Точка опоры

      Девятого января я ждал с нетерпением и не сомневался: Гермиона тоже ждёт. Когда я появился, она уже зашла в палату и хлопотала возле лежащего в коме Уизли, нетерпеливо поглядывая то на часы, то на неподвижного оборотня. Сивый спал.       Приближался полуденный час, когда мы обычно встречались. Она пришла на встречу в толстом шерстяном свитере и брючках, в Лондоне царствовала суровая зима, мимо больничного окна пролетали крупные хлопья снега. Но и в этой одежде Гермиона была прекрасна. Её раскрасневшиеся с мороза щёки, свитерок, обтягивающий девичьи формы, копна рассыпавшихся волной свежевымытых волос навевали на меня радость, вызывая предвкушение встречи.              Я не сомневался, что, когда позаимствую у оборотня нос, смогу ощутить нежный аромат её юного душистого тела, вымытого для меня цветочным мылом. Жаль только, что вместе с этим придётся почувствовать невыносимую вонь гниющего заживо Сивого. Но что уж поделать, придётся терпеть.              Вход был открыт, и я ещё раз попутно убедился: день рождения — это не простой день, а время входа в мир живых. У всех так или только у меня я не знал.              Я видел, что Сивый спит и гадал, смогу ли, войдя, разбудить его или мне так и придётся сегодня блуждать в лабиринтах его кошмаров до самого выхода. Но реальность подкинула сюрприз. Оказалось, меня поджидали.              Оборотень, к моему удивлению, оказался не только бодрствующим, но хорошо подготовленным и сосредоточенным. Он только притворялся спящим. Не успел я войти и принять управление, как он начал что-то шептать. Сначала я не воспринял это всерьёз: какая-то старая молитва. Потом появилось странное ощущение, которое всё возрастало: я будто оказывался не там, где нужно, промахивался мимо нужной точки реальности, крутился на месте. Реальность уплывала, искривлялась, ускользала от меня. Слова, произносимые Сивым, создавали помехи!       Разве можно словами воздействовать на реальность, заставляя её изменяться?.. Я не знал ответа на этот вопрос. но в этот момент понял: очень может быть, просто мы не знаем, что нужно говорить. А может, менялась не реальность, а я сам, и они изменяли только меня. Проверить я свои догадки не мог. Имея точку опоры, можно перевернуть землю, но проблема в том, что опереться мне в тот миг было совершенно не на что.       Слова действовали, вопреки скепсису самого старого оборотня!.. Начиная читать, он не очень-то верил в их силу, но окончание изгоняющего заклинания произнёс очень даже убеждённо. И я, не успев толком даже зацепиться в его теле, вылетел прочь, проклиная старого бродягу, не желающего моих визитов.       Мерлин! Вот, что значит, расслабиться и недооценить силу противника!              Этим, однако, не ограничилось. Избавившись от меня, оборотень сделал вид, что просыпается, и тихо застонал. Грейнджер бросилась к кровати.              — Это я, Гермиона! — тихо сказал он и, приоткрыв глаза, поводил ими из стороны в сторону, останавливая взгляд на потолке:              — Ничего не вижу! Кажется, Сивый не подпускает меня к глазам! Ты здесь, малышка?              «Малышка»?       Грейнджер вгляделась в расфокусированные глаза оборотня, но не заметила обмана и легко проглотила наживку. Она взяла его руку и погладила:              — Я здесь, любимый! Ты чувствуешь, как я прикасаюсь?              — Чувствую, — ответил оборотень и улыбнулся, — сними с меня фиксирующие чары. Хочу тебя обнять.              Она послушалась, и я, холодея, внезапно понял, что он задумал.       Сивый размял кисти затёкших рук, пошарил вокруг, поискал её ладонь. А когда она охотно вложила её ему в руку, принялся поглаживать:              — Ты такая нежная, — шептал он, — совсем как тогда… Тогда, помнишь?              — Когда? В палатке?.. В лесу?              — Да-да, в лесу!.. Самое лучшее моё воспоминание о тебе!       Потом приподнял голову и слегка вытянул подбородок вперёд, прикрывая глаза:              — Поцелуй меня, где твои губки? — попросил он, и я ощутил накатывающую волну бессильного гнева.       Боль бывает разная. Каждый, кто хоть раз ушибал палец на ноге, точно знает, как правильно нужно страдать. И думает, что если не девятый, то уж седьмой круг ада он точно уже прошёл. Умирая, можно ощутить высокий градус страдания, смерть с нашими телами не шутит. Но боль душевная по любой градации — самая сильная, может, оттого её и заглушают телесной. Если, конечно, у вас есть тело.              Моя душа взорвалась болью, сам я заметался по комнате из угла в угол. Разгонялся и с силой ударял оборотня в висок, стараясь проскользнуть внутрь, но отлетал в сторону, отброшенный силой охранного заклятья.              Ничего не подозревающая Гермиона наклонилась и коснулась его губ. И тут Сивый сделал то, что так долго планировал.              Его руки были зафиксированы наручниками, а те, в свою очередь — прикованы тонкими короткими цепями к металлической скобе в стене. Встать и уйти или даже дотянуться до соседа по палате Сивый никак не мог. Однако длины цепи хватило, чтобы рывком обернуть вокруг шеи ничего не подозревавшей Гермионы и яростно сдавить.              Она сильно дёрнулась, но не смогла вырваться, лишь издала тихий хрип, оказавшись в ловушке.              — Ну что! — зашипел оборотень, вскакивая и перехватывая её правую руку. — Попалась?              Удерживая голову Гермионы у своей груди, он подмял её руку под своё колено.              — Не дёргайся, сука, задушу! — рыкнул он, и Гермиона, ещё побарахтавшись, затихла.              Я раз за разом пытался ударить чёртового оборотня, но у меня не получалось. Он тем временем пошарил за пазухой у Гермионы, доставая палочку и отбрасывая далеко в сторону. Попутно жёстко, по-хозяйски, облапал её грудь. Гермиона бессильно пыхтела, её лицо побагровело от удушья. А я яростно метался над их головами, пытаясь хоть за что-то зацепиться.              — Значит так, грязнокровка, — наклонившись к её уху, зашептал оборотень, — игры кончились! Сейчас ты сделаешь мне приятно, вы оба должны мне за пользование телом, а потом, по результату, посмотрю, порвать тебе горло сразу или просто укусить и обратить. Так что, старайся!.. И не рыпайся!              Он немного ослабил цепь, положил ладонь ей на затылок и, несильно надавив, заставил склониться к своему паху. Гермиона, поняв, чего он хочет, взвыла и попыталась отпрянуть. Он сильнее сдавил ей шею цепью, наклоняя.              — Не упрямься, дура, всё равно ведь собиралась! Твой дружок не придёт, я позаботился!              Тут мой взгляд упал на неподвижное тело Уизли, и я замер, осенённый внезапной идеей. Ещё не думая о том, смогу ли, даже если визит получится, управлять этим бесчувственным телом, и, тем более, привести его из коматозного состояния в вертикальное положение, ринулся вниз.              Этот шанс я не имел права упустить!              — Пока склоняюсь ко второму, не разочаровывай меня, — продолжал Сивый, поднимая полу больничной пижамы и стягивая штаны, — молодые сучки нужны в нашей стае, тем более, учёные, с палочкой. Да не вертись ты, блядь лохматая!              В тело Уизли я ворвался легко, будто с размаху. В нём было куда просторнее, чем в теле Сивого, наверное, потому, что я находился там один. С управлением оказалось чуть сложнее. Тело не слушалось, глаза не открывались, дыханию что-то мешало. Пока я догадался, что нужно поднять руки и вытянуть из бронхов жёсткий тубус, чтобы восстановить самостоятельное дыхание, прошло некоторое время. Я очень боялся не успеть.              Хвала Мерлину, что медицина магов такая продвинутая, пациент пролежал в коме год — и никаких тебе пролежней, мышечных атрофий. И на реабилитацию дыхательных мышц не нужно тратить столько времени, как в мире маглов. Там бы я ничего не смог. Однако, это не значит, что мне не было больно! Болело всё, начиная от раны в повреждённой глотке, до мышц груди и шеи. Боль навалилась на меня лавиной, шокируя, дезориентируя. Слабое ватное тело качалось, поднимаясь, голова ходила кругом. Потом уж, спустя время, я выяснил, что даже в магическом мире на подобные действия уходит довольно много времени. Так что, можно сказать, я в тот момент совершил почти невозможное!              Глянув, наконец, на Грейнджер и Сивого, я увидел, что они яростно сцепились в схватке. Видимо, наклоняя её, оборотень слишком ослабил захват, она смогла резко подняться и с размаху ударить его в нос своим затылком. Сейчас они застыли друг против друга, вцепившись руками друг другу в горло. Оборотень, несмотря на смертельную болезнь, был сильнее и побеждал.              Я, почти не чувствуя ватных конечностей, рывками поднял остро пульсирующее болью тело Уизли, встал, опираясь на спинку больничного стула. А потом этот же стул, подняв, с силой опустил на макушку Сивого. Он яростно взвыл, выпустил Гермиону, и рванулся со страшно оскаленной пастью на меня. Но его остановила короткая цепь. Как собака на короткой привязи, он дёрнулся, и по инерции, отлетел назад, запутываясь в спущенных штанах. Гермиона вырвалась, отскочила от него. На её шее вспухали багровые с кровоподтёками следы от цепи. Подхватывая валяющуюся на полу палочку, она, наконец, свалила оборотня оглушающим заклятьем.              Сивый бессильно рухнул на койку, а я сам, харкая кровавыми хлопьями, мешком повалился на пол, теряя сознание.              Очнувшись, я обнаружил себя лежащим на кровати, всё там же, в теле рыжего. Надо же, не вылетел! Некому было выбрасывать меня наружу.              Надо мной хлопотал врач. Какой-то очень знакомый доктор, если я сосредоточусь, может даже припомню его фамилию. Боль в горле уменьшилась, стала почти терпимой, и я догадался, что это — его стараниями.              — Ну что, очнулись, мистер Уизли? — заботливо и успокоительно, как буйному сумасшедшему, проговорил он. — Ну, вы нас и напугали! Вырвали трубку, поранились… Теперь пойдёте на поправку. Но вставать пока нельзя. И трубочку в носу не трогайте! Поняли?.. Кивните мне.              Я кивнул и скосил глаза на сидящую рядом с кроватью Грейнджер. На её шее уже не было следов удушения. Сама их убрала? Она вглядывалась мне в лицо и, поймав взгляд, облегчённо улыбнулась.              — Привет, любимый, — шепнула она, когда врач отошёл, — а я уж подумала, что обозналась, когда ты встал. А теперь вижу, что это и вправду ты, а не Рон.              — Его здесь нет, — с трудом прохрипел я, — он ушёл, уже давно.              Грейнджер нахмурилась, обдумывая услышанное.              — Рон умер? Это точно?.. Он не вернётся сюда?              Я уверенно кивнул и поморщился: голова гудела как колокол. В её глазах загорелся какой-то странный упрямый ведьмовской огонёк, будто она снова на уроке решала сложную задачу.              — Ты там один, Северус? И тебе там нормально, в этом теле?              Я поднял руку и показал жестом: более-менее. Больно.              — Тогда вот что, — она решительно наклонилась, освободила мою грудь от одежды и быстро начертила на ней простую формулу запирающего заклятья. Вязь, сформировавшись в узор, упала на кожу и прожгла в ней глубокие следы, создавая татуировку, — я попрошу тебя немного задержаться здесь, со мной, Северус, если ты не против. Я узнала один способ!..              Скривившись от нового приступа острой боли, я нашёл в себе силы удивиться. Все мы, с малых лет знаем это заклятье. Но никто не пользуется им для таких целей! Ну и дела! Или это стресс так обострил интеллект Гермионы, или она знает об этих видах магии побольше моего! Она просто взяла и привязала меня к телу!              — Потерпи немного, родной, — шепнула она, — сейчас обезболю.              За её спиной я разглядел неподвижно лежащего на койке Сивого.              — Никто не знает, что произошло, — продолжала она, перехватив мой взгляд, — память Сивого я подчистила Обливиэйтом, так что, даже если захочет погавкать, то наш с тобой секрет не выдаст.       — А запирающее надолго меня удержит в этом теле? — не понял я.              — Не знаю, — она честно развела руками, — вот и проверим, вероятно, убрав его, сможешь уйти. Постой, а ты что, не хочешь остаться со мной?              Она напряглась и нахмурилась, ожидая ответа.              — Почему бы нет?.. Давай попробуем, моя маленькая всезнайка, — успокоил я её, дотянувшись и погладив по руке. — Может, это наш с тобой шанс.              — Тогда, добро пожаловать обратно в мир живых, — облегчённо улыбнулась она и добавила, — с днём рожденья, Северус!              — Зови меня Рональдом, бэйби! — прохрипел я.       И она рассмеялась, наклоняясь и целуя меня в губы.              

Эпилог

Сколько в мире людей, внезапно изменившихся после травмы, падения или потери сознания? Сколькие меняются в одночасье? Куда больше, чем вы могли бы себе представить. И окружающие каждый раз ломают голову, что случилось с их знакомым, что на него так повлияло. А я теперь точно знаю. И эти люди тоже меня узнают. Глаза вернувшихся в чужое тело мертвецов, визитёров, ни с чем не спутаешь! Мы замечаем друг друга, но никогда не разговариваем о случившемся.              Мы живём с Гермионой уже три года, нам хорошо вместе, и мы ни о чём не жалеем. Как при жизни я не мог представить себя семейным человеком, так теперь не представляю, что рядом нет её. Родная, несгибаемая всезнайка и упрямица, сильная, неутомимая в постели, ласковая, желанная. Она меня дождалась.              В прошлом году мы поженились. Молли и Артур настояли на пышной свадьбе, и я им уступил, хотя это вынудило меня зарабатывать деньги день и ночь. От их помощи я, разумеется, отказался.       Вообще, с родителями рыжего Рона, которые достались мне в наследство вместе с телом и именем, всё не так просто. Отец и братья долго удивлялись произошедшим во мне переменам, но, в целом, приняли их как данность и даже нашли позитивными. Да и как не удивляться: Рональд Уизли сделался строгим, менее разболтанным, учится, получает дипломы и варит зелья для лавки своего брата Джорджа. Может, со временем, мы с Гермионой откроем и свою лавку. Из Аврората я ушёл, поскольку не столь самонадеян, как покойный Уизли. А его тело придётся научить ещё очень многому, ибо он, в отличие от Грейнджер, школьные годы провёл почти впустую.              Даже внешне я всё больше становлюсь похожим на себя прежнего. Оказывается, иногда достаточно расправить плечи и по-другому посмотреть на мир, и становишься выше ростом и значительнее, и люди воспринимают тебя с гораздо большим уважением. Гермиона говорит, что у меня даже глаза и волосы потемнели, и нос стал тоньше. Что ж, видно тело само адаптируется к тому, кто в нём живёт.              А вот мать и сестра Уизли до сих пор поглядывают на меня косо и недоверчиво, особенно Молли. Материнское сердце не обманешь! Я, впрочем, не собираюсь перед ней оправдываться. Благо, мы сразу поселились отдельно от Уизли, в квартире Гермионы, и контакты с рыжей семьёй сведены для нас к минимуму. Перемены характера я списал на ликантропию, теперь у меня на все подобные случаи есть вполне разумное объяснение. То, что я давно, ещё в Хогвартсе, научился обуздывать эту болезнь, помогая Лунатику с помощью зелья, им знать не обязательно. С регулярным приёмом зелья я ни разу за все годы не обращался. Просто каждый месяц соблюдаю меры предосторожности, три дня отсиживаюсь в одиночестве. Если честно, не самая высокая плата за возможность пользоваться молодым, практически здоровым телом.       Из минусов ещё можно назвать то, что я по-прежнему не могу удаляться от Гермионы на значительные расстояния. Десяток километров — и всё, мне становится дурно. Связь между нами не пускает. Хотя как сказать "минус", зато я всегда чувствую её настроение, желания, это сродни легилименции. В браке очень полезное умение.       Гермиона хочет родить детей, и мы с ней этот вопрос оговорили. Даже если бы не ликантропия, передающаяся потомству в ста процентах случаев, я не желал бы рожать детей от тела рыжего Уизли. Для неё это тоже неприемлемый вариант, он сродни измене.              Но я нашёл выход, и собираюсь в ближайшее время её порадовать. При жизни, будучи ещё Северусом Снейпом, я законсервировал в колбы и отправил на хранение в Гринготтс все жидкости своего тела, они, бывает, пригождаются для варки особых зелий. Я запасливый. Кровь, лимфа, сперма, слюна и некоторые другие ткани организма. Всё это и сейчас хранится в ячейке у гоблинов. Вряд ли с тех пор у Снейпа объявились наследники и востребовали эту коллекцию, вместе с деньгами. Если придумать, как добраться до ячейки, то мы, при правильном подходе, вполне сможем зачать с ней и родить моих детей.              Проблемы могут снова возникнуть с вездесущей Молли Уизли, сующей нос не в свои дела, но они уже вполне решаемы. Если рассказать об этой возможности моей маленькой всезнайке, будьте уверены, она придумает, как всё объяснить. Никогда не встречал в жизни человека упорнее её! Я бы, скорее всего, наплёл с три короба про донорское зачатие, чтобы не рожать заражённых ликантропией детей.              Есть, правда, вещи, тревожащие меня куда больше подозрительности Молли Уизли. Например, то, что, попав в квартиру Гермионы, я обнаружил там целую кучу книг по чёрной магии и некромантии. На вопрос о них Гермиона только отмахнулась. Говорит, не пользовалась ими. И, когда я стал просматривать книги, быстро унесла их из дома и спрятала. Это дало повод задуматься, но, если честно, я решил, что не пойду до конца. Если она хочет что-то скрыть от меня, так тому и быть. От раскапывания этих тайн ничего не изменится. Я лишь отругал её за неосторожность: тёмные ритуалы опасны для неё самой. Она лишь смеётся: глупости, мол, любимый, не бери в голову.              Она до сих пор плачет, вспоминая Рона Уизли, хотя и говорит, что не виновата в его смерти. Я ей верю. Но стоило мне спросить, не хотелось бы ей вернуть всё обратно, посмотрела на меня, как на ненормального. Между мной и Уизли, Гермиона, не раздумывая, выбирает меня.              Удивительная женщина — моя жена! Каким-то непостижимым чутьём она выведала у мира, что мы никогда не выбираем между белым и чёрным. Любой наш выбор тёмен, и каждый оплачивается высокой ценой. Один раз избрав путь, Грейнджер уже с него не сворачивает. Есть мелочи, в которых она уступчива, ситуации, где подчиняется и людям, и обстоятельствам, но не нужно обманываться мнимой мягкостью. В том, что считает главным, она ломает изменчивый мир под себя.              Представление о том, что хэппи-энд — это несомненная победа добра над злом — сильно поменялось с дней моей юности. Это, чаще всего, компромисс, в котором хорошего лишь немного больше, чем плохого. Мой странный вираж судьбы тоже можно считать компромиссом, но это ясно мне, сегодняшнему Снейпу, уже умершему и похоронившему свою бескомпромиссность.              Я снова и снова задаю себе проклятый вопрос: что такое «Я». Снейп в теле Уизли — это Снейп или Уизли? Или наполовину тот, наполовину другой? Я ощущаю себя прежним, но когда окружающие воспринимают меня иначе, и сам начинаю думать и действовать по-другому. Мне не с чего стало злиться, и злость ушла. Я не страдаю больше от отверженности, и одиночество перестало быть моим убежищем. Не душа компании, конечно, но и не отшельник больше. Я изменился. Но если бы я остался в теле Сивого, захотелось бы мне убивать людей?.. Я всё ещё не понимаю, кто я такой.       Одна Гермиона ни в чём не сомневается, будто знает все эти премудрости с самого рождения. Обнимает не моё тело, радостно заглядывает в не мои глаза. И узнаёт в них меня. Она согласна на сделку с реальностью.              И пусть она ищет мои черты в его лице. Пока находит, я жив. Она примет меня всякого.              Меня невозможно убить, пока есть любимая женщина, которой я обещал вернуться.