро.. - вылетает из горла не то предыстерийным всхлипом, не то глухим предсмертным выдохом. Этого не может быть. Он может разглядеть самый свежий шрам прямо над левой бровью, который даже зажить не успел и чёрные пряди, размётанные по плечам в бессменном хаосе. Всё по прежнему в её облике. Каждые шрам и родинка, оставленные на ней за годы не самой лёгкой жизни и службы, каждая топорщащаяся прядь волос, некоторые из которых теперь спадают на глаза, прикрывая две чёрных лужицы от его взгляда. Будто бы даже в воздухе вновь он почуял аромат лимона, всегда следовавший за нею по пятам. И она вновь улыбается. Улыбается также мягко и тепло, как раньше, когда она выслушивала от Леви очередные нарекания к кадетам и членам отряда. Он всегда так забавно жестикулировал и периодически пытался подражать манере разговора того, кто в этот раз попал под раздачу капитана, что Кокуро почти каждый раз под конец его стенаний начинала смеяться чуть ли на в голос, вызывая недоумение, чётко написанное на лице Аккермана. Но заставляя и на его лице пробиваться улыбку, почти что незаметную, но так щемящую её сердце, что не заулыбаться в ответ ему было бы самым жестоким преступленьем на свете. И вот она снова здесь. Цела и невредима, что должно только порадовать Леви, но он не может почувствовать хоть что-то, кроме боли, охватывающей всё его существо, как в тот самый день. - Будь осторожнее, ладно? - произносит Леви, прежде чем Бусида отправится Эрену на подмогу - Как скажете, мой капитан. - шутливо произносит она, прикладывая два пальца к виску и откидывая их в потешном жесте, делая это чуть резковато, выдавая себя с головой. От Аккермана не ускользает напряжение в её голосе, звенящее упавшей на пол монетой и угловатость жестов, говорящие ему о том, что внутренне разведчица напряжена, как струна. И где-то внутри него на задворках сознания скребётся в заднюю стенку черепной коробки мысль о том, что, быть может, стоит ему самому пойти на помощь к Эрену, а её здесь оставить, с Эрвином напару. Но молчит. Одёргивает себя, потому что все они осознавали, на что шли сегодня, и все они готовы рискнуть ради большего дела, ради их свободы, или даром на плащах у них два крыла реют? Они не перекинулись больше ни единым словом. Он даже не поцеловал её в последний раз, за что потом будет корить себя ежедневно и еженощно, убиваясь по этому под гнётом жаркого солнца и упиваясь своим горем посреди клубящихся в его комнате теней, под присмотром луны, оглаживающей сжатые кулаки, точно скорбя с Леви вместе. Не сжал своими холодными, точно стены подвальные, её тёплые руки, которые сейчас были бы ещё холоднее, чем у него. Если бы вообще были. Она поняла, где Бертольд, первее всех. И завидев в небе коричневую точку, перелетевшую через стену, тут же ринулась ей на встречу. Безголовая. Он всегда ей так повторял за то, что она зачастую сначала неслась спасать всех и вся, а потом только думала, как теперь себя саму вытащить. И в этот раз ответ на последний вопрос был очевиден. Очевиден потому, что исход для себя она нашла лишь один. Бусида неслась на УПМ вперёд так быстро, как никогда, попутно звякнув какой-то упавшей вещицей по крыше одного из полуразвалившихся домиков. Потому что теперь уже точно слишком много жизней, дорогих для души её на кону было. Пролетит он ещё чуть немного и пострадает Ханджи с отрядом, а дальше и всем остальным достанется, стоит только ему превратиться. Останется лишь кучка пепла, которой она допустить не могла. А потому рванулась ему навстречу, уповая на то, что успеет. Успеет раньше, чем он обратится, раньше, чем все, находящиеся здесь, взлетят на воздух. Сегодня они не имеют права проиграть, скольких бы жизней это не стоило. Точка всё ближе. И вот сама Кокуро поднимается в воздух чтобы успеть, успеть разломать её и предотвратить свершение замыслов шифтеров. Не успевает. Самую малость, секунду, но и того оказывается достаточно. Дерево разрывается прямо у неё перед носом, когда она уже готова всадить клинок в поверхность бочки. И Кокуро сгорает в момент. Не успевая даже почувствовать ничего, лишь мгновенный жар, который обернулся ничем, пеплом равно как и она сама, ставшая первой жертвой Колоссального титана из многих, которых сейчас же после неё настигнет взрывная волна. - Хоть бы до них не достало - стремглав мелькает в голове единственное, о чём в такой миг могла подумать она, бесконечно любящая и безвременно ушедшая, прежде чем пламя разрывает её сознание. Они не успели даже и попрощаться. Даже похоронить её он нормально не смог, ведь и пепла от неё не осталось. Леви не видел сам, но когда оставшиеся в живых сообщили ему об увиденном, он ушам своим верить отказывался, отправившись Кокуро по разрушенным домам и улочкам искать. И её нашёл. Нашёл лишь цепочку, обронённую ею прямо перед тем, как устремилась она к верной смерти. В тот день он умер. Что-то в груди его оборвалось, вниз полетело и он же вслед за ним в чернь бесконечную рухнул, выбираться оттуда не собираясь. В тот день народ на улицах Троста ликовал, радуясь о возвращении третьей стены обратно под их контроль, а для капитана скорбнее дня в жизни не было. За эту стену было отдано слишком многое. И вместе с распавшимся на мириады сгорающих атомов телом Кокуро, сгорело и его сердце. В тот день народ потерял двух капитанов, а мёртвыми оказались трое. А теперь она стоит прямо перед ним, да не кучкой пепла, а сама собою, живая и целая, пока в глазах у неё тени друг с другом переплетаются. - Это и правда ты? - Не она. Не она, и сам Аккерман это понимает прекрасно, как бы ни хотел поверить в изящную эту иллюзию, не мог. - Почему ты здесь, Кокуро? - голос звенит бесконечной горечью и опустошённостью, поселившимися в его нутре с самого дня её смерти. - Мы ведь с тобой так и не попрощались нормально, Леви. - шелестит она и он готов уже закричать, готов разрыдаться горше, чем когда-либо в своей жизни, только бы она побыла здесь с ним подольше. Только бы не оставляла вновь одного, с зияющей дырою внутри. - Я не хочу прощаться, родная. - Я тоже, мой капитан. - столь любимое прозвище, звучавшее постоянно так нежно и так тягуче приятно из её уст, теперь только вставляет и прокручивает ещё один нож ему в горло. Бусида молчит, опуская взгляд, смотря на носок ботинка, которым она начала ковырять землю по старой привычке. - Ты прости меня, ладно? Я не могла этого не сделать, ведь ты понимаешь. Я не могла допустить твоей смерти. - произносит уже совсем тихо, руки сводя за спиной и поднимая глаза на него обратно. - Ты нас обоих убила, понимаешь ведь, Кокуро? На улочках Шиганшины в тот день два сердца в пепел рассыпались. Одно моё было и оба твои. - Ты же меня понимаешь. Ты бы тоже собою пожертвовал, если бы на моё спасение надежда была. - Ты отняла у меня эту надежду. - одинокая слеза стекает по щеке капитана, скатываясь по подбородку и шее на цепочку, которую он с самого дня смерти её хозяки носил не снимая. Так она ощущалась рядом. Так он мог жить, убеждая себя в том, что она ещё здесь, где-то рядом вот-вот влетит в его комнату, обдав своим бессменным запахом цитрусов и начнёт что-то рассказывать. - Леви, ты живи только, пожалуйста. За нас двоих живи, ладно? Мне уже всё равно, лишь бы только ты был в порядке. - слёзы начинают катиться по лицу ещё чаще, совсем уже бесконтрольно, раздражая своею солёностью незажившие шрамы, которые всё равно были менее ужасны, чем те, что сейчас сама Кокуро у него в душе вырезала своими словами. - Я без тебя не смогу, ты же знаешь. - он еле выталкивает слова из гортани, будто через толщу воды их выпихивая на поверхность. Мир Леви сейчас трещал ещё хлеще, чем улицы и города под натиском Дрожи Земли и смерть он проваливался в пропасть, которой конца и края не было видно. - Сможешь. Все вы сможете. - она упирается своим взглядом в его, глядя так виновато и тяжело, что до Леви наконец осознаёт то, что это конец. Что больше он не увидит её никогда. - Прости меня. Прости что не спас. - Он должен был, обязан, уберечь её, сохранить, спрятать где бы то ни было. Но не сумел. Хоть она его вины в том и не видит, ведь на риск Бусида пошла осознанно, прекрасно осознавая, что иначе кончиться и не может, всё равно за Аккерманрм незримой тенью будет ходить и в спину нашёптывать тяжесть несдержанного обещания, данного когла-то давно, в их первую ночь совместную. Тогда он нежно обнимал Кокуро и шептал о том, что любит её, давая обещание, что никогда никому не отдаст, что бы ни было, как бы их не разделило. И теперь эти клятвы, данные ей в сумраке спальни, окутывающим интимность их момента ещё больше секретностью, оказались ложью. - Я знала ведь, на что шла. Ты не вини себя только, родной. И прости меня, если сможешь. И себя прости. - она усмехается так грустно, что внутри у Леви надламывается что-то что, казалось бы давно уже было сломано. - улыбка на её лице становится ещё грустнее. Леви бы выжег её на сетчатке глаза, если бы смог. Он жадно ощупывает взглядом все родинки под правым её глазом, что всегда казались ему каким то созвездием, отпечатанным на женской коже, проходясь дальше, по мягкой линии губ и подбородка, в надеждах никогда лицо это не позабыть. - Я скучать буду, Кокуро. - понижает голос почти до шёпота, пока с кончика носа падает ещё одна солёная капли - До конца дней моих. И любить тебя буду до самой смерти. - Я тебя до самого последнего вздоха любила, Леви. - Последним образом, мелькнувшим в предсмертное мгновенье в сознании девушки и правда был улыбающийся капитан. В ту самую ночь. Когда дал возлюбленной обещание, которое не сдержал по её же вине, но корить он по прежнему одного себя будет. - Я никогда тебя не забуду, любовь моя. - Значит, - улыбается Кокуро, - как бы там ни было, я вечно жить буду. - Она прикладывает кулак к сердцу в жесте, отдающем честь. - Если ты память обо мне сохранишь, капитан Леви. По бокам от неё вырисовываются чьи-то силуэты. Леви глаз ещё шире распахивает, вновь в реальность происходящего поверить отказываясь. Облики вокруг продолжающей стоять по стойке капитана Бусиды приобретают новые очертания и увеличиваются в числе. И у Аккермана галлюцинации, раз всех их он видит. Эрвин. Ханджи. Мик. Весь погибший отряд. И многие другие разведчики, оставившие его. Посвятившие своё сердце. Все они стоят одинаково, так же как и Бусида, прижав кулак к груди. И Леви повторяет их жест, прикладывая кулак к рёбрам, под которыми словно больше и нет ничего, пока по щеке его стекает последняя слеза. Потому что теперь они все свободны. И он тоже, хоть капитану от этого ни капли не легче, только тяжелее становится. - Прощай, мой капитан. - тихо шепчет на прощанье, взглянув в серые глаза любимого в последний раз. - Прощай моя Кокуро. И туман забирает их всех, оставляя капитана вновь в одиночестве. Он вновь закрывает глаз, запрокидывая голову и прижимаясь затылком к поверхности за спиной. - В следующей жизни я обязательно найду тебя, родная, чтобы полюбить вновь. Ещё сильнее, чем в этой. Я обещаю.