Не из (доброй) сказки

      Чаще всего в палату заходит лысый санитар. Тот самый, который за кружку и чертовщину руки распускал. То что этот хряк — потеет мужик сильно и лысина со складками на заплывающей салом шее влажно поблескивает всё время, аж смотреть противно — как-то странно в сторону Горшка смотрит Женька заметила не сразу.       Работа мысли на округлом лице с носом-картошкой санитара виднелась столь отчетливо, что это не могло не заинтересовать маявшуюся от скуки Женю.       Миша провалился в почти правдоподобное подобие сна и сердце его билось достаточно ровно, чтобы при каждом стуке не в ритм не подозревать приближающуюся клиничку. Какую по счету уже? Женька не считала, хотя и помнила их все, такое, сука, не забывается!       Мужик крадучись подходит ближе. Заглядывает в лицо пациента — а не нарика сраного — со сложным выражением лица. Во внезапное просветление «хряка» не верится и Женька тенью следует за мужиком в небольшую комнатушку, где отираются санитары. На маленьком столе в самом центре гордо стоит магнитофон перед ним пепельница и кружка с подернувшимся пленкой остывшим чаем.       Санитар подозрительно обернувшись к неплотно притворённой двери, грузно рухнул на жалобно простонавший стул. Из замызганного халата кассету вытащил со знакомой картинкой-вкладышем. Женька аж вперёд подалась, заглядывая мужику через плечо.       Так и есть: Акустический альбом. На Женьку гордо вздернув подбородок косилась девушка, а упыриный граф немного бестолково светил одним клыком.       Кассета погрузилась в плеер. Санитар закурил, подпирая тяжелую круглую голову мясистой рукой с короткими крупными пальцами. Женька ещё немного послушала запилы скрипки и не став дожидаться появления так и просящихся на язык пару самых заедающих в голове строк из припева, просочилась в приоткрытую дверь.       Видать Князь заходил, а может ещё кто из группы наведался, условия товарищу человеческие организовывать.       Стало ощутимо спокойнее. Пусть Женька и не любила историю с «занести кому надо, договориться», но сейчас воротить нос от подобных проплаченных заботливыми друзьями послаблений режима — грех.       Лучше б друзья эти за Михой по-внимательнее приглядывали, но хоть так… С этим уже можно работать и жить дальше.

* * *

— Жень, — Женька отвыкла от того, что её кто-то по имени может звать и не сразу сообразила, что такое только Горшку в голову и взбредет сделать.       Непривычно слышать вместо «сгинь бестия» и других более матерных и грубых вариаций хрестоматийного посылания нахер от невменяемого Михи слышать почти дружелюбное обращение. Сюрреалистично даже. — Что за херь? — со знакомыми по репетициям группы раздраженными интонациями вопрошает более-мене оклемавшийся уже Миша.       Женя назад отклоняется, перевернутую этикетку заправленной в держатель на стойке бутылки разглядывает. С ходу так и не разберешь зубодробительное название, да и бумажную этикетку малость размазало, печать в типографии потекла что-ли? — Ммм… Тебе такое уже капали, — углядев таки смутно знакомые буквы, отозвалась Женька, продолжая нехитрое дело по стравливанию воздуха из трубки многоразовой системы.       Миха дергает ногой. Нормального человека от бы фиг так куда сдвинул, а Женьку ощутимо так потряхивает. Почти скинул с кровати, гад, неблагодарный! Падать не больно, но по-старой памяти неприятно и Женька рявкает, цепляясь за стойку капельницы для равновесия: — Да что опять не так?! — Всё, не так, ёмоё! — начал заводиться Горшок, по привычному распаляясь с одной искорки в пожарище. — Чё ты прицепилась-то ко мне?! Мать Тереза, недоделанная…       Женя вздыхает, взглядом облупившуюся под потолком побелку сверлит. Молчит. Выученная в детстве наука подсказывает молчать пока оппонент не перебесится и Женька душит рвущиеся из нутра самоубийственные порывы попытаться как-то оправдаться, защитить себя. Раньше она за такое вот молчание на папу обижалась, даже злилась, что он её не защищает, а сейчас вон пользуется примером.       Где-то на фоне проникшийся хорошей музыкой и сложным внутренним миром творческого человека санитар завернул своего коллегу. — Перебесится и сам заткнется, — доносится как сквозь вату голос санитара. — Ага… — тихонько соглашается Женька, кусая губы.       Перебесится и тогда можно будет попытаться объясниться.

* * *

      Обиделась. Мысль неуютно ворочается в черепушке. Время тянется резиной и ничего не остаётся как медленно вариться во всяком разном. Иногда из-за стенки доносятся глухие запилы скрипки мерещится, будто кто-то на повторе бесконечно гоняет их акустический.       Иногда Миха хрипло подпевал особо прилипчивым мотивам. Чаще просто пустым взглядом потолок сверлил, ожидая… Да он сам не знал чего ожидать. Конца срока, как больничного так и жизненного? Появления Шута, рассуждающего о том, что надо как-нибудь особо хитровыебано сдохнуть, что б весь мир слезами и соплями давился?       Так нет Шута! Изредка в запилах скрипки мерещатся отзвуки бубенцов шутовского колпака, но сам он не появляется. Миха не уверен приглючилось ему или почти взаправду мелкая… Женька, то есть, Шуту в морду заехала и тот больше не высовывался особо.       Тишина давила. Было пусто и гадко. От себя. От жизни. От того, что его кинули все, даже никакие назойливые глюки не заглядывали с визитом.       Наигралась в спасительницу и свалила! — Как есть бестия! — Ну, уж явно не из доброй сказки к тебе вылезла, — пугая и как-то по странному так освещая пространство своим неслышным появлением, колюче откликнулась Женька, хлопая по железной спинке полами кожанки, в которой она безбожно тонула.       Как у бати или брата старшего увела, ëмоë! Так… Стоп! Миха шарит по изгибам мешком висящей кожанки. Его это куртка! — Я еë из гардеробной стырила, — доверительно сообщает Женька и смеëтся так противненько, бестия мелкая! — Посмотрим что будет, когда санитары пропажу тут обнаружат?       Куртка небрежно отбрасывается на соседнюю пустующую койку, та даже не скрипнула. Горшок мрачно смотрит на довольную своей проделкой обидчивую бестию. Та ржет заливисто и так счастливо, что аж зубы ломит.       Весело ей. То скулит: не бейте, не надо! То сама подставляет. — Да расслабься ты, — Женька трет щеки и лыбится, — Я ж не совсем того! — она неопределённо машет рукой и привычно уже сползает со спинки вниз, в ногах устраивается, подтягивая по-подростковому острые коленки к груди.       Смотрит пристально так. Уже не злится? Не обижается. — Ты спрашивал, чего я именно к тебе прицепилась? Сама не знаю. — юное лицо и такие не по возрасту серьёзные глаза, Женька вздохнула, руками колени обхватила. — Так сложились обстоятельства, а потом… Куда мне ещё податься? К кому?! Меня только ты без махинаций с энергией видишь и…       Она замолчала, совсем сжимаясь в комок. Лицо побледневшее за завесой из растрепанных завитков волос пряча. — Миш, мне страшно… Я так хотела жить, что даже умереть нормально не смогла. Шатаюсь где-то между и никто не видит, не слышит, хоть глотку криками сорви! Будто меня и не было никогда…