Непрозрачные намёки

… Чёрный кот с ленцой смотрел на хозяйку, крутил хвостом, намыливал усы после выклянчатой колбасы. Сама хозяйка же убирала одной ей видимые крошки с пола, расставляла тарелки, да и просто делала свои обычные дела, даже позабыв про остывающую овсянку. Когда она, чуть запыхавшаяся, садится за рабочее место, её уже ожидает маленькая гора отчётов. Но как будто чего-то не хватает Тут из-за поворота показалась голова Левой. Уже привычно посверлив друг друга взглядами, балерина, мягко вышагивая по пушистому ковру коридора, тихо встаёт рядом со столом. Секунда, и та уже опускается вниз, спрятанная от чужих глаз, а человеческая рука ложиться на её голову, впрочем, тут же схваченная в плен хромированных ладоней. Ах да, им же так нравится её маникюр. Да, теперь всё было как нужно. Привычно. А когда чужая голова упала на бёдра и руки нежно обхватили талию, смущённая улыбка сама пришла на её лицо. – Правая с товарищем Сеченовым? - тихо спрашивает девушка, и чужой кивок проходиться по ткани блузки и животу. – Скажешь, что я желаю ей хорошего дня? На несколько секунд Левая застывает. Похоже, посылает сигнал своей сестрёнке, и вскоре её сжимают в крепком объятии. Это уже было послание от Правой, похоже. Нежно проведя по железной косе, девушка ещё раз пробегает по отчётам АПО: как всегда всё прекрасно, хотя отдел Прогнозов давал на её взгляд чересчур расплывчатые данные. Сделав пометку, руки открывают грушу со всеми пришедшими на почту приглашениями. Сегодня Дмитрий Сергеевич присутствовал на интервью и давал доклад заседанию Совета министров, и она искренне надеялась, что из этого не выйдет очередного холодного конфликта с товарищем Молотовым: начинались раздражающие, бессмысленные проверки с горами писанины и бюрократии, и допросы втёмную, которые велись с сотрудниками предприятия. Ну, и с ней разумеется. Она вообще была главным амбассадором на самом деле: от её умения носить кофе начальнику зависела не только работа всех комплексов, но и в принципе благосостояние всего СССР! Ха, и ещё раз ха. Неважно. Девушка захлопнула жёсткую, непромокаемую (всё, к сожалению, приходит с опытом) обложку с расписанием, ещё раз перепроверила рассортированные по срочности документы с отчётами, как тут из-за угла, жёстко вышагивая, показался начальник. Проводив взглядом напряжённую спину и захлопнувшиеся створки кабинета, она попыталась предположить причину чужого настроения, но ничего толкового на ум не шло - доклад совету был ещё не скоро, даже интервью было только через часа три. Встряхнув по привычке рукой и взглянув на наручные часы, она для себя уточнила, что через три часа и двадцать восемь минут. Поездка займёт полтора часа, ещё час на различные эксцессы, подготовку к интервью, через минут тридцать стоит начинать собираться. Пока кстати можно отдать было и бумаги. Аккуратно выпутавшись из плена рук Левой, её проводили небольшим вопрошающим наклоном головы. Или ей показалось. Кто их знает? Впрочем, не давая развить мысль, её тут же перехватывают руки Правой, а безликая голова отрицательно покачивается. – К Сеченову нельзя? - удивлённо интересуется девушка, но ей ничего не отвечают. Значит не «нельзя», а «не стоит». – К сожалению это моя работа, а прямого распоряжения, что входить нельзя, не было. Железные руки отпускают, но как-то не слишком охотно, а она, мельком заглянув в зеркало, оправила белую блузку и лёгкую чёлку у лица, ещё раз посмотрела документы в руках, закладки и толкнула двери в ангар. Тут в памяти всплывает сегодняшний неофициальный визит Лебедева к Дмитрию Сергеевичу. Это было странно, будто за подписями на те документы можно было послать и любого другого рядового сотрудника, но, похоже, нужен был повод. Вспомнились кстати и расплывчатые отчёты отдела «Прогнозов». Было ли всё это связано? Хотя, нет, знала она и так предостаточно, ей бы стоило поумерить… интерес. – Разрешите? - звучит эхом негромкое, а главный глазами будто клещами на допросе впивается. Она редко когда встречала такой взгляд у товарища Сеченова: тот в принципе предпочитал ходить с доброжелательной маской, будто отец мягко журит непослушных детишек. Или бог взирает на своих, глуповатых конечно, но преданных всей душой и телом последователей. Это уже каждый решал сам в меру своей испорченности. – Проходи, - доносится всё-таки в ответ, и он прикрывает глаза, трёт виски, морщиться устало, пока каблуки мерно вышагивают через всё помещения напрямик. – Это на подпись, - говорит девушка, уже стоя вплотную к столу, чуть наклоняясь, а палец указал точно на пропуск для чужого росчерка. – Эти документы вы должны просмотреть в течение дня, это касаемо запроса Совета министров и недавнего взрыва в лаборатории шесть. Эти не требуют срочного вмешательства. Здесь отчёты АПО, хочу заметить, что отдел «Прогнозов» уже второй раз даёт чересчур расплывчатые данные… На этом моменте, посмотрев в чужое лицо, она видит ещё более потяжелевший взгляд в документы, впрочем, когда тот поднимается к ней, она уже с непроницаемым видом достаёт ежедневник. Кажется, её логическая цепочка не так уж и далека от правды. Но это не её дело разумеется. – Я переслала на вашу почту список мероприятий на согласование, особо важные пометила. Сегодня у вас по плану доклад Совету министров и интервью журналу «Будущее СССР», через, - снова встряхнув рукой и посмотрев на часы, она продолжает, – через час вам нужно будет выходить. В ответ ничего. Поднимая глаза, она утыкается на внимательный взгляд, и по правде сказать, это ощущалось не слишком уютно, но в ответ девушка лишь чуть приподнимает вопрошающе брови. – Как твои дела, Машенька? - неожиданно спрашивает Сеченов, вводя в некоторое замешательство. И раздражение. Ну что за манера? И вообще… ладно, неважно. – Всё прекрасно, товарищ Сеченов, - непроницаемо отзывается, а у самой по спине пробегает табун мурашек. – Просто после случившегося в день банкета… Как бы сказать, - будто задумавшись, мужчина смотрит в лицо своей подчинённой. Остранённое, рабочее лицо превратилось в совсем уж какую-то холодную маску, перемена, которую обычный человек и не заметил бы, но они слишком долго работают друг с другом, чтобы он это пропустил. – Ты не выказала какую-либо привычную для обывателя реакцию, - и уже совсем откровенное, - Честно говоря, думал, что ты попросишь о переводе. О да, конечно она думала об этом, она вообще тогда много думала, но в какой-то момент… просто решила абстрагироваться. Ей слишком нравилась эта работа: в каком-то роде опасная, да, предполагающая большую ответственность, но причастность к чему-то великому нивелировала все эти недостатки в её глазах с лихвой. Это было тяжело объяснить, но идеи, которые продвигал Сеченов - они поражали её до глубины души. Как можно остаться равнодушной, когда человек прямо перед тобой на полном серьёзе размышляет о колонизации Марса? Поэтому сейчас она просто молчала. Не спрашивают напрямую, так и незачем отвечать. Ещё даст какие-нибудь лишние поводы для размышлений. А Сеченов всё ещё выжидательно смотрел в лицо напротив, но, не дождавшись оправданий, которые бы были естественны для человеческой натуры в такой обстановке, снова откинулся на спинку кресла. Сегодняшний день был полон неприятных событий: доклад строптивцу Молотову был не за горами, а тут ещё и Лебедев с такими новостями. Радио будущего, конечно, и до этого показывало картины развалившихся Советов, войн и эпидемий, но последнее время преобладали сценарии конфликтов с США, взломанных через Коллектив роботов, массовые убийства. Лебедев не без оснований полагал диверсию внутри Предприятия, но сам он был пока без понятия, что стоит предпринять. Незаметные допросы сотрудников глава АПО уже как с неделю поручил проводить доверенным людям, и он бы хотел верить, что либо у них у всех взыграла паранойя, либо предателей отыщут в скором времени, но он сомневался, что всё будет так просто. Как и всегда, впрочем. А Машенька всё также стояла, смотрела сверху вниз, привычно холодная к нему. В последнее время совсем уж безразличная. Или она хотела, чтобы так казалось. После того случая девочка, и до этого не любившая поболтать на пустом месте, свела все разговоры до минимума. Абстрагирование, значит? Можно было кое-что попробовать. – Отмени сегодняшнее интервью. Девушка вздёрнула бровь и уточнила: – Мне передать какую-то конкретную причину для отказа? Мужчина, уже откровенно смеясь про себя, отвечает: – Я тебе доверяю. Глаза секретарши, направленные сейчас в ежедневник, чуть сужаются. Совсем незаметно, но он видит. Да, это будет интересно. … Глава издательства был человеком понимающим, и когда она рассказала о срочном вызове товарища Сеченова на Предприятие, он долго доказывал, что «всё хорошо», «никто не в обиде», и что «они будут рады увидеть уважаемого Дмитрия Сергеевича в любой другой раз». Пообещав, что так и будет, она, распрощавшись и ещё раз принеся извинения, повесила трубку. Что-то здесь было не так. Зачем Сеченову маяться такой дурью? Они с ним действительно были похожи: девушка была уверенна, что ему также претил сорванный распорядок дня. Не уж то от Лебедева новости были настолько плохи? Через примерно час мимо неё пробежал товарищ Штокхаузен, окинул пренебрежительным взглядом, замешкался у дверей кабинета - оправить рубашку - и зашёл вместе с подобострастным приветствием. Похоже, отправят разнюхивать. Было его не слишком жаль - там же работала его всецело обожаемая Филатова, так что для него это даже наказанием считать было нельзя. Хотя вот для самой Филатовой… … Ей очень нравились летние вечера. Никакими словами нельзя было передать этот запах остывающего асфальта, приятной прохлады, звука шелестящих листьев за окном, веселящейся детворы. Она и не пыталась - кому и зачем? Дмитрий Сергеевич поручил пересчитать в отчётах поставок количество полимера в комплекс Павлова трёхмесячной давности и сверить его с количеством готовой продукции. И она бы хотела искренне верить, что главному действительному было что-то нужно выяснить, узнать, но интуиция подсказывала какую-то огромную такую аферу. Её за что-то наказывали? В голове сразу же всплыла душная комната, гудение Левой за спиной, пальцы Правой на её ноге, и товарищ Сеченов, нависающий над ней… Нет, нет, и ещё раз нет! Она не хотела сейчас об этом думать! Закрыв глаза, она снова пыталась убегать от воспоминаний. Она не знала как вообще после такого себя нужно было вести, будто нужно было что-то сказать, сделать, но она не знала! Главного видеть не хотелось. Честно, было невероятно стыдно. Это всё было как-то ненормально. Хотя она сомневалась, что к товарищу Сеченову вообще нормы какие-либо были применимы. Иной раз казалось, что все они для него были не более, чем ходячие эксперименты. Даже вот сейчас происходящее похоже было им. В ногах вздрогнуло. Перепугавшись и подскочив, секретарша смотрит на Правую, что резко поднялась на ноги. Кошмар, она совсем забыла про неё… – Прости. Что-то случилось? - будто сдувшийся воздушный шарик, она снова падает на стул, а ей на макушку мягко ложится ладонь балерины. Гладит неспешно, перебирает светлые пряди, за ушко заправляет, и тянет за руку неожиданно вверх. Секундным порывом было спросить, куда же они, но, честно, она до того устала, что хотелось просто молча последовать за кем-то, не тратя силы на ненужные вопросы. Дошли до лифтов, проехались немного вниз, завернули в правое крыло. Конечно, все сотрудники уже давно разошлись по домам, поэтому было совершенно закономерно, что вокруг них висела звенящая тишина, но это было даже на руку, а то вопросов избежать бы вряд ли получилось. И вскоре они добрались до двери. Точно, это был зал для собраний. Правая усадила на стул, аккурат напротив сцены для выступлений, и ушла за кулису. Заиграли первые ноты, и девушка в изумлении раскрыла глаза. Неужто Лебединое озеро? Её любимое? Нежная мелодия полилась волнами, включился прожектор, луч устремился точно в середину сцены, а с улицы света уже и не было почти, лишь синий полумрак. Из-за портьер, озираясь, словно смотрели, чтобы их никто не подслушал, не вмешался в их маленькую тайну, с разных концов вышли две грациозные красавицы. Дойдя друг до друга, приникли, сомкнулись за руки, будто два давно не видевшихся любовника, закрепили надёжно друг дружку в кольцо рук, огладили безликие головы, очертили разлёт ключиц, но на ударивших звуках труб, отскочили, разбежались по разным углам. Левая немыслимо прогнулась в спине, раскрыла свои руки, будто два прекрасных крыла. Правая же возводила ладони к небу. Девушке казалось, что ещё немного и она увидит настоящие слёзы, хотя чужое лицо даже не имело глаз. Но тут два разлучённых влюблённых снова соединились на сцене, а сама она не выдержала, несмело поднялась и пошла к ним под звуки снова всевозрастающей мелодии. А те будто её и ждали: протянули руки, Левая нежно помассировала плечи, обхватила длинными пальцами голову, зарылась в волосы, аккуратно повертела из стороны в сторону. Они хотели, чтобы человек в их руках расслабился, доверился полностью, без остатка, послушно следовал за каждым движением… И она старалась: когда ногу потянули вверх и назад, лишь послушно расслабила конечность, когда кружили за талию, просто не забывала переставлять ноги, когда, уверенно держа за спину, опустили почти до самой земли, лишь красиво прогнулась лопатками. Казалось, словно чужие руки были везде: проникновенно держали за скулы, очерчивали шею, тянули за запястья, даже легко подбросили в воздухе, тут же поймав и заключив в объятья. Когда на любой другой сцене воздушные примы уже на носочках убегали бы в свои гримёрки, на этой сцене музыка лишь пошла на повтор, но участники представления будто и не слышали. Касания становились всё чувственнее, девушка прерывисто дышала, целовала железные пальцы, тёрлась чуть повыше груди, вдоль мягкого купальника, взятая в плен двух тел, совсем близко, жарко так, что никакая вечерняя прохлада не могла потушить это полыхающее пламя. Всё как нужно, всё правильно, и никаких лишних мыслей в голове. А Сеченов, до этого влекомый любопытством, выключает трансляцию камер от балерин, ощущая внутри неожиданное смятение. … – Принеси мне, пожалуйста, кофе – Конечно, Дмитрий Сергеевич. Вам капучино как обычно? – На твой вкус У девушки дёргается глаз. Уже неделю, это продолжалось уже неделю. Какие-то непонятные поручения, абстрактные задания: «я тебя доверю», «на твой вкус», «не знаю, придумай что-нибудь сама». Она даже не знала, что конкретно её так выводило из себя. Сам факт… выбора давался ей тяжело. Она пыталась предугадать чужие пожелания, рассчитывая лучший вариант - просто не могла сделать что-то «не идеально». Уже стоя в кафетерии перед улыбчивой буфетчицей, она, преисполненная какой-то злой энергии, говорит: – А знаете, давайте-ка мне какао с шоколадом, налейте туда карамели и воздушных сливок добавьте побольше! … Стакан с тихим звуком опускается на стол, и мужчина, углубившийся в документы, несмотря делает первый глоток. Когда язык наконец понимает в этой мешанине сладкого непотребства *что* он вообще выпил, первым порывом было выплюнуть всё это на стол, но он сдержал себя, проглотил через силу и поднял глаза на нежно улыбающуюся Машеньку. – Очень… интересный выбор, но, боюсь, мне будет тяжело выпить такое. Удивлённо посмотрев на него («вот язва» - даже с неким восхищением думает Сеченов), девушка забирает чашку и чуть растерянно говорит: – Ох, я приношу извинения, подумала, вы захотели чего-то нового. Я взяла себе капучино, если вы будете не против, могу принести его вам, - и до того у неё были искренние глаза, что мужчина ни на секунду не сомневался, что над ним самым натуральным образом издеваются. – Если тебя не затруднит. … Собираясь из кабинета к уже ожидавшей машине, Сеченов замечает полностью выпитую чашку с тем кошмаром диабетика на столе его секретарши и в неверии, даже каким-то ужасом, передёргивает плечами. … Сегодня был тяжёлый день: обсуждали проклятый борщевик. Вроде и нужное исследование, ведь такая агрессивная форма жизни могла выжить в поистине экстремальных условиях, но до чего же опасно… Они так и не пришли к какому-либо окончательному решению, и сейчас, совершенно не соответствуя своему правильному образу, академик Сеченов по простому курил. Было уже темно, рыжие фонари освещали площадь перед штаб-квартирой Предприятия, а он курил. Где-то там его уже ждала машина, которая отвезла бы на квартиру, но торопиться не хотелось. Даже двигаться, честно, хотелось не очень. Плавный поток мыслей, кажется, ни на секунду не замолкавший, незаметно свернул в неожиданную сторону. Да, признаться, Сеченову вообще после того случая было очень интересно наблюдать за своей секретаршей, а если точнее, на их взаимодействие с близняшками. Почему тем была так интересна Мария? Почему та сама, до этого никак не проявлявшая таких наклонностей и ведущая жизнь добропорядочного гражданина, без особых вопросов включилась в этот своеобразный дуэт? Честно, эта ситуация интересовала побольше многих экспериментов. И, что уж греха таить, возбуждала некоторые мысли. Две привычные константы начали транслировать странное для себя поведение - как тут не заинтересоваться? Пять лет, уже целых пять лет они работают вместе. С самого начала он, как и прочих до неё, проверял разумеется. Лёгкий флирт, обрывки фраз, заманчивые предложения – всё было мимо, девушку это скорее раздражало, она переходила на ещё более сухой тон, обжигала холодом глаз, замолкала. Она хотела работать, это было видно, но в сердце запал именно тот момент, когда они, впервые вместе посетив Предприятие 3826, увидели все достижения советской науки. Этот восхищённый взгляд, неподдельный интерес, благоговение даже - после этого не осталось сомнений в её назначении на должность. Со временем Сеченов даже бывало забывал, что с ним работает человек, а не кто-нибудь наподобие его прекрасных балерин. Мария была гениальным координатором, планёрщиком и перфекционистом до мозга костей. Она вообще была чрезвычайно похожа на него, исключением было лишь то, что он был прежде всего учёным. А у девочки ещё совсем не очерствело сердце, хоть та и скрывала это со всей тщательностью. Стоило вспомнить лишь её лицо, когда она узнала не самую приглядную сторону комплекса Павлова. Он помнил этот вроде и безразличный, но очень долгий, протяжный такой взгляд за стекло лаборатории. Они на самом деле уже довольно часто появлялись на предприятии. Девушка успела завести близкие знакомства со многими сотрудниками, поэтому всё же выпросила у одного из молоденьких лаборантов чёрного кота, которого должны были реализовать в проекте «Плюща». Вытребовала себе, забрала, уехала раньше него, вроде как чтобы забрать документы из штаб-квартиры. Сзади послышались шаги, в которых он с удивлением узнал виновницу его размышлений. Что она здесь делала - было непонятно, хотя стоп. В памяти всплывает очередное его глупое задание: в этот раз он попросил «как-то оживить пространство перед кабинетом». Попросил и забыл, а бедняжка опять мучилась до ночи. Кажется, пора эти игры было заканчивать: задуманного не получилось. Точнее как, ситуации были вполне себе стрессовые, но заставить открыто эмоционировать субъект, кажется, было занятием бесперспективным. Машенька не высказала ни одной претензии или жалобы, с упорством солдата на допросе держала всё в себе. А это, как известно, для здоровья было вредно. Шаги остановились где-то сбоку, и, оторвавшись от своих бессмысленных дум, мужчина смотрит на вставшую рядом с ним на ступеньках девушку. Во всегда идеальном облике появились трещины: выбитые из заколки волосы, искусанные губы, чуть красноватые глаза. Стало совестно. И вправду: что за детский сад он устроил? Смотря на тлеющий огонёк сигареты, он делает очередную затяжку и неожиданно для себя протягивает её в сторону своей подчинённой. Холодные кончики пальцев сталкиваются с его, и почему-то хочется согреть их. Он не смотрит в чужую сторону, разглядывая первые еле видимые из-за света фонарей звёзды, наслаждаясь моментом, небольшой передышкой. Тем неожиданнее стал кашель. Сигарету ему протягивают обратно. – Извините, просто не курю. Лицо чужое морщиться, будто вспомнило что-то неприятное. На фильтре остался след от помады. Кажется, это был оттенок вишни, или что-то подобное. Машенька вообще любила этот цвет. Ему же скорее нравился контраст глубокого красного с её светлыми чертами - было что-то ирреальное в этом, словно кровь на снегу. Дым неприятно защипал горло, отчего он тоже закашлялся. Кажется, вторая сигарета была лишней. Перед лицом возникает рука, держащая жестяную коробочку с леденцами. – Возьмите, пожалуйста. Они мятные. Они сталкиваются глазами. Пауза была какой-то уютной, красноречивее слов, сказанных вслух. Он не успевает отблагодарить, как раздаётся удаляющийся стук каблучков, а перед девушкой услужливый шофёр открывает дверцу служебной машины. Слышится смех припозднившейся парочки сотрудников, свет далёких звёзд виднелся в совсем опустившихся сумерках, а он выкидывает сигарету и кладёт несколько леденцов в рот. … После банкета болела голова. Пила она редко, от того и было так неприятно. Но к сожалению нельзя отказать в бокале «за здоровье», «за наших гениальных сотрудников». Ну, и разумеется «за светлое будущее всего СССР, товарищи!». Собрались же в честь новой постановки в небезызвестном театре Майи Плисецкой. Не гласно же – из-за смены руководства. Ласточкина оставили, но в качестве постановщика, не более. Всё же, несмотря на весь устроенный им беспредел, нельзя было отрицать его оригинальность мышления и таланты. Тем более вспоминая, как Сеченов потворствовал всем его действиям, становилось даже немного жаль бедолагу. Но не слишком. Был ещё вопрос, что же здесь делает она. Кстати, прекрасный вопрос! Хотелось его задать ещё года три назад, когда товарищ начальник впервые попросил сопровождать его на светское мероприятие. Она, справедливости ради, и спросила, а в ответ была отеческая улыбка и «Очень устал, Машенька. Не хотелось бы ещё и поисками спутници утруждать себя». Да, и ещё взгляд такой, будто весь этот диалог был от начала до конца очевиден, но… Нет. Очевидными были толпы поклонников у товарища Сеченова, и что любая была готова без вопросов сопроводить, а потом получить заслуженное внимание в высших кругах. Очевидным было, что она – секретарша, а не член партийной элиты, и что по всем законам этикета места на таких мероприятиях ей не было. А ещё черным по белому в рабочем кодексе было прописано слово: субординация. Вот это было очевидно, но тогда она лишь кивнула, а теперь уже и брыкаться было поздно – не спрашивая, её вдевали в платье и усаживали на чёрный воронок. Дмитрий Сергеевич, опережая шофёра, открывает заднюю дверь, подаёт руку, берёт её ладонь, сейчас спрятанную в атласе длинных перчаток, улыбается ободряюще. – Знаете моё любимое слово, Дмитрий Сергеевич? - неожиданно спрашивает девушка. Волосы аккуратно убраны к верху, чёрное платье, которое сковывало в узкий плен до самых икр, светлая кожа ключиц притягивала взгляд чуть ниже, на приоткрытое декольте. Всё в образе было выверено, ничего лишнего. Аккуратно держа свою спутницу под локоть, мужчина решает подыграть: – И какое же, Машенька? – Субординация, - отзывается она с безразличным выражением лица, смотря чётко перед собой. Сеченов, не сдерживаясь, смеётся в голос, отчего некоторые лица присутствующих поворачиваются к ним, но как всегда, чёрт, зрит в корень: – Не стоит смущаться, моя девочка. Что такого в простом сопровождении? О, она бы могла расписать в красках! Хотя, что бы она рассказала такого, чего сам товарищ академик не знал? Слухи ходили поистине впечатляющие, о коих во всех подробностях с ней делилась Лариса – бывшая однокурсница, работающая сейчас с ней почти, что по соседству. Обедая вместе в кафетерии, она в немом удивлении поднимала брови, слушая вдохновенно вещавшую Ларисочку о собственных любовных похождениях с уважаемым товарищем академиком. Было… неловко. Она всё ещё держалась за его локоть, от чужого тела исходило приятное тепло, привычно окутывал запах одеколона, а на лице застыло совершенно пустое выражение: мыслями она совсем была далеко. Улыбаться? Была бы она эскортницей, может, и улыбалась, но она была секретаршей, за «милые ямочки» ей никто не доплачивал. Да и, справедливости ради, было время, когда она пыталась – была приветлива, радушна, но на тот момент, к сожалению, никто в ней кроме секретутки другого и не видел, а потом как-то стало всё равно на эту социальную любезность. Если уж так рассуждать, то начальник у неё был непосредственно Дмитрий Сергеевич, а того, кажется, вполне устраивала третья близняшка рядом. Вот как лыбиться. Смотрит, будто лично её всю конструировал. А чинуши как-то подозрительно поглядывали, разглядывали, будто пытаясь найти хромированный палец или провод, торчащий из шеи. Смешно. – Да что мы всё о работе, - выдохнула сигаретный дым из лёгких товарищ Аверьянова. – Всё теперь в поле стабильно, хоть завтра минус сорок бахни, всё равно полимерные удобрения справятся, а Вовчики парничками накроют. У меня иной раз чувство возникает, что Демьянович уже от скуки на стенку лезть начнёт. Тут женщина, уже более оживлённая, говорит: – Вот на днях, представляете, сказал мне отдать распоряжение перекрашивать Вовчиков, видите ли: «более яркий цвет поднимет оптимизм рабочих». Ну, анекдот же! Ещё б сказал «только в белый цветочек, Наденька, только в белый»! Не удержавшись, компания заходится смехом. Мария пересекались со всеми ними по работе и не раз. Они уже привычно находили друг другу на таких мероприятиях, делились забавными случаями. Да и, честно, после того, как главный отошёл с кем-то переговорить, просто хотелось постоять в тишине. – Товарищ Скворцова! Их компания заняла место у дальнего столика, и тем неожиданнее было появление нового лица. Парнишка, взгляд такой наивный ещё, улыбается вот, смущённый конечно, наверное, не рассчитывал застать здесь настолько важных лиц. – Здравствуйте, - она расслабленно улыбается. Парень, совершенно вдохновлённый реакцией, начинает чуть тараторить: – Прошу прощения, что так врываюсь в ваш диалог. Просто так был рад вас встретить здесь, что подошёл, ни о чём не думая! Все в группе понимающе хмыкнули, а он, порядком смущённый сказанным, всё же продолжает: — Просто хотел отблагодарить вас, за тот случай, когда всё-таки настояли на разбирательстве… А она то думала, кого ей этот парнишка напоминает! Год назад, кажется, вскрылась неприятная кража важных химматериалов. Грешили на лаборанта, камеры ещё ничего толкового не засняли, но что-то ей казалось в этой истории нечистым, словно «на блюдечке» всё было. Оказалось да, глава отдела сбывал на сторону. – Не стоит благодарностей, мне было только в радость восстановить справедливость. – Нет, нет, только вам я обязан своим повышением! Меня назначили главой своего отдела. Удивительная работа! Я бы хотел вас представить кое-кому, если, конечно, вас не затруднит… Смеясь такому энтузиазму, девушка подаёт руку, которую сразу же благоговейно укладывают под локоть, и говорит легкомысленное: – Конечно. Почему бы и нет? Благо, Дмитрий Сергеевич отпустил как уже час назад со словами: «Справишься тут без меня?». Конечно справиться, не о чем было беспокоиться. И где-то между разговорами про колонизацию Луны и любимую начинку пряников, они, поддавшись мимолётному чувству, целуются в комнате отдыха. А потом звяканье ключей в прихожей, ушибленная коленка и смех, прохлада простыней, касания… Когда она уже хотела тихо уйти, её неожиданно без вопросов напоили чаем с ватрушкой, из-за чего сволочью себя чувствовала она только больше. Она пила чай, мальчик всеми силами пытался показать, что он всё понимает и ему совсем не обидно, и вообще всё прекрасно. Да, всё вышло тогда очень сумбурно, болела голова, а ещё почему-то она сидела в кабинете своего шефа, за его столом, а сам главный кружил в середине ангара, что-то решая в парящих вокруг него голограммах и то и дело смотрящий на левую руку в перчатке. Движения были плавными, завораживающими. Ей вообще очень нравилось наблюдать за своим начальником за работой, за его вдохновленным лицом. – Поработаешь сегодня у меня в кабинете? Ошарашил её товарищ Сеченов с утра, и теперь она была здесь, сверяла таблицы Штока с данными из Академии Последствий. Что ни говори, но работу свою жук выполнял отлично, жаль, конечно, что он её так невзлюбил - из них вышла бы очень продуктивная команда. Тихий писк разнёсся по помещению. А мужчина, с закатанными по локоть рукавами, кажется, даже дыхание затаил, смотря на перчатку, из которой медленно поднимались усики. – Доволен теперь? Что за желание придать мне материальную оболочку, не могу понять. Это просто смешно! - неожиданно донёсся недовольный роботизированный голос, чем ввёл её в некоторый ступор, заставив даже оторваться от бумаг. – Тоша не нуди, - улыбается Сеченов, мельком взглянув на свою подчинённую, которая, хмурясь, смотрела в их сторону. – Согласись, так работать намного удобнее. – Разве что тебе. Мне же вполне было комфортно и в системе, - безапелляционное в ответ. – То есть тебе совсем не интересны результаты имплантации НЕРПа два точка шестьдесят четыре? - даже как-то ехидно вопрошает мужчина. Проводки заинтересованно дёрнулись, сложились. – Ну, допустим… Кто-нибудь выжил? На этом вопросе Сеченов на секунду замирает, в потерянном удивлении уставившись на перчатку. – Харитон, неужели ты думаешь, что я сразу буду тестировать на людях? - и такое что-то бесконечное, серое появилось в фигуре академика, что она сразу утыкается лицом вниз, будто подсмотрела что-то очень личное. – Да, как-то я не подумал, - через паузу отзывается рука. – Извини, ты же знаешь моё отношение к телу. В любом случае, я буду рад увидеть любые результаты. Виноватые нотки чужого голоса, кажется, приводят Сеченова в чувство. – Да, да. Результаты получилось очень необычные… … Из рабочего транса её выводит неожиданно сменившийся тон разговора впереди: – Зачем она здесь, Дима? – Не понимаю о чём ты, - безразлично отзывается погруженный в экраны перед собой мужчина. – Понимаешь, - прилетает в ответ. – Впрочем, мне безразличны твои девиации. С тяжелым вздохом мужчина всё же обращает внимание на перчатку, смотрит устало. Издав непонятный хмык, усики прячутся в перчатку, а Сеченов морщиться, сжимает виски. Аккуратно отсоединив прибор, идёт к столу, утыкается взглядом в светлую макушку. Присев на краешек стола, он интересуется: – Ну, как? Не отрываясь от записи, девушка спокойно уточняет: – О чём вы, Дмитрий Сергеевич? – Я о Захарове. Что ты думаешь? Вздёрнув бровь, она поднимает глаза: – А зачем вам знать, что я думаю? Не диалог, а какой-то сюр. Но она правда не понимал, зачем ему было нужно мнение секретарши, даже не лаборанта какого с Предприятия. С самим товарищем Захаровым она имела честь познакомиться ещё когда… тот был в нормальном состоянии. Впечатление, скажем честно, он оставил после себя тяжёлое. Это был последний год его жизни, и как она узнала позже, уже давно учёный ставил своей целью максимально дистанцироваться от всего человеческого. С грустью Сеченов рассказал, что, мол, у его друга получилось. Торжество разума над несовершенством плоти! Хорошо же звучит? Но глаза у человека перед ней были грустные и потерянные. Она отчасти понимала: вроде и твой друг, человек, с которым ты начинал свой путь умер - вот, всё, нет его - а вроде и есть он, живой, разговаривает прямо сейчас с тобой и печалиться совсем не нужно. Она старалась не вдаваться в анализ происходящего. От одной только мысли об этом… назовём воскрешении - трепетали внутренности. Да и вообще то, что её посвятили в эту историю, было уже само по себе странно. Либо она удачно попала в минуту откровения, либо же главному не хотелось выдумывать объяснения своим диалогам с умершим товарищем.. – Стороннее мнение часто показывает совершенно другой ракурс на проблему, - глядя в панорамные окна, как бы размышляя отзывается товарищ Сеченов. – Мы очень зависимы от нашего тела, - посверлив главного взглядом, всё же начинает она. – Согласитесь, все химические процессы внутри нас позволяют нам по-настоящему ощущать мир вокруг, чувствовать его. Тут секретарша немного замялась: – Честно, я не знаю, какая нужна мотивация, чтобы продолжать жить без всего этого. Что стало с разумом без тела? Какие теперь ценности, приоритеты у Харитона Радионовича? Как он видит мир, людей вокруг? Мужчина в удивлении смотрел на свою подчинённую, а та, не удержавшись, добавила: – Я думаю, что это уже не совсем тот товарищ Захаров, который был вашим другом. Человека ведь делает человеком союз разума и чувств, какими бы иногда глупыми и нерациональными они ни были. А в голове у неё так и крутилось недосказанным «отпустите его». После минутного молчания, она неуютно передёргивает плечами. И зачем только так разоткровенничалась? – Неважно. Извините, если позволила себе лишнего. … Вот уж что называется «в тихом омуте черти водятся». Чужие мысли настолько стали неожиданными, что по простому выбили из колеи. – Не извиняйся, просто я поразился твоим размышлениям, - говорит мужчина, задумавшись. Но всё же не ускользает от него, как на похвале, впрочем, как и всегда, Машенька незаметно дёрнулась, отвела взгляд. Стеснялась. Взгляд упал чуть вниз, на заднюю часть чужой шеи. Синяк? Чуть прищурившись, он замечает следы зубов, а рядом, чуть пониже, ещё один засос. А это были именно они, два незаметных фиолетовых пятнышка, которые самому увидеть было невозможно, а иначе, он более чем уверен, его всегда идеальная Машенька обязательно их спрятала бы. На лицо падает тень, а девушку хмуриться. Да, ко многим талантам его секретарши можно было причислить ещё и прекрасную эмоциональную чувствительность. Как он мог забыть? Мужчина неопределённо хмыкнул. Подмечает про себя обкусанные губы, вспоминает, как незаметно та поморщилась, садясь на его кресло. Наверняка на её талии остались даже следы чужих пальцев, и если бы не простое белое платьице, он увидел бы их, ярким клеймом выделяющиеся на светлой коже. И внутри что-то ворочалось только сильнее, скалилось ревностно. Ревностно? Почему он ревновал? «Потому что это была *его* девочка», - услужливо подсказало внутри. Машенька сегодня вообще выглядела чрезвычайно юнно: без макияжа, наверное, чтобы не тревожить глаза, лишь гигиеничка на губах, вместо высокой причёски - собранные в лёгкую косу длинные локоны, платьице это ещё невозможное… А Машенька просто сидела, смотрела на него огромные голубыми глазами снизу, хмурилась, и пауза между ними была такой наэлектризованной, что секунда – и взорвётся. Товарищ академик выдыхает, отворачивается, сложив руки на груди, морщится, пытается отогнать картинки ладоней на худенькой талии, задранное платьице, растрёпанную косу… Харитон бы посмеялся, начал бы рассказывать про низменность человеческих потребностей, а он бы может даже и согласился. … После того разговора главный запрятался в лабораториях, в следствии - и она на Предприятии. – Принеси кофе, пожалуйста, - рассеянно говорит академик, а она, не сдерживаясь, вздыхает. Шестая кружка, по её мнению, была лишней. Да, с того разговора прошла неделя, а её слова, что удивительно, побудили шефа конкретно так разобрать Харитона Родионовича, буквально: перчатка была заброшенная где-то в углу, а полимерное… нечто ежесекундно находилось под наблюдение в капсуле. Наблюдением и изучением. Сходив в ближайшую комнату отдыха и отыскав в закромах тумбочки ромашковый чай, она возвращается в лабораторию. Ставит на стол перед компьютером горячую чашку, садится, смотрит на чужие синяки под глазами, подперев голову кулачком. – Это что? - в недоумении смотря на кружку в руках через несколько минут спрашивает мужчина. – Чай. Ромашковый. Вас так инсульт на рабочем месте хватит, - ставит перед фактом секретарша, укладываясь головой на стол и закрывшись руками. В рабочей обстановке, разумеется, она бы даже не подумала позволить себе такой вольности, но тёмная лаборатория таковой как-то не воспринималась, а отсутствие сна из-за почти полного делегирования обязанностей товарища начальника на неё, кажется, только усугубило ситуацию. На голову неожиданно мягко опустилась тёплая рука, прошлась по светлым прядям, приложилась ко лбу, проверяя. Стало неловко. Неловко из-за того, что ей было… хорошо. От того, что к чужой ладони хотелось прижаться сильнее, остаться на подольше так, ничего не делая и не думая. А её просто продолжали поглаживать по голове, будто это что-то самой собой разумеющееся. Она не знает, сколько продлилась эта идиллия - сознание плавало где-то в полудрёме - но тут громко щёлкает дверь. – Товарищ Сеченов, - в тишине комнаты прозвучало оглушительно, а знакомый голос ввёл в некое замешательство. Подняв взгляд на вошедшего, она в удивлении узнала Штока. Почему в удивлении? Потому что сказано приветствие было на чистейшем русском. Немец, увидев её, неприязненно морщится. Кажется, часа три назад они погрызлись у дверей столовой. Она требовала от фрица еженедельный отчёт по комплексу Павлова, ибо не сделанная статистика раздражающе висела уже второй день, а тот, сволочь такая, назвал некомпетентной, и сказал напрячь этим вопросом тупую бухгалтерию, которая затопила данные всего квартала, с чем он и был счастлив разбираться сейчас. Ну, она и напрягла: отчёт был готов уже через час, правда, горло охрипло кошмарно. От двусмысленности она даже усмехнулась. – Дмитрий Сергеевич, здравствуйте. У меня есть информация по вашему запросу, - фыркнув на неё, важно заявляет, и лицо такое самодовольное ещё сделал. – Какому конкретно? - флегматично отзывается шеф, даже не посмотрев. Тут товарищ Штокхаузен замялся, косо глянул на сидящую девушку. Заметив заминку, Сеченов смотрит уже на него: – Говори, разрешаю. – Это касаемо предателя на Предприятии. У меня есть доказательство предстоящей диверсии товарища Петрова. Без предисловий мужчина достаёт щебетарь из кармана и включает запись. … Руки неспешно гладили черную шерсть, и отчего-то было так стыдно перед самым родным её сердцу существом. Хотя, казалось бы, всего три дня не появлялась; соседка, добрейшей души бабулечка, исправно кормила этого бармаглота, но всё равно… Черныш преданно заглядывал в глаза, ластился к своей хозяйке, в свойственной ему манере начал пускать слюни от удовольствия, совсем разморившись. Она бы и забрала его в комплекс, но сразу же вспоминалась вся дикая фауна, обитающая там. Тот же Плющ проклятый. Сидя на полу прихожей, она гладила кота и думала о случившемся. От Штока было… мерзко. Предать друга, да и ещё и награду требовать за это? Отвратительно, но, конечно, нельзя отрицать какое полезное дело он сделал для всего Советского Союза, предотвратив утечку данных американцам. Сейчас, наверное, из товарища Петрова выбивали подробности в подвалах НКВД. Вряд ли того уберут с должности - до запуска Коллектива оставалось не так много времени, менять главного инженера было занятием просто нерациональным. Вреда серьёзного тоже не должны были причинить - Дмитрий Сергеевич был человеком сердобольным, иной раз даже слово «убить» сказать не мог, так что точно заступиться за ценного сотрудника. Начальнику вообще претило насилие как- таковое. Он был словно отец, которому совершенно не хотелось наказывать своё оплошавшее чадо, но, к сожалению, было нужно. Ещё смотрел так, будто говоря «извини, но ты же сам понимаешь, что это твоя вина, и я ничего не могу с этим поделать». Да, определённо у него были проблема с пониманием личных границ других людей и своей роли в них. Она не раз убеждалась в этом на собственном опыте. Было четыре утра, город спал и только лёгкая предрассветная дымка колыхала занавески приоткрытой лоджии. Нужно было идти. Запуск Коллектива должен состоятся уже через несколько месяцев, активно проводились агитационные мероприятия, завершались последние штрихи в законопроектах, в следствии чего они постоянно грызлись с политбюро. Словом - после импровизированного отпуска Дмитрия Сергеевича ждало адское расписание. Ну, а её пекло отпусков не терпело. Сегодня нужно было в Москву и разговор ожидался не из приятных - её начальник, кажется, настроил против себя почти всех чинуш, а ей, конечно, надо было отдуваться и улыбаться. Да, мило улыбаться. Толкнув подъездную дверь, она от неожиданности даже споткнулась: подтянув коленки к груди, две безликие балерины сидели на бетонных ступеньках. От сюрреалистичности картины захотелось зайти обратно, но заметив её, Левая приподняла руку, на которой тут же появилась голограмма: – Машенька, - начал хриплый голос Сеченова, сонный, который почему-то пробрал до мурашек. – Извини, что так всё взвалил на тебя. Знаю, наши министры не слишком долюбливают меня, так что сбереги нервы - возьми с собой моих девочек. Взяв небольшую паузы, мужчина добавил: – Тем более вы давно не проводили время вместе. Блять. Стыдливо коснувшись лица, она всё же спустилась вниз, к двум прекрасным близняшкам. А те уже стояли во всей свой немаленький рост, открывали ей дверцу машины. – Вот это сервис, - не удержалась она, улыбаясь. С таким сопровождением было даже интересно появиться перед высокопоставленными чинами. Единственное чего она боялась, как бы не восприняли её триумфальный выход за очередную провокацию силой. Проблем и так хватало. Впрочем, когда она раскрасневшаяся, обласканная со всех сторон и приятно уставшая выходила из машины, на всё как-то стало совершенно наплевать. На чужие язвительные реплики она лишь довольно улыбалась, и наградой ей были боязливые взгляды, направленные за спину, где тенью возвышались прекрасные Левая и Правая. … Протягивая планшетку с документом на подпись, она смотрела в сторону одностороннего зеркала. Товарищ Петров её конечно не видел, общался с приставленным психотерапевтом, а сам Сеченов стоял рядом и улыбался. – Кажется, за эту неделю я услышал «а судьи кто» порядка тысячи раз, - сказал, будто поясняя, размашисто ставя росчерк на бумаге. Причину его настроения это правда ей лично не объясняло, хотя может тот просто воспринимал Виктора как-то… Ладно. Казалось, что Дмитрий Сергеевич воспринимал того как ребёнка, маленького и капризничающего, а от того спроса с него был не большого. На самом деле в этом проблема и была. – Что думаешь, - неожиданное сотрясло воздух, а она недоуменно посмотрела в сторону академика, который всё ещё заполнял документы. Ну что за желание копаться в чужих мыслях? – Ничего не думаю, - наконец говорит она. Зачем оно ему, спрашивается? Под укоризненным и чуть насмешливым взглядом она понимает, что озвучить свои размышления всё же придётся. Ну, хорошо. – Вы, Дмитрий Сергеевич, облечены большой ответственностью, - собираясь с мыслями и отвернувшись начинает девушка. – И, как я думаю, не видите необходимости объяснять все детали людям вокруг вас, поскольку так банально быстрее и проще. Но это чревато. Никто не может… догадаться о ваших планах, от того и возникают такие энтузиасты. Она о многом конечно умолчала. Например о том, что всё это может вылиться в нарциссизм, комплекс Бога, тревожность и тотальное чувство одиночества. Она не сказала об этом, не видела смысла. Что её мнение, правда? Академик хмуриться, и на секунду становится боязно, но она честно старается держать лицо. Если уж спросили, пусть принимают ответ. Мужчина отворачивается, смотрит на стекло задумчиво. – Хочешь сказать, что мне нужно было быть откровенее? - наконец спрашивает, а она незаметно выдыхает. – Да, - отзывается, но сразу же хмуриться, смотря на огрызающегося и истерично смеющегося Петрова. – Но, как понимаете, сейчас к вашим словам вряд ли прислушаются. Но тот лишь задумчиво хмыкает. … Расписание и правда стало адским, но она почти что силой выталкивала своего начальника из лабораторий. Что-то в его исследованиях своего друга… Хотя, нет, он сказал ей больше не называть это существо Харитоном Захаровичем. Ей иной раз становилось жутко даже размышлять на тему того *что* на самом деле товарищ Сеченов создал из полимера заместо учёного. Была ночь. Она сидела в пустой столовой, стучала чашкой с чаем о фарфоровое блюдце. Перед тем как уехать домой, досыпать до завтрашней командировки, она хотела проверить кое-какие бумаги. И, возможно, Дмитрия Сергеевича. Хмурясь, она не хотела признаваться даже себе, что переживала. Да, это было безосновательно, всё же, тот был человеком ответственным, в том числе по отношению к своему здоровью, но… Он выглядел слишком ушедшим в себя. Взгляд чуть поплыл, всё ещё направленный в бумаги, но шаги выдернули из задумчивости, заставили вздрогнуть. Напротив неё за стол сел кто-то из сотрудников. Стоп. Застыв, она в ступоре смотрела на Петрова, который непроницаемо смотрел на неё в ответ. Первой мыслью было, что оружия у неё никакого нет. Разве что вилка несчастная. Второй: как тот вообще здесь оказался? Если сбежал, почему не пытается выбраться наружу? Молчание было гнетущим. Может, тот её за лаборантку принял? – Ну, привет, собачка Сеченова, - раздаётся злое и саркастичное, а она понимает - нет, ничерта не принял. – И вам вечер добрый, товарищ Петров, - старается сказать спокойно, пряча трясущиеся кончики пальцев. Как там было? Не показывать страх? Ха. Она бы скорее сказала «не провоцировать». – Думаешь, что я здесь забыл, раз уж смог выбраться из вашей клетки? Да, если честно об этом она и думала. Но в ответе её тут явно не нуждались, продолжив монолог. – Очевидно, выбраться из комплекса я не смогу, да и если смогу – куда я пойду? Нигде не спрячешься от всевидящего ока уважаемого товарища академика! - губы искривились в презрительной усмешке. – Но я всё равно могу подпортить ему досуг, - и посмотрел точно ей в глаза, отчего девушке стало всё вполне очевидно. Вот такая месть значит? – И насколько это будет правильно в твоих глазах? - взяло её какое-то зло. Она достаточно наслушалась разговоров в допросной, чтобы составить примерный портрет Петрова. – Ты же, как утверждал, попал сюда из-за своих высоких моральных принципов, глубокого чувства справедливости, - на этих словах, парень морщиться, будто его задели за живое. – А сейчас ты говоришь, что, ослеплённый местью, готов причинить вред без суда и следствия. Просто потому что так решил – Как мы заговорили, трясясь за свою шкуру, - выплюнул он. – Смерти миллионов будут на твоих руках за пособничество этому ублюдку! Бровь сама дёрнулась в удивлении. – Это каких же? - вполне искренне спросила она, и тут Виктор вскочил, яростно стал вышагивать по плитке столовой. – Каких? Каких!? Например всех полимеризированных - несчастных, которые утратят всякую волю. Или тех, кого убьют роботы, вошедшие в боевой режим! Атомное сердце! Какое благородное название для проекта, который развяжет Третью Мировую войну! Облокотившись на спинку стула и скрестив руки на груди, девушка наблюдала за метаниями человека перед ней. Страх куда-то ушёл, осталось лишь неприятное чувство несправедливости. Хотелось доказать, оправдать. Это было нерационально, да и вообще, может ей двигала лишь слепая вера, но… – Ты прав - Сеченов не святой, - в затянувшейся паузе начала она. Парень громко усмехнулся, как бы говоря, насколько мягкую характеристику она дала. – Но его проблема скорее в том, что он мыслит глобальными категориями, не размениваясь на частности. А иногда стоило бы уделить внимание мелочам, - тут она устало выдохнула, снова посмотрела в глаза презрительно уставившемуся в ответ Петрову. – Но то, в чём ты его обвиняешь, не имеет никакого смысла. Атомное сердце – это заказ высшего руководства, просто политика. Насчёт подавления воли полимеризированных – даже не знаю, с чего ты это взял. Снова упав за стол перед ней, он экспрессивно воскликнул: – Академия Последствий - это одно огромное доказательство! Скептиз на её лице, заставил речь стихнуть. – Я предполагаю, такие выводы ты сделал, когда увидел добровольцев, точнее, как они слушаются отданных через Мысль команд. Но они находясь в мире своего подсознания. Лимбо. С чего ты взял, что кого-то можно будет ввести туда насильно? – Впервые вообще определение Лимбо описал товарищ Захаров, - начала она, самой себе напомнив какого-то захудалого лектора, но тут уж не обессудьте. – Он же и догадался, как через это состояние можно контролировать людей. Тот год был очень тяжелым, вспышки агрессии начальника, его холодность, потерянность после стылых лабораторных кабинетов. Сначала была разрушенная надежда на восстановление добровольцев. Потом потеря не только друга, но и ценных агентов. Она не знала сколько и кого, знала лишь про товарища Нечаева — виделись, и не раз – но Сеченов настоятельно просил не рассказывать майору никаких подробностей. Понятно почему – нельзя было травмировать чужую и без того шаткую психику. Вела она к тому, что события эти были достаточно личными, их не хотелось выставлять на обозрение. – Подопытных хотели вывести из Лимбо насильно, отдав приказ. Не получилось, - кратко пересказала девушка, не вдаваясь в подробности. – Смысл в том, что попадание в мир Лимбо никто ещё не научился контролировать. Повисло молчание. Петров хмурился, секретарша спокойно смотрела на него. Наконец парень выдыхает, усмехается, откидываясь на спинку стула. – Какое красиво продуманное враньё, - закатывает глаза, посмеивается негромко. Ну, она ничего особого и не ожидала. – Тебе нужны доказательства, факты. Понимаю, - говорит девушка. – Но, боюсь, я не могу предоставить их, это просто не мой уровень. Товарищу Сеченову ты справедливо не доверяешь. Так что либо ты остаёшься при своём мнении, либо сам ищешь нужное. В плечо вцепились железной хваткой. – Ты не будешь мне ставить условия. Я сам решу, как поступать. Слишком уж много ты знаешь для простого «секретаря». В коридоре послышался шум, и Петров зло фыркнул, отпустил и уселся за лавку напротив. Когда вбежали охранники, спокойно позволил себя скрутить, а она поймала взгляд обеспокоенных глаз начальника. … Главный вёл её к комнате отдыха. Спина напряжена, руками держит почти до боли. Усадил на диванчик, бросил отрывистое и хмурое «скоро буду» и ушёл. Глаза залипли на ярких картинках мультика. Ни одной мысли в голове, ни одной эмоции, будто высушили всю досуха. Вернулся мужчина, кажется, через минуту, не больше. Аккуратно вложил кружку с чаем в руки, присел рядом. – Как ты? - наконец говорит, а она только сейчас замечает как дрожат её руки, какие те липки и холодные. Но она просто не могла… отпустить напряжение. С усталым вздохом, мужчина кладёт девичью головку на своё плечо, успокаивающе гладит плечи. Даже сейчас его Машенька держала всё в себе. Ну что за глупенькая девочка? – Всё хорошо. Всё закончилось. Ты в безопасности, - мягко успокаивает, а девушка зло поджимает губы, хмурится. Ну, зачем? Зачем говорить такое? Глаза сами собой заслезились, и она спряталась, приткнулась сильнее к крепкому плечу, спрятанному за как всегда идеально отглаженной рубашкой. – Ты умница. Ты очень хорошо справилась. Всё закончилась, моя маленькая. И всё также нежно гладил её спину, а она не могла сдерживать редкие всхлипы, хоть и всеми силами старалась успокоиться, перестать плакать. Потому что было стыдно. Потому что не хотелось показаться слабой. А иногда очень хотелось. … 5 лет назад Дмитрию Сергеевичу требовался перерыв. Его запалые и пустые глаза отпугивали всех вокруг, движения были заторможены, как и, впрочем, голова. Да и после того как он сорвался на ней из-за остывшего кофе, ходил, как в воду опущенный. Так что она вручила ему документы и сказала, что они требуют тщательнейшей проверки, а сама она пока встретиться со всеми с кем нужно и подежурит в лаборатории, да и Шток прекрасно справиться со своими обязанностями на Предприятии. Поворчав и поупиравшись, Сеченов всё же ушёл, похоже, испытывая вину за недавнюю вспышку гнева. И теперь она сидела здесь, уставшая, но всё же успевшая по всем делам. Где «здесь»? В палате номер три, где находился товарища Нечаев, приходящий в себя после терапии. Дмитрий Сергеевич каждый вечер находился с ним, разговаривал, следил за самочувствием и показателями приборов, не позволял никому другому слишком долго задерживаться у койки подопечного. Наверное, снова чувствовал себя виноватым. Рыжий свет настольной лампы освещал лабораторный журнал по одному из нескольких последних экспериментов комплекса Павлова. Чтиво было занимательное, особенно смешные комментарии ведущего его лаборанта, но что-то ей подсказывало, что у того это было скорее нервное, потому что сам эксперимент… Нет, она больше не могла такое читать, даже если и хотелось не отставать ни от чего и быть в курсе всего происходящего – это того не стоило. Отложив папку, она кинула взгляд на Нечаева и тут конечно сыграла темнота комнаты, жуткий рассказ и тому подобное, но, в общем, она позорно вскрикнула, когда наткнулась на совершенно не сонный взгляд больного на кровати. – Кошмар! Зачем же так пугать? - говорит она, растирая занывший висок. – Вы кто? - суровое доносится до неё в ответ, а на койке слышится какая-то возня. Тут она порядком струхнула, вспомнив о некой нестабильности товарища Нечаева, но всё же постаралась смело встретить взгляд уже принявшего сидячее положение парня. – Здравствуйте, товарищ Нечаев. Меня зовут Мария Скворцова, я секретарь товарища Сеченова. Девушка протягивает руку, а больной всё также настороженно пожимает её в ответ. – Как вы себя чувствуете? – Да всё как всегда… - но, немного подумав, добавляет: – Башка ноет Потянувшись к сумке, она достала красный в цветочек термос, налила чай, вручила кружку немного опешившему Сергею, достала из тумбочки заранее приготовленную микстуру, отмерила десять капель в кружку, которую держал парень, и, под занавес, выложила пачку печенья. – Спасибо, - заторможенно отозвался пациент, выпил лекарство, в два укуса схомячил печенье. – Вообще-то мне нельзя его, - говорит уже повеселевший Нечаев, а девушка отчаянно вздыхает и закидывает лицо к потолку. – Дмитрий Сергеевич меня убьёт или, что хуже, уволит… Парень громко смеётся, чуть не давится чаем. – Вот это приоритеты! Не волнуйтесь, шеф мне сам запрещёнку таскает. Помолчав немного, он замечает: – Его нет сегодня? Отпуск взял наконец? Давно пора, смотреть было больно… - неловко замолчав, парень говорит уже виновато. – Вы не подумайте, что я как-то грубо отзываюсь о Дмитрии Сергеевиче, просто последние недели он выглядел совсем уж устало. – Вы правы, да и это на работе сказывалось. Я попросила его проверить документацию сегодня, поэтому искренне надеюсь, что главный уснул за этим скучным делом, - оба усмехаются, а Скворцова подливает себе и собеседнику чая. – Вообщем, я напросилась сегодня подежурить у вас. Извините за неожиданный визит. Вы уже спали, когда я пришла. – Не извиняйтесь, это я извиниться должен, что напугал – Нет- нет, всё хорошо Оба отпили чая, повисла пауза, но Нечаев неожиданно замечает: – Кстати, давно шеф ко мне никого из посторонних не подпускал. Особенно на дежурство… Должно быть, он сильно доверяет вам. Девушка смущённо отвернулась, и чтобы сменить тему, сказала: – У меня тут отчёт по эксперименту «БР-23». И чтобы вы понимали «БР» расшифровывается как «бешеная редька». Хотите почитаю? – С удовольствием! - весело отвечает пациент, хватаясь за возможность перевести тему, чтобы не смущать свою новую знакомую. … Коридор заливал свет летнего солнышка, лучи выхватывали пылинки, кружили те по воздуху, и сквозняк из приоткрытого окна мягко холодил открытую шею. Одиноко за столом сидела секретарша, перекладывала документы, но шаги заставляют ту оторваться от увлекательно занятия. – Добрый день, товарищ Скворцова, - и мужчина улыбается, оглядывает чужую фигуру, и получает в ответ ту же улыбку. — И вам, товарищ Нечаев. Как съездили? Улыбка его чуть дёргается. Такой милой девушке не расскажешь ведь про чужие кишки наружу, проломленные черепа. Таким вообще не хотелось делиться ни с кем, окунать во всю эту чернуху. Это только его задание, разбираться со всем таким. Долг по простому. – Миссия прошла без проблем, даже успел на пляж заскочить перед отъездом, - усмехается, и облокачивается бедром о стол. На пляж он попал конечно условно. Полз несколько километров по нему, потом вонял тиной страшно. Девушка же рядом выдыхает, подпирает щёку кулаком. – А у тебя самой как дела? - уже неформально, устало спрашивает Нечаев, отмечая по привычке чужие и круги под глазами, и потускневшее лицо. – Всё хорошо, - сразу же, не задумываясь в ответ, но спустя секунду всё же добавляет:— Неприятный случай на Предприятии. Парень приподнимает бровь. На Предприятии эти несчастные случаи происходили чуть ли не каждые три часа, оттого и странно было думать, что Скворцову это так сильно тревожило. Настораживало даже. Взглядом он попросил продолжать, но девушка снова замялась, выпрямилась, скрестила руки на груди. Внутри у него заворочалось неприятное предчувствие. – Один заключённый, назовём его так, сбежал, и решил поговорить со мной, как с приближённым к Сеченову человеком. Честно от страха у него будто ухнуло что-то вниз. — Он… ничего не?.. — Нет- нет, - тут же поспешила успокоить Мария. Выдохнула, прикрыла глаза на секунду, собралась, и снова взглянула в чужое лицо. – Я в порядке, правда. – Как его зовут, - спрашивает Нечаев, а у самого жевалки ходят от злости. Усмехнувшись, девушка как-то печально отвечает: – Гос тайна, ты же знаешь. Не волнуйся, Дмитрий Сергеевич уже всё решил. Да и… Хмурый мужчина снова глядит на собеседницу, призывая продолжать, но она снова выдыхает, и говорит: – Нет, забудь. Нечаев так красноречиво закатывает глаза, что она невольно смеётся. – Нет, это правда не так интересно, просто мои заморочки. – Мне интересно, если ты из-за этого такая смурная. Да и времени у нас до прихода шефа достаточно. Оба замолчали, Мария отвернулась к окну, высматривая что-то, пыталась собраться с мыслями. Сергей смотрел туда же, вглядывался в редкие облака, рассматривал тяжелые шторы. – Это связано с Дмитрием Сергеевичем, - наконец выдаёт она, опуская голову вниз. – В последнее время не знаю, что происходит в наших с ним взаимоотношениях. Нечаев удивлённым не выглядит. Ему всё стало очевидно ещё года как два назад. Тогда шеф заболел, но, конечно, из упрямства не ушёл на больничный, с заплывшим взглядом пытался работать. Самое смешное было, что каждый раз, когда он садился за отчёты, Скворцова выхватывала те из под его носа, когда пытался проверить ход исследований в лабораториях - девушка ненавязчиво отправляла его восвояси. По итогу Дмитрий Сергеевич уснул на диванчике в комнате отдыха, а Мария сидела рядом, заполняя бумажки. Он тогда чуть не нарушил эту идиллию, вломившись в комнату, но был остановлен негромким «шиш» и понятливо ушёл за кружкой чая и аптечкой с жаропонижающими. А когда вернулся, увидел, как шеф задумчиво глядит на Скворцову, которая с головой ушла в документы. Заметив же его, главный сразу прекратил притворяться спящим. Посмеивался, когда они вдвоём пытались напоить его таблетками, отнекивался от чая, но всё же покорно выпил всё до капли. – Не знаю, всё стало как-то непонятно. Вышло из-под контроля, понимаешь? Он понимал. Чувство ускользающего контроля его самого чертовски пугало. На заданиях это вообще грозило смертью. Поэтому сейчас он смотрит сочувственно, и спрашивает простое: – Что не так? Девушка хмурится сначала, а потом устало опускает голову, смотрит на руки. – Мне кажется, я надумываю. У нас рабочие отношения, о чём я говорю вообще? - заканчивает уже совсем тихо, а Нечаев, не скрывая улыбки, замечает саркастично: – Конечно, сугубо рабочие. Поэтому Сеченов берёт тебя на все выездные, держит постоянно рядом, охрану из близняшек назначил… – Всё, хватит. Мысль я твою поняла, - от неловкости резко обрывает она, а потом тяжело вздыхает. – Знаю, странно просить совета, но всё же я его у тебя прошу. – Не знаю. Дмитрий Сергеевич сложный человек. И он совершенно не лукавил для красивого слова. Черт знает, что было у того на уме. Слишком высокие мысли были у того, слишком отстранен, скрытен даже. – Когда снова случится что-то, что заставить тебя потом «надумывать», спроси его напрямую, что это значит. Не факт конечно, что шеф ответит. Сама знаешь, если он отвечать не хочет, то и не будет. – О, а вот и мои двое самых исполнительных людей, - раздалось неожиданное. Девушка даже чуть вздрогнула, а Нечаев подобрался. – Извините, не хотел вас пугать. Сеченов виновато улыбнулся, уже привычно положил ладонь на аккуратное плечико в блузке. Нечаев смотрит взглядом «а я же говорил», а Мария застывает, всем видом пытаясь показать, что всё так и должно быть и ничего экстраординарного не происходит. – Добрый день, Дмитрий Сергеевич. Заговорились просто, - отзывается девушка. – Здравствуйте шеф. Рассказывал, как командировка прошла. Разрешите предоставить отчёт? – Конечно, П-3, - отвечает академик, а большой палец нежно поглаживает чужое плечо. Будто ничего необычного, ничего нового. А бедная Скворцова всё же краснеет, отворачивает голову набок. … Когда он увидел её тогда, всю бледную, собранную, сидящую напротив Петрова, он, кажется, моментально постарел лет на десять. От адреналина дрожали руки, а Петрова хотелось избить до кровавого месива. И для него желание это было так необычно, что он на секунду растерялся, но собрался быстро. – В камеру его, - спокойно сказал он. – И имена ответственных за его надзор мне на стол. Кто-то что-то сказал, люди вокруг суетились, а он видел только потерянную Машу, которая медленно поднималась из-за стола. Кажется, она даже хотела сказать что-то, взять ситуацию в свои руки, но он не позволил, взял за руку и повёл к комнатам отдыха. И когда она плакала на его плече, в нём будто что-то перещёлкнуло. Хотелось защитить, спрятать от всего мира. В какой-то момент это стало просто уже не здорово. Он сам это прекрасно понимал. Когда он смотрел на неё, девушка была такой маленькой в его глазах. Дошло до смешного – он стал носить ей еду. Вот он отрывается от бумаг, смотрит на неё такую бледную и худенькую, и ноги сами поднимаются накормить. Он постоянно держал Скворцову рядом, ходил с ней по Предприятию. Никого подпускать к ней не хотелось. В тот день он понял, насколько просто будет причинить ей вред, просто если кто-нибудь из его недоброжелатель этого захочет. Он просто представил, что будет, если её не станет. Она ведь будто всегда была рядом. Стала чем-то привычным, совершенно незаменимым. Если так подумать, то ведь ближе неё у него никого и не было. Во всех смыслах. В общем-то, он понимал, что своим навязчивым поведением Скворцову невероятно раздражал. Но как она злилась… Девушка вообще редко позволяла себе выйти из себя, но когда это случалось, он просто не мог оторвать взгляда. … Да, после случившегося на Предприятия всё как-то… поменялась. И она честно не знала, куда себя деть и что делать. Рабочие отношения будто вышли за какую-то грань, и что было за ней - непонятно. В тот день, когда у неё стали появляется первые подозрения, Дмитрий долго сверлил её взглядом, и когда она уже не выдержав посмотрела в ответ, выдохнул, отвернулся, а потом всё такой же хмурый вышел за дверь. Недоумение очень ярко читалось на лице секретарши, но к работе она вернулась быстро. Тем неожиданнее стала корзинка клубники, которая опустилась прямо перед её лицом. – Поешь, пожалуйста, - раздалось от мужчины, и пока она силилась сказать что-то, он уже отошёл к своему столу. – Спасибо, - наконец тихое разрезало тишину, а Сеченов безмолвно кивнул. Вообще, Дмитрий Сергеевич и до этого делал ей подарки. Для неё это было очень неловко. Потому что подарки были не просто дорогими, а чем-то на уровне баснословной роскоши. Ей привозили дорогущий коньяк, заграничное шампанское, шёлк, китайскую шпильку, заколки, гребни, различные статуэтки… В какой-то момент главный даже захотел подарить ей колье, но спустя неделю споров она, не живая ни мёртвая, всё же смогла отказаться. Да, подарки были и до этого, но сейчас это стало чем-то иным. Более.. личным, наверное? Случай был. Они тогда с Дмитрием Сергеевичем были в Вавилове, товарищ Рагузин делал доклад по последним модификациям, а Сеченов крутил в руках веточку ландыша, теперь термоустойчивого к сменам сезонов. – Вы же отправили ход исследования товарищу Вавилову? - для проформы спрашивает Скворцова, задумчиво вчитываясь в состав прокормки таково вот «цветочка». – Да, конечно, ещё на прошлой… За ухо аккуратно что-то положили. Сеченов стоял слишком близко. Задумчиво рассмотрев её, улыбнулся чему-то, и как ни в чём не бывало продолжил разговор с товарищем главным инженером, который старался на неё теперь вообще не смотреть. Дотронувшись до виска, она с удивлением почувствовала маленькие соцветия, а потом и лёгкий запах ландыша. Этот подарок чересчур сильно трогал её сердце, она даже забеспокоилась, но на этом странности не кончались. Товарищ академик стал запрещать ей ездить в командировки, что невероятно злило её, постоянно ходил с ней по Предприятию, что мешало работать не только ей, но и, собственно, ему самому. Она даже поесть не могла, чтобы Сеченов не пришёл и не отогнал от неё всех на радиус минимум метра в столовой. Простите за выражение, но казалось, что у неё едет кукушка со всего этого. – Что происходит, Дмитрий Сергеевич? - сдерживая злость, спрашивает она. Сеченов же слабо улыбается, глядит ей в глаза. – Я тебя не понимаю, Машенька. – Вы меня прекрасно понимаете! У нас горят сроки. Мне нужно в Ленинград! Без этого документа Коллектив вообще не запуститься! Её ладонь с силой ударяется о поверхность стола, а сама она со сдвинутыми бровями и тяжело дышащая смотрит сверху вниз, на своего начальника. Сам же начальник завороженно смотрит в ответ. – Никогда не видел тебя такой злой, - наконец замечает он, а девушка будто опомнилась, выпрямилась. Кошмар, что она творит вообще? – Извините. Но вы знаете, что я права. Если я лишилась вашего доверия, можете послать товарища Штокхаузена, но подпись членов политбюро нам жизненно необходима, - уже совсем без сил говорит Скворцова, печально смотря в пол. Секунду спустя её за руку тянут к стулу, за которым ещё секунду назад сидел сам товарищ академик. Лицо взяли в плен тёплых ладоней, заставили смотреть глаза в глаза. – Извини меня, я совсем не это хотел сказать своими действиями. Я беспокоюсь за тебя. Ничего не могу с собой поделать. Знаю, что глупо. Очертив большими пальцами её впадинки под глазами, он сказал ещё раз: – Извини, пожалуйста. Я виноват, заставил тебя нервничать и злиться. Неожиданно для себя самой её глаза заслезились, а нос издал совсем уж несолидный всхлип. Выражение чужого лица стало вмиг испуганным, что она видела дай бог второй раз за всю жизнь, но слёзы уже шли непрерывным потоком. Сильные руки подхватили её, и каким-то совершенно непонятным образом она оказалась сидящей на коленях своего начальника, уткнувшейся в его плечо, пока он сам гладил её спину и нашёптывал глупости вроде: «всё хорошо», «не держи в себе», «ты умничка». И как бы она ни старалась сдерживаться, чужое плечо стало совсем мокрым, за что ей было невероятно стыдно. Ещё ей было стыдно за то, что она не могла перестать прижиматься к этому самому плечу, к идеально выглаженной рубашке, пахнущей именно так, как всегда пах Дмитрий Сергеевич, уже по-родному, но как и всегда будоражуще. Видимо, что-то почувствовав, мужчина сильнее проводит по её спине, второй рукой касается талии, от чего она вздрагивает и всё-таки отрывается, чтобы посмотреть в глаза напротив. Когда они встречаются лицом к лицом, она чувствует, как внизу дёргается Сеченов. – И что вам так понравилось? - хрипло и провокационно спрашивает она, чуть прищуриваясь и хмурясь. – Если скажете, что мой заплаканный вид, то это вполне можно расценить как сексуальное отклонение. Дмитрий Сергеевич обезоруживающе улыбается, мол, грешен, а потом, чуть касаясь, тянется к блузке. – Можно? - спрашивает спокойно, готовый принять любой ответ, и она доверчиво кивает. – Только обещайте, что это никак не скажется на рабочих отношения, - серьёзно говорит Скворцова, смотря в глаза. – Конечно, - со всей покорностью отзывается мужчина, видя, как чужие пальчики начинают расстегивать его рубашку в ответ. Впрочем, она успела не многое, потому что пришлось ухватиться за плечи, чтобы справиться с ощущениями мужских ладоней на голой коже. Ей всегда тяжело давалось именно это первое прикосновение, но никто ведь из них и не торопился. Ладони спокойно ждали, грели кожу, пока она не привыкла. Одна из рук тянется к голове, а потом и к заколке в волосах. Одно движение, и светлые локоны рассыпаются по плечам, а пальцы мягко трут уставшие корни на затылке. – Простишь меня? Просто очень нравятся твои волосы, - говорит Сеченов, заправляя ей упавшую на лицо прядь. – Ты похожа на ангела, - искренне замечает он, а девушка смущённо поджимает губы. Его рука снова ложится к другой на талию, ведёт вверх, к плечам, стягивает блузку. Чуть дёргая лопатками, Мария помогает снять такую мешающую сейчас одежду, небрежно кидает её на стол, а Дмитрий Сергеевич уже разбирается с застёжками лифа, стягивает бретельки. Аккуратная грудь была представлена на обозрение. Неловко ведя плечами, девушка всё же вздрогнула, когда лёгкий поцелуй был оставлен на декольте, где одна маленькая родинка притягивала взгляд с молочной кожи. Она уже хотела продолжить раздевать мужчину напротив, но руки в последний момент остановились. Заметив это, академик, до этого приятно держащий её грудь, самым кончиком ногтя дразня левый ореол, останавливается, смотрит вопрошающе. – Это нормально, если я попрошу тебя остаться в одежде? - наконец спрашивает она, стыдясь, закусывая губу. – Нормально, - усмехается. – Тоже сексуальные отклонения? – Может быть, - выдыхает она, когда её грудь особенно приятно сжали. Она и не знала, что та могла быть такой чувствительной, а когда к левому ореолу опустился язык, громких выдох сам поневоле вырвался из груди. – Мы ещё поговорим об этом, - и вторая его рука с силой провела вниз по животу. Тут мужчина на секунду остановился. Секунда, и вот она уже была приподнята в воздухе. Они поменялись местами. Теперь она сидела на стуле, а сам академик расположился на коленях внизу. И пока она с удивлением смотрела на него, Сеченов сказал: – Побалуешь меня сегодня? Она всё ещё ничего не понимала, а её ступню в лодочке уже поставили на колено и аккуратно начал расстёгивать ремешок. Потом были капронки, юбка. Руки гладили её бёдра, внутренняя сторона была особенно чувствительной, пальцы ног поджимались, иногда опирались на чужие колени. – Как ты? - прозвучало неожиданное, и она выплыла из транса, посмотрела вниз. На обычно всегда идеальные, но сейчас растрёпанные волосы, на такой же как у неё взгляд с поволокой, на покрасневшей лицо с лёгкой испариной. На сильные руки, которые держали её бёдра. На широкие плечи, закатанные рукава рубашки. – Прекрасно. А ты? – И я, - лаконичное с улыбкой в ответ. А потом Дмитрий прижимается к ней через ткань, к самому чувствительному место, дышит жарко, а она от неожиданности издаёт непонятный писк, тут же прикрывая рот ладонью. Впрочем, ту сразу же тянут вниз, не давая возможности поставить хоть какую-то преграду для звуков, доносящихся с губ. Тактика кстати была верной, не останься на ней ничего, вряд ли бы она так свободно расставляла ноги, прижималась бы к умелому рту. Ткань белья стала мокрой от движений языка, облепляла почти как вторая кожа. На несколько минут она потерялась в ощущениях, и пришла в себя, когда краешек зубов коснулся клитора, отчего её аж подбросило. Приподнявшись, она быстро стянула с себя надоевшую тряпку. Аккуратные наманикюренные пальчики вплелись в русые волосы, направили к естеству, ноги крепко сжали, подтолкнули в спину. Первые движения языка уже по голой коже вырвали из её горло стон, рука ещё крепче схватили чужие корни, ноги не могли оставаться на месте, постоянно перемещаясь, то усиливая, то ослабевая хватку, пытались прижать к себе сильнее. Продержаться долго она не смогла, кончила с жалобным полустоном полувсхлипом, пыталась отдышаться. Опомнилась, и всё же позволила академику отстраниться. Посмотрела вопрошающе. – Не беспокойся об этом, - устало отзывается мужчина, а она самыми кончиками пальцев касается ширинки брюк. Член стоял как каменный. Больно, наверное. – А я думала, у вас не стоит. Возраст всё-таки, - усмехается Скворцова, за что получает притворного осуждения взгляд, но уже в следующую секунду чужая голова опускается к её бедру, а до ушей доносится тихий вздох. Ещё раз проведя ступнёй по эрекции, она продолжила ритмичные движения, и уже хотела слезть для лучшего простора действий, как Дмитрий вздрогнул, на секунду сжал её сильнее, и сразу же отпустил. Удивлённо взглянув на него, ещё тяжело дышащего, девушка потянулась за салфетками, которые отдала под благодарный кивок. Им ведь домой ещё как-то добираться. В тишине Дмитрий застёгивал на девушке блузку. – Устала? - спрашивает, а она только кивает. Будто выжали всю. – Могу подвести тебя до дома? Я бы предложил к себе, но знаю, что тебя ждёт там кот. Она даже не пытается казаться возмущённой вмешательством в личную жизнь, лишь кивает и встаёт на гудящие после оргазма ноги. Тем неожиданнее стал лёгкий поцелуй в губы, который моментально вывел из задумчивости, и она прижалась, поймала уже почти отстранившегося мужчину. …