Провидица

Однажды все теряет свою мощь, все увядает, будь то цветы в приближении осени, или дожди в приближении летней поры. Но любой скажет с уверенностью, что еще ни раз проходящим от своего начала и до своего конца зевакам предстоит удостовериться в силе гроз и в ароматах цветущей пыльцы. Когда солнце уходит за горизонт, разве кто-то сомневается в его восхождении следующим утром? Все потому, что всему свойственно возвращаться на уготованные места, когда придет нужный час. Гвендолин приходилось часто задумываться, почему же вернуться нет ни единого шанса у людей, которым вовсе не хотелось уходить. Об этом она размышляла и ранним утром во внутреннем дворике школы, восседая под многолетним ветвистым дубом, когда звезды на ясном небе только-только начинали растворяться в предрассветной синеве. Не удержав прощальной улыбки, мисс Роуз простилась с огоньками, нагоняя тяжесть будущего обременительного дня на своё сердце, впрочем, она прекрасно знала, что вскоре им предстоит встретиться вновь. Пускай дожди редким шагом удалялись от замка куда-то, где их уже давно заждались - земля все еще холодила кожу и морозила нутро девушки, уже как час пребывающей на пленившем свежестью воздухе. Отряхнув мантию от следов своего пребывания на улице в такое раннее время, она, словно те дожди, побрела внутрь замка, нагоняя серость на его стены бесцветностью собственного лица. Прибыв в подземелья, она вновь повстречалась с угрюмым профессором, вновь отделалась приветствием, скрашенным скромной улыбкой, не получив улыбки в ответ, и вновь взялась за поднос с сервизом. Северус в последние дни приметил некие изменения во внешнем облике своей помощницы. Еще более примечательнее казались её ломкие нерешительные движения, нагоняющие ветхость на заметно постройневшую фигуру. Едва ли остался след от былого изящества её шага, хотя шармбатонка все еще сохраняла свойственную её родной школе грацию, за которой умело прятала одолевающий её недуг. Мистер Снейп не привык вмешиваться в личные дела своих знакомых, да и вообще не привык тревожиться о чем-либо его не касающемся, потому особого значения этим изменениям не придавал. И все же наперекор своим мыслям не брезговал бросить любопытный взгляд на девушку, когда был уверен, что та ни в коем случае не заподозрит его внимания. Но именно в этот день мистер Снейп не смог удержать своего подступающего замешательства, - так бы он выразился, дабы не употреблять слово «беспокойство». Когда дела на день были распределены и чай был выпит, волшебница вознамерилась убрать посуду, впрочем, как делала всегда. Правда, магию в этот раз она использовать не стала. Потому собрала посуду вручную, выставила на поднос и понесла к буфетному шкафчику с идеально прозрачными стеклянными дверцами. Но не дошла всего пары шагов, когда её правая рука отказалась повиноваться и стремительно опустилась вниз, потянув за собой и ручку подноса. Вследствие чего все содержимое мигом распласталось на каменном полу, подняв дребезг и лязг. С пару секунд оглушенная шармбатонка стояла абсолютно неподвижно, будто бы не сразу вразумив, что произошло, а точнее, что это самое произошло с ней. Затем она бросила быстрый взгляд на хозяина кабинета и сей посуды, дабы убедиться, что тот все еще не начал осыпать её проклятиями, но вместо ожидаемого недовольства застала только настороженный хмурый взгляд, обращенный к ней. - Прошу прощения, профессор, - сказала девушка, опускаясь к разбитому сервизу, и принялась собирать осколки на отполированный металлический поднос. В какой-то момент её руку, очутившуюся на очередной части разбитого фарфора, накрыла другая рука, что заставило девушку вздрогнуть и поднять глаза на подоспевшего мистера Снейпа. Сопровождая действия полным молчанием, он подхватил помощницу под локоть и помог подняться, следом наставил волшебную палочку на разбитые чашки. Те по её мановению начали собираться в целостные части, устанавливаясь на подносе и вместе с ним возвращаясь на свою полку в шкафу. - Вам стоит отдохнуть, - заключил мужчина, отпуская руку девушки, своевременно убедившись, что та способна стоять сама. - Я в порядке. Я думала, что вы привыкли к моей неуклюжести. - Ранее я не замечал за вами подобного, - честно признался тот. - Наверное это следствие моих поздних прогулок по территории школы. Вечерняя изморозь все еще цепка. Вероятно, я подхватила простуду, - проговорила девушка, то и дело бросая взгляд на обустройство помещения, лишь бы ненароком не встретиться глазами с собеседником, иначе тот сразу мог догадаться о лукавстве, которое сквозило в каждой её фразе. Мисс Роуз славилась виртуозной фантазией и правдоподобными сочинениями, и всегда могла быть весьма убедительной, когда появлялась такая нужда. То ли плохое самочувствие послужило её посредственной игре, то ли совершенное нежелание обманывать зельевара, который вопреки холодному нраву проявил участливость, воспоминание о котором еще долгое время будет вызывать теплоту на губах девушки. Зельевар же наоборот смотрел на шармбатонку сосредоточенно, не упуская ни единого взволнованного трепета ресниц. Несмотря на все попытки мисс Роуз, он не верил ни единому её слову, хотя бы потому что ему редко удавалось застать такое откровенное волнение, читающееся на измученном лице, а значит дело куда значимее обыкновенной простуды. - А вот выходной взять себе дороже, - продолжала Гвендолин, - Вы разве не помните, как еще в прошлом месяце вы заручились моим обещанием раздобыть для вас пурпурную Аквилегию, которая в наших краях произрастает всего раз в год. Сегодня. К тому же, сегодня ваш выход в роли судьи на матче. Я просто не могу себе позволить пропустить такое зрелище. Исключено. - Чтобы придать большей значимости своим словам, девушка в придачу мотнула головой, словно и слышать против ничего не хотела. - Как угодно, - сухо ответил зельевар, возвращаясь к работе, - Но на вашем месте я бы заглянул к мадам Помфри. - Когда вы в последний раз были на моем месте, вас и силком в больничное крыло не получилось бы затащить, - Гвендолин бросила на профессора лукавый взгляд. На такое жалкое обвинение у мистера Снейпа не нашлось слов для ответа. Вместо оправданий он невзначай припомнил своей помощнице её опрометчивый поступок и решил поучительным тоном обратить её внимание на особенности растения, которое девушке необходимо заполучить. - Аквилегию необходимо собрать… - В полдень… - опередила профессора Гвендолин, - Я помню. Не думайте теперь, что я настолько глупа, если раз запамятовала о дне её сбора. Но хочу напомнить, что всего-то руководствовалась собственным опытом, а во Франции пурпурный сорт цветет месяцем раньше. Этот мимолетный обмен фразами не был больно значимым событием, вовсе насильно не ломал чье-либо намеренье в молчании, не открывал собой исключительности диалога между мужчиной и женщиной, и даже не стал причиной открытия ранее неведомых свойств характера собеседника. Но отчего-то этим дело не кончилось, и по мере течения утра мисс Роуз снова нарушила тишину и задала вопрос своему профессору, а позже тот удостоверился в её намеренье посетить Большой зал за завтраком; Затем что-то не позволило сдержать девичью улыбку при оглашении профессором забавляющей Гвендолин иронии; И в конце концов неведомая сила подтолкнула мужчину вновь справиться о самочувствии своей помощницы, право объяснил он свой интерес нежеланием отчитываться перед мадам Помфри и директором по поводу доведения подопечной до больничной койки. Так от былого обоюдного безмолвия не осталось ни следа. И когда Гвендолин отправилась в Запретный лес на поиски заветного цветка, её согревала мысль, что этим вечером она снова сможет обсудить с профессором те не поддающиеся её пониманию строки, которые вычитала в древнейшем фолианте, обнаруженном в библиотеке школы; и вновь примостится около уютного камина в его кабинете, который почему-то всегда казался сильно горячее того, что обосновался в её спальне. Ей даже казалось, что стоит ей забыться бодрящим сном после чашки чая, того, что она привыкла заваривать по утрам – и ей в тот же миг полегчает, а бремя, следующее за ней по пятам, мгновенно отступит.

***

«Ведьмина рука» или Аквилегия обыкновенная* – как привыкла её величать та немагическая часть общества, не располагающая никакой иной информацией об этом растении, кроме как, что цветок этот источает пленительный аромат и с давних времен посвящен Деве Марии, а еще раньше богине Фрейе, – всегда занимала особое место не только в собственном маленьком садике Гвендолин, оставленном в Дижоне, но и в самом сердце. Со времен своего произрастания «Царица садовых клумб» помимо аромата славилась невероятной красотой, которая, будучи причиной превосходства над чем-то более склонным к невзрачности, обрекла свою носительницу к громкому осуждению и в конце концов к изгнанию. И почему люди до сих пор не раскрыли сути своих скоропалительных суждений, от которых чему-то или кому-то обязательно придется платить за собственную незаурядность – задумалась девушка, шествуя вдоль светлого луга, где армия деревьев еще не успела заполонить голубизну неба своими ветвистыми кронами, – Маглы веками избавлялись от волшебников, провидцев, целителей, мастеров зелий, поглощенные страхом, подгоняя все под одно определение – ведьмы – только по причине их малейшего несоответствия с обыденным строем вещей.  Даже великий Мерлин поддавался неоправданному гонению и долго скрывал свою особенность, лишь бы не оказаться повешенным или сожженным, а может четвертованным на радость любителей впечатляющих зрелищ. «Наверное, с такими глазами, как у меня, я бы стояла первая в очереди  на кострище» – усмехнулась Гвендолин. И чего он тревожился… он же сам Мерлин – все не унималась она, – Разве он не смог бы сравнять весь Камелот с землей одним щелчком пальцев? Гвендолин немедленно остановилась, подперев собой высокий древесный стан, оказавшийся Рябиной – как она сразу подметила – и упустила лицо в ладони, отчаянно пытаясь отдышаться, хотя до этого шаги её были умеренными и совсем спокойными – что вовсе не вязалось с выпрыгивающим из груди сердцем. Время поджимало. Позволив себе отдохнуть лишь пару секунд, вместо необходимой пары часов, шармбатонка вновь пустилась в путь по тропам Талгейского леса, прямиком в его глубь. Он просто не стал бы этого делать – тут же ответила она на свой вопрос, – Наверняка они были ему семьей. Сам смысл существования потерялся бы, разлучись он с ними. Мисс Роуз знала все о любви и привязанности к ближним, отчасти потому, что всеми силами пыталась избегать этих чувств с первым возникновением осознанности. Представления о смерти любого, кто входил в её жизнь, превращались в скорую действительность – которая не поддавалась корректировкам и не признавала никакого вмешательства, – девушка отчаянно оберегала свое сердце от нежданных посетителей. Но то и дело в нем кто-то да задерживался. Так она привязалась к мадам Урхарт, учившую маленькую Гвенди женственности и самоуважению; к Миневре МакГонагалл, наставляющую уже повзрослевшую мисс Роуз; к своему другу Бертрану, который склеивал осколки детской души и подарил шанс на её взросление; и даже угрюмый профессор зельеварения давно не был посторонним для этой девушки. Она часто злилась на себя и сильно ругала собственное мягкосердечие, позволяющее окружающим так просто и безнаказанно входить в её жизнь, оставляя в ней большой след. Но в одиночестве все вокруг теряло свой смысл. Поэтому она прекрасно понимала Мерлина, который скорее бы позволил казнить себя, чем оставил тех, кого любил. Может это и сделало его Великим волшебником?   В последнее время мисс Роуз часто задумывалась о смысле существования, как и любой, кому предначертано однажды оставить этот мир. Но размышляла она вовсе не о своих целях – ведь законы провидиц довольно ясны и заурядны – нести истину непросвещенным (чем она откровенно пренебрегала), – а думала она о тех прохожих в людных парках со своими судьбами, совершенно разнящимися, но одинаково тягостными. Они терпеливо сносят удары ветров – какие выпадали на их долю, – разносящих их по улицам, словно песчинки в бесконечной пустыне, собирая в груды и снова бесцельно разбрасывая. Понимают ли они, какого чуда лишили себя, отказавшись от созерцания магии? Изменились ли с тех пор, как их предки вели тяжбу, выдумывали свои законы, производили собственный суд? Когда поляна с произрастающей на ней Аквилегией была замечена туманным взором хворающей девушки, та успела прийти к некоему выводу в своих рассуждениях. А конкретнее: что опасения Министерства Магии вполне понятны, а действия более чем оправданы. Маглы не должны знать о Волшебстве. Девушка знала, что её точку зрения разделит большая часть волшебников, особенно представители чистокровных семей. Но Гвендолин нельзя было отнести к такой категоричности, которой славятся приверженцы чистой крови, ведь она никогда не находила в себе желание принизить неволшебников за их неведенье и близорукость, не позволяющую глядеть дальше собственного носа. Такой позиции девушка придерживалась исключительно вследствие проявления собственного эгоизма, который поощрял возможность применения магловского мира в качестве своеобразного логова, в котором однажды можно затеряться, укрыться от нагоняющего позади волшебства. Гвендолин едва коснулась совсем зеленого бутона – свисающего на длинном стебле – который зацветет глубоким лазурным цветом только через пару месяцев. Волшебницу не интересовал обыкновенный сорт Аквилегии, и она продолжила шествие по узкой тропике, насажденной стеблями, подобными этому, по обе стороны.  Цель своих поисков она обнаружила на теневой стороне поляны, в месте, куда через густые кроны деревьев пробивался солнечный лик. Элегантные шпорцы на алых лепестках Пурпурной Аквилегии источали чуть заметное сияние, блистающее в теплых лучах солнца. Перед тем как срезать стебель, Гвендолин собрала в склянку росу, скопившуюся в чашелистниках растения. Водица, впитав в себя сок лепестков, приобрела красный оттенок и походила на каплющую кровь, что могло бы напугать любого, кто не сталкивался с этим волшебным цветком. Но мисс Роуз уже приходилось изучать данный вид, и её это совсем не смутило, даже наоборот, нагнало воспоминания о первом опыте в поисках и сборах цветка. Ровно в полдень Пурпурная Аквилегия рассталась с подпитывающей её почвой и очутилась в заботливых руках волшебницы. Шармбатонка со всей нежностью и аккуратностью укутала стебель в белоснежный шелковый платок и поместила в свою сумочку вместе со склянкой, хранящей в себе алые слезы лепестков. Однако подниматься с земли девушка не спешила. Будучи в полном упадке сил, она посмела предположить, что подобный маневр не увенчается успехом. И чувствуя безосновательную, но довольно явственную усталость – какая бывает после покорения вершин гор или стодневных непрерывных пеших прогулок – она приложилась к мягкому мху – окутавшему поляну, – всем телом, из последних сил усмиряя сбившееся с ритма сердцебиение. Холодок, источаемый влажной почвой, приятной вуалью окутывал разгоряченное правое предплечье волшебницы, источающее несметные муки. На шелковом рукаве сизого платьица проступала бордовая сукровица, представая замысловатыми продолговатыми фигурами. Бессознательный взгляд мисс Роуз блуждал по окраине поляны, где в своей умеренности произрастали еще десятки самых разных, но одинаково ценных растений. Девушка по очереди называла их имена, припоминала главные свойства и все известные ей легенды, лишь бы отбросить одолевающий недуг на второй план, стереть его из собственных мыслей, вырвать с корнем. Взор её пал на бледные розовые лепестки лесной Мальвы, походившие на вытянутые сердечки. «Так схож с Алтеем лекарственным – все думала Гвендолин, - но у Мальвы прожилки насыщенно фиолетовые». Гендолин припомнила верования, в которых говорилось, что если в один день подарить букет мальвы и мужчине, и женщине, то они влюбятся друг в друга. Мисс Роуз прекрасно понимала, что это полнейший вздор, но сок лепестков Мальвы и впрямь входит во многие зелья для привлечения внимания предмета воздыхания. Хотя чаще всего волшебники используют это растение в лекарственных снадобьях, например, в успокоительных. Возможно, стоит собрать маленький букет, чтобы оставить на столе профессора зельеварения, - мелькнула новая мысль в сознании шармбатонки. Кто знает, каким свойством растения она руководствовалась: первым или все же вторым. За розовыми бутонами спрятался колючий кустарник с мелкими белыми цветками, именуемый как «Белый шип» или просто «Боярышник». Одно из полезнейших растений в мире магии, и Гвендолин всегда запасалась им сполна, даже сейчас не поленилась бы собрать пару веток, если бы не ранний срок. Ей стоит вернуться на это место через пару недель, когда меж зубчатыми листками начнут созревать красные плоды. Об этом растении ходит бесконечное множество легенд, такие как: гонение духов при поджоге сухих ветвей или способность поражать сердца и скреплять браки. Но Гвендолин было прекрасно известно, что «Яблочки» боярышника используют в защитных зельях. А из древесной части принято делать пробки для склянок, благодаря которым срок хранения снадобий увеличивается в целых два раза. К тому же однажды друг шармбатонки – Бертран – более чем осведомленный в повадках животного магического мира – поведал девушке, что листва боярышника прекрасно подходит для лечения недугов разных фантастических тварей, в чем ей самой приходилось ни раз убеждаться. Под пеленой рассуждений, любопытства и воспоминаний, мисс Роуз – до сих пор остававшаяся лежать на мягком мху – не заметила, как единственный луч солнца, прорывающийся сквозь кроны, начал угасать, воздвигая над лесом мрак. Незаметно над землей поднялся туман, плывя небесной гладью в неизвестном направлении. И теперь вместо жара во всем теле, Гвендолин наконец-то почувствовала зябкость, а вскоре поняла, что может встать на ноги, хотя и не спешила исполнять данное желание. Она предпочитала оставаться на земле до тех пор, пока со стороны лесной гущи не послышался несвойственный ветру шелест листвы. Гвендолин совсем не испугали неожиданные звуки, ведь она отлично понимала, что опасные животные в этой части леса не водятся; а если вдруг на поляну забрели Кентавры, то они не станут причинять ей вреда. В совокупности все означало – бояться абсолютно нечего, и вместо того, чтобы подорваться на ноги и кинуться прочь, волшебница привстала на колени, устремив взгляд на будущих гостей поляны только для того, чтобы её не застали врасплох. Гость не оправдал ожиданий девушки. Первым сквозь листву показалось действительно лошадиное копыто, но это был не кентавр, даже не обыкновенная лошадь. Перед Гвендолин предстал настоящий единорог. Его шерстка мерцала холодным свечением, словно сама луна сошла с небес; большие испуганные глаза светились голубым светом, точно сами небеса отражались в них; а белесая грива спадала водопадом, источая прохладную ауру и свежесть. Тем не менее, вопреки такому завораживающему зрелищу, девушку охватил настоящий ужас – тот, который пробирается под кожу, туманит разум и вводит в оцепенение. Единорог сделал шаг навстречу Гвендолин, выразив мольбу в глазах – какая могла бы истерзать душу любого, увидевшего её, – затем пошатнулся; его ноги подогнулись страшным образом – волшебница испугалась, как бы они не поломались точно сухие ветви – и упал, издав жалостливое сопение. Шармбатонка бросилась к бедному животному. Ноги её были ватными, движения ломаными, а голова тяжелой. Приближаясь к несчастному, она встала на колени, чтобы вдруг не спугнуть, но, казалось, он даже не видит своего спасителя: лишь потерянно смотрит перед собой, не моргая. Можно было подумать, что сердце его давно остановилось, если бы не частое глубокое дыхание, и кровь, льющаяся пульсирующими потоками с безобразного рассечения на шее. Кровь эта была не красная, не бордовая и вообще не имела ничего общего с той, которую мы привыкли видеть. Скорее она походила на жидкую ртуть, только густую, тянущуюся и теплую. Гвендолин зажимала рану животного своими ладонями, продолжала смотреть ему в глаза и видела, как в них меркнет жизнь. Душевные метания и сердечные терзания не оставляли живого места на девичьем лице. И в конце концов, когда веки магического существа принялись медленно опускаться, мисс Роуз подставила бледное лицо слабому лунному свету, сказала заветное: «Ты поступил бы так же, Бертран» и принялась что-то шептать. Так пылко, захлебываясь воздухом, но продолжая говорить предложение из диковинных слов. Это было заклинание, но Гвендолин не доставала своей палочки. Она все говорила и говорила. И если бы любой волшебник, проживающий в Хогвартсе, вдруг прогуливающийся рядом, услышал бы её речи, он бы никогда не узнал их. Откуда же о них узнала эта девушка? Чем бы ни была эта неизвестная магия, она свершила чудо: кровь перестала хлестать, а дыхание животного выровнялось. Гвендолин наконец-то выдохнула с облегчением и спрятала лицо в ладонях. От рук – утонувших в крови животного – пахло льдом, глиной и древесной корой. Гвендолин казалось, что этот запах будет преследовать её наяву и в кошмарах до самой смерти. Единорог встрепенулся и рывком поднялся на ноги, от неожиданности девушка упала на спину. Животное собралось ускакать прочь, но тут волшебница окликнула его и призвала остановиться. Единороги существа своенравные, не любящие указаний и живущие по собственным законам, но тут он вздумал послушать свою спасительницу, в благодарность ли, или потому что знал, что ему все ещё нужна помощь…неизвестно. Рана хоть и перестала кровоточить, но по сию пору требовала ухода и обещала заживать долго и болезненно даже на волшебном создании, ведь была следствием заклятия; Гвендолин не сомневалась, что дело рук темной магии. Мисс Роуз кинулась к кусту боярышника, который ранее разглядела среди прочей зелени. Пока она срывала листья, острие шипа ветки вонзилось в мягкую кожу её рук, капля алой крови смешалась с серебром, – а когда шармбатонка взглянула на ладонь – от укола не осталось даже следа. Гвендолин вернулась к единорогу, размяла горсть собранных листьев, выпустила из них сок и приложила к ране животного. Затем оторвала лоскут от собственной мантии и повязала им шею пострадавшего. - Я отведу тебя к хорошему человеку, который позаботится о тебе, - сообщила мисс Роуз единорогу, сопроводив слова самым убедительным взглядом, на которой только была способна. Единорог не согласился поддаваться на этот жест – он мотнул головой, затем недовольно фыркнул, затем еще раз мотнул головой. От резких движений на повязке вновь проступила кровь. - Не ерничай, - строго приказала волшебница, - Ты наверняка его знаешь, он хранитель порядка в этом лесу. Я о Хагриде. Он будет счастлив оказать тебе услугу. Вот увидишь, пойдем… Единорог продолжил сопротивление, но длилось оно не слишком долго, и в конечном итоге он смирился с указанием своей новой знакомой. Остается загадкой, что склонило животное в противоположную сторону решения. То ли собственное нездоровье, вызванное большой потерей крови – другое бы живое создание давно бы кончило с этой жизнью, а он выглядел вполне бодрым для своего состояния, – а может он сжалился над своей спасительницей, которая сама едва передвигала ноги, поспевая за ним. Все одно – они без прочих приключений вышли из леса и направились в сторону домика лесничего. - Ты будешь в порядке, - смиренно произнесла девушка, впоймав поселившуюся в глазах животного тоску. Дабы слова возымели больше убедительности, она погладила своего друга по спине. – Самое страшное уже позади. Единорог проигнорировал жест волшебницы, наверняка надеясь, что та оставит свои попытки говорить с ним. Но Гвендолин униматься не собиралась, будучи уверенной, что разговор может отвлечь их обоих от мыслей, возвращающих в недавнее прошлое. - Как ловко я справилась, вы так не считаете, сэр? – единорог лишь повел ухом, но так и не взглянул на попутчицу. Через мгновение она продолжила, - У меня есть добрый друг, который лишь однажды встречался с единорогами, но безмерно вами восхищается. Наверняка он бы сошел с ума от зависти, узнав о нашем с тобой приключении. Вы, ребята, не слишком общительные, ведь так? А я, смотри-ка, уже пару раз успела коснуться твоей блестящей шерстки. Кто может похвастаться таким, а? Скрашивая путь монологами, мисс Роуз провела животное к хижине Хагрида, расположившейся прямо между Запретным лесом и самим замком школы. Мощеный камнем домик возвышался на пригорке, окруженный небольшим огородом, на котором взращивались цветы и травы достаточно нетребовательные к почве и закаленные против капризов погоды, какая характерна для местности, открытой ко всем ветрам и бурям. Волшебница приметила много полезных растений, дивясь, что лесничий не только имеет о них представление, но и собственноручно выращивает. О пребывании хозяина внутри стен хижины сказал вьющийся дымок в дымоходе и зажженный свет в окнах. Когда путники прибыли к месту назначения, закат давно спрятался за горизонтом и горящие окна сильно контрастировали на фоне бесконечного темного неба. Хагрид оказался немало удивлен таким гостям – это стало понятно по выскользнувшей из его рук кочерге, когда тот только отворил двери; и по глазам, которые из темных бусин выросли до размера шелковицы. Зыркая по очереди то на мифическое животное, то на девушку, его сопровождающую, он, заикаясь и запинаясь в простейших слогах, выразил свое любопытство об обстоятельствах их встречи. Тем временем, за спиной полувеликана продолжал разрываться в лае большой черный пес. Какое-то время Хагрид с горем пополам умудрялся его удерживать, но, уверовав в бесполезность сего действа, отпустил ошейник, и любимец бегом помчался к девушке, правда уже не с лаем, а с живейшим интересом, готовый обнюхать незнакомку с ног до головы. Стоило Гвендолин улыбнуться питомцу лесничего, как тот со рвением принялся подниматься на задние лапы, да скорее, чтобы никто не успел помешать облизнуть шеки незнакомки, еще и волосы, и руки, и вообще он учуял запах печенья и пирога, и сосисок – но сосисками пахло из его домика – как только пёс припомнил это, он мгновенно забыл про незнакомку и поспешил оставить её, но даже из хижины слышал, как она все продолжала звонко хохотать, потому старался достать тарелку с сосисками как можно быстрее, чтобы вновь вернуться к ней и своему хозяину. - Он еще очень…ээ… молод, - сказал Хагрид, когда выслушал историю о произошедшем от начала до конца, мельком бросая взор на единорога, - Такой малютка не стал бы бродить в одиночку. Где-то там…ээ…наверно, точно-точно…говорю…там в лесу наверняка бродит его мама. Если уж и с ней чего…ну…не приключилось. Единорог, до сего момента стоявший точно изваяние, оттаял и печально склонил голову. В этом жесте Гвендолин прочитала горечь лучше, чем животное могло бы рассказать о нем при помощи обыкновенных слов. Для девушки не осталось сомнений, что это бедное создание грустило о своей матери с тех пор, как они повстречались. Может ли это быть той причиной, почему он не хотел уходить из леса? - Я вернусь за ней, - решительно заявила Гвендолин, - она наверняка потеряла свое дитя и бродит в округе в его поисках. - Нельзя идти…ээ…одной. Опасно! Я возьму фонарь, идем…ну…вместе. Чего уж тянуть. - Нет! Кто же позаботится о нем? – Гвендолин с нежностью пригладила шелковую гриву единорога. – Ты должен остаться и обработать рану бедняжки. А я найду его мать и приведу сюда. Лучше скажи, какие зелья есть у тебя в хижине, чтобы я смогла оказать ей помощь, если вдруг и она ранена? - Да нет такого… не водится. Мне-то и колдовать запрещено, знаешь ли. - Ты волшебник, Хагрид? – с неподдельным удивлением вопросила шармбатонка, - Я ведь все это время полагала, что ты, мой друг, урожденный сквиб. Но почему же тебе запретили колдовать? Где это видано отбирать магию у волшебника?! – разгорячено прокомментировала Гвендолин и украдкой коснулась своего злосчастного предплечья, нащупывая сквозь ткань платья строгие металлические завитки. - Я? Волшебник? – нервно засмеялся полувеликан, - Нет… то есть… может быть…когда-то. А вообще… - он понизил голос до шепота и тут же добавил, - А вообще нет нужды вспоминать…ээ…о прошлом. Нельзя мне колдовать, и все тут. У меня-то даже палочки…ээ…нет. Мисс Роуз не стала больше тратить время на пустые разговоры, уразумев, что полувеликан ни при каких обстоятельствах не захочет разглагольствовать о причинах отсутствия волшебной палочки и о запрете на магию. И пускай девушка прекрасно знала, что стоит сильнее надавить на Хагрида, и тот поведает секреты вопреки своему желанию, ей была чужда мысль о хитрости в отношении этого добряка, потому она запечатала свое любопытство, руководствуясь условием, что разберется с тайной Хагрида позднее самостоятельно. Ограничившись недоверчивым взглядом и обещанием не упоминать об этом разговоре среди обитателей замка, Гвендолин отправилась к месту, где обнаружила единорога. - Ты это…подожди секунду, - воскликнул лесничий, ухватив хрупкое плечо девушки. – Напасть на единорога…ээ…большое преступление, знаешь ли. Тот, кто сделал это с мальцом может все еще по лесу разгуливать. Ты возьми с собой Клыка, он пес умный, в обиду не даст. Черный пес во мгновение ока в припрыжку очутился около шармбатонки с очевидным нетерпением топчась на месте, ожидая, когда его спутница даст указания или хотя бы двинется в путь. Девушка не заставила животное долго ждать, и поблагодарив Хагрида за беспокойство, потрепала Клыка за уши – да такие большие и длинные, что ему достаточно пару раз взмахнуть, чтобы взлететь, – затем они оба утонули в сумерках. С заходом солнца сильно похолодало, а внутри чащи теперь стояла непроглядная тьма. Гвендолин зажгла свет на конце волшебной палочки и зябко укуталась в плащ. Клык следовал рядом. Разница между псом, которого шармбатонка повстречала в хижине Хагрида, и тем, который теперь держался около её ног казалась колоссальной. От шаловливости животного не оставалось ни следа, он выглядел сосредоточенным и предельно внимательным. Его острый нюх вел по направлению к матери единорога, а чуткий слух подмечал любой шелест листьев и треск веток, выбивающийся из общей картины звуков. Тревожность, таившаяся где-то на задворках сознания девушки, готова была с секунды на секунду выбраться наружу, напомнив о своем превосходстве учащенным биением сердца и критической нехваткой воздуха. Гвендолин никогда не отличалась трусливостью, напротив в бывшей школе слыла ребенком отнюдь не робкого десятка. Впрочем, сама она была уверена, что просто нет в мире ничего страшнее, чему свидетелем однажды она уже стала. И в этот раз под толщей волнения она различала что-то, что уже ни раз доводилось ей чувствовать – предвещание чьей-нибудь скорой смерти. С тех пор как дар провидицы оставил её, дыхание смерти все еще продолжало нагонять её затылок ледяным сквозняком, кутать ноги в склизкую тянущую к земле вязь, а руки сотрясать волнением неба, какое бывает в самую яростную грозу. Теперь она не могла предположить, кто тот несчастный и когда суждено сбыться несчастью. Она шагала, слепо повинуясь чувству, следуя за тончайшим духом, будь он ароматом едкой амброзии или несвойственным в эту пору года аромату давно сгнившей почившей листвы. В тот час девушка под властью собственных чар и пес выискивающий путь по милости охотничьей жилки – заложенной в любом животном такой породы – стремились к одинаковой цели, тем не менее, оба нашли для себя совершенно неожиданное. Сначала последовал порыв ветра – такой, который заставлял ветви деревьев скрипеть. Пес навострил уши, волшебница замерла на месте. Было в этом крике природы что-то неестественное, что-то зловещее. Гвендолин затаила дыхание, прожигая взглядом стену из многолетних сосен. Гвендолин припоминала, что за этой стеной должен открываться вид на скупую полянку, обложенную булыжниками, источенными дождями и поваленными бревнами, обросшими мхом. Она знала это, потому что часто проходила мимо этого места, когда навещала своих подружек Незаблудок. Свет на палочке волшебницы погас, но та не спешила прятать свое оружие, скорее наоборот, приготовилась использовать всю его мощь, на какую еще может рассчитывать её подорванное здоровье. Бесконечные кроны деревьев прятали давно взошедшие звезды, нависая над полянами и тропами искусственным мрачным небом. О присутствии луны говорили слабые потоки света, разливающиеся серебряным налетом на листве совершенно безмолвно. Такими же тихими были шаги волшебницы, приближающейся к хвойной стене. Пес устремился следом за ней, но девушка одним взглядом приказала ему остановиться и дожидаться её на месте. Он совершенно не стал перечить – что совсем расходилось с его задорной натурой, – лишь поскуливая опустил голову на лапы и слился с черной землей. Гвендолин оказалась достаточно близко, чтобы расслышать хриплое учащенное дыхание того, кто спрятался за армией сосен. Затем удалось рассмотреть силуэт человека в темной длинной мантии, припавший к бездыханному телу мифического существа. Шея матери единорога была вспарена так же, как и шея её дитя, но теперь предпринимать меры по спасению животного было уже слишком поздно. Человек в мантии помедлив с пару секунд с жадностью зверя впился в кровоточащую рану, захлебываясь, внимая в себя серебряную жижу. Глаза несчастного существа – пустые и безжизненные – взирали на Гвендолин, пробуждали в ней сострадание, заставляя её покинуть укрытие, и оказаться позади монстра, терзающего не остывшую плоть невинного существа. Гвендолин взмахнула волшебной палочкой – заклинание раздалось болью по всему телу и электрическим ударом сошлось на предплечье. С нечеловеческим рвением некто в мантии обернулся, отразив магию девушки. Голова, скрытая широким капюшоном, мучительно медленно приподнялась, внутри черной пустоты загорелись два красных огонька, зловеще воззрившись на окаменевшую волшебницу. Только теперь Гвендолин позволила себе пустить воздух в легкие, и этот вздох раздался громким всхлипом. Она заставила себя вновь использовать магию, затем еще раз и еще, пока боль в руке не стала настолько невыносимой, что волшебнице не оставалось ничего, кроме как попятится назад, не отрывая взгляда от приближающегося чудовища, плывущего по воздуху точно приведение. Позади раздался жуткий вой, на мгновение показалось, что вой этот издал волк или койот, но на деле звук произошел от Клыка. Он подбежал к человеку в мантии, готовый немедленно вонзить клыки в плоть своего врага, хотя Гвендолин не была уверена, что тот состоит из плоти. Пес накинулся на незнакомца, с яростью впиваясь зубами в оказывающиеся на пути части его тела, тот взвыл, с яростью скидывая с себя животное. Но Клык бросался на него вновь и вновь, пока человек в черной мантии не вскинул волшебную палочку. Алый луч света сбил с ног разгоряченного пса, и тот жалостливо скуля отполз подальше. Сие действо раздалось новым всхлипом в груди Гвендолин, и в ответ она подняла свое волшебное оружие. Незнакомец попытался еще раз применить заклятие – в этот раз поляну осветил яркий изумрудный свет, стремительно направляющийся к обездвиженному животному. Гвендолин потеряла осязание времени. Все стало совершенно ненастоящим и ничего не значащим, как только она отразила заклятие человека в черной мантии и обратила алый блеск его глаз на себя. Ей показалось, что все вокруг потеряло свой смысл, кроме двух огоньков, прожигающих её насквозь; и кроме воспоминания о том, что ранее ей уже доводилось их видеть – это было болезненное воспоминание, такое, которое оседает в самых неприкосновенных участках наших душ, и вонзает острые когти в нежное нутро, когда приходит время показать несбыточность всяких надежд, которые только может намечтать по-детски простодушное сердце. Она продолжала ступать назад и успела бросить быстрый взор на вскочившего на лапы Клыка, который ринулся в густоту леса прежде, чем оступилась, и вокруг не осталось ничего, кроме острого звона в ушах и едкого аромата сырой земли.