Не из (доброй) сказки

      Да пошло оно всë!       Миха уходит с посеревшей в раз кухни в пустующую комнату, мстительно хлопая дверью. В комнате пусто. Обстановка не то что бы убогая, скорее безличная не жилая и неуютная. Из ценного гитара его старая да листы с наработками песен. Взгляд сам собой цепляется за один из листов, выглядывающий изукрашенной «рубашкой» из-под тощей стопки, расползшейся по столику низкому.       В последнее время почти все листы Горшка обзавелись рубашками из хитро переплетающихся меж собой верëвочек, травинок-былинок и совсем уж абстрактных линий — скучающая на долгих репетициях Женька с пачкой бумаги развлекалась, вырисовывая тихо себе закорючки.       Можно было бы приспособить для подобных развлечений почти домашней нечисти тетрадку или альбом какой купить. Не пришлось бы делить рабочие листы на двоих, временами находя на полях лохматые почеркушки по мотивам вырисовывающихся песен. Казалось потеряется нечто незримое, но крайне ценное, если придется выселить с листов следы чужого присутствия.       Если бы Миха верил в сверхъестественную дребедень, про которую вещают всякие фрики, якобы воду через телевизор заряжающие, то имело бы смысл подозревать, что чернильные следы на бумаге несли в себе отпечаток ласкового майского солнца, таящегося в зеленых искрах на краях радужки женькиных глаз, когда она особо увлеченно щебетала о чëм-то своем, дурашливо лезла под руки, стремясь сунуть свой любопытный нос всюду, пока не погнали тряпками и окриком грозным.       Даже когда Женька творила мелкие пакости и глупости, пугая неожиданным тычком в бок, проявлением неожиданным или меняя стержни в обычных ручках на цветные, от чего у Андрюхи вдруг в текстах появлялись слова с частью букв другого цвета, а то и целые строчки, пока он не замечал подмену — от неë веяло чем-то… Чем-то таким по нездешнему светлым, что ли?       Правильные слова не подбирались. Это надо было видеть и проникаться атмосферой загостившейся сказки, немного бестолковой и хаотичной, но такой в которую хотелось занырнуть с головой, получая необходимую передышку от реальности.       Вернувшаяся Анфиса нечаянно разрушила сложившийся уклад жизни, поджидавший за порогом съемной комнаты, в те моменты когда друзья не поддерживали приглашение на культурные посиделки, оканчивающиеся обязательным возмущением соседей: «Панки совсем распустились, того гляди дом сложится от их пьянок-гулянок!» — Миш, не позволяй больше никому нас разлучать, — лихорадочно шептала супруга, до красных полумесяцев от ногтей вцепляясь в плечи, не давая и шагу лишнего ступить.       Так было по началу, пока страх снова оказаться насильно разведенными по разным сторонам жизни делал Фису прилипчивой и почти… ласковой? — Миш, мне было так плохо и страшно без тебя… Зачем ты позволил Андрею нас разлучить?       В первый раз Миха не придал особого значения оговорке про Андрея, про Женьку, сдавшую их отцу под видом неравнодушной соседки, замученной странным и подозрительным поведением в квартире за тонкой стенкой — Фиса не знала. Несерьёзную мысль рассказать супруге всё так же как легко и непринужденно выложил Андрюхе, сдуло от суровой сибирской зимы сквозящей из взглядов косых, что Женька на Анфиску бросала, когда думала — Миха не заметит ничего.       Заметил. Удивился неприятно.       У Женьки лицо в такие моменты мертвело, кожа серела приобретая синюшный оттенок, глаза мутнели как у натурального покойника. Смертельно обиженного на живых покойника, который того и гляди на живых кинется, руками в трупных пятнах в горло вцепится. Мертвячкой Женьке быть совершенно не шло.       А кем ей ещё быть?       Живой…?       Хах… смешно…       Сложившийся образ, нет, не рухнул. Обзавелся новой деталью с которой только предстояло как-то свыкнуться. Вне дома, без присутствия Анфисы, когда Женька замолкала и вообще старалась найти пятый угол, лишь бы в одном пространстве с Горшенёвой не находиться, всё было как раньше.       Тихая Женька — неправильная Женька!       Майское солнце скрыли всепроникающие питерские тучи, зеленые искры поблекли, утонув в трясине стылого болота. Женька переселилась на кухню, кажется окончательно, носа в комнату не казала. Только встревоженно с облюбованной табуретки, втиснутой между столом и старым холодильником в коридор заглядывала.       Здорово нервировала этими молчаливыми выглядываниями. Лучше б по-старому бухтела про вред всех радостей жизни, что не были организованы самим человеческим организмом, чем взглядом, сука, искренне встревоженным сканировала — признаки наркотического опьянения выискивала. Андрюха со своими «может не надо, а» во время тусовок на разных хатах и после концертов бесил меньше. — Да не вмазанный я! — нервно закуривая сообщил Миха, подсознательно готовясь отбиваться от доёбчивых вопросов, но их не последовало.       Женька только улыбнулась, разом мягче делаясь, ликом светлея. — Угу, хорошо…       На веру приняла? Вот так просто?!       Напоминало подставу. Не такую жесткую как сдать историю с хмурым родителям или откачать после очередной клинички, но подставу.

* * *

      Женька, бестия мелкая, свалила. Морду свою синюшную и мертвую волосами пряча.       В воображаемую жестяную коробочку из-под печенья полетел ещё один момент из странностей Женьки, которые Миха подмечал, но не то чтобы горел особым желанием обдумывать или прояснять. Когда Женька реально злилась из смешливой девчонки она становилась, ну… Мертвячкой! Холодом могильным от неё веяло, аж перекреститься рука сама тянулась, Горшок не был верующим и жест этот глупый пресек.       Настроение из вполне сносного, скатилось на самое дно.       Пол-царства за избавление от ощущения дерьмовости бытия!       Медведь, запрятанный в самый дальний угол шкафа, пуст. Ничего в кармашке его потайном кроме смятой бумажки «наркотики — зло!» нет. В комнате, да даже в квартире нет заначек, хотя парочку удобных мест для нычек Миха с самого первого дня заприметил, да так и не заполнил.       Может в шмотках Анфисы завалялось чего? У неё была, да и сейчас наверное, осталась привычка самое нужное в косметичку запихивать. Ммм… Нет. За уведенную дозу Анфиска на него с кулаками кинется, опять лицо в мясо раздерет, что грим накладывать будет целое дело. Ну его!       А может… Если совсем немного. Если развести самую малость, с которой даже не вштырит, так мыслям лишним громкость малость убавит… Будет легче.       Нет — так нельзя. Я Мусе обещал… Женька расстроится… Андрюха собакой брехливой считать будет, если снова сорвусь. Он-то ничего не скажет, но будет думать, пасти строже мамки станет.       Нельзя-нельзя-нельзя…       Но… Может быть… Если никто не узнает? Если аккуратно? Одна маленькая слабость, от которой никому другому хуже не станет… — Блять! — впечатавшийся в стену кулак, едва ли отрезвляет.       За стенкой ругается соседка. Её карканье сливается в неразличимый гул. Пустота выбирается из углов. Тянет загребущие лапы, достать пытается. Вот-вот поглотит…       Хлопает входная дверь и Миха обнаруживает себя застывшим над вывернутой наизнанку косметичкой Анфисы.       Тени обломками красящего пигмента рассыпались по полу пачкая штаны жирными беловатыми блестками. Помада откатилась под стол к рассыпавшимся по полу листам. Столик перевернут. На полу в перемешке из жвачечных вкладышей «love is…», каких-то чеков и заколочек-резиночек, заветного пакетика дури нет.       Немного проседающая дверь с трудом протаскивается по полу. Анфиса как была в уличной куртке вваливается в комнату. Обводит мутноватым лихим взглядом учиненный в помешательстве беспорядок и не злится, как разозлилась бы нормальная жена, застав мужа за надругательством над её косметикой. Вместо этого она сдергивает куда придется свой пуховик, и падает на колени рядом с Михой, руки с отросшими до состояния когтей ногтями к лицу лихорадочно горящему протягивает. — Миша… — вздыхает она с жалостью и таким снисхождением, что волосы на загривке шевелятся как у кота, которому совсем не по нраву бантик нацепленный заигравшейся с куклами хозяйкой.       Он почти видит как вокруг Анфисы распространяются приторно-сладкие химозные клубы дыма. Холодные руки супруги жалят прикосновениями нежеланными. Мерзость!       Анфиса растерянно смотрит на руки, совсем не ласково сброшенные. Мотает головой ничерта не соображающей. Руки вновь тянет к отшатнувшемуся супругу. — Миша! Ты… разлюбил меня?       Да… Нет? Нахуй такие беседы! — Это всё Андрей! — делает поразительный своей абсурдностью вывод Анфиса, к куртке бросается, карманы потрошит. — Он с самого начала меня невзлюбил… Тебе завидовал… Поссорить нас решил, хорош друг!       Чего?! Андрей тут каким боком, ёмоё… — Последние мозги дурью вышибла?! — зверет Миха.

* * *

      Ай! Больно-то как…       Поскуливающая мысль была первым приветом от нехотя возвращающегося к функционированию восприятия мира вокруг.       Женька медленно моргнула, бессмысленно пялясь в дымчато-серое покрывало облаков, укрывшее небо от края до края. Падал снег, укрывая пуховой периной мельчайших кристаллов. Если не дергаться, то ничего особо и не напоминало о полученных повреждениях. Женьку потихоньку заметало.       Миша… Анфиска… Шут…       Полусонными мухами вползающими обратно в бедовую головушку мысли вдруг с места и без всякого разгону сорвались на сверхзвуковую скорость. Память подгрузилась, выбрасывая из положения размазанной кашицы в более вертикальное состояние.       Твою налево!       Надо было бежать, спасать, но… Сил не было — кончились. Женька рухнула обратно в разворошенный холмик, едва слушающимися пальцами снег сжимая.       Еë так по мирозданию не размазывало с температурой под сорок, пока мозги плавились, рискуя натурально свариться, а бабушка не знала, даром что врач, куда ей ещë холод приложить в тягостном ожидании скорой на фоне так не вовремя обнаруженной аллергии на парацетамол. Веселая была ночка. — Гадство… — даже волноваться толком не получалось.       Женька затруднялась определить сколько она лежала, устремив взор в седые небеса. Ощущение времени засбоило окончательно.       Приближающийся хруст снега под подошвами, Женьку волновал мало — можно подумать еë увидит кто. Не Миша же, наверняка мультики без телевизора сейчас ловящий, на морозец выперся. — Женя! Блять… — Сам такой! — на автомате отбила Женька не готовая ни морально, ни физически верить и надеяться, что Миша здесь, а не с Анфиской на пару ширяется.       В собственную радостно отъехавшую кукуху верилось больше.

* * *

      Мороз кусает неосмотрительно оставшиеся без позабытой шапки уши. Тепло вырывается с клубами едва виднеющегося пара, покидая тело. В голове немного проясняется.       Рассеянно похлопывая пустые карманы — гнутый рубль не считается — Миха понимает, что коробок спичек как и початая пачка сигарет осталась где-то в комнате. Деньги с ключами там же.       Ну хрен с ним!       Двор пуст. Уныло возящий лопатой дворник не в счет. Возвращаться обратно категорически не хочется, переться пешим ходом через снегопад к тому же Андрюхе хочется ещё меньше.       Женьку носит непойми где. Поискать её что ли? Она ж вообще в городе не ориентируется бестолковой туристочкой за Горшком шатается. Удивительно как с привычкой залипать на виды особо понравившиеся, молча оставаясь где-то позади, не потерялась ни разу. Хотя… она ж та ещё болтушка, если стало резко тихо вертайся в зад, вылавливай бестолковую нечисть и за шкирку тащи, что б наверняка хернёй всякой не маялась.       Вот куда она свалила?       Идей не было, благо особо напрягаться не пришлось — пропажа обнаружилась в одном из ближайших сугробов. Вскочила бешеным взглядом по сторонам шаря и подстреленным воробьём рухнула тут же обратно. — Женя! — окрик особо не подействовал.       Залитое кровью лицо Женьки пугает не самим фактом, что как в ужастике морду красным обмазали, а тревожно поскребшейся мыслью, какая падла до в целом безобидной нечисти докопалась? В то, что Женька сама бошку разбить удумала верилось слабо, уж больно вид помятый, да и приглядевшись повнимательнее больше на следы в сухую проигранной драки смахивает. — Блять… — Сам такой, — отзывается Женька и тревога прихватившая за самое нежное и сокровенное малость попускает.       Если на внешние раздражители реагирует, то это уже неплохо. Наверное…       Взгляд у Женьки мутный. Хорошо её головой так приложило — глаза в кучку никак собрать не может, рассеянно по лицу Михи мажет, ни на чем толком не фокусируясь. И лыбится как дурочка. — А Шут говорил, что ты сорвешься… — едва ворочая языком сообщила Женька, совершенно не помогая себя из снега вытаскивать.       Верти как хочешь, словно куклой… из ужастика, ёмоё! — Ммм… И ты ему рожу начистить за это решила? — предположение казалось абсурдным, но… мало ли? Не на охотника на нечисть же Женька прямо под окнами дома напоролась, в самом деле! — Не совсем… Так, характерами не сошлись… — криво усмехается Женька, — Сука, мало того что страшный, так ещё и бьёт больно!       Все же в драку полезла. Понятно. Делать-то что с мелкой? Подорожник приложить? Так зима на дворе! И перекись тут явно не поможет… Засада! Ну Женька, ёмоё!       Умыть бы её, что ли…       Женька морщится, поплавившиеся от рук Михи снежинки с ресниц, иголками слипшихся, смаргивает, от новой пригоршни рассыпчатого снега вяло увернуться пытается. Бестия бурчит нечто невнятно-недовольное, когда Миха сильнее зачерпнутую горсть к чужой физиономии подбитой прижимает, за плечо норовящую от своеобразной первой помощи отбиться бестию на месте удерживает. — Ты б хоть нежнее был, что ли… — смахивая стекающие по шее струйки талого снега, почти смирившись со снежным умыванием, говорит Женька.       Холод иглами в руки впивается. Потом суставы будет крутить премерзко. Плевать. — Как уж получается, ёмоё! — с виду отмахивается Миха, с руками постепенно отмерзающими совладать пытаясь, но к сведенью принимает.       Умытой Женька выглядит не столь печально. Лоб конечно, хорошо так расшибла, стоило бровями немного подергать недовольно, вновь кровь в перемешку с сукровицей вниз потекла, вызывая болезненное шипение. Щеку левую лишь краем цепануло. Рваные полосы от когтей на руках и шее мешаются с россыпью наливающихся багровым отпечатков пальцев. — Миш… А ты Анфису любишь?