Попытайся хоть раз

Из госпиталя Сугимото выписали через какую-то неделю после того, как паровоз на полном ходу влетел в здание вокзала — живучесть Бессмертного, как всегда, выручила. Дел было — разгребать устанешь, благо, Асирпа с посильной помощью Шираиши уже позаботилась о многом, самое главное — о купчей. Разбираться, кто выжил, а кто погиб в недавней бойне, не было ни сил, ни желания, но Сугимото всё равно навёл все возможные справки. Легче от этого знания, конечно же, не стало. И правда, золотой камуй проклял их всех на этой охоте, забрав столько жизней. Стоило отправить телеграмму в Отару — наверняка люди из котана Асирпы до сих пор вспоминают о ней порой. Да и хучи волнуется — лучше уж подать о себе хоть какую-то весточку прежде, чем они смогут выбраться в родные края. На почту Сугимото заходил бодро, думая о том, что наконец всё дурное осталось позади. Обратно он вышел мрачный, словно увидел изъеденного оспой мертвеца, держа в руке адресованную ему телеграмму. — Что-то не так? — Асирпа, ожидавшая его, тоже нахмурилась, готовая к самым неприятным вестям. — Разве… разве всё ещё не закончилось? — Видимо, нет, — сквозь зубы проговорил Сугимото, глядя на клочок бумаги. Опомнился, когда Асирпа коснулась его руки. Тряхнул головой и попытался придать своему лицу как можно более беззаботный вид — получилось не очень. — То есть, конечно, закончилось. Для тебя и меня… а для кого-то, похоже, всё ещё нет, — он смял телеграмму в кулаке. — Так что я пойду и покончу. Один, — угадав неозвученный вопрос Асирпы, тут же добавил он. Хмыкнул: — Я не на поле боя иду. Я в больницу. Сказать по правде, в белых палатах Огате было как раз самое место, если уж даже могила не приняла такого подонка. Это ж надо ему быть настолько больным на голову, чтобы из всех возможных людей указать Сугимото Саичи своим «контактным лицом»? Но если уж ему настолько хочется повидаться вновь, Сугимото спорить не будет. Он даже послушает, что ему скажут, перед тем, как собственноручно задушит Огату подушкой. В гражданской больнице было так же не протолкнуться, как и в военном госпитале, где выхаживали самого Сугимото. Прорвавшись к одной из медсестёр, сновавших между палатами, он перехватил её за плечо и, когда на него обратили внимание, помахал перед ней мятой телеграммой. — Вы посетитель? К кому? — растерянно похлопала медсестра ресницами; её мысли были заняты сотней других проблем, так что она даже толком не прочитала поданной ей бумажки. А у Сугимото язык не поворачивался даже имени этого произнести, поэтому он снова пихнул телеграмму ей в руки. — Сугимото Саичи — это я, — только и мог сказать он. — А-а, хорошо, — всё же вчитавшись в текст, она подняла на него взгляд и поджала губы. — Вам самим… не нужна помощь? — Я, вроде как, живой, — огрызнулся он. — Скажите уже наконец, где его держат. — Второй этаж, дальняя палата слева. Одиночная, — зачем-то ещё уточнила она. Сугимото хмыкнул: сидеть в одиночке — меньшее, на что за свои преступления Огата мог бы рассчитывать. Он пообещал себе, что не выдавит ему последний оставшийся глаз сразу же, как увидит. Но видят все камуи Хоккайдо, это потребует всей его выдержки. В палате стоял стойкий запах спирта и ещё какой-то медицинской дряни, названия которой Сугимото так и не выучил, хотя аромат въелся ему в нос до самого мозга. Сквозь тонкие занавески на пол падали косые лучи солнца, перевалившего через зенит; прикроватная тумбочка, чистые простыни, зеркало рядом с тазом для умывания — всё выглядело так по-граждански обыденно, вразрез шло со всем тем адом, через который они прошли не более чем неделю назад. Голова, плотно перемотанная бинтами, отклонилась, когда Сугимото задёрнул за собой штору палаты; на него осколком тьмы воззрился единственный открытый глаз. Этот сумасшедший даже смог улыбнуться. — Сугимото… — и голос слабый, почти переходящий в шёпот. Выводящий Сугимото из себя: если это было очередное притворство или попытка надавить на жалость, то в гробу он видал её. — Наконец-то… Я заждался тебя. — Заждался, — отозвался эхом Сугимото, стискивая кулаки. От этого снисходительного тона ярость закипала в груди всё сильнее, рискуя выплеснуться слишком рано — до того, как он узнает всё, что хотел. — А теперь, выходит, дождался, — в два шага он оказался вплотную к койке, навис над Огатой, словно медведь над раненым оленем. — Ты дождался своего, ублюдок, — стиснул его плечо и рывком поднял в положение полусидя, чтобы тот не валялся, пока с ним разговаривают. Наверное, это было больно. Но Огата даже не поморщился. Только улыбался, как блаженный. А во взгляде — ни грамма совести. — Почему ты не сдох? — сжимая его плечо ещё сильнее, глухо прорычал Сугимото. — Ты прострелил себе башку, ты упал с поезда на полном ходу. Какие черти тебя на своих горбах сюда дотащили? Их ты тоже прикончил, как стали не нужны? — Обидно, что у тебя отнимают титул «Бессмертного»? — у него хватало наглости ёрничать. Сугимото огрел его по лицу — это хоть ненадолго стёрло с него неоправданно-счастливое выражение. — Хреновый ты снайпер, вот что, раз даже застрелиться не сумел! — Сугимото едва не сорвался на крик, но вспомнил, что прибежавший на шум медперсонал — последнее, с чем ему хотелось бы сейчас иметь дело. Из носа Огаты начала подтекать кровь, но никому из них не было дела, чтобы вытереть её. — С тобой ведь тоже вышла осечка, — снова сфокусировав на Сугимото взгляд, ответил он со всё той же лёгкой улыбкой. — О многих своих осечках я жалею… — А ни о чём больше ты не жалеешь? — от очередного рывка Огата мотнулся, точно кукла, набитая ватой. — Ни о чём вообще? Ты хоть раз задумался, сколько херни наделал? Он жалеет об осечках… — Сугимото снова готов был больше рычать, чем говорить. — Ты бы грохнул нас с Асирпой ещё тогда, у Отару, год назад, если бы она не придумала ловушку для тебя. Ты грохнул её отца и чуть не грохнул меня. Дважды. Ты был готов застрелить Асирпу — боги, ты мотался с ней по всему Карафуто вместе с Кироранке этим ещё, только чтобы узнать тайну кода и потом её грохнуть! Знаешь, о чём ты должен жалеть прямо сейчас, Огата? — имя наконец вытолкнулось изо рта, словно ядовитый шип, вцепившийся в язык. — Ты должен жалеть, что не сдох на поезде. Сколько у тебя ещё жизней, дикая кошка? — ладонь переместилась с плеча на горло, угрожающе сжала. — Потому что я отниму столько, сколько нужно. Огата что-то прохрипел, и Сугимото чуть ослабил хватку. Ему хотелось покончить с этим как можно быстрее, но всё же… любопытно, чем человек, триста раз замаравший себя, предавший всех, кого можно, попытается оправдаться перед смертью. — Я всегда знал… что на тебя можно… положиться… Сугимото, — хрип вырывался из него со свистом. Глаз глядел на Сугимото не отрываясь, и в нём читалась… благодарность? — Отлично. Спасибо, — без тени искренности бросил он, снова смыкая пальцы на чужом горле. Тёмный глаз закатился, из груди вместе с хрипом вырвалась едва уловимая усмешка. Огата даже не пытался бороться за собственную жизнь, и Сугимото, ведомый воспылавшей в нём с новой силой ненавистью, почти не замечал этого. Лишь крупица сознания, оставшаяся чистой в пламени эмоций, всё ещё не унималась. Огата всегда творил какую-то необъяснимую херню, но когда доходило до конкретных осознанных действий, он был пугающе-расчётлив. На что он рассчитывал сейчас, через телеграмму дав Сугимото знать о своём местоположении? На что рассчитывал, буквально приглашая к себе, не оправившемуся от тяжёлых травм, человека, который был только рад положить конец его трижды никому не нужной жизни?.. …жалеет о многих осечках, да? — Нет… — глаза Сугимото расширились от внезапного осознания. — Нет! Какой же ты, блять!.. — он отпустил его, отстранившись и вытирая руки о ткань штанов, будто только что трогал нечто до дрожи мерзкое. — Ты решил, раз уж ты такой хреновый снайпер, использовать меня, чтобы наконец сдохнуть? Ты… — у него кончались слова. — Ты всегда был такой двуличной тварью? Из утробы матери таким вышел? Ты хотя бы раз смотрел на себя в зеркало и думал о том, что ты за человек, блять, такой? Ты хотя бы раз пытался… быть нормальным? Не казаться, а по-настоящему быть? Или даже при смерти ты на это не способен? Огата молчал. Улыбка на его губах потухла, взгляд стал стеклянным и отрешённым. Словно бы он смотрел на вещи, которых не было сейчас с ними в одной палате. — Живи с этим, Огата. Живи со всем своим дерьмом, — Сугимото не сдержался и плюнул на пол. Мысленно извинился перед медсестрой, которой придётся это убирать, но в сущности, ему было всё равно. — А если тебе с самим собой удавиться хочется, сделай это сам. Я к этому никакого отношения иметь не хочу. Нечего доставлять тебе ещё и такую радость. — Ты рад, Сугимото? — вдруг, словно зацепившись за одно из слов, Огата снова вернулся в реальность и повернул к нему голову. — Чему? — Тому, что Асирпа так и не стала убийцей. — Ты всё об одном и думаешь, — цыкнул Сугимото. — Что ей не нужно… как ты сказал? Жить со всем этим дерьмом? — на этот раз он говорил слишком серьёзно, ни одной усмешки. — Мы все живём. И со своим, и с чужим тоже, — проговорил Сугимото сквозь зубы. — Только мы не закрываем глаза на всё это дерьмо. Мы его разгребаем. Потому что мы о нём жалеем. Он уже было развернулся, чтобы покинуть палату, как вдруг его догнал тихий голос: — Прости, Сугимото. — Что? — он резко развернулся. Тёмный глаз снова смотрел на него трезво и внимательно. — Что это было? Ещё одно притворство? Всё никак не уймёшься? — Это была попытка. Быть нормальным, — Огата отвёл взгляд и уставился в стену. — Нормальные люди ведь просят прощения за своё дерьмо… да? — добавил так неуверенно, будто и вправду не знал, что делают и что чувствуют нормальные люди. — И ты думаешь, я поверю тебе? Что тебя простят? — Нет. — Ты сам хоть себе веришь? — …Нет. Сугимото фыркнул. — О, ну наконец-то хоть крупица честности. Продолжай в том же духе, — он одёрнул шторку, отделявшую палату от коридора, но напоследок всё-таки обернулся и бросил: — И так уж и быть, для первого раза — попытка засчитана.