Близость дальних звёзд

      Пещера погружается в напряженную тишину на несколько долгих мгновений. Раздаётся мерзкое бульканье — Кикимер вздрагивает. Он замирает в нескрываемом ужасе и беспомощно наблюдает, не моргая, как кубок хозяина в четвёртый раз наполняется ядом. Кикимер точно помнит, что у него начались видения, перед глазами воспоминания взорвались яркими красками ровно на втором глотке третьего кубка. На пятом — тело пронзило судорогами. После шестого Кикимер не помнил ничего, кроме горящей боли и нестерпимой жажды. Но хозяин лишь стискивает зубы и выдыхает. Опустошает четвёртый кубок залпом.       — Продолжай, — хрипит он и протягивает дрожащей рукой кубок, — не слушай меня, это приказ, — добавляет шёпотом.       Кикимер сам трясется, когда металл касается нежной глади яда. Мутного, тёмного, отвратительного. Смертельного. Хозяин впивается пальцами в постамент, выпирающие пульсирующие вены умоляют прекратить начавшуюся пытку. Кикимер подносит наполненный кубок к чужому рту и жмурится, слушая покорные глотки. Нет, он должен был что-то сделать: отговорить, начать пить самому, но не подвергать молодого хозяина такой опасности. Кикимер не справляется со своим главным поручением, но уже слишком поздно что-то менять.       На седьмом кубке хозяин падает на землю, впиваясь лопатками в ледяной постамент. Кикимер кусает губу, наблюдая, как вшитая в кожу маска холода и безразличия стремительно трескается. Срывается с кровью и воплем.       — Нет, нет, прошу, хватит, — хрипит и мычит от боли. Кикимер с жалостью гладит чужие дрожащие плечи и старается выровнять голос.       — Хозяин Регулус должен выпить, — пищит эльф и наполняет кубок вновь.       Хозяин трясëтся, но безропотно делает ещё несколько глотков. Его тело пронзает сильная судорога — вырывается мучительный крик. Нездоровая бледность делает кожу холодной и мёртвой. Всë заранее предупреждает об отвратном исходе. Кикимер силой вливает остатки яда из кубка и на миг отворачивается, чтобы набрать ещё из чаши. Тут же хозяин заходиться изнеможенными рыданиями, сжимает свои плечи и скулит сквозь стиснутые зубы. Пещера кругом сгущает тьму и напряжение. Хозяин мотает головой, глазами, налитыми кровью, молит остановиться, но Кикимер не поддаётся.       — Нет, пожалуйста, — мычит и сжимает дрожащими пальцами ворот рубашки, — я не могу…       — Хозяин Регулус должен, хозяин Регулус приказал Кикимеру не слушать.       Но Кикимер не успевает даже наклонить кубок, как глаза хозяина расширяются от ужаса. Он бросает безумный взгляд за спину домовика.       — Уйди, — он жмурится, — нет, молчи, молчи, молчи! — срывается на крик.       Галлюцинации выбивают из колеи окончательно. Кикимер насильно вливает яд в чужое горло, хозяин трясëтся, заходится бесконечными рыданиями, кричит и бредит. Он зовёт друзей, шепчет незнакомые имена, просит не оставлять его в одиночестве, оправдывается перед пустотой и замолкает только на долгие мгновения глотков. Кикимер старается не слушать. Руки трясутся, в голове отбивает изначальный приказ хозяина: «Заставляй пить, даже если я откажусь, любой ценой. Подмени медальоны. Спасайся сам. Уничтожь крестраж. И не смей слушать меня после первого же глотка. Это приказ, Кикимер». Приказ, приказ, приказ. Кикимер набирает девятый кубок, когда хозяин вдруг шепчет:       — Сириус…       Сердце сжимается в жалости и злости. Кубок со скрежетом касается дна: осталось совсем немного. Хозяин делает лишь пару глотков перед тем, как вновь скривиться от боли.       — Нет, не оставляй меня! — рыдает он и царапает горло. Кикимер бросается сжать чужие запястья. — Сириус, не уходи, Сириус! — кричит сбито и задыхается. Кикимер не успевает опустошить кубок до конца. — Нет…       На одиннадцатом кубке заканчиваются силы кричать. Хозяин лишь сбито шепчет и бормочет, умоляет остановиться, зовёт на помощь, мотает головой на бесконечное «Хозяин Регулус приказывал не слушать». Металл царапает дно в последний раз.       — Воды, пожалуйста, — еле выговаривает, расфокусированным взглядом следя за домовиком. И Кикимер жмуриться, в тысячный раз вспоминает приказ «любой ценой», разрешая себе солгать.       — Вот вода, хозяин Регулус.       Он цепляется за кубок, дрожащие расширенные зрачки надеются на спасение. С жадностью допивает последние капли яда и обессиленно роняет кубок на землю. Тот со звоном катится к озеру, подпрыгивает на своеобразных ступенях, царапается о камень и с оглушающим бульканьем падает в воду.       Кикимер не успевает даже полностью осознать.       Пещера оживает. Озеро заходится водоворотом, вспенивается и выпускает наружу давно спящих тварей. Инферналы один за другим стремительно выползают из когда-то зеркальной глади. Кикимер тяжело дышит, быстро управляется с медальонами, сжимает в ладони пульсирующий темнейшей магией крестраж и разворачивается к хозяину. Ровно в то мгновение, когда один из мертвецов сжимает чужое горло и утаскивает поддающееся тело к озеру.       — Хозяин Регулус!       Кикимер пищит в ужасе и на миг забывает приказ. «Спасайся сам» гремит в ушах слишком поздно. Только после того, как Кикимер прыгает в воду. Он распахивает глаза и тут же находит взглядом два сцепленных тела, камнем идущих ко дну. Одной рукой он крепче сжимает крестраж, другой — цепляется за мантию хозяина.       В голове осознанием всплывает единственное место, где можно найти помощь. Единственное место, где хозяин по-настоящему не будет один.

***

      Ноябрь выдаётся сырым и холодным. Сириус раздражённо взмахивает палочкой, разжигая в камине согревающее пламя: хоть что-то спасает от гуляющего сквозняка. Он подсаживается ближе, сосредоточено наблюдает за резкими движениями языков огня. Они взрываются мелкими искрами, то исчезают, то вновь вспыхивают, перебивают друг друга и шипят изнывающим жаром. В голове также дерутся десятки мыслей. Тревога за Луни: чёртово приближающееся полнолуние; планы Ордена: так, нужно связаться с Пруэттами; письмо от Сохатого: завтра какой-то важнейший разговор, и Сириус чуть не кожей чувствует, что это точно связано с не самым здоровым видом Лили; бесящий холод дома: когда уже он исправит это не дающее жить недоразумение?       Нескончаемый поток прерывает громкий хлопок за спиной. Вместе с грохотом упавших тел приходит и осознание, что никто, Мерлин подери, не мог проникнуть в дом, не потревожив всю наложенную защиту. Сириус молниеносно вскакивает на ноги и направляет палочку на…       — Какого… — Мерлина, чёрта, хера.       В его гостиной содрогается еле живое тело.       Над телом склоняется трясущийся осиновым листом домовик.       Все возмущения, впрочем, вылетают из головы вслед за вспышкой ненависти и тревожного страха под кожей, когда Сириус обращает внимание, что перед ним стоит не кто-нибудь, а чёртов Кикимер. Уже подзабытый за годы домовой эльф семьи Блэк, сейчас отчего-то бледный и ещё более костлявый — не то чтобы Сириуса это волнует, — он дрожит над чужим телом и бормочет: «Хозяин Регулус должен простить Кикимера. Кикимер нарушил приказ». Хозяин Регулус. Кикимер оглядывается, встречаясь напуганным взглядом с Сириусом и затихает. Его бледные потрескавшиеся губы лишь беззвучно продолжают дрожать в нескончаемом бормотании. Но Сириус успевает вычленить из этого сумбурного типичного набора извинений главное слово. И от этого вдруг хочется расхохотаться, позлорадствовать, ощутить внутри тепло от мысли, на каком дне сейчас лежит Регулус.       Регулус.       Но вместо этого Сириус тут же опускает палочку и бросается к брату. Бесчисленные догадки пульсируют в висках вместе с кучей ругательств и склеенных с ними вопросов. Он переворачивает Регулуса на спину и изумлённо выдыхает. Он ожидал увидеть наполненные ненавистью глаза, злую усмешку, ни капли сожаления и ещё ярко живущее в памяти высокомерие. Убедиться, что всё в порядке и вернуться к привычному спектру чувств от презрения до ненависти. Но заместо любых ожиданий он сталкивается с реальностью, с которой на самом деле боялся столкнуться многие годы. И потому внутри погасает отвратительное и мерзкое истеричное веселье, сменяясь полнейшим непониманием и тревогой. Чужие мертвенно-бледные губы дрожат от рыданий и холода, Регулус мучительно жмурится и мычит что-то неразборчивое, возможно даже бредит, нежели пытается что-то сказать. Сердце со злостью, не понимая, как реагировать и что чувствовать, всё равно падает в пятки с резкой болью. Он должен чувствовать облегчение, злорадство, презрение — нет? Сириус не знает, внутри словно что-то взрывается, путая понятия плохого и хорошего, правильного и запретного.       — Какого хера? — хрипит Сириус, не узнавая свой голос. Сиплый, напуганный, пропитанный беспокойством и яростью. — Кикимер, что с ним?       Видит Мерлин, он с чистого неба упал, этого не должно было быть, что вообще должно было произойти, чтобы эти двое оказались посреди квартиры Сириуса? Домовой эльф сжимает костлявые плечи и — вы серьёзно! — мотает головой из стороны в сторону:       — Хозяин Регулус приказывал Кикимеру никому не рассказывать. Кикимер не станет нарушать приказ снова. Предатель крови не должен спрашивать, — добавляет он с ядом уже явно от себя, цитируя любимую матушку — вот сука, Сириус даже не удивится, если он не просто выжжен с семейного древа, но и подписан там истинным предателем. Но это не столь важно — привычно и насмешливо наплевательски.       — Ты притащил его ко мне в дом! — повышает тон Сириус, по собачьи встряхивая головой в надежде отогнать ненужные мысли. — К предателю рода притащил, на кой хер? — уж лучше бы его вообще не вмешивали в эту сумбурность.       — Кикимер хотел спасти хозяина Регулуса, — оправдывается тот с опущенной головой и срывается на рыдания, ударяя себя кулаком по голове и закрывая рот рукой. — Кикимер нарушил приказ!..       — Заткнись! — шипит Сириус: ничего от этого домового не добиться, на что он вообще надеялся?       Он опускается на колени перед братом, расстегивает первые пуговицы сырой рубашки, чтобы хоть как-то облегчить дыхание. На шее красуются свежие царапины от ногтей и красные следы, словно от удушья. Сириус сжимает чужое запястье, пытаясь нащупать пульс, но встречает лишь рваные нечастые удары. Мерлин. Когда Сириус два года назад сурово шептал Регулусу, что тот подохнет заслуженно, как любой Пожиратель Смерти, он никогда искренне не хотел и не желал чужой смерти. Тем более такой. Только не в квартире Сириуса, только не на его руках.       — Ты не можешь сказать, что случилось, — цедит сквозь стиснутые зубы и бросает взгляд на безмолвно рыдающего Кикимера. — Может, тогда ты ответишь на вопрос, как ему помочь, блять?       Сириус не узнаёт себя. Он истерично рвётся на помощь к тому, кого презирает и ненавидит, серьёзно? Но разве имеет он право остаться в стороне, если его уже успели затащить в самую гущу событий, если он изначально был в самом эпицентре? И даже не сколько как брат, а сколько как простой человек, всю жизнь отстаивающий нормы гуманности. Сириус ни за что не простит себе, если Регулус умрёт здесь так беспомощно. Пусть это произойдёт на поле боя или ещё как-то, но только не так, ради Мерлина!       — Кикимер может принести зелья, но предатель Сириус должен пообещать, что никому не расскажет, — ставит условие домовик, совладав с своим голосом и слезами. — Он должен дать слово Кикимеру, что не расскажет никому про хозяина Регулуса.       Сириус до боли сжимает кулаки и старается глубоко вдохнуть. В венах кипит ярость. Кикимер, впрочем, не двигается ни на дюйм в ожидании ответа, хоть по нему видно, что руки чешутся поскорее помочь хозяину. В голове проносится мысль отказать, выгнать из дома и домовика, и брата: прогнать и забыть, как какой-то глупый сон или бред сумасшедшего. Но Сириус лишь сдержанно кивает и вздрагивает, когда раздаётся характерный для трансгрессии хлопок. Он возвращается взглядом к Регулусу. Того колотит, сводит судорогами, словно разрывает изнутри не то болью, не то холодом, не то всем сразу. Сухие потрескавшиеся губы дрожат в бесконечном бормотании, из которого Сириус способен вычленить только бессвязные имена и скрипящее «нет». Когда с губ Регулуса слетает имя Сириуса, тот сильнее сжимает в руках его накидку. Промокшую насквозь, словно он в середине ноября решил искупаться или утопиться — вот же идиот, он на всё способен.       — Сириус! — скулит Регулус и распахивает глаза. У Сириуса же вдруг больно напрягается шея. Молчи, молчи, молчи, не смей произносить имя так умоляюще и по-детски искренне. Зови с ненавистью, страхом и высокомерием, не смей быть таким невыносимо жалким, Регулус!       Расширенные зрачки сливаются с темнотой радужкой, он невидящим испуганным и загнанным взглядом смотрит на склонившегося над ним брата. У Сириуса сжимается сердце. Видеть Регулуса таким хуже любых пыток Круциатусом. Всегда гладкое, нежное и безразличное лицо, умеющее показывать эмоции только лишь глазами или лёгким — незаметным для чужих — наклоном головы, сейчас сморщено изнеможенными мучениями. Сириус ещё с мгновение наблюдая, как морщится чужой нос, как вытягиваются и без того острые скулы, и вдруг чувствует, как что-то словно ударяет в солнечное сплетение. Глаза Регулуса слезятся. Его вновь накрывает рыданиями.       Мерлин, Сириус сейчас с ума сойдёт от бурлящей смеси жалости, разочарования и злостной радости. Непонятно, что он должен чувствовать, как должен совладать со всеми этими бесконечными эмоциями, что должен сделать. Ненавидеть, отрекаться и забывать всегда было проще, а теперь приходится сталкиваться с этим без возможности сбежать, сомневаться в своей непреклонной когда-то правоте.       — Сири, — еле слышно мычит Регулус и выгибается дугой на полу, вновь скручиваясь судорогой, — нет… — он стискивает челюсти и замирает в одной позе, напрягаясь всем телом.       Где этот чёртов домовик, где его носит так долго?       Сириус приподнимает голову брата и укладывает её себе на колени, забывая про властвующую когда-то неприязнь. От ласкового и умоляющего «Сири» желудок скручивается в мерзкой жалости и нежности, перед глазами непрерывным потоком фотографий за несколько секунд проносится всё детство рука об руку с братом.       — Реджи, Реджи, я здесь, — бормочет он и проводит по мокрым угольным волосам, убирая их с чужого лица, — тише, — тело беспомощно расслабляется через десяток секунд и дрожит в его руках, дыхание становится всё более резким и поверхностным.       Сириус клялся себе, что больше никогда в жизни не посмотрит в сторону Регулуса. Конец седьмого курса, последний гудок поезда, последний поворот головы в сторону купе слизеринцев и последний взгляд на убийственно прямую спину. Сириус молил небеса больше никогда не пересекать его пути с братом. Ни на поле боя, ни за его пределами. Лишь бы больше не видеть, лишь бы можно было просто молча ненавидеть и в глубине души надеяться, что Регулус жив. Сириус уверял себя, что он потерял младшего брата на шестом курсе окончательно и бесповоротно. И что если он встретит его вновь, то и бровью не поведёт, а если уж судьба окажется шутницей и сведёт их вместе в бою, пока они воюют на разных сторонах, то он сможет с ненавистью убить оглушить его и бросить на попечение этих жалких Пожирателей Смерти. Он выбрал путь ненависти и отречения, потому что так было проще. Он долго пытался образумить Регулуса, снять идиотскую лапшу, которую ему повесило на уши общество, убедить в собственной правоте и доказать, что у Регулуса всегда был выбор. И Регулус выбрал. Выбрал то, что выбрала семья. Тогда Сириус вовсе утонул в жалости и беспомощности от осознания, что не смог спасти запутавшегося подростка от лап родителей и тьмы. А потом вдруг понял, что если бы Регулус правда хотел, то смог бы изменить свой выбор. И тогда зародилась ненависть, глухая, бесчувственная, хладнокровная. Презрение во взгляде, ни капли понимания и океаны осуждения.       Но сейчас, когда доски больно впиваются в колени, а Регулус рыдает и бьётся в агонии на его руках, Сириус не чувствует ни опасности со стороны брата, ни ярости, ни презрения. Он тонет в нежной жалости, бормоча что-то Регулусу, который уже давно явно ничего не видит, не слышит и не понимает. Былое чувство беспомощности и сочувствия возвращается, бьётся о высокие холодные скалы. И, что самое ужасное, разбивает их вместе с ноющем сердцем.       Хлопок. Сириус вздрагивает и оборачивается на Кикимера. В чужих костлявых руках дрожат склянки с зельями.       — Быстрее, — шипит Сириус, забирая одну из колб и всматриваясь в её содержимое на свету. Но так и не понимает, что это за зелье. Он с прищуром смотрит на Кикимера, прикидывая, можно ли доверять ему, и плюёт на эти сомнения. Хуже уже точно не будет. Он вливает вязкую мутную жидкость в чужое горло и вновь оборачивается к домовику. В двух других склянках булькается зелье для сна без сновидений и, вероятно, укрепляющий раствор. — Что с ним случилось? — хрипит Сириус, непроизвольно вновь проводя дрожащими пальцами по чужим волосам, и раздражённо втягивает носом воздух, когда эльф мотает головой. Да, точно. Он уже задавал этот вопрос, черти. — Тогда давай по-другому, — Регулус чуть расслабляется, переставая так судорожно цепляется за ворот чужой рубашки, — что это за зелье, точно ли оно поможет?       Сириус знает, что может обойти все запреты и приказы. Он холодным и острым взглядом пронзает Кикимера, пока тот дрожит всем телом, сжимая собственные плечи.       — Кикимер ни в чём не уверен. Хозяин Регулус приказывал молчать, никто не должен знать, что произошло, — он мотает головой и скулит от плача.       — Ты привёл его в мой дом, чёрт тебя подери! — прикрикивает Сириус, стараясь заглушить своим голосом отвратные слабые всхлипы. — Я не имею права знать, какого хера он сейчас на грани смерти?       Раздражение стучит в висках с неконтролируемым беспокойством. Молчание Кикимера откровенно злит и пугает. Зачем бы Регулус запретил ему говорить, если прекрасно понимал, что куда проще помочь, когда знаешь, что именно произошло? Или Регулус прекрасно понимал, что никакая помощь ему уже не понадобится вовсе? От этой мысли сердце вновь замирает, и Сириус прикрывает глаза. К чёрту понимание ситуации, просто к чёрту. Он вновь вздыхает и прижимает три пальца к запястью Регулуса. Сквозь ледяную кожу доносится слабый пульс. Хоть что-то. Хоть немного лучше.       — Кикимер перенёс хозяина Регулуса сюда, потому что это безопасное место. Хозяин Регулус доверяет предателю Сириусу, — бормочет Кикимер и ударяет себя кулачком по голове, словно только что вновь нарушил приказ. — Хозяин Регулус просил не оставлять его одного.       Сириус изумлённо замирает, выдыхая гнев. Он вновь смотрит на Регулуса, слегка дрожащего на его коленях, на его сведённые от боли брови, на его приоткрытый рот и мертвенно-бледные губы. Доверяет. Сириус не может даже усмехнуться с высокомерием и намёком на негодование, он лишь громко выдыхает и старается унять дрожь своих пальцев. Ладно, этот идиот ещё получит своё, когда придёт в себя. Сириус старается зачеркнуть в своей голове мигающее слово «если» и берёт Регулуса на руки, вставая с пола. С накидки капает вода. Напряжённое тело дрожит и давит на корпус. Сириус игнорирует недостаток воздуха, когда чужие пальцы мёртвой хваткой цепляются за ворот рубашки, и аккуратно сажает Регулуса на край кровати.       Его всё ещё колотит. И Сириус всё меньше и меньше верит в то, что Регулус понимает происходящее.       — Это отчаянное противоядие, — пищит Кикимер за спиной, и тут же раздаётся грохот: он падает на колени, начиная биться головой о стену. Сириус вздрагивает и рычит раздражённое «Успокойся!», и Кикимер правда успокаивается. Но только через несколько глухих стуков черепушки о бетон. Не то чтобы Сириуса вообще переживает, скорее просто не хочет лишнего шума.       Но слова Кикимера запоздало замирают в воздухе через пару секунд вместе с громкой тишиной. Сначала Сириусу вновь хочется усмехнуться и мотнуть головой, разозлиться на такую поганую ложь. Но осознание накрывает стремительнее, а сложившийся пазл начинает оглушающе бить тревогу мигающей красной строкой и воем сирен. Отчаянное противоядие. Сириус смотрит на согнутую спину Регулуса и округляет глаза в замешательстве и лёгком намёком на ужас, оборачиваясь на Кикимера со взглядом этот-чёртов-идиот-выпил-напиток-отчаяния-блять?       — Вы с ума сошли… — бормочет он, стараясь выровнять дыхание. — Кикимер, воду, быстро, — шипит Сириус и прикладывает тыльную сторону ладони к чужому лбу: горячий, почти обжигающий. — Знаешь что, вот выживешь, я тебя сам убью, — обращается он к нему суровым шёпотом, обещая ни за что не спустить с рук такой поступок.       Кикимер исчезает и появляется вновь через мгновение с громким хлопком. И Сириус облегчённо выдыхает, когда Регулус — спасибо, он подаёт осознанные признаки жизни, — цепляется дрожащими пальцами за стакан и жадно выпивает его залпом, забывая иногда делать ещё и глотки воздуха. Он тяжело выдыхает и чуть не сваливается с кровати вместе с пустым стаканом, но Сириус успевает подхватить его за плечи и крепко сжать их. Он быстро стягивает с него накидку, бросая её в угол комнаты, до конца расстёгивает рубашку, что мерзко прилипает к телу сыростью и холодом. Бледная тонкая кожа обтягивает рёбра, словно вот-вот порвут её, болезненная худоба подчеркивается ещё ярче — да куда уж ярче — и Сириус еле сдерживает жалостливый взгляд. Он сразу говорил, что их семья и Волдеморт не доведёт ни до чего хорошего.       Регулус вздрагивает, когда вдоль позвоночника капля за каплей стекает ледяная вода. Сириус аккуратно вытирает его первой попавшейся под руку футболкой, стараясь согреть хотя бы мимолётными касаниями своих ладоней. Как же заботливо, аж до тошноты непонятно.       — Сириус… — доносится довольно осмысленный на слух хрип, когда тот отворачивается к шкафу в поисках сухой одежды.       Может, вообще оставить Регулуса вот так? Минимальная помощь оказана: противоядие дано, мокрая одежда снята, даже до кровати его донесли. Человек достаточно помог человеку, но достаточно ли брат помог брату? «Тогда у меня нет брата», — доносится собственный шёпот двухлетней давности в голове, и Сириус вновь встряхивает головой.       — Мы поговорим позже, Регулус.       Сириус еле сдерживается, чтобы не натянуть дурацкую нервную улыбку, хватая с полки свитер — Луни забыл, а может, намеренно оставил ещё с пару месяцев назад — и пижаму. Он кидает одежду Регулусу на колени и мешкает, не зная, должен ли помогать дальше. Страх медленно ослабляет хватку на горле, но беспокойство всё ещё продолжает копошиться под кожей зудом и волнением. Сириус тяжело вздыхает с прикрытыми веками, когда Регулусу самостоятельно всё же удаётся попасть трясущейся рукой в рукава свитера, не перепутав их с вырезом для головы. Прежнее ослепляющее пренебрежение удаётся затолкать в глубь сознания.       Кикимер молча стоит рядом и наблюдает большими слезящимися глазами, явно порываясь каждую секунду начать по кругу свои бормотания, но Сириус всякий раз останавливает его ледяным взглядом предупреждения. Только ещё одной истерики им не хватало. Кикимер протягивает Регулусу склянку с укрепляющим раствором, тот сжимает её в руках и несколько долгих секунд рассматривает домовика. Словно пытается понять, кто перед ним стоит.       — Кикимер… — шепчет он и порывается наклониться ближе, но Сириус крепче сжимает его плечо с раздражённым вздохом «давай, упади тут ещё». — Медальон, — выдавливает Регулус хрипло, в упор смотря на дрожащего перед ним Кикимера.       — Кикимер сделал всё, что сказал хозяин Регулус, — скулит тот и активно кивает несколько раз.       Сириус ещё раз вздыхает. Ладно, к чёрту понимание ситуации, Блэк, к чёрту. Он помогает Регулусу выпить зелье и укладывает всё ещё дрожащее тело на подушки. На свою кровать, чёрт возьми. Он отворачивается, кажется, только на мгновение, чтобы взять склянку с зельем для сна без сновидений, но когда он поворачивается назад, Регулус уже сам проваливается в сон. Насколько же он вымотан, Мерлин. Сириус со звонким стуком ставит зелье на тумбу и ещё раз тяжело вздыхает. Не то с облегчением, не то со раздражением, не то со злым весельем — он сам не понимает.       — Если не собираешься ничего рассказывать, то уйди с глаз моих, — гневно говорит он, глядя на замеревшего домовика. Тот опускает уши и хмурится с пару мгновений, словно размышляет, нарушить приказ или нет, безопасно ли оставлять хозяина наедине с предателем, пока вдруг не закручивается на месте и не трансгрессирует из комнаты. Хоть что-то умиротворённое.       Спокойный вечер — это не для Сириуса. А жаль, потому что иногда очень хочется прикоснуться к этому неизведанному скучному покою.       Бледные губы Регулуса дрожат в бормотании. Вновь тяжёлый вздох. Как ему вообще в голову пришло выпивать яд, он ведь явно по своей воле это сделал: вот такое за Регулуса не могли решить, такое бы сделать не смогли заставить. Сириус укрывает его тяжёлым одеялом, заправляет его под ноги, несколько раз проверяет, не осталось ли щелей и в сотый раз за вечер жалеет о сквозняке дома. Как заботливо, самому не мерзко от всех этих противоречий? Регулус тяжело дышит, запрокинув голову, сводит брови и продолжает вздрагивать. И теперь Сириус не в силах сдержать взгляда, полного жалости, но не нежной и волнительной, а скорее привычной презрительной и осуждающей в слабости. Но в этой жалости читаются чёткие сомнения, вполне ясное «что-мне-теперь-делать-и-чувствовать» отражается в серых глазах, когда Сириус хватает с полки зеркало, желая связаться с Сохатым. Но через несколько мгновений выдыхает и откладывает зеркало подальше. Наверное, ещё не время. Он должен сначала разобраться сам. В конце концов, это их история с братом, их личная и неприкосновенная. Рассказать он всегда успеет, а предупреждения не будут иметь смысла. Даже при всём желании Регулус не сможет навредить никому, кроме себя. К слову, нужно найти его волшебную палочку.       Сириус скидывает на пол вещи со стула и садится на него, пододвигаясь поближе к кровати. Внутри ворошится ощущение тотальной неправильности. Глупого и сумбурного сна. Потому что такое вообще даже мыслях не происходило и не должно было происходить. Чтобы Регулус оказался здесь, в квартире Сириуса, полумёртвый и абсолютно беззащитный? Судьбе пора завязывать рассказывать несмешные анекдоты, определённо. Сириус даже кусает себе щёку изнутри, чтобы почувствовать себя в реальности. И аккуратно касается чужих волос, убирая их с лица, чтобы мимолётом провести подушечками пальцев по пылающему лбу и убедиться, что Регулус и правда здесь. Всё реально. Реально и запутанно так, что на мгновение кажется, что все нити обвивают тело, затягиваются на шее, больно режут кожу запястий.       Возможно, стоит найти какое-нибудь жаропонижающее, но Сириус понятия не имеет, что вообще можно смешивать с этим отчаянным противоядием. Вдруг они в дуэте окажутся совсем не помогающими зельями, а ядом, посильнее изначального. И вообще, не должен он настолько носиться вокруг Регулуса, они не в тех отношениях. Он вновь бросает взгляд на зеркальце: может, всё-таки нужно связаться с Сохатым. Или с кем-нибудь ещё. Лунатиком? Хвостом? Может, вообще стоит предупредить Орден: «Эй, ребят, у меня тут в спальне подыхает Пожиратель Смерти. А еще он мой брат, кстати говоря»? Сириус вздрагивает и трясёт головой. Идиотизм.       Регулуса продолжает потряхивать даже во сне, не сильно, но довольно напрягающе и раздражающе. Лежал бы смирно, не вызывал это липкое сожаление, и всем было бы в разы проще. Сириус накладывает несколько согревающих чар, но с очередным тяжёлым вздохом принимает их бесполезность. Практически бесполезность, ладно. Магия и одеяло толком не помогают, на миг даже кажется, что выхода нет и придётся просто смиренно ждать, пока время всё-таки согреет. Но через несколько минут сомнительный вариант находится. А Сириус окончательно находит в себе бесконечные противоречия, которые совершенно точно никак нельзя объяснить, кроме как мыслью, что сумасшествие Блэков пришло намного раньше предполагаемого. Ладони Регулуса невозможно ледяные. Сириус отгоняет мысль, что иногда и у мертвецов потеплее бывает, и сжимает одну из рук брата в своих. Он нежно потирает тыльную сторону ладони, массирует пальцы, стараясь — не особо — не разбудить, накрывает чужие изящные руки своими и сидит так ровно сто сорок три тиканья часов на стене. Регулуса всё ещё пробивает озноб.       Черти.       Сириус вздыхает и перебирается на кровать с другой стороны. Он решает не перегибаться через тело и не вытягивать левую руку к себе через и без того плохо вздымающуюся грудную клетку. Матрас прогибается под весом, кровать скрипит — Регулус хмурится сильнее прежнего, и Сириус застывает, хватаясь ладонью за изголовье и задерживая дыхание. Так аккуратно и осторожно, словно и правда переживает разбудить. Тик-так, тик-так. Лицо Регулуса разглаживается, морщины на лбу почти сливаются с идеальной бледной кожей. Сириус наклоняет голову набок, на миг выпадая из реальности. Он прослеживает взглядом каждое дрожание губ, каждую ресницу, острые скулы, родинки на подбородке и россыпь почти незаметных блеклых веснушек. Реджи тих и нежен, беззащитен и аккуратен.       И тогда на Сириуса сваливается тяжёлая и мерзкая вина. Как он мог искренне ненавидеть этого человека? Его маленького застенчиво улыбающегося Реджи. Его любимого Реджи, кусающего губы от тревоги. Реджи, который считал до десяти, когда было страшно. Реджи, который всегда пытался остановить мать, когда та начинала пытать старшего сына. Реджи, который ненавидел кофе и смешно морщился, когда слышал его терпкий запах. Реджи, который всегда бормотал, что всё сделает сам. Его Реджи, не умеющего плавать, не любящего воду, всегда по обычаю закатывающего глаза, когда брат возвращался с ближайшего озера, промокший насквозь. Реджи, чьи губы дрожали от рыданий, когда Сириус ушёл из дома. Реджи, который прятал взгляд на своём шестом курсе.       Сириус сглатывает и откидывает одеяло, закатывает левый рукав колючего свитера и прикрывает глаза. Метка. Да. Вот она, чёрная и пульсирующая ненависть. Сириус стискивает челюсти и медленно стягивает с себя наваждение. Перед ним лежит не его Реджи. Перед ним лежит Регулус Блэк, выбравший свой путь и вставший на другую сторону войны. Вот причина и объяснение чувств, вот та стена, которая разделила братьев навсегда. Навсегда ли? Чёрная змея, череп — Метка даже, кажется, пульсирует своей тьмой или это уже просто глюки. Сириус ненавидит не Реджи, вот в чём подвох.       Но Сириус всё равно сжимает в руках чужую левую ладонь, желая отогреть. Хоть будет ли толк от человеческого тепла ему неизвестно. Он даже ловит себя на сомнении, что просто ищет возможность коснуться холодной кожи, но быстро отгоняет этот унизительный бред.       Он проверяет лоб — всё такой же горячий — и поправляет одеяло, пряча руки Регулуса под тяжестью и надеждой на тепло. Кажется, тому становится чуть лучше, или это опять обманчивое самовнушение. Сириус обновляет согревающие чары у его ног и свешивается с кровати. Закрывает глаза. Тик-так, тик-так. Идиотские часы. Тиканье медленно сводит с ума, и через семь минут Сириус подрывается с места и сбегает в ванную. Из зеркала на него смотрит раздосадованный и обеспокоенный Сириус. Отражение криво улыбается и вздыхает. В голове отдаётся фантомное тиканье, когда он включает ледяную воду, чтобы ополоснуть лицо. Нужно прийти в себя, нужно осознать, нужно что-то сделать — что? Ждать? Бесконечно ждать, слушать, как часы злорадствуют и отсчитывают время, и надеяться, что Регулус придёт в себя поскорее? Или надеяться на обратное? Разбираться со всеми противоречащими и не то правдивыми, не то лживыми чувствами? Извольте.       Сириус стискивает челюсти, умывает шею ледяной водой и хватается руками за раковину.       Блэк, ты рад, что брат дышит в соседней комнате?       Глаза отражения наливаются непониманием и злостью, их былая серость темнеет под натиском эмоций. Сириус вздыхает и молча отворачивается от зеркала, быстрым шагом направляясь назад в спальню. Он не хочет об этом думать, видит Мерлин, не хочет ни погружаться в это чëрно-бело-серое кино с такими же чëрно-бело-серыми персонажами, ни знать своих чувств, ни признаваться себе в любом из выводов. Пусть сначала Регулус потрудиться объяснить, какого чëрта вообще происходит, а размышления пусть останутся на потом. Сириус заглядывает в спальню: тьму комнаты разрезают лишь несколько свечей на тумбе и отчего-то слишком яркое сияние ночного неба. За окном, возвышаясь над домами, висит луна, уже почти полная, матовая, усмехающаяся также злорадно, как тикают часы. Сириус смотрит на Регулуса, на его чистые черты лица, на его лёгкую дрожь и еле заметный шёпот, больше схожий с порывами ветра. Спит, дышит, живёт, набирается сил. Радует ли это?       Регулус Блэк, уже как два года Пожиратель Смерти, приспешник Волдеморта, истинный наследник рода Блэк, извечно правильный, потакающий воле родителей, не перепутавший стороны игры, а намеренно ступивший на помост бесконечной ненависти и зла. Желающий этого. Наверняка убивший десятки невинных жизней, разрушивший бесчисленное множество судеб. И этот Регулус сейчас приходит в себя в его чертовой спальне. Радует ли это, Блэк?       Сириус не успевает вновь запереть эти мысли, запрятать куда-нибудь подальше, в самый пыльный угол чердака, куда сумел запихать образ брата ещё два года назад. Не успевает, когда после своего вопроса вдруг резко и спокойно думает: «да, радует». И этим, кажется, умудряется сам себе выбить воздух из лёгких. Сириус обессиленно падает на кровать, та вновь резко прогибается и шипит от недовольства — Регулус сводит брови. Сириус вновь утыкается взглядом в его переносицу. Да, он рад. Безмерно, мягко, откровенно. Судорожное дыхание брата пробуждает внутри что-то настолько нежное и хрупкое, что хочется завыть, прижаться к чужому телу, высказаться. Сириусу жизненно необходимо вновь заглянуть в его глаза, но на этот раз наполненные чистотой, а не болью и ужасом. Заглянуть и увидеть правду, узнать Регулуса вновь. Сириусу жизненно необходимо увидеть в этих глазах его маленького Реджи.       Он точно знает, что больше никогда его не увидит.       Сейчас, лёжа слишком близко к его лицу, он больше не видит и намёка на брата, которого он знал в прошлом. Кажется, прошло уже не десяток лет, а сразу несколько жизней, как Сириус больше не видел Реджи. В двенадцать лет он увидел в нём Регулуса. Растущего юношу, истинного — Сириусу тошно — аристократа. В пятнадцать, в день побега, Регулус утирал слезы и становился Регулусом Блэком. В сириусовские семнадцать он стал Блэком, идиотской и неисправимой частью ненавистного рода. И больше рядом с его, табуированным даже в мыслях, именем не мелькало дополнения «младший брат». Сириус ищет в себе тот прилив ностальгии и вины, что почувствовал всего лишь на кроткие мгновения, обознавшись и приняв беззащитного Блэка за Реджи. Но не находит. Потому что больше не видит. Потому что его больше нет. И это нужно просто принять, принять наконец, а не вновь спрятать за ненавистью и непроницаемостью.       Тик-так, тик-так, тик-так. Бьёт по ушам ненавистное тиканье. Сириус стискивает челюсти. Он прислушивается к чужому судорожному дыханию, внимательно и неотрывно наблюдает, как вздымается грудная клетка, пытается убедить себя, что всё в порядке. В относительном. По крайней мере, всё могло быть куда хуже. Сириус вновь проверяет температуру, успокаивается надеждой, что всё пройдёт и это лишь побочный эффект от яда, который вот-вот закончится и оставит Регулуса в покое. Да, ему определённо нужен покой. Долгий, нетронутый, выглаженный. И, видимо, не только от яда, бурлящей боли и мутных воспоминаний-видений. Регулус выглядит изнурëнным всей жизнью. Лёгкие морщины, хмурые брови, сухость рук, отчаянно болезненная худоба. Не признаки счастливой жизни, хотя является ли жизнь Пожирателя счастливой, будь даже ты самым заядлым приспешником истинного зла? А ведь Сириус знал это заранее, говорил, пытался предупредить и предотвратить. Регулус сам виноват в том, где сейчас находится. Он собственноручно довёл себя до такой немыслимой слабости.       Тик-так.       Часы не смеются, не сочувствуют, со временем перестают даже злорадствовать. Они монотонно отсчитывают время, безэмоционально и безучастно, словно они здесь появились совершенно случайно, словно ничего не знают и не понимают. Блять. Блэк, приди в себя. Сириус резко распахивает глаза, прислушиваясь к тиканью и вглядываясь во тьму. Темпус показывает шестой час утра. Сириус аж вздрагивает, резко принимая сидячее положение и склоняясь над Регулусом. «Мерлин- чëрт-Моргана-блять», — проноситься красной бегущей строкой в мыслях, когда он чуть не ложится на чужую грудную клетку, желая услышать биение сердца или рваное дыхание. И он слышит. Облегченно выдыхает, проверяет лоб, он — молитвы услышаны — лишь слегка горячий. Сириус прислоняется к стене, привыкает ко тьме и против воли сосредотачивается на часах. Тик-так, тик-так, тик-так, он-жив, он-дышит, тик-так, Пожи-ратель, нена-висть, тик-так, тик-так, не-проснется, сойдёт-с-ума, тик-так. Сириус считает секунды, доходит до двух сотен, сбивается, начинает заново, отбрасывает мысли, напряжённо стучащие в унисон с часами. Сплошные пытки, а, главное, за какие грехи? За то, что чувства неправильные и перечащие друг другу, очевидно.       Время подходит к половине седьмого, когда идиотское тиканье становится невыносимым. Сириус сдерживает в себе раздражённый и отчаянный выдох, утыкаясь лицом в подушку и закрывая уши руками. Тик-так, тик-так, тик… В следующий миг Сириус вздрагивает от треска и скрежета стекла. Он подрывается на месте и поднимает взгляд на часы: расколотый циферблат, остановившиеся стрелки, гробовая тишина. Сириус сглатывает, прикрывая глаза. Он тут и правда первее с ума сойдёт с этим отвратительным ожиданием. Выброс магии заставляет грудную клетку зудеть и тянуть, энергия бьётся в унисон с сердцем, подгоняет его, поднимает звон в ушах и бесконечное беспокойство. Ему что, пять лет, неконтролируемо бросаться волшебством во всё подряд? Сириус с тоской смотрит на взорвавшиеся часы и чувствует лёгкое удовлетворение: плевать, этот выброс избавил его от пытки временем. Почему-то только сейчас приходит осознание, что часы можно было просто выключить или вынести из комнаты, но Сириус отмахивается от запоздалой мысли. Он переводит взгляд на Регулуса, спокойного, живого и настоящего, и чувствует, как что-то сродни панике накрывает его с головой. В ушах всё ещё стучат фантомные часы.       Сириус раздражённого вздыхает и через миг оборачивается псом. Крайние, но действенные меры. Он сворачивается в тëмное пятно возле подушки, отпуская все человеческие эмоции. Давно нужно было это сделать, может, и не довело бы тиканье до выброса, может, не щемило бы в грудной клетке так яростно. Сириус навостряет уши, чуть приподнимая морду в сторону Регулуса, и слушает его дыхание. На удивление размеренное, а не уже привычно судорожное и поверхностное. Обострившееся обоняние тут же улавливает мерзкий и почти незнакомый запах гнилой воды и кожи. Словно утопленник. Сириус дёргает носом и тихо подбирается ближе к брату, стараясь сопеть не так громко. Он принюхивается и не может сдержать вырывающийся скулёж.       Инферналы.       Он голову готов отдать на отсечение. От Регулуса несёт чертовыми водными мертвецами. Сириус сопоставляет запах и промокшую одежду, и вновь скулит, утыкаясь мордой в подушку. Ради Мерлина, что вообще произошло? Пёс не чувствует так много, как может чувствовать человек, жаль только, что разум остаётся прежним, а контроль немногочисленных чувств животного до ужаса слабый, почти отсутствующий. Сириус вмиг превращается обратно в человека, не желая случайно своим скулением разбудить брата. Ни в каком виде ему нет спокойного житья, чёрт. Сириус ощущает себя в бесконечном падении, когда тьма сгущается над головой и не светлеет под ногами. Мрак давит, выбивает воздух из лёгких, так и желает, наконец, придушить. Сириуса скручивает непонимание и злость, растерянность и необъяснимая тоска.       Он улавливает, как чужое дыхание сбивается всего на пару секунд. А потом Регулус всё-таки распахивает глаза, расфокусировано утыкаясь взглядом в тёмный потолок. У Сириус на миг замирает сердце, а потом по телу словно начинают биться все четыре. В висках ускоренно стучит кровь, рёбра, видит Мерлин, болят от ударов. Сириус спрыгивает с кровати и подходит к Регулусу с другого бока, чтобы иметь больший контроль и мобильность.       — Сириус… — хрипит Регулус, слегка поворачивая голову набок, и невидящим взглядом скользит по чужому лицу.       Он хмурится, совсем немного, словно ему не хватает на это сил. Взгляд всё ещё расфокусирован и потерян, недоверчив даже, непонятлив. Сириус усмехается про себя: он тоже до сих пор слабо верит в происходящее, а что, должно быть, сейчас творится в затуманенной голове Регулуса — представлять не хочется. Но Сириус молчит, ждёт чего-то, хоть сам слабо представляет, чего именно. Он еще минуту назад готов был кричать, засыпать вопросами, докапываться до правды. Ещё минуту назад его разрывало эмоциями от затупленной ненависти до острого беспокойства. А сейчас в горле комом скапливается пустота и лишь какие-то усталые несвязные слова.       Разбито. Мерзко. Жалко.       — Как себя чувствуешь? — выдавливает, наконец, он. И вздрагивает с резким выдохом, когда Регулус спустя пару секунд неожиданно запоздало усмехается. Тихо, слабо, даже наигранно. Откуда только в нем силы для такого идиотского представления? Он еле дышит, зато усмехнуться, показать свою беззаботность и высокомерие всегда готов. В его духе, безусловно и бесспорно. Сириус даже не скрывает от себя мысли, что он соскучился.       — Нормально, — выдыхает Регулус ещё через несколько мгновений и прикрывает глаза. — Можно воды?       Он спрашивает сипло, как-то отстранённо и безучастно, словно спокойно готов принять отказ и этот вопрос вообще задаётся скорее для галочки. Сириус закатывает глаза, чувствуя, как кулаки сжимаются сами по себе. Конечно. Это же, чёрт, Регулус. У которого всё под контролем, который всегда в порядке и который, не сомневайтесь, выше и лучше всех. Но Сириус не выдаёт ни разочарования, ни раздражения, только подаёт с тумбы стакан с водой. Пальцы чуть подрагивают, но этот факт быстро затухает на контрасте с трясущимися руками Регулуса. Сириус помогает удержать стакан, разрешая нежно опереться лопатками о его руку, чтобы не принимать полностью сидячее положение, и терпеливо ждёт, пока стакан не опустеет до последней капли.       Здесь определённо не помешает идиотское тиканье часов. Починить часы, что ли.       Стекло опускается на тумбу с громким стуком — Регулус вздрагивает. И Сириус, наконец, больше не может сдерживать сумбурную и странно полную словами пустоту меж рёбер.       — Что с тобой, блять, произошло? — цедит он и в упор смотрит на чужое лицо, непроницаемое от усталости и скорее невозможности, чем от нежелания реагировать.       — А что? — безучастно спрашивает Регулус и возвращает взгляд на потолок. С вызовом. В воздухе повисает немое «а тебе какое дело?», но проблема лишь в том, что это определённо уже и дело Сириуса.       — Мне тебя сывороткой правды напоить? — раздражение хлещет в тоне. — Ты чуть не помер здесь, нахлебался яда, от тебя несет инферналами, а твой ответ заключается в блядском «а что»! — Сириус склоняется над чужим лицом.       У Регулуса не дёргается ни единый мускул. Даже уголок губ не пытается вырваться вверх. И это злит неимоверно, несправедливо и до ужаса всепоглощающе. Мог бы для приличия хотя бы глаза прикрыть, а не прожигать безучастным взглядом потолок.       — Кикимер, — хрипит Регулус через долгую и невыносимую минуту молчания.       Как же задолбало это молчание, ещё и часы не тикают над ухом и, конечно, только домовика им здесь не хватало! Раздаётся хлопок — появляется Кикимер. Его огромные глаза тут же наливаются немым восторгом, чуть не слезятся, а чуть опущенные прежде уши поднимаются над головой. Кикимер искренне рад видеть хозяина в сознании, и Сириус аж на миг выпадает из реальности в замешательстве: Регулус реально с рабом дружбу водит?       — Где медальон? — спрашивает Регулус, поворачивая голову в сторону эльфа. В это же мгновение тот опускает уши и морщится, к глазам подкатывают горькие слёзы. Но Сириус не успевает толком разозлиться, — бесполезный эльф! — его мысли тут же заполняют десятки вопросов и непониманий. Причём здесь какой-то медальон, опять какой-то медальон, Регулус ещё вчера на грани смерти про него бормотал, и сейчас та же пляска. Если ему сейчас же не попытаются объяснить, что здесь происходит и происходило, Сириус за себя не ручается. Он быстро откопает в недрах квартиры сыворотку правды, без сомнений.       — Он у Кикимера, хозяин Регулус, — выдавливает Кикимер сначала относительно уверенно, но на следующих словах его голос ломается, — Кикимер не смог выполнить приказ, Кикимер всю ночь пытался уничтожить медальон, но не смог! — он ударяет себя по голове костлявым кулачком и всхлипывает. Сириус раздражённо выдыхает: эти привычки домовиков заставляют кровь кипеть.       — Спокойно, Кикимер, — на удивление твёрдо и спокойно в приказном тоне отвечает Регулус с тихим вздохом. — Всё в порядке. Дай его Сириусу, пожалуйста.       Последние слова звучат, как просьба, вернее даже, они являются чёртовой просьбой! Регулус всегда был мягок с домовыми эльфами, но чтобы настолько? Сириус вновь встряхивает головой и выжидательно смотрит на Кикимера. Тот с секунду мешкается, бросая недовольные и презрительные взгляды, явно не имея никакого желания — и доверия — отдавать медальон главному предателю крови, мерзкому другу грязнокровок и далее все титулы по списку. Но приказ есть приказ, пусть и звучит невыносимо мягко. Кикимер достает медальон и протягивает его Сириусу.       Стоит только пропустить между пальцами цепочку и дотронуться до глади медальона, Сириус чувствует, как по спине пробегает холодок. Неприятный, колющий и предупреждающий. Медальон пульсирует тёмной магией, буквально готовый вот-вот взорваться, начать истекать расплавленным истинным злом, как кровью. Сириус задерживает дыхание и хмурится, вглядываясь в рисунок на медальоне: змея, точно как на гербе…       — Это… — Сириус прокашливается, не в силах вымолвить свою догадку.       — Медальон Салазара Слизерина, — слава Мерлину, у Регулуса чуть дёргается уголок губ. — И часть души Тёмного Лорда.       Сириус округляет глаза, в упор смотря на выгравированную змею. Что он, проклятая Моргана, только что услышал? Нет-нет, прекращайте это представление, закрывайте занавес, он не намерен дальше пытаться вникать в суть.       — Крестраж, — спокойно продолжает Регулус. — Если у тебя ещё есть мозги, то ты знаешь, что…       — Знаю я! — восклицает Сириус, поднося медальон ближе к глазам. Вытянутый восьмиугольник, серебряный, чуть потрёпанный временем. — Но, знаешь ли, вопросов меньше не стало, — хрипит он, пропуская цепочку меж пальцев и перебирая её.       Тёмная магия, мерзейшая тёмная магия, так и навевающая воспоминания о доме Блэк. Там всегда пахло подобной дрянью, воздух был пропитан, наэлектризован этим злом. Но никакой магический артефакт из дома даже рядом не стоит с тем, что сейчас Сириус держит в руках. Медальон буквально пульсирует, словно держит внутри себя чьё-то слабое сердце. Крестраж. О таком Сириус только читал в запрещённых рваных книжках. И даже от нескольких абзацев и картинок тогда немели мышцы и в напряжении вытягивалась шея. О крестражах даже в самых тёмных книгах говорили с осторожностью и кошмарной размытостью. Маги о таком всегда старались молчать. У Сириуса вырывается нервный смешок, и он падает на стул возле кровати, продолжая всматриваться в медальон. Крестраж Волдеморта. В его руках. И его достал Регулус. Мерлин подери, это уже переходит все границы дозволенного.       — Всегда знал, что он поехавший псих, — бормочет Сириус.       А как ещё можно назвать безумного фанатика, который развязал войну, начал уничтожать всех ему неугодных и расколол свою душу на части.       Грудная клетка хаотично вздымается, но он старается подавить это, прижать эмоции к стене и остаться непроницаемым. Но, чёрт возьми, это невозможно, когда у тебя в дрожащих пальцах зажата безделушка, — отлично ты, Блэк, обозвал реликвию одного из создателей Хогвартса, — в которую заточили душу темнейшего мага всех времён. Сириус громко выдыхает, пытаясь усмирить свой бесконечный поток эмоционального сознания, и поднимает взгляд на Регулуса.       — Как? — хрипит он кратко и сжато, подразумевая под этим словом с десяток вопросов. Как Регулус узнал об этом? Как догадался? Как смог добыть? Как он выбрался живым?       Сначала он молчит, молчит невыносимо и раздражённо долго, а Сириус совершенно не в настроении ждать. Но, на одобрительное удивление, Регулус в конце концов не отмахивается от вопроса. Он слабо усмехается через несколько минут, но на этот раз с подлинной горечью и даже гордостью, словно решает рискнуть, выбирает что-то внутри себя и рассказывает всё. От самого начала и до последних секунд, которые смог достать из затуманенного разума. Он говорит безучастно, рвано и до ужаса кратко. Умещает огромную историю в жалкие несколько минут, но умудряется ответить на всё интересующее и оставить достаточно зацепок и намёков, чтобы Сириус — «если у тебя ещё есть мозги!» — смог додуматься сам. Регулус в привычной манере отмахивается от деталей, явно опускает добрую половину важных моментов, но пока что Сириусу никуда эта детальность не упёрлась.       Регулус не дёргается, не сходит на шёпот или повышенные тона. Он говорит ровно. О том, как Волдеморт оставил Кикимера погибать в пещере, как сам Регулус догадался, что к чему, как пошёл против — проклятая Моргана — кумира, как выпил яд, как его почти утащили на дно. Бесчувственно и сухо. Но не так, словно ему всё равно, нет, Сириус голову готов отдать на отсечение, где-то внутри Регулуса всё равно бьётся беспокойство и гордыня, злорадство и тоска. Но Регулус Блэк не склонен открывать эмоции людям. Регулус Блэк не склонен открывать эмоции брату.       Когда рассказ доходит до яда, Сириус разрешает себе прикрыть глаза и ощутить, как мурашки пробегают по спине холодными иголками. А когда Регулус в двух размытых словах подтверждает ужасную догадку про инферналов, Сириус вовсе закрывает лицо руками. Ради всего святого, скажите, что всё это отвратительная и неудачная шутка, попытка вывести на эмоции или способ напугать. От ледяного осознания, что Регулус и правда добровольно пошёл на смерть, прекрасно понимая, что из пещеры вернётся только чудом, в горле комом теснится отчаянный крик.       Но внутри всё ещё активно бьётся недоверие и даже надежда, что рассказ — выдумка. Но как это проверить?       — Ты расскажешь всё то же самое под сывороткой правды? — спрашивает Сириус ровным тоном и внимательно следит за реакцией Регулуса. Тот тут же кивает, но с явным недовольством, потому что сам вообще не заинтересован в каком-то доверии Сириуса. — У меня нет сыворотки, — зачем-то добавляет и замолкает.       Регулус не лжёт. Наверное. Но Сириус склонен доверять интуиции, сердцу, себе, возможно, даже излишне склонен.       — Ты такой идиот, — мычит он себе в ладони, — недопонятая русалка с синдромом героя! — он сходит на громкий суровый шёпот. — Ты мог умереть.       «Ты мог умереть». Громко, пугающе, правдиво. Сириуса не волнует дрожащее беспокойство в голосе, это не хочется даже пытаться скрыть, Сириус не Регулус: он свои эмоции не запирает перед братом, только не сейчас, только не после всего того, что произошло. Сейчас решение закрыться, как они закрылись друг от друга в прошлом, вновь начинает казаться отвратительным преступлением. Но Регулус на эти слова и тон даже бровью не ведёт, даже не моргает понимающе или раздражённо, не реагирует. И пусть только попробует выкинуть своё «а что?», пусть только попробует.       — И?       А, конечно, у него есть ответ получше.       — Ты издеваешься? — шипит Сириус, ударяя руками по своим коленям. — Это даже не вопрос, Регулус, ты издеваешься!       — Я жив, — исчерпывающе говорит тот и медленно моргает, словно в знак признания. — Спасибо.       Хочется смеяться. Истерично хохотать, чтобы рёбра сводило больной судорогой, в горле першило, чтобы смех вставал поперёк глотки и высвобождал всё напряжение и замешательство. Хочется кричать, сжимать кулаки и ругаться. Ругать себя, ругать Регулуса и весь чёртов мир. Брови непроизвольно ползут вверх, слёзы предупреждающе ослепляют глаза, и Сириус громко вздыхает, вновь роняя лицо в ладони с чем-то между рычанием, шипением и усмешкой. Он кусает губу и разрешает всем мыслям сбить себя, накрыть огромной волной, выбить воздух. Сириус отдаёт власть над головой, и повисшая в комнате тёмная тишина помогает абсолютно отключиться от реальности.       Благодарность Регулуса на самом деле заставляет замереть и поверить. Хоть здесь мало в чём заслуга Сириуса — что он сделал? Отдал свою кровать да наложил бесполезные по итогу согревающие чары. Регулуса спас Кикимер, и это даже почти удаётся признать. Глупый и раздражающий эльф и правда предан своему хозяину и мастеру, и, наверное, здесь абсолютная заслуга самого Регулуса. Ощущение собственной бесполезности, безучастности и осознания, что если бы Кикимер не смог, не успел или даже не захотел, то Регулуса никто бы не достал со дна — невыносимо. Что-то режет меж рёбер, тянет, не даёт дышать. Регулус, его Реджи, мог погибнуть и никто бы никогда не узнал бы, что именно он сделал. Что ему хватило духу переметнуться на другую сторону войны, предать самого тёмного мага, что ему-то как раз хватило мозгов в одиночку или на пару с Кикимером догадаться, что Волдеморт расколол свою душу, что он отдал свою жизнь для того, чтобы однажды истинное зло смогло пасть. Он бы погиб, погиб Блэком, а не Реджи, погиб бы как слабый Пожиратель Смерти, который не заслуживает иного исхода. И Сириус бы до конца дней не узнал бы, что сделал Регулус.       Геройство беспечное, необдуманное, передающееся бесстрашием или глупостью по воздуху, обычно приписывали гриффиндорцам. Но Сириус готов поклясться, что никогда не слышал и не встречал таких идиотов-спасителей, как младший брат, сейчас вновь дрожащий от озноба.       Сириус понимает, почему его съедала ненависть. Он принимает её, как должное и неизменное, принимает и ненависть, и обиду, и гнев. Вот только сейчас он понимает, что всё было куда глубже и страшнее. Регулус не был безнадёжным Пожирателем Смерти. И это можно было увидеть раньше, быть может, удалось бы сохранить хоть каплю их детской скрытой доброты, быть может, удалось бы извлечь из этого пользу для Ордена.       Орден Феникса, точно. Нужно срочно что-то сделать с крестражем, и желательно уничтожить поскорее.       — Я передам его Дамблдору, — говорит Сириус ровно, сжимая в ладони медальон. — Он что-нибудь придумает, — но он не успевает ни закончить свою мысль, ни встать со стула, как оказывается перебитым чужим резким тоном.       — Я ему не доверяю, — тут же твёрдо отзывается Регулус.       О, конечно, он будет против, когда же было по-другому.       — Плевать, — Сириус открыто отрезает, не желая даже слушать эту песню и не сомневаясь в своей правоте. — Даже магия эльфов эту дрянь не сломила, я вот, например, понятия не имею, как это уничтожить, — он хмурит брови, даже не желая слушать доводы брата. — Он придумает. И он должен знать о крестражах. А если Волдеморт разделил душу не на две части, а? Орден должен иметь это ввиду! На чьей ты стороне войны вообще? — выпаливает Сириус грозным шёпотом в надежде образумить.       Почему он вообще должен доказывать Регулусу правильность своих намерений, когда это одна единственная истина, чёртова аксиома. Какие могут быть сомнения? Столько условий и страхов в голове, но одно ясно совершенно точно: Дамблдор должен быть в курсе и никак иначе.       — Не-ет, — неуверенно тянет Регулус на слова про несколько крестражей, словно никогда даже не допускал такой мысли, как наивно, — он бы… Нет, — Регулус даже на миг теряется в словах в совершенно несвойственной себе манере, явно ошеломлённый такой мыслью.       — У тебя есть сомнения? — Сириус горько усмехается и поднимает бровь в каком-то снисходительном жесте. — Твой кумирчик никогда человечностью не славился, да и сам давно на человека не похож, подумай об этом, — отрезает он твёрдо и встаёт со стула. — Я ни капли не удивлюсь, если окажусь прав.       Регулус раздражённо морщится на едкое «кумирчик», но, кажется, с доводами нехотя соглашается, хоть явно пытается это скрыть, возможно, даже от самого себя. Регулус прикрывает глаза и откидывает голову. Он задумчиво поджимает губы, отчего Сириус насмешливо дёргает уголком губ. Будто бы в этой ситуации вообще есть поводы для размышлений, чёрт возьми. Изначально всё кристально ясно.       — Всё равно, — тихо, но довольно уверенно произносит Регулус, — об этом никто не должен знать.       — Аргументируй, — на удивление спокойно фыркает Сириус и смотрит в упор на Регулуса.       Не то чтобы он сомневается, что брат сможет объяснить свою точку зрения, нет. Регулус всегда мог, умел и делал, но Сириусу необходимо услышать причины. Хотя какие тут причины вообще? Регулус молчит, опять молчит, думает, взвешивает каждый свой выдох. А Сириус бесконтрольно злится на эту тишину и тайны. Потому что устал недоговаривать и догадываться, ошибаться в своих доводах и терпеть это отвратительное недоверие там, где даже сомнений быть не должно. Да, они презирали и открыто ненавидели друг друга несколько лет, но можно забыть об этом на мгновение, чтобы спокойно решить судьбу магического мира!       — Мне не поверят и решат, что я лишь устраиваю спектакль, — начинает вдруг Регулус размеренно с раздражением в голосе, словно объясняет ребёнку что-то до ужаса банальное и понятное. Сириус сглатывает секундный стыд и поднимает бровь, — запрут в Азкабан или начнут выпытывать информацию. Или, — голос Регулуса становится тише и напряжённее, словно наливается холодом. Сириуса аж на миг передёргивает от ассоциации с тоном отца, — если даже поверят, то сделают из меня очередного шпиона. Я не собираюсь участвовать в этом. Сам разберусь с медальоном, а дальше без моего имени воюйте.       Последние слова звучат почти отчаянно. Сухо, ядовито, но и правда отчаянно. И Сириус побеждённо вздыхает, вновь падая на стул и подпирая рукой подбородок. Ладно, все кристально ясно было для эгоистичного его самого, в то время как виновник всей суматохи продолжает находиться в подвешенном состоянии. Чёрт. Сириус выдыхает и задумчиво смотрит на брата, разглядывая его острый профиль и соглашаясь с каждым словом. «А дальше без моего имени воюйте» отдаётся в висках пульсацией с горечью и усмешкой понимания. Война выматывает всех. Сириус бы многое отдал за спокойный вечер. Жизнь определённо скучна без риска и опасности, качелей, взрывов чувств и прочих прелестей, но определённо не в таком виде. Война это слишком. Война это страшно и больно, и Сириус бы всё отдал, чтобы никогда не знать этого слова.       — Без твоего имени? На дно заляжешь, — Сириус кивает сам себе спустя минуту молчания, — как? Ты вертишься в своём змеином клубке, там сразу прознают и донесут. Тебе некуда возвращаться, — резко констатирует он, и сам вдруг осознавая, что брату дорога назад закрыта.       — Я не собираюсь возвращаться, — как самое очевидное, сухо бросает Регулус. — Я смогу скрыться в одиночку в другом направлении.       Сириус игнорирует тянущее напряжение в шее, когда он слышит эти слова. Хочется по-детски топнуть ногой и сказать, что Регулус останется здесь и никуда не пойдёт, но этот глупый порыв тут же оказывается задушен рациональными мыслями.       — Дамблдор всё равно должен знать, — качает головой Сириус, — ты даже почти признал это… — он замолкает, сдерживая в себе очередной тяжёлый вздох. — Давай скроем твоё имя от него, — медленно предлагает он и постукивает ногтем возле рта, задумчиво прижимая кожу и отрезвляясь еле заметной болью, — я сам расскажу ему и всё. О тебе никто не узнает, конфиденциальность сохранена, Орден в курсе, и все счастливы. Да и Дамблдор поверит: от медальона тёмной магией несёт, аж тошно, или как-нибудь проверим, не суть дела.       Регулус удивлённо вскидывает брови, на секунду разрешая себе показать эмоции. Впрочем, его лицо быстро назад принимает всё тот же непроницаемый вид, прячется за холодной маской. Регулус молчит, обдумывает, осуждает каждой клеточкой своего существа и явно уже сбивается со счёта каких-либо недочётов этого плана. Но, видимо, находит им решение, объяснение или плюёт на риски в своей невероятной манере, ровно до того момента, пока не обрубает всё на корню:       — Дамблдор владеет легилименцией.       Кровавая Моргана, гори в аду.       — А ты окклюменцией не владеешь, — заканчивает Регулус с ноткой насмешки и осуждения. Что ж, хорошо, не просто ранили, а уничтожили. Дамблдору не составит никакого труда просто просмотреть воспоминания, да так, что Сириус и не заметит. — Остаётся только записки безымянные оставлять, — фыркает Регулус с сарказмом, но закатывает глаза тут же, как только видит, что у Сириуса после этих слов взгляд по-детски загорается, словно в голове вновь рождается новая безумная шалость. — Нет, это небезопасно, — отрезает он громко и даже чуть приподнимается на подушках.       — Но, очевидно, вполне действенно, — улыбка натягивается сама собой, — пусть Кикимер своей рукой напишет записку, оставит её в штабе Ордена, а сам проследит, чтобы люди там ничего необдуманного не выкинули. И как будто никто не причём.       — В штабе? — Регулус явно сдерживает презрительный смешок. — Чтобы круг подозреваемых сразу уменьшился до количества ваших птичек?       — Не придирайся, — закатывает глаза Сириус и даже решает не обращать внимания на пренебрежительно брошенное «птички», ослеплённой пришедшей идеей, — пусть в кабинете Дамблдора, хорошо, суть не в этом!       План надёжный и совершенно точно не хрупкий, да, Блэк? Но Сириус недостатки признавать не намерен, а Регулус, кажется, и правда заинтересован в том, чтобы Орден был в курсе происходящего — трезвой головы, которая смогла бы отмести эти странные затеи, в их своеобразной команде нет. Регулус вновь замолкает, переводя взгляд с медальона на молча стоящего Кикимера, и старается заранее высчитать вероятность того, что всё пойдёт крахом. Сириус знает этот взгляд и, о Мерлин, как же он по нему соскучился. Этот идиотский блеск в чужих глазах, который мелькает на долю секунды, заставляет живот скрутить в горько-сладкой и отвратительной ностальгии.       — Я не знаю, что с тобой сделаю, если всё треснет, — шипит Регулус и принимает полностью сидячее положение, откидывая волосы со лба. Он сдаётся. Почти запросто, даже без особого спора и даже без боя. У Сириуса сейчас губы потрескаются от нахальной улыбки победителя, видит Мерлин. — Кикимер, пиши слово в слово, что я скажу.       На следующие полчаса Сириус выпадает из тёмной реальности окончательно. У него немеют скулы от улыбки, он так давно просто по-человечески не улыбался! Сириус злится и ругается, перебивает Регулуса, причём иногда даже специально, просто потому что… Хочет? Хочет вывести из себя, побесить, заставить показать ещё немного эмоций, хочет вспомнить, как чувствует себя вредный старший брат. Регулус кидает в него острые ледяные взгляды, потом начинает вздыхать, а на пятнадцатой минуте вовсе поднимает тон, приказывая прекратить. Сириус замолкает даже, но пододвигается ближе. Кикимер пишет почти аккуратно, с нарочной небрежностью и еле сдерживает свои презрительные и недоверчивые взгляды.       — Не говори так, он может догадаться, — шипит Сириус, вслушиваясь в следующую формулировку Регулуса.       — А как ты предлагаешь? — в язвительной и раздражённой манере отвечает тот.       — Как угодно, но не так.       Сириусу на какие-то жалкие секунды даже кажется, что мир вокруг перестаёт существовать. Всё теряет смысл и вес: и когда-то еле живой Регулус, и война за окном, и крестраж, сейчас покоящийся на шее у Кикимера. Это чертовски странно и глупо, особенно когда все мысли должны быть заняты войной и крестражем, но Сириус умудряется сосредоточится на другом, не теряя хватки над ситуацией. Общее дело сближает, сближает как-то неуверенно и насмешливо, но Сириус словно прилипает пальцами к этому сближению. Настолько, что в какой-то миг обнаруживает себя в какой-то неправильной близости к брату и домовому эльфу, себя, закусившего губу в раздумьях, себя, пытающегося сдержать улыбку от слабой надежды, что всё будет в порядке, себя, явно нарушающего чужие границы.       Кикимер переписывает письмо чëртовы пять раз. Когда четвёртая попытка терпит неудачу, потому что Сириус вновь обрывает Регулуса, меняя изначальную формулировку, Регулус не сдерживается и пихает Сириуса локтём. Кратко, слабо, даже сдержанно. Он обрывает себя тут же, как только касается чужого плеча. Регулус вдруг напрягается и выпрямляет спину, бросает на чужое лицо мимолётный взгляд и тут же впивается глазами в чистый пергамент. Сириус и сам напрягается, сглатывая вырывающийся смешок. Он не знает, что чувствует. Не то возмущение, зудящее под кожей, не то распирающее меж рёбер радостное удивление.       Когда письмо — спасибо всем святым и проклятым — всё-таки достаточно удовлетворяет обоих, Кикимер выслушивает просьбу приказ и исчезает с пергаментом и медальоном, Сириус вскакивает со стула.       — Пойдём, — кивает он Регулусу, даже не задумываясь.       Внутри нарастает тревога, что что-то обязательно может пойти не так, но он старается запрятать её куда-нибудь подальше. Сириус потирает шею, замирая в проёме двери, чтобы обернуться на брата. Регулус смотрит вопросительно, даже почти удивлённо. Сириуса самого поражает собственная лёгкость, не то самая искренняя, не то до ужаса наигранная. Но Регулус встаёт с кровати, слегка неуверенно и слабо, но умудряется всё равно расправить плечи и принять до тошноты идеальный вид. Сириусовская согнутая спина, забитые лопатки и утренняя взлохмаченность явно меркнут на этом вымученном выглаженном фоне.       Они заходят на кухню. Сириус в компании с братом совсем не ощущает себя, как дома. Комната кажется чужой и неузнаваемой, но руки точно помнят, как взмахнуть палочкой, чтобы поставить кипятиться чайник, где достать кружки и как аккуратно нужно закрывать шкафчик, чтобы не оглохнуть от трескавшегося хлопка. Регулус статуей стоит возле стола, следя острым взглядом за каждым чужим движением.       — Чёрный, зелёный? — хрипло спрашивает Сириус, мысленно ударяя себе по рёбрам, потому что более глупый вопрос после всего произошедшего ещё придумать надо.       — Без разницы, — безэмоционально отвечает Регулус и вздрагивает всем телом, когда Сириус молча давит ему на плечо одной рукой, усаживая на стул. — Руки, — шипит он, но всё же повинуется.       В одной кружке покоится пакетик зелёного чая, потому что Сириус зачем-то помнит, какой чай в доме Блэков заканчивался быстрее. В другой — три ложки кофе. И, возможно, кофе специально для того, чтобы побесить брата. А уж от злости, обиды или невинной забавы это — Сириус понятия не имеет. Когда горячие стенки кружки насильно обжигают фаланги пальцев, напряжение ударяет по плечам сильнее прежнего. Сириус устремляет взгляд перед собой, на Регулуса, вернее даже, сквозь него. Он точно знает, что тревога бессмысленна, что Кикимер не вернётся в течение нескольких минут, но всё равно отчего-то сидит в полной готовности к чему-то. Хотя и это абсолютно бесполезно. Если что-то пойдёт не так, — Сириус ещё толком не придумал, что именно, — то ничего нельзя будет изменить или исправить. А если всё закончится благополучно, то и беспокойства не должно быть.       Но рациональность не всегда была хорошим товарищем.       Сириус встряхивает головой, разрешая длинным прядям закрыть лицо, и делает глоток кофе. Крепкий, горький, оседающий в горле. Он замечает, как Регулус еле заметно морщится от чужого действия. Вновь хочется смеяться. Тревога за крестраж, за судьбу брата и магического мира вновь возвращается и начинает копошиться в венах. Мерзотно. А замешательство от всего произошедшего — чёрт, Регулус сейчас серьёзно сидит на его кухне? — продолжает ударять по всем принципам и взглядам на жизнь. Сириусу искренне кажется, что его мир вновь переворачивается, возможно, принимает изначальное верное положение, но он ни в чём не может быть уверен.       Были ли ошибкой последние годы, когда он отрёкся от брата? Определённо нет. Были ли ошибкой все его убеждения и чувства? Тоже нет. Он имел на них право и, более того, был прав. Но обстоятельства меняются, тасуются, перемешиваются друг с другом. И, наверное, правильнее будет менять и чувства. Сириус не уверен, что готов к этому: гордость уже бьётся в настоящей истерике.       Очередной рефлекторный глоток кофе, удар кружки по столу — наконец, пелена мыслей и чувств чуть спадает. Сириус потирает глаза руками и откидывает волосы назад, теперь уже устремляя сфокусированный взгляд на Регулуса. Тот боязно только-только притрагивается к своему чаю, но глаза не прячет, а наоборот с тем же вызовом смотрит перед собой на Сириуса. Оба смотрят друг на друга неотрывно не то из любопытства, не то желая сохранять контроль над ситуацией, не то преследуя цель заставить другого отвести взгляд. Сумбурные гляделки. Сириус почти чувствует, как брат лезет к нему в душу, но и сам не отстаёт.       Глаза Регулуса больше не кажутся такими тёмными и мрачными, зрачки успели прийти в норму, ледяная маска слегка тает, лишь слегка, но Сириус это замечает. Или придумывает себе лишнего. Регулус смотрит уверенно, ни капли не смущаясь, но и не беззаботно и безучастно. Серьёзно, но довольно открыто. Зрительный контакт в принципе был не частым явлением, между ними — тем более, а такой спокойный и не предвещающий скорой драки — вообще явлением не был. Глаза Регулуса тусклые, потерявшие детскую невинную яркость и любопытство, и от этой мысли хочется поджать губы. Нет, Сириус и сам не лучше, но он всё ещё умеет зажигать свой взгляд, а Регулус… Не известно. Многие взрослые теряют этот навык, Сириус, может, тоже потеряет, но проблема лишь в том, что Регулус ещё не взрослый. А эта мысль заставляет губы вытянуться в ровную тонкую линию.       Регулусу всего восемнадцать. И это чертовски неправильно. Сириус моргает и смотрит в чужие глаза в новом свете, отчего дыхание на миг прерывается. Он видит Реджи. Призрачного, запрятанного где-то глубоко, но продолжающего жить где-то на дне души. Сириус готов поклясться, что видит в его глазах что-то детское, пропитанное надеждой, что-то по-настоящему родное и откликающееся в сердце.       И тогда он чувствует тепло, совсем уж необъяснимое среди гуляющего сквозняка. За рёбрами щемит виной и нежностью, ответственностью и желанием срочно защитить и всё исправить, починить, залатать, поменять. И хочется плюнуть на все ошибки прошлого, на все эти дурацкие выборы такого жизненного пути и стороны войны, потому что это, чёрт возьми, его маленький Реджи. Который запутался, поверил на слово родителям, сделал так, чтобы его любили, продолжали считать хорошим, чтобы гордились — Сириус вдруг понимает, кажется, абсолютно всё, потому что он такой же. Но только он своим бунтом пошёл против семьи им же назло, боясь, что не добьётся от них нужного. Регулус же бунтом примкнул к семье, вцепился в неё, решив добиваться до последнего.       Они выбрали разные пути, стартуя и финишируя в общей точке.       Сириус тоскливо улыбается, тут же пряча это за очередным глотком кофе. Регулус вопросительно наклоняет голову набок, совсем незаметно, но Сириус замечает. И слегка пожимает плечами.       Они оба живы, они оба вместе, они оба не знают, что должны чувствовать. Но они не брали долгов, так что, может, стоит перестать гнаться за верностью и правильностью. Когда Кикимер возвращается через час и докладывает, что всё прошло гладко, Сириус и Регулус слабо улыбаются друг другу. Когда они выходят с кухни, Сириус и Регулус касаются друг друга плечами, но оба делают вид, что ничего не происходит.