Человек без личности ІІ. Мой удел- инквизиция

На следующий день мною все было позабыто. Я не переживал по поводу ссоры с Георгием, не по поводу «рыжего» с камнем. Приодев на себя новый темно – синий костюмчик я, помахав ручкой слезно плачущей по мне Мари, удалился восвояси. А точнее – на работу. Тормознув такси, с каким – то пьяным дядькой за рулем, я квакнул: - В город. Издательство «Сфера». - О! Вы журналист, однако? – поинтересовался водитель, крутанув телом на сто восемьдесят градусов. - Однако! – буркнул я, прикрыв немного глаза. Не мешало бы, и вздремнуть перед тем, как явлю свою физиономию начальству. Но не тут - то было. Оказалось что таксист еще, какой фанатик журналистов. Сбросил на меня самосвал вопросов по поводу работы, моих статей и их тематики. Мне оставалось только жевать собственную слюну бешенства. И, проглотив очередной комок вопросов, я не выдержал: - Эй, шеф, останови здесь! - Как здесь? ЗДЕСЬ? – опешил парень, выкатив свои полуорбиты в мою сторону. - А что такого? ЗДЕСЬ! – подтвердил я. Таксист ничего не ответил, а лишь нажал ногой на тормозную педаль. Я ткнул парню несколько купюр и вышел на воздух. Машина тронулась. М - да! Угораздило же! Вышел возле какого – то полуистлевшего леса и загрязненного до невозможности болотца. Птички пели странные аккорды, а ветер подымал с земли клочки травы и затхлой пыли. О! Окинув взором километр в диаметре, я нашарил взглядом ветхую деревушку. Зайду на огонек. Автостопа все равно не дождусь. Закинув пиджак себе за спину, я поплелся вперед. На часах стрелка указывала на цифру восемь. Возле одного покосившегося ветхого домишка играла ребятня в мяч и, окликнув одного из них я мяукнул про телефон. Тот, шмыгнув носом, указал пальцем на соседний дом. Толкнув носком ноги калитку дома, я присвистнул – однако не хило живут в этом мини коттедже. Фасад дома знатно отличался от остальных сооружений деревни. Фундамент из белого камня, облицовка не из дешевых, бронированная дверь и окна со ставнями. А вот на деревянных воротах изысканно красовалась своим великолепием нежная резьба, благородно изображая исторический сюжет борца знаменосца и угловатого змея – дракона. Хм! А вот подняв глаза немножко выше, я с вожделением наблюдал сцену ожидания своего героя принцессой. Утонченная резьба довольно отчетливо и точно передала мимику девицы с платочком у щеки. Ее сияющее лицо выражало любовь и преданность. Ах! До чего же куртуазно! Не успел я толком полюбоваться распрекрасной диковинкой деревушки, как из двери чудо – избы вылетает, словно та самая вырезанная на воротах девица, только в натуральную величину и окраску. Так вот кого рисовал автор красоты на дереве? Хозяйка, заметив мое тело перед собственным носом, как то безжизненно подняла правый уголок рта, неудачно стараясь улыбнуться. Не получилось. Я тут же поспешил представиться, но девка повернулась ко мне спиной и исчезла в доме, как ежик в тумане. Облом – с, в общем! Закатив глаза ко лбу, я стал насвистывать любимую мелодию, с надеждой ожидая, что чудачка в любой момент может выпорхнуть из своего не дешевого гнезда. Так и было. Приодетая в иное одеяние – короткое платье и шелковый шарфик (до этого барыня была в вишневом банном халате), хозяйка приветливо улыбнулась, процедив сквозь зубы: - Слушаю вас! Ну что ж! Удивляться не буду, в селе все возможно. Итак, откинув всякую ерунду из своих мозгов, я брякнул: - Здравствуйте, меня зовут Артем Носков! Я журналист, но сейчас не в этом суть! Я хотел бы попросить у вас телефон! - Телефон? И все? Девица, похоже, была настроена очень уж дружелюбно. Она оценивающе окинула меня оком, довольно причмокнув языком. Ребятня во дворе весело заржала, но мой звериный оскал заставил их осунуться. Пока я шикал на мальцов, добренькая хозяйка подхватила меня под руку и потащила в дом, напевая что – то о моем журнале и грядущих успехах. Она все время твердила о том, что и сама как – то писала пару статеек в одну местную газетенку. Получалось не очень, но редакторы, на много чего закрывая глаза, тыкали пальцами по клавиатуре, искоса лапая глазами чистенькие рубли. М - да! А мне – то в свое время приходилось туговато с первой публикацией. Сначала занимался стихами. В семь или восемь лет написал свое первое произведение искусства, как я тогда воображал. Вот как сейчас помню… «Пусть море бурлит бездыханно, И в бездне своей утая Оковами бьясь непрестанно Молчание вечно храня. Оно схоронило отныне Отправив на мирской покой, Его – как пятно на простыне Что просто зовется дырой. Он вынырнуть хочет на воздух, И крепче прижаться к волне Чтоб та на спине своей синей От недруга впала во мгле. И он, враг недобрый – жестокий Смог четко увидеть тот жест Что сильный, просторный, широкий Готов вольный дух на протест! Рапиры ему нипочем, И пули, что метко стреляют Ведь он невидим – он фантом, Но все, же о нем люди знают». Ага! Мама тогда заявила, закатив глаза, что у меня скороспелые мысли, а потом зашвырнула клочок бумаги со стихом в левый угол комнаты. Я тогда очень сильно расстроился и в моей голове сразу же родился следующий стих… «Осень уныло рисует плакаты, В серую краску макая ладонь, Небо окрасит - рассветы, закаты Капнув на лист цвет, что схож на огонь. Пляшут безмолвно осенние тени, Лист ветром сорванный хрупко падет, И нарисует прозрачный наш гений Миг, как листок на ветру унесет. В диком лесу заведет вой уныние Будет, как вепрь, рыть песок под ногами, Дождь за окном плачет часто отныне Но ведь в сердцах солнце блещет лучами. А на палитре смешается краска, Выдохнет грустно красивый сентябрь Он, одевая в сезон этот маску, Зажжет огонь солнца вновь канделябр». Написал я его за двадцать минут, но они были сверх меры наполнены ароматом поэзии и вдохновения. Схоронив тот клочок у себя в тетрадке, и, запихнув новый стих туда же, я положил все это в свой сейф и замкнул его не ключ. Через несколько дней меня поразил один фильм про пиратов. Два часа невообразимого обвораживающего зрелища унесли меня в те дальние века, когда алчен к богатству и тщеславию Питер Блад и Джереми Питт покоряли просторы Карибского моря. Да! Эти вымышленные герои своего гения Рафаэля Сабатини смогли пронести сквозь незамысловатые строчки печатной машинки ту мысль, что засела во многих умах современного общества. Это мысль о борьбе, но благородной, о велеречивости, но не на октаву выше дозволенного, о любви, в конце концов, всепобеждающей, всепоглощающей, со вкусом рома и сухого пороха. В тот момент я понял цену жизни как таковой и цену страданиям во имя благих дел. Несколько позже на белый лист легли следующие строчки… «Мы пили сладкий ром в таверне, Играли в кости за столом, Поставив вместо денег шашки, И вязку сабель с топором. Мы пили ром и вдаль морскую Смотрели, радуясь закату, На горизонте люггер пышный В гавань причалили с фрегатом. Испанский клич за дверью слышно, Мой канонир, сидя напротив, Привстав, вмиг зарядил пистоль Скребут в стволе уныло ноты… И я схватился за ножны В гавани пушки громыхают Над фортом ядра пролетают, Сметая камни ниц к земли… Мой штурман объявил уныло «Сынко Лягас» за окном Но «Арабеллой» станет скоро, Когда испанцев прольем кровь… Мы пробирались под мостом, Корсары – благо желтой лилии Я чувствовал своим нутром Свобода за пределом линии. Рабом я был на острове, Теперь же, оседлав свой люггер За ветром, по следам великим, Отправлюсь славить на Тортугу». И потом еще… «Мы не мечтаем о покое, И тихих будней мы не ждем Ведь каждый миг, находясь в море Без страха мы штурвал ведем. В надежде кротко выжидаем, Что альбатрос ниц кинет взор И вглядываясь в нас сурово, Укажет на морской простор. И меткий глаз матроса с вышки Заметит этот дивный жест, В закате солнца видны вспышки И палуб чьих – то тяжкий треск. Пусть паруса надует ветер И канонир зажжет фитиль, Сегодня, как и в прошлый вечер, Не помешает хмурый штиль. Мы обнажаем шпаги смело Со мной мой друг – мой верный страж, Кричит отважно, зная дело, Что свято зовется – «абордаж». И ружья залпом закричали, И пуля просвистела рядом, Сошлись два корабля в дуэли, Дерется флаг наш с иным флагом. Я шпагу мыл в крови не раз, Не раз она в огне горела, Душа моя в огне истлела Оставив сотни мертвых глаз. И тихо стало в море темном, Фрегат тонул с пробитым дном, Вздыхал я, глядя в воду томно, И за победу пил свой ром. Мои ребята отдыхали, Ведь завтра снова будет бой, И снова пушки громыхали, Истошно издавая вой. И день за днем, из года в год Мой люггер бороздит просторы, Давно не слышал я тех нот, Что источаются любовью. И по ночам, смотря на звезды, На парус белый, на штурвал, В моих глазах сверкают слезы, Теперь на суше я шакал!» Тогда я почему – то возненавидел испанцев и их красно – оранжевый флаг. Мне казалось, что алое пятно стяга обозначает кровь, а оранжевая клякса – болезни и страдания. Странная философия малолетнего отпрыска литературы, но все-таки каждый имеет право на свое собственное суждение. Моя чреватость в писательстве длилась до университетской скамьи. В один прекрасный день профессор исторических наук подошел на лекции к худощавому очкарику и одним глазом покосил на его листок, что теребился в руках от быстрого писания. Студент не заметил внимательного осмотра содержимого на листке, но вся аудитория взорвалась от смеха, когда профессор, вырвав листок с рук студента, начал декламировать строчки… «…Увидел тебя в ангельском одеянии, Проснулась душа моя, вырвавшись из склепа, Но люди вокруг – омут бремя, страдания, Я пастырь любви сего проклятого века…» - «Отдайте!!!» - завопил студент, то есть я, пытаясь вернуть назад свое творение, но профессор лишь зло посмотрел на меня, и, преспокойно шагая через всю аудиторию, продолжал… «…Во имя ангела, во имя святости, В руке моей горсть слез моих, Не знал я большей напасти, Зачем заглянул в мир грез твоих…?» - «Какая чепуха!!!» - крикнул верзила из первых парт. - «Бред седого поросенка!!!» - взвыл уже лысеющий студент, крутя пальцем у своего виска. Но историк, с неким презрением глядя на мое негодование, окунул глаза в самое сердце моих мыслей, и чем громче он читал последующее слово, тем сильнее разрывалась рана в моей душе и зияющей дырой демонстрировала окружающим беспомощность поэта – неудачника. -«…Я стану пеплом – продолжение лета, Я буду луной в звездном небе в ночи Я стану травой, чьим – то тайным секретом…» - «…Навозом под лаптем!!!» - заключил один из завсегдатаев заведения, довольно почесывая у себя за ухом. Студенты в один голос заржали, но профессор, махнув рукой для всеобщего успокоения, доказал… - «…Я стану тропой, только не человеком. Нет сердца – нет боли, нет тела – нет души, Я буду ветром, я буду волей, Я буду огнем – ты его не туши»! - «Ой! Не потушу, красавчик!» - крикнула одна толстенькая девица в очках из последних рядов. Я недовольно хмыкнул. - «Что скажешь всем нам о своем творчестве, Носков? Лучше бы так историю учил, как и пишешь стихи»! Профессор Борзнов, а точнее «Борзой», как мы все его тогда называли, скомкал мой листик и выбросил его в урну точным попаданием через всю аудиторию. Мои мозги взвыли от ужаса. Мое тело рванулось вперед, но друг по соседству сразу одернул мое плечо. Он тогда шепнул: - «Пострадаешь в первую очередь ты, Артем, а не он». И я благодарен ему за эти слова, именно поэтому я не врезал «борзому» по морде и не вылетел на следующий же день из университета. С поэтической деятельностью я завязал и по ныне не написал ни строчки в рифму. Хотя душа все еще не насытилась былым вольным словом. А ведь по какой причине родился мой последний стих? А по одной простой и банальной – я влюбился. Да, это так. В одну сокурсницу. Ее звали Анфисой, и училась на ином факультете. Но лекции по истории посещали вместе. Иногда разговаривали, она часто давала мне советы по умению правильно отвечать на вопросы и дословно запоминать содержимое книг. Она это умела. Пару раз мы посещали кинотеатр, и я приглашал ее на танцы. На этом все и закончилось. Хотя нет – не на этом. В момент краха моей души и падения ее носом вниз об асфальт под названием – унижение, Анфиса тоже во весь голос ржала, обхватив своими руками собственный живот, дабы он не треснул от непомерного давления. Я тогда увидел, как из уголков ее глаз струей бегут слезы. Это были слезы от смеха. Она и еще несколько десятков студентов разрывали стены аудитории грубым, глупым и унизительным для меня ржанием. Профессор стукал себя указательным пальцем по подбородку, а я, отшельник отныне и навеки, сидел на скамье, считая слоников в уме и ожидая перемены. Нет, я тогда не выбежал за дверь. Нет. Пускай смотрят на меня, а особенно она – Анфиса – муза того стихотворения, тех невинных строчек, тех черно – белых букашек, что беглой рукой написаны кляксой чернила, выжатой из самого сердца. Возможно, именно тогда я понял, как и Шекспировский Орсино, что у женщин душа иная, и они не могут чувствовать то, как умеет страдать мужское сердце. После окончания университета, я, двадцатипятилетний молодой человек, окрепший и закаленный насмешками и презрениями, подался с собственным резюме восвояси искать работу. Повсюду нужен был стаж, стаж, стаж… А одна миленькая кудрявая секретарша очень знатного на то время журнала «Виртуал Сейшып» заявила мне, что мой типаж не подходит под их расценки. Что она имела в виду? Даже с главным редактором повидаться не дала. Там, наверное, все уже куплено и места заняты сынками богатых магнатов. Тьфу! Но вот повезло только с начинающим тогда журналом «Сфера». Изначально работал курьером, и очень интересовался содержимым журнала. Главный редактор, видимо, пытал слабость ко всем видам спорта, от чего спортсменам отделялась толстая полоска. Но вот в уголку на седьмой страничке под названием «Искусство» я узрел интересный стишок постоянного внештатного корреспондента Никиты Лаптева. Он писал о природе, о жизни, о людях и животных как едином целом. Одиножды даже выложил все как есть о Буддизме и исламе сквозь призму рассуждений современного поколения. Уфф! Смело. Ну и наврал он там. Но все, же такое изваяние черно – белых букв пропустилось и «поглотилось» читателями. Я тоже написал свой стих в журнал. Вот этот… «Черная тень пеленает мне душу, Красная кровь в моих венах течет, Ярость из глаз моих рвется наружу Душу на мелкие части мне рвет. Выйму кинжал из ножен я стальных Лезвие блещет моим отражением, Знаю, что жаждет кинжал мой крови Нет мне от мысли подобной спасения. Дрогнет рука, но на сердце покой, Тело мое и душа есть едины, Но овладею своею рукой, Действовать я буду неумолимо. Но вот звезда засияла с небес, Кротостью всей и красою незримой, Я, как великий боец Ахиллес Стала красою сей уязвимой. Я разглядела всю сущность врага, Он, как оракул, предрек мне прозрение И опустилась с кинжалом рука Разрушив в тот час все мои убеждения. Это не враг был, а ангел с небес, Несший на плечах крыло просвещения, Я закричу диким громом небес, Нет мне, слепцу, в этом мире прощения. Я упаду на колени пред ним, Ярость свою кину ниц в петли яда, Буду глотать горечь слез сотни вин, И ощущать на себе муки ада. Я извинюсь, но не будет ответа Я поклянусь своим именем так, Что, открывая ворота запрета Стану для всех словно беглый чужак. Взгляд я поймаю, и путь свой узнаю Руки кинжал острый в пальцах сожмут Острие стали проткнет мышцу сердца, Но все равно раны все заживут. А на просторах день сменится ночью Вновь я познаю обман той тени, Вновь я поспорю со смерти я дочью Выбьюсь из сил, но не кину пути. Сколько я буду кинжал кровью пятнать, Сколько еще мне прожить темных дней? Сколько мне волка еще в себе прятать, И изнутри ощущать месть когтей? Закрою глаза и ресницы не дрогнут Губы мои серым мелом покрыты, Я заточу в подсознание догму, Мысли мои лабиринтом сокрыты. Как разорвать пасть проклятому зверю Что, искушая, дерется наружу? Как уяснить себе – «больше не верю», И побороть в теле зимнюю стужу?» Главный редактор поднял брови вверх, запутав их в собственных волосах, когда прочитал мое творение. Я даже не удивился, когда он налил себе из тайника стакан водки и залпом влил в желудок. Потом предложил водку мне и в итоге я проснулся на диване в его квартире с одним носком на ноге, в грязном пиджаке и ободранных джинсах. Где меня нечистый таскал, неизвестно. Главный редактор, а точнее Арсений Семенович был почти моих лет. Он носил узенькие усы и всегда выбривал наголо свой подбородок. На мизинце левой руки у него отсутствовал ноготь, но для того, что бы хоть как – то украсить этот покалеченный в детстве палец, мужчина окольцевал его золотым перстнем с гравюрой двуглавого волка. Смотрелось не очень. Кстати, он неплохо фехтует и умеет ездить на лошади. Редкость в наше время, но помогает поддерживать фигуру в тонусе. Итак, валяясь на диване в помятом и потрепанном виде, я что – то брякнул о «помощи ближнему» и о «воде». Мой голос звучал глухо. Тогда, взяв в одеревенелую руку не менее одеревенелую ногу (до сих пор не знаю, как я это сделал), поставил ее на пол, что сразу же проделал и с правой ногой. Как – то сориентировав свое тело на вертикальное положение, я, точно походкой зомби, поплелся в ближайший проход. Далее по курсу оказалась кухня. Раскрыв пальцами заплывший веками глаз, мой зеленый зрачок обнаружил раковину и умывальник. При виде достояния кухни, желудок сразу же попросил все лишнее содержимое вышвырнуть на свет Божий. Ну что ж. Сопротивления бесполезны. Ополоснув рот и выпив пару стаканов холодной воды, я понес свое тело назад в комнату. Теперь на том же диване, где я спал, сидела какая – то блондинка с боевой раскраской на лице. Довольно симпатичная. Я кивнул головой, но не сильно, боясь, что опусти лоб на дюйм ниже, шея и череп разлучаться навсегда. Блондинка похлопала ладошкой по поверхности дивана возле себя, приглашая, видимо, присесть. Я не отказался. Эх! Красавица и чудовище! Миленько. - «Меня зовут Анастасией»! – представилась она, вытаскивая из сумочки, расписанные и проштампованные бумажки. Если девица надеется, что в таком состоянии я смогу что – то прочитать, то она умалишенная. В общем, поверив ей на слово, я спросил о ее биографии. Она поведала, что является представителем власти в области юриспруденции. Говорила что – то об убийстве и о свидетеле. Я так и не понял, кого там убили или засвидетельствовали. Только спустя сутки, после того как я пробыл в СИЗО, мне в мозги, наконец, вдолбилась истинная мысль – я подозреваемый в убийстве Арсения Тихонова, моего начальника и главного редактора. Итак, попробовав заглянуть в остатки своей не пропитой памяти, я сообразил, что после офиса мы поехали на веселую дискотечную вечеринку в ближайший бар, потом сняли каких – то бульварных теток, потом еще пиво в такси и его квартира. Вот только бил ли Арсений рядом со мной в такси? Тогда как я попал в его квартиру…эм…и почему именно в его, а не в свою? Остается еще много вопросов? А как, собственно, умер Арсений? Еще пару дней меня терзали двое верзил по поводу убийства, но я не мог толком ничего ответить. Потом все начало как – то резко прояснятся – одной женщиной был составлен фоторобот настоящего убийцы. Кхм! А сейчас будет самое интересное! Итак! Мне тоже посчастливилось увидеть мордаху предполагаемого душегубца. Это был тот самый рыжий чудак с расписным камнем в руке. Какого пса он появляется между строчек моей и без того распрекрасной биографии? В любом случае, дело на счет меня замяли, а я остался «чистеньким» в юридическом плане. «Душегубца», естественно, так и не нашли. А я и не сомневался. Тот мародер человеческих судеб, тогда как сквозь землю провалился. Я вернулся в издательство, поднялся в должности и на меня все косо посмотрели. Ну и пусть. И вот теперь, расфранченная передо мной девица напыщенно отзывалась о том, как она искусна в поэзии. Пройдя в цветочный холл, я застрял между двумя китайскими вазами. Они, как два размалеванных сердца стояли друг возле друга, согревая иного своим неизвестным холодным теплом. Парадоксальные слова! Я наклонился ниже, что бы прочувствовать ту боль, которая вырывается из каждой бездушной вазы наружу в поисках утешения от наблюдателя. Девица отпустила мою руку, скрывшись в другой комнате. Нашарив глазами домашний телефон, я без соизволения набрал номер «Сферы». Послышались гудки. Через мгновение по ту сторону провода сладкий нежный голос молвил стереотипное «издательство «Сфера», слушаю вас!». Но не успел я квакнуть ответ, как моя трубка отлетела в одну сторону, а я в другую. Вот только часть телефона разбилась о стену, а я, слава богу, не хрустальный, зацепил коленом перила лестницы. Плюхнувшись на пятую точку, я взвизгнул. Какая досада! Передо мной с оскаленной пастью стоял двухметровый дядька, демонстративно засучивая рукава. Потом, вытерев тыльной стороной ладони свисшую слюну со рта, верзила схватил пятерней меня за предплечье, и зафутболил на седьмую ступеньку повыше. Ох, и трещит же у меня кость! - Пива хотел заказать, подонок? – наконец озвучил он, подходя ко мне все ближе. – Так ты пива захотел?? - Какого пива? Где ваша…э…хозяйка? Мой голос звучал как эхо в густолистом лесу. Ой! Где – то смелость в кусты залезла. Ану показывайся, дрянь бездушная! Акх…мой нос!!! Он помял мой нос! Так я ему отбивная котлета что ли? Сколько же можно? За что? И тогда я завопил гласом перепуганной девки. Наконец показалась и виновница незамысловатой «трапезы мужа и любовника». - Миша, Миша, перестань! Это не Аркаша! – залепетала женщина, вприпрыжку подбегая к разоренному пареньку. Она, как курица – наседка лепетала ему обо мне, как о «проходящем мимо и просящем о помощи». - Ах, не Аркаша?! – еще больше взбесился верзила, меча своим кулаком мне между глаз. – Не Аркаша, говоришь?? - Стой! Да стой же, дурик! – наконец взвинтился я. Да уж! Не до шуток теперь. – Я не какой – то там Аркаша! Не знаю таких! А ты постой…ох…как же больно! Нельзя же вот так со всего маху на людей кидаться! - А ты бы не покидался, если бы твоя собственная жена…и этот Аркадий…? - Угомонись! Я быстренько подсчитал все свои ребра – вроде бы на месте. Зубы тоже в порядке. Вот только пятая точка. Ладно. Найдя в собственном подсознании убежище для страха, мое туловище поднялось из ступенек. Хмырь даже подал мне мясистую руку. Екх! Вот ведь гад, еще улыбается и просит прощения! Негодяй! Моему негодованию не было границ. Ладно, не помидор – красным не стану. Все же в очередной раз, зачерпнув телефон, теперь мобильный и из рук дружелюбного Миши, я вновь набрал номер «Сферы». Девица, секретарша Екатерина, условилась о машине и о месте, где меня «подберут». Все равно паренек как – то косо на меня пялится. Квакнув «Спасибо. До свидания» я опрометью бросился на улицу. Ребятня чуть ли не подхватила меня на руки, когда я выносил свои руки - ноги наружу. Постояв в сторонке и закурив сигарету, двинулся к окраине деревни. Через сорок минут меня должны забрать. Славно. Славно, потому, что убаюканный ветхими деревьями и ало – оранжевым солнцем сентябрь казался средним месяцем лета. Его медовый запах бездушного, но дышащего присутствия оставлял красочные впечатления на душе безнадежного романтика, каковым я, отнюдь, не был. Стихи не в счет. По окраинах дороги зеленоватым оттенком вязали морские узлы дикоросные травы и цветы. Мелкая псина пробежала рядом, тявкнув мне в след обидное слово. Когда главная улица закончилась, я повернул направо, в небольшой лесок из нескольких деревьев. Здесь более отчетливо слышались мелодичные голоса пернатых друзей. Выпустив очередное круглобокое облачко дыма, я выбросил окурок и притоптал его пяткой. Вах! Какой – то малец сквозь деревья пробирается на главную тропу. Судя по всему, он идет ко мне. О, Бог!!! Опять этот рыжий! РЫЖИЙ??? Достал! Ща поймаю и отправлю в обезьянник! Ану иди ближе! Я, нахлобучившись, словно баран на бойне, устремил свой взор вперед. Паренек подошел теснее. Ей! Опять!? Теперь я стоял на коленях, а у моего затылка покоилась рука с камнем. Тело одеревенело. Боли не было, но и ощущений тоже. На этот раз паренек сказал, словно выдохнул: - Феху…уруз…турисаз… - Ей! Ей! – вмешался я. – Какой еще «Туризаза???». Иди к черту!!! - Ансуз…райдо…кеназ… - Отцепись!!! - Гебо…вуньо…хагалаз… - Иди ты…акх…мои мысли…они! Я действительно почувствовал боль. Она была ноющей, всепоглощающей, словно кобра укусила меня и ее яд – убийственный окутывал меня плотной пеленой ужаса и страха. Мои ребра стали мешать мне, а сердце сжалось в мелкий камушек. Легкие словно не помещались внутри, плотно прижимаясь к краю мышц и кожи. Паренек продолжал: - Наутиз…иса…йера…эйваз… - Перестань…прошу…мне больно!! Это был мой голос или не мой? - Перт…альгиз…сол…тейваз… - Что это за слова? Что они значат? Ты хочешь убить меня? Это ты покончил с Арсением Тихоновым? Ты?! - Беркана…эваз…манназ…лагуз… - Ты меня проклинаешь? Ей, парень, давай поговорим! Я пытался хоть как – то образумить умалишенного «рыжего», пока он после своих древнеегипетских матов не чикнул меня ножичком под ребрышко. - Ингуз…дагаз… - Подожди! Какой «дагаз»? Постой!!! Это же…ой…ДАГАЗ? Трансформация опыта в будущем? Это англо – саксонское значение? Ей! Это же радикальное изменение! Полностью меняется суть человека и его деятельность! Это же РУНА! Зачем тебе это? - …отал!!! - Что ты делаешь? Это были последние слова, которые случайно выпорхнули у меня из горла перед тем, как я попал в странное место. Изобилие страха, накопившегося в моей душе, наконец, вырвалось наружу и несметным количеством незримых обломков пали на землю…чужую землю под названием «неизведанность». Этот «рыжий» паренек был каким – то «ключом» что ли…в переносном значении этого слова. Он открыл портал…куда? Все по порядку. Ну а в ту секунду моей …эм…некой потерянности я думал о жизни. Правильно ли я ее прожил и за что был наказан?