Не из (доброй) сказки

      «Девочка со скрипкой» — в реальности звалась Марией Нефедовой и не была совсем уж темной лошадкой, по крайней мере в её умении извлекать из скрипки красивые звуки сомневаться не приходилось. В умении красиво стоять на сцене, радуя глаз чисто за счет природных данных тоже — Машка или же Мышь, объективно радовала глаз, даже с густо размалеванными черным глазами и губами.       Первые, тестовые «домашние концерты» в ставшим чересчур тесным Питере прошли мимо внимания Женьки — ну постояла она для галочки где-то в подобии кулис, пару раз недовольно поцокав на бескультурность публики, бухтящей нечто недовольное на изменение состава группы — совершенно ничего интересного. Мария не особо впечатляла, а может дело было в Женьке, её куда больше Балу цепанул. В особо острый момент он несколько урезонил публику, чем-то в духе «харе бухтеть», заступился за нового товарища. — Хм, уважаемо, — Женька отсалютовала Балу початой банкой газировки, продолжая восседать прямо на одной из колонок.       Придуманная, примерно по тому же принципу что и сменная одежда газировка, особо не радовала. К своему дичайшему разочарованию из памяти выполз только вкус самой противной химозной клубничной газировки, почему-то теплой и наполовину выдохшейся. Как ни представляй что-то другое, содержимое банки не менялось, как и ощущения насыщения не приходило, скорее совершенно иррационально хотелось пить.       Примерно к середине концерта Женька, устав давиться клубничной дрянью, запустила банку в зал, наблюдая как неудачная фантазия рассыпается блеклыми искорками.       Восседающий на колонке с другой стороны сцены Шут прямо из горла бутылки закидывался чем-то явно алкогольным. Горшок всё выступление косился на них крайне подозрительно, но всё закончилось вполне мирно. Шут пропал из виду с последним аккордом финальной песни, а Женю чуть ли не за шкирку с колонки стащил Миша.       А Маша… Маша играла хорошо — не больше и не меньше. По сцене не прыгала, как-то случалось с парнями в моменты особого угара, Яха вон вообще гитарой начинал размахивать так, что несчастной Машке неслабо прилетело пару раз, напрочь выбрасывая с наметившейся тропки к органичному существованию на сцене. — Может поколдовать над Мышью вашей, чутка? — предложила Женя, в душе не ведая, а она вообще так может, но проверить стоило, — А то она полуразмороженной тушкой за себя на сцене стоит! Малова-то для шоу, не? Или зачем вы там именно девчонку брали?       Миша задумчиво посмотрел на благосклонно улыбающуюся Яхе Машу. Судя по всему парень извинялся за совсем не ласковые тычки гитарным грифом. Идея брать девчонку ему изначально не очень зашла и пока жизнь не спешила убеждать Мишу в обратном. — Нет, Жень, без мистики разберемся. Музыка как и ощущение общего настроя, своими быть должны, понимаешь?       Женя кивнула. Ничерта она не поняла, кроме того, что на Машке пробовать «магичить» нельзя.

* * *

      Игриво махнувшая золотыми плавниками магическая рыбка в лице типа неприметной наружности, подвалившего откуда-то со стороны тусовки лиц не обделённых деньгами и некоторыми связями, выкатила пусть и совсем не сказочное, но вполне приличное предложение: «Утром — стулья, днем — деньги; днем — стулья, вечером — деньги!»       Женька похихикала, особо не парясь на счет правильной интерпретации скучного делового разговора. Она баловалась примеряя на поднадоевшие реалии призму из прочитанных наконец-то Двенадцати стульев. Ей-то в самом деле какая печаль до чужих мильонов? Мертвым деньги ни к чему, если только пару монеток для лодочника.       Кстати о нем! У Женьки при себе никаких монеток не было, как и желания переплывать реку в загробный мир. Однако, одно дело иметь монетки и не пользоваться ими, а совсем другое — кусать локти из-за того, что вовремя об этом не позаботилась и теперь они позарез нужны, а хрен вам!       У Миши жетонов точно не было. Женька сама с ним через пол города пешком до репточки топала. Из доступных для займа, который непонятно как отдавать, — ладно потом как-нибудь разберется, — лиц оставался только Князь. ~ Андрей! У тебя есть пара лишних жетонов на метро? — Женька помахала листочком перед лицом у Князя, тот листок из рук вырвал, подозрительно по сторонам оглядываясь.       Окружающим на плавающие в воздухе перед мордой князевской было начхать с высокой колокольни. — Лишних нет, а тебе зачем? — рассеянно похлопав по удручающе пустым карманам подозрительно поинтересовался Андрей. ~ Вдруг осознала, что подвернись я Харону, ну тому который мертвых в загробный мир перевозит. Меня как зайца и безбилетника на берегу оставят. А чего мне на том берегу-остановке делать? — Кхм — Андрей крякнул, удивленно вырисовавшийся текст разглядывая. — Не уверен, что жетоны метро подойдут, но если лишние будут, могу поделиться…       Женька довольно кивнула, старательно выводя довольную рожицу неизвестных, пока ещё, пользователям медленно расползающейся по миру всемирной паутины, стикеров. Так и подмывало добавить корявенькую надпись: «Спасибо, Заюш!» Но Андрей такое точно не оценил бы. Пришлось ограничиться непонятным пушистым зверьком с блестящими от восторга глазками.

* * *

       В плацкарте Женьке раньше бывать не доводилась. Она-то и на поезде всего один раз каталась из Москвы обратно в родной город, недолгая была поездка — всего-то полтора дня. Нижние полки в купейном вагоне. Первое основательное путешествие, за давностью лет, сильно размылось, выцвело. Женька помнит только как сидела в последние часа два до их станции на освободившейся верхней полке и клеила наклейки в яркий альбом-раскраску. Неужели настолько маленькой была, что ещë раскрассками увлекалась, а не пыталась свою историю сочинить? Похоже на то.       Женька первой попадает в вагон, минуя строгую проводницу. Той развеселая компания панков заранее не понравилась и у лесенки приступочки образовалась пробка из жаждущих поскорее занять свои места граждан. Женя с любопытством вышагивала по проходу, заглядываясь на то, чем заняты пассажиры, обосновавшиеся в поезде несколькими станциями ранее:       Кто дремлет свесив ногу с верхней полки, закрыв лицо забавно подрагивающей газетой. Немолодая женщина с ядрено-красными волосами деловито стучит спицами, что она такое вяжет не видно, готовое изделие вяжется сразу в тряпичный пакет, а на полке лежат только мотки пряжи синий и белый. Вот мужчины разложили на столике засаленные карты и рубятся то ли в дурака, то ли ещё во что, играя на щелбаны. Одинокий парень сычом нахохлившимся забился в угол своей верхней полки, взмахивая руками в такт просачивающейся из больших и несуразных наушников музыке — металл, наверное, но Женька не уверена.       Есть и другие персонажи, но за них глаз совершенно не цепляется да и Женька уже добрела до мест, выкупленных группой. Ребята вваливаются веселой шумной толпой. Пристрастившийся записывать всё подряд на камеру Андрей, шуточно пихается с Михой, документируя для будущих архивов эту поездку. Женька на камерах не отображается, только картинка чутка мылится, да не учтенные засветы с резкими затемнениями проявляются, если же Андрей на нечисть камеру наводил.       Пока устраивались, сумки под сиденья и на верхние полки распихивали, стратегические вопросы вроде получения матрасов и добычи постельного белья решали, поезд тронулся со станции. Гулкой дрожью отозвались пришедшие в движение колеса. Женя, совершенно не обременëнная необходимостью обустраиваться — потом приткнется где-нибудь на незанятой боковушке — прилипла к окну.       Есть нечто глубоко успокаивающее в наблюдении за проплывающими бесконечной немой кинолентой просторамии необъятной Родины. Прямо дух зазватывало от не желающего укладываться в сознании настоящего масштаба доступных для изучения территорий. Никаких заграниц не надо — человеческой жизни не хватит чтобы посмотреть хотябы самые крупные города — катайся себе по городам и весям, любуйся на сохранившиеся свидетельства прошлых эпох, впитывай неповторимое величество природы, пока еë всю не распродали по частям «за бугор».       В поезде им предстояло ехать неполные трое суток. В город, откуда начинался гастрольный тур, предстояло добираться на автобусе и дальше их путь на ближайший месяц в принципе будет проходить на колесах полураздолбанного пазика, который ещë дедушку Ленина молодым помнит.       Романтика!

* * *

      Автобус бежит по пятнистой от рыжих фонарных ламп трассе. За окном несутся вереницей голые мокрые деревья с первыми проблесками молодой. Группа дрыхнет — очередной ночной переезд между городами. Белые всполохи фар от проносящихся по встречке фур и редких легковушек, мешали вновь погрузиться в глухую хмарь недавнего сна. Печка, ещë вчера барахлившая, сегодня не грела нихрена. Зябко и муторно как-то.       Вдруг в стекло постучали. Миха встрепенулся, оглядываясь на окутанный сонной тишиной салон. Чуть позади на соседнем ряду Князь и ухом не повел, только двинулся во сне, так и не просыпаясь. Стук повторился. В мутном отражении заляпанного стекла проступала знакомая бесовская рожа.       Шут! — Горшо-ок… — позвал Шут, чуть ли не лбом впечатываясь в стекло.       Получалось так, будто Шут из зазеркального салона выглядывал в окно, на Миху из искаженного отражения глядя. Миха оглянулся на притихшую на переднем сидении Женьку — та на происходящее никак не отреагировала. Тоже дрыхла что-ли? — Ты чё тут? — Я вот подумал… Может вмазаться по-быстрому? Так, чутка… — предлагает Шут, кивая на прислоненную к стенке сумку с вещами.       Знает нелюдь, где искать.       Миха мотает головой. Руки как бы сами собой к сумке тянутся, закинутые как попало шмотки перетряхивая в поисках медведя-панка, которого Женька иначе чем облезлым мазохистом не называла, да как бы случайно провоцировала моменты, когда фискин подарок мог в очередной гостинице забыться. Пришлось распоясавшуюся нечисть немного шугануть, фигурально по рукам шаловливым шлепая: «Женьк, совсем берегов не видишь? Хорош вещи мои перетряхивать! Кому сказано — нельзя?!»       «Детям и наркоманам на слово верить глупо!» — обиженно буркнула бестия и смылась, пока за язык колючий до кучи не прилетело.       Медведь бессмысленно таращился мутными пластиковыми глазищами. Молния потайного кармашка жгла подрагивающие пальцы. В мыслях паскудным эхом осточертевшего осуждения прокручивались те самые мелкие моменты, как недовольно поджатые губы или деланно равнодушные «ничего, всё нормально», когда в клубах или неподалеку от злачных мест попадались старые знакомцы. В моменте фокус внимания смещался на что-то другое и не так цепляло, а сейчас все эти мелкие заусенцы будто содрали все разом. — Тх-хи-хи… И не противно тебе Мишенька, терпеть лицемерную заботу мертвой девчонки? — вырывая из транса осведомился Шут, грязными ботинками в самую душу влезая.       Лицемерной?       Женька, конечно, всё что только в голову взбредет не болтает, но какое же это лицемерие? В нормальном обществе подобное за хорошее воспитание и благоразумие почитают. — Да-а? — Шут обнажает желтые зубы с кровящими деснами в насмешливом оскале, словно мысли подслушал, а может и действительно в голову влез и слушает паскуда.       «Миш, тебе как музыканту виднее…» — улыбается Женька, той самой кукольной улыбкой «пожалуйста не трогай меня», из возникшего у Михи с Князем на счет сочетания имеющихся стихов и мелодий спора устраняясь. Демонстративно так выходит вовне, чтобы ни на одну сторону не притянули. Будто ей кто судить предлагал, а не мнением стороннего человека, условно похожего на их слушателя интересовался.       «А я здесь каким боком? Это твоя жена! Она тебе нравиться должна!» — чеканит, явно заученные, правильные, но совершенно не стыкующиеся со взглядом злющим и помертвевшим лицом, слова бестия.       Женька никогда не говорит прямо, если ей кто-то в окружении Михи не нравится. Всей своей сущностью неугомонной демонстрирует, а спросишь прямо под идиотку косит. Врушка!       Если спросить у Женьки: «Понимаешь, да?», она кивнет или согласно проурчит нечто утвердительное, под настроение быть может кошкой бродячей ласкуче под руки подлезет, чтобы вывернуться до того как мимолетный контакт будет более осязаемый, более реальный. Вот только Миха нутром чует, что Женькино «понимаю» равноценно куда более честному «не-а, ничерта я не понимаю». — Вот-вот! Не понимает она ничегошеньки! — напевает Шут, подпитывая коверкающие неплохие в целом моменты — может же быть у нечисти своя придурь? — мысли, раздражение выкручивая до предела. — А всё туда же лезет, поучает и поучает! Как не придушила «заботой» своей непонятно. Может ну её? Один укол и никаких проблем!       Всего один укол… — Она же ненавидит наркоманов и панки ей, чего уж врать, неприятны! — не унимается Шут.       «Панкам западло родителям помогать? Ну ты и скотина, Горшок!» — Женька не совсем так сказала, но общий посыл правильнее воспринимать именно так.       Блять!       Тихий вжик потайной молнии оглушительным раскатом грома врывается в сознание. Пластиковая обертка прихваченной у барыги после отыгранного в туре концерта обжигает до костей леденеющие пальцы. — Ты не видел, а когда вы в поезде культурно отдыхали Женечка твоя чуть ли не плевалась от брезгливости, вторя дуре-проводнице: «Алкаши несчастные… Опять ужрались в дрова…»       Женя не могла! Не могла же? Она ж… — Могла-могла! — Шут сочувственно хлопает Миху по плечу, полузатянутый жгут на Михе поправляя, — Да и ты сам хорош! Уши развесил, наивными сказочками все мозги забивая!       Женя может часами о сказках болтать, на ходу выдумывая сюжетные повороты, один другого хлеще. Но что она рассказывала о себе? Сущие крохи — случайные рассказики из детства и школьной поры, пара историй из института и все. Под влиянием момента такие воспоминания проходя не стоящим запоминания фоновым шумом.       Дурак…       Зажигалка в холостую кремниевым колесиком щелкает, не желает, зараза пламя из себя выплевывать. — Ты б хоть поинтересовался, к примеру, а как недоделанный ангел-хранитель, такой хороший и правильный, кони двинул. Или… — Шут пощелкал пальцами. — Придумал! Спроси у Женьки что за мутки у неё с Князем, за твоей спиной! — Заткнись! — огрызнулся Миха, выдирая использованный шприц из вены.