The dreamer is awake

Долговязая, неестественно жилистая, почти сухая высокая фигура вела вторую, меньше и почти обычную по церемониальному залу. То было похоже на свадьбу: гостей было много, с первого взгляда они казались ликующими. Лишь присмотревшись можно было понять, что это предсмертные агонии застыли на их лицах. Безумная гримаса, не имеющая ничего общего с радостью и праздностью. Они говорили, но губы их не размыкались. Одежды — погребальные саваны. Цветы, украшения — всё это лживо. Цветы сухие и ветхие. Вместо лент — исписанные свитки на языке Обливиона. Все были приветливы. Они шутили и здоровались, и высокий компаньон отвечал им. Они говорили, но молчали. Никто не обращал внимания на то, как ощущал себя ведомый. Никто не хотел видеть. Они хотели мечтать. «Он безумен. Мертвец, думающий, что жив. Слышит смех да любовь, но то вопят монстры и гули. Кажется столь обходительным, как галантный любовник, но в самом деле провонял страхом и мерзостью. Не слушай его. Не иди к нему.» Это твердили эшлендеры. «В доме Мастера обителей много. Не волнуйся, ибо из рук врагов твоих освободил я тебя.» То твердила золотая маска раскатистым, ласкающим глубоким голосом. Приятнее сухих голосов шаманок. Но шаманки говорили с живыми, а золотая маска обращалась лишь к мертвым. Кем был Серас? До прибытия на Ввандерфел — вполне себе живым, лишь по велению императора он должен был доказать, что является мертвым. Как это раздражало свободолюбивого данмера. Отчего же мертвецы радушнее живых? Дагот Ур пытался беседовать с Ним. Он рассказывал ему многое, речи его очаровывали, но едва ли были понятны. Надо было понять Шестой Дом, чтобы услышать речи Дагот Ура. Уснуть. Уснуть и увидеть, что все ещё живы. Что прошлое ещё живо. Он беседовал. Протянул руку, ужасную, когтистую. Хотел коснуться Неревара, но не смог. Не вышло. Связь разорвалась. Вновь он один. Один до той поры, пока не уснет лорд Неревар вновь и не увидит, как великолепен и радушен Дом Дагот. — Господин Неревар Индорил, Хай Ресдайния! Давно забытый, возрождённый вновь! Трое оклеветали тебя, трое предали тебя! Один, кого ты предал, был трижды прав! Господин Ворин Дагот, Дагот Ур, верный вассал, преданный друг, просит тебя прийти, и взобраться на Красную гору. Под ней сорви вновь свои узы, избавься от проклятой кожи и яви миру н’ваха из Морровинда! — новый сон наслал Шармат. Он был требователен, он был приветлив. Он был мил и ласков, был настойчив и строг. Желал счастья, но насылал мор. Обещал дружбу, но порабощал и подчинял. Дагот Ур спал и видел, будто он бог и освободитель. Но был он гнетом и поработителем. Хотел быть другом, но становился врагом. Лорд Неревар был велик и могуч, один из домов носил его имя. Потомки великих предков, ушедших за пророком Велотом, они были обречены встретиться вновь. Обречены править, один наставит другого на путь неизбежности без принятия. И Дагот Ур был уверен, что теперь всё выйдет. Он говорил с ним, он звал его, он хотел быть другом. Дагот Ур ждал, долго ждал. Он спал и выжидал, проснувшись, ожидал. Видел лишь картины битвы под горой, жил ими, был ведом. Сердце Обманщика дарило ему силу и надежду, никто уже не помнит, что случилось тогда, в зале сердца. Некому рассказать правды. Трое предали и оклеветали их, но настанет день возмездия. — Добро пожаловать, Луна-и-Звезда. Я приготовил место для тебя. Тощая изнеможденная фигура, источающая ужас и силу божества, обернулась. Золотая маска не могла двигаться, но, кажется, радушно улыбалась. Выше предков, страшнее вампиров, Дагот Ур сиял в полумраке зала алыми рубинами. Нет, то были глаза, спрятанные за прорезями. Воинственно стоял Нереварин и бесстрашно встречал старого друга. Совсем как тогда, но не кровь двемеров была на его руках, а братьев Дагот. Шестой дом слыл дипломатией, интригами и хитростью. Но никогда он не давал лживых посулов. Лишь правду, припорошенную манерами. — Ты желанный гость, Лорд Неревар. Сложи оружие, — глубокий голос не советовал, а ласково приказывал. Убеждал. — Вместе с тобой мы решим судьбы закона и земли. И выбросим из Морровинда беспардонных имперских шавок. Потом они поговорят о том, как Друг поступился неоплаканным племенем. Сейчас было не время портить скорбью долгожданную встречу. Шармат имел на себе только наручи, замотанные голени да набедренную повязку. Орудие его — магия. Но руки его были открыты, не творилось пальцами заклинание. Дагот Ур был честен и знал честь. И ложь мог использовать во благо перед врагом, но не старым другом или предателем. Не он был подобен богу, а боги были подобны ему. Но никто из Шестого Дома не желал видеть явь. Тощий, столь ослабевший, в одной лишь набедренной повязке Дагот Ур внушал страх, множившийся в благоговение. И внушал уважение. Воплощенный Неревар внимательно слушал его, не перебивая, и лишь тяжело дышал, все ещё уставший после боя. Он был испачкан кровью чужой и кровью своей, и потому руки его едва заметно дрожали. Устал. Слишком сильно устал для того, кто должен был драться сейчас не на жизнь, а на смерть. И как хорошо, что Дагот Ур не бросился сразу в бой. Как хорошо, что все ещё он желал примирения… Хоть это и было глупо. Он дал темному эльфу передышку. Клинок был вложен в ножны. А взгляд таких же выразительных, как у божества, кроваво-красных глаз не сходил с лица собеседника. Он словно бы пытался вспомнить маску, узнать черты, но не получалось. Нет. Он помнил многое, но не все. Далеко не все. И он не знал, что сейчас стоило сказать. Не знал, о чем спросить того, кто, возможно, ему и вовсе не ответит. А потому молчал, пока тишина не стала гнетущей. Нереварин не достал оружие. Лишь подошел ещё ближе, чуть откинув голову назад. Смотрел. Прямо в глаза, что сияли под маской. — У меня есть вопросы. Много вопросов. Могу ли я рассчитывать на ответы или мы возьмемся за оружие? — У нас будет всё время эпох, Неревар, — Дагот Ур не двигался, ждал, что предпримет гость. Как бы не был ослеплен надеждой каймер, видел, что воин напряжен, как рысь перед броском. Алые глаза сияли тайным знанием, можно было посчитать, что у Дагота найдется ответ на любой вопрос, даже на тот, который Пришедший не осмелится озвучить. Или о котором даже не мог бы подумать. — Мы будем держать совет, Луна-и-Звезда, друг или враг. Но вижу, ты хочешь вновь покинуть меня. Жаль… Очень жаль, — когти проскребли по тощей широкой груди, на ребрах которой тянулись мышцы. Кажется, этот жест выражал сердечную искренность. — Когда мы войдем в покои сердца, нам придется сразиться. Не могу быть уверенным, но думаю, что выйду победителем. Это будет честная схватка, Лорд Неревар. Но прежде, я бы тоже хотел задать тебе вопросы. Поскольку ты, друг или враг, гость в пристанище неоплаканного племени, право первого вопроса я отдам тебе. Как и право первого удара, в честь нашей старой дружбы. Дагот Ур горделиво выпрямился, ожидая, пока маг задаст первый вопрос, который, возможно, ответит и на следующий, тот, что хотел он узнать для себя. — Возможно, твои ответы изменятся, когда ты увидишь Акулахан. И путь твой будет иным. Но прежде, чем это омрачит долгожданную встречу, давай побеседуем, старый друг. Если бы не маска, наверняка Шармат расплылся бы в нежной улыбке. Но холодный блеск золота давал услышать только баюкающий бархатный голос. — Не уверен, что буду жить так долго, — на губах данмера появилась кривая усмешка. — Я пришел сюда с мечом, но он подождет. Разговорами можно добиться куда большего… Дагот Ур. Неревар не смог прожить бы несколько эр, потому как Шестой Дом не мог ему этого позволить, будь он другом или врагом. Но Неревар вернется вновь, когда сменится много лун. И вновь они встретят друг друга, как соратники и братья, даже если Индорил Неревар снова окажется врагом. Хотелось назвать стоящего перед собой настоящим именем, но Серас не мог его припомнить. Возможно, он ему назывался в одном из снов, но разумом владел страх, а по утру Он старался забыть все увиденное и услышанное. Страшный сон, который теперь стал явью. Можно ли призрачное знакомство во сне назвать настоящим и нанести оскорбление своей забывчивостью? Нужно ли думать о таких вещах, общаясь с врагом? Все и всё твердили, что Дагот Ура необходимо уничтожить, стереть с лица Морровинда, выкорчевать, как сорняк в почве империи. По чужой указке он следовал этим наставлениям, они казались правильными. Сначала им даже овладела романтика стать героем, но чем далее все это заходило, тем меньше он ощущал себя Нереваром Возрожденным. Особенно смешно было объединять Великие Дома: днем он бегает по советникам и исполняет их приказы с тихой ненавистью, а вечером лезет в чей-то дом, чтобы добыть товаров на сбыт для взяток чиновникам. Бунтовал в тюрьме, чтобы глотать едкие слова напыщенных меров. — Так молви, — мягко приказывал Дагот Ур, когда маг наконец демонстрировал свою дипломатию. Это было приятно и это утешало. Иллюзия, сладкая и недолговечная. Шармат хотел бы вернуть былое и увидеть вождя, друга, товарища по оружию, а не предателя и соратника Трибунала. Данмер молчал. То опускал взгляд в холодный пол, то возводил его наверх, под самые своды этого убежища. Думал, разумеется. Думал о том, что волнует его сейчас больше всего, что хочет он спросить на самом деле. — Почему власти Вы пытаетесь добиться болью и отчаянием? Неужели с Вашей силой стоит насылать мор, проклятья на бедных жителей? Корпрусом болеют только чужеземцы. Я испытал на себе его силу, но чужестранец из меня не больший, чем из матки квама — ездовой зверь. Я… не понимаю этих методов. Не понимаю, почему нужно брать оружием. Акулаханом… — голос звучал не слишком уверенно: в нем слышалось сомнение. Он никогда не слышал обе стороны, чтобы сформировать свое мнение в этой войне и перестать быть лишь оружием. — И я Серас, не Неревар. Оставьте почтение мертвым лишь почтением. Хотя… — он вспомнил, что убил всех пепельных вампиров на своем пути, которые назывались братьями существу, ростом свыше трех метров в золотой маске. Но его это раздражало: его личности совсем не видно за всем величием погибшего Индорила. Спокоен и смирен, Ворин внимал вопросам, не перебивал, уважал. Он видел, что не от волнения переводил дух собеседник, а от усталости и изнеможения. Видел, что он копит ману. Молчал. И много думал: над сказанным, над тем, что будет сказано. И над происходящим. Глаза в прорезях глядели внимательно, не отрывались, замечали каждый жест. Размеренно звучал ответ: — Боль и отчаяние уготованы лишь врагам, Луна-и-Звезда. В страхе имперские шавки бегут с нашей земли! Корпрус обращает их к естественной участи: служить. Но возмездие за годы страданий настигнет их, — теперь Дагот Ур явил свою воинственную ипостась. Вопрос, казалось, задел его за живое. За то, что ещё могло быть в нем живо и не искажено Сердцем Лорхана. Скрючились когтистые длинные пальцы, будто в ладони Шармат держал сердце Септима и грозился его раздавить. — Морровинд будет свободен. Он будет велик, Неревар. Не нам жалеть рабов за их удел. И вовсе не понял каймер того, как окончил вопрос Нереварин. Странное прозвище. Многими именами звался Индорил, но этого он не помнил. — Для меня, Луна-и-Звезда, ты Неревар. Ты был им и будешь, — особый поучительный тон Дагот Ур применил к этому замечанию. — Скажи мне, если бы ты присоединился ко мне, если бы судьба позволила тебе это, был бы ты честен? Принес бы ты клятву Шестому Дому? Отдал бы Призрачного Стража, Разделитель и Разрубатель? Нереварин морщил нос. Ответ его устроил, исчерпывающий. Но не понравился, лишь подтвердил, что были правы и его советники: Дагот Ур безумен, одержим чистотой и суверенитетом Морровинда. Благая цель, но ужасные средства. Хотя, кажется, и цель была изложена лишь частично. Алчность пожрет благородие Шармата и явит всему Тамриэлю злобу и ужас силы в руках предателя. Или же преданного. Вопрос же заставил эльфа задуматься еще глубже. Он вновь опустил взгляд в пол, а пальцами коснулся собственного подбородка да начал тереть в задумчивости. Ответил не сразу, оставив место для раздумий и своему визави, но все же голос его прозвучал через несколько отвратительно долгих минут. — Дело Ваше правое, хоть мне и не нравятся методы. Освободить от Империи народ, что веками избегал участи вассала… Это было бы правильно. Но гнать людей? Гнать тех, кто не смог найти дом в землях по крови, но нашел его среди пепла и лавы? Это жестоко. Я… — тихо хмыкнул, подняв взгляд на проклятого вновь. Такие вещи стоило говорить открыто, глаза в глаза и не боясь. — Присоединился бы. И принес. Если б был уверен, что делаю все правильно и это не умаляет моей свободы. Великие Дома свидетели: клятвы я чту беспрекословно и следую тому пути, что выбираю, до конца. Серас не был никогда полностью честен, отчасти это угнетало его сейчас, когда груз ответственности давил на плечи и стирал позвонки. Раньше все было проще, когда он подворовывал, но не теперь. Особенно не теперь, когда он должен убить того, кто всегда был к нему добр. По-своему, пугающе, угрожающи, но искренне сейчас держал переговоры. Радушнее Телванни и честнее Хлаалу. Таким был забытый Дом? Подобным его главе? Великие Дома. Дагот Ур был расстроен. Значит, какой-то Великий Дом уже склонил его на свою сторону. Прискорбно. Заговорщики, имперские шавки и маги без чести и с обозом тайн. Стало тошно и грустно «Неревару». Некогда великий превратился в столь ужасающее существо, угрожающее всему континенту. Его разрывало в этой борьбе принятия стороны, неизбежной, необходимой. Нельзя остаться «на своей»: или смерть, или горькая жизнь. — Думаю, теперь настала моя очередь задавать вопрос. Есть ли у меня хоть малейший шанс Вас переубедить? Можно ли обойтись без лишнего кровопролития, без насилия? Я много общался с эшлендерами, они твердят как один: не Вы убили Лорда Неревара. И я склонен верить этому, а потому не хочу крови. Но если это понадобится для защиты Морровинда… Куда более печальная улыбка коснулась пепельных губ, а голос стал почти неразличим в этой тишине: — …Я буду биться до тех пор, пока тело одного из нас не превратится в прах. Нереварин был согласен, хотел бы присягнуть ему. Это было по душе главе Шестого Дома, он бы мог принять себе на службу старого друга. Только если бы он не прошел испытание корпрусом, с каждым днем связь меж ними ослабевала и Дагот Ур не мог понять, почему он убивает его слуг, почему Дагот Гарес не справился. Что же пошло не так? Корпрус не подействовал. Послание, любовно написанное им, не возымело эффекта на Неревара. Как же невыносимо жаль… — Я изгоняю лишь имперскую чуму, дорогой друг, — как родитель ребенку Шармат объяснял терпеливо и спокойно, без промелькнувшей ранее жестокости. — Остальные будут служить, я дал бы им место и статус по праву рождения за границами Морровинда. Рабство. И чужеземец Серас был бы рабом, если бы Дивайт Фир не согласился ему помочь, если бы одно из испытаний было провалено. — Эшлендеры… — протянул Дагот Ур, будто в трансе. Он сделал шаг назад, повернулся боком, когти его скребли по каменной стене пещеры. Ещё шаг назад, он оказался боком к двери в покои сердца. — Они чтят прошлое. Азура, она мнит себя покровительницей данмеров, но посмотри, что она сделала с нами, Неревар, — коготь указал на тело воина. — Кожа твоя посерела, а глаза налились кровью. Старые боги падут, лорд Неревар. И на смену им придут новые. Мы, Луна-и-Звезда. Мы. Не Ворин и Индорил. А Сердце и Дагот Ур. И тут же он рассмеялся. Злобно, нетерпеливо и почти надрывно. — Ты жалеешь меня, Неревар? Ты помнишь, что было тогда, в дни былой славы? — Шармат издевался. — Нет, ты не помнишь. Я бог, ты что, думаешь, что сможешь убить меня? Сдайся, пока я добр и терпелив к тебе, пока моё милосердие не иссякло. — Кожа моя не пахнет солнцем, она пахнет пеплом, но дает мне защиту от жестокого огня этих земель. Глаза же видят намного больше, чем могли увидеть прежде, старый друг. Азура сделала все это не просто так, — Серас оскалился. Слова его от вежливости скатились к яду, пропитались разложением. — Боги, погрязшие в невежестве, нарушившие клятву Азуре падут, да. Посмотрим, сочтет ли тебя судьба невиновным. Он резко перешел на «ты», забыв о почтении. Нереварин был готов драться. Сколько ещё вопросов осталось не названо, сколько ответов не озвучено. Но решимость переполнила данмера, пониманием исполнилось сердце к своим покровителям. Но тень сомнения так и не ушла. Эльф достал оружие по праву первого удара. Он будет драться. Будет драться за жизнь свою и жизнь тех, кто жил в Морровинде. От самой маленькой букашки до великого магистра. От бедняка до дворянина. Жаль. Скорбь переполнила Дагот Ура наполовину с гневом, как же наивен был дорогой Неревар, раз считал, что сможет бросить вызов богу и уйти живым! И пусть божества могли пасть, Шармат был уверен, что не падет. Что не получит удара в этот раз, ответит на предательство и муки ожидания. Он сторожил это оружие, когда Индорил держал совет со своей королевой и друзьями. И сказал, что его необходимо уничтожить. Было бы лучше, если бы они так и сделали. Если бы он не постиг силу Сердца Лорхана, оно бы не исказило его естество. Мертвец, грезивший, будто жив. — Глупец! — выплюнул зло Дагот Ур, раскрывая двери в покои сердца. — Какое великолепное, головокружительное простодушие. Как мог ты быть столь наивен? Никакое вмешательство здесь не поможет! Невежественен лишь тот, кто полагает, что бог может погибнуть. Нет, пока цело сердце, Дагот Ур будет насылать сны и моровые тучи, множив ряды Шестого Дома монстрами, видя в них слуг, какие они были столетия назад. Покои сердца были огромны, лава освещала их тусклым красноватым светом. Посреди вулкана возвышалась огромная уродливая фигура, похожая на двемерский элемент архитектуры. Акулахан. Как и обещал, Дагот Ур предоставил право первого удара старому другу. На секунду лишь он был открыт, в следующую — уже творил заклинание. Он не будет ждать вечно. У Неревара была возможность. Теперь же в его сторону было отправлено несколько огненных шаров особенной силы, а следом за ними — ослабляющий луч, лишающий его жизненных сил. Шармат был искусен в магии и при жизни, и после смерти, подбирал последовательность заклинаний так, чтобы успевать восстанавливаться в силе до следующего выпада. Теперь он ожидал атаки, окружил себя аурой амулета, пока пальцы плели новые чары. Удар за ударом, огненные шары и искры магических щитов. Все свои навыки магии Нереварин старался применить в этом бою, потому что глупо было стараться достать мечом до уязвленного бога: пока он будет бежать к нему, упустит драгоценные секунды отрыва. Жульничает, как всегда: выпивает зелье левитации и как можно скорее направляется к сердцу напрямик. почему-то, помимо ликования в душе, он чувствовал боль в своем сердце. Считал это все неправильным, неестественным, но ничего не мог поделать. Весь этот бой был предначертан ему судьбой несчетные века назад, когда Азура прокляла (или благословила?) весь его народ. — Трус! — выкрикивает Дагот Ур. — Сразись со мной честно, как велит доблесть подвигов! А не подобно вору! Да только вором Серас и являлся. Дагот изнуряюще спешил вниз, клацал когтями по каменному полу, спешил добраться до сердца первым. Кричал вслед проклятия, шептал заклинания, но не мог достигнуть цели. Когда же он был внизу, Нереварин уже оголил Раздлитель. Удар Разделителем, как учил Вивек. А после в бой вступает Разрубатель, которым данмер наносит удар за ударом, из последних сил держа уже слабый магический щит. Даже до зелья не дотянуться… Но он справится, обязан справиться. Неподдельный страх слышался тогда в голосе Шармата: — Нет! Глупец! — он ринулся к мосту, выкрикнул последнее заклинание, обездвижевшее бы врага. Но нанесен был удар Разрубателем, первый, второй… Мощная магическая волна откинула Дагот Ура во всём его величии в каменный свод. Враг наносил удар за ударом, силы покидали его. — Склонись! Предатель!.. Голос слабнул и застилался гулом раненного сердца древней сущности. Все подходило к концу. Он не смог, он проиграл. Всё сводится к одному несправедливому концу, предатели будут ликовать, а Неревар вновь погибнет. — Это конец… — хрипел Дагот, не в силах встать или сотворить даже самое ничтожное заклинание лечения. Маска треснула, золото крошкой упало на серый пол. Шармат не двигался, побежденный и жалкий, он лежал замертво, пока силы покидали его. Он уменьшался в размерах: от немалых трех метров медленно осталось чуть больше двух. Дыры на его теле затянулись, но то все ещё было тело мертвеца. Подобно тому, как корпрус мог быть вылечен, лечилась и божественность: последствия, негативные или положительные, оставались. Акулахан рушился. Кричали его братья и сестры. Значит, Неревар не закончил бы начинания. Жаль. Как безумно жаль… Все было кончено. Крепость Дагот Ур рушилась, как рушился кропотливо созданный мир её властителя. Мертвы были все его братья, Шестой Дом никогда не будет оплакан и никто не вспомнит о нем более, чем с ненавистью и страхом. Волосы некрасиво разметались по полу, маска спала с точеного заостренного лица, которое медленно излечивалось от сухих прорезей мертвеца, плоть и кожа затягивали прорехи. Он был не жилец, но тело покидали силы сердца. Не покинет его никогда уже темная воля Лорхана, обманчивая и искажающая все божественные замыслы в угоду своей мысли. Оттого проклятый каймер никогда не сможет уйти путями загробного мира, навеки прикованный к Аурбису. Дагот Ур умирал. — Твоя работа в Морровинде еще не окончена, Нереварин. Вивек все еще жив, но ему осталось недолго. Защищай моих людей. Защищай эти земли. Небеса Морнхолда опять чисты, эти люди не должны страдать. А теперь… Иди смертный. Иди на встречу своей судьбе!.. — даэдра вещала величественно и воодушевленно ровно до той поры, пока не заметила, что жизнь ещё теплилась в теле врага. — Пути ваши должны разойтись, Неревар. Если тебя это опечалит — скорби. Но Враг и Искуситель встретит свой конец, как любой соблазнившийся силой Сердца. Азура исчезла, растаяв. Тело было слабо и почти бездыханно, не видел Шармат жалости старого друга, без того тощее лицо осунулось. Мертвец. Но энергия не рассеивалась, Дагот Ур захрипел. Глаза его, два, как у любого мера, были закрыты. Ресницы дрогнули и веки, тяжелее якорей корабля, приподнялись. Он ничего не видел. Но призрачная нужда в борьбе ещё осталась, тело напряглось и содрогнулось. Он не умрет. Кто бы не был над ним, добить себя каймер не позволит. — Это неправильно, — бормотал Серас. Он со скорбью осел рядом с умирающим, пока рушился Акулахан. Нужно было бежать, определенно, чтобы сохранить хотя бы свою жизнь. Дагот Ур проиграл, есть ли смысл спасать того, кто собирался тебя убить при любом раскладе? Кажется, по року судьбы Неревар должен был опять оставить «друга» в этих покоях, чтобы он предался общему забвению, как один из страшных снов, что творил при мощи и силе. Данмер плотно сжал губы и выругался. Он подхватил долговязое тело на плечо и бросился бежать. Некогда величественный и страшный, Дагот Ур болтался безвольной тряпкой, вибрациями из груди его доносились предсмертные хрипы. Худое тело будто было иссушено и не могло бы восстановиться в мгновение. Когти ломались и падали, конечности не были чудовищно длинными, пальцы были нормальными. Дагот Ур был похож на бедняка, усталого, еле живого. Из одежды на нем все та же набедренная повязка, поножи и наручи, ветхие и едва ли имеющие смысл. Тяжелое золотое колье болталось на шее, единственная ценность, помимо ремня с изображением символа Дома Дагот, единственная смущающая вещь в общем облике. Волосы, лохматые, в ужасном состоянии, стекали по спине. Сознание возвращалось медленно, состояние лучше всего описывалось, как предсмертная горячка. Выбежав из цитадели, вместо со своей ношей эльф упал на пепел, закашлявшись от жжения в легких. Он совсем не бегун. Медленно сел на колени и глянул на умирающего. Тот видел бурю. Пепел вокруг, слышал окрик скальных наездников и диких гуаров. Смутно знакомое чувство: его укачало. Смог и пепел глушат свет заходящего солнца, оно не ослепило открывшихся красных глаз. Острый длинный нос сморщился, Ворин попытался пошевелиться. — Нет, — хрипел он в попытке освободиться от чужих рук, чтобы в итоге так неудобно вывернуться и удариться. — Где?.. Зал Сердца… Неревар… — бормотание было несвязным и слабым. — Инструменты… Где они? Выудив едва дрожащими руками из кармана небольшой бутылек, Нереварин прижал его к губам каймера, заставляя глотать зелье лечения. У него их так мало, а он изранен и лечит врага. И правда, глупец. — Почему тебя так беспокоят эти инструменты? — угрюмо хрипел Нереварин. Его черные волосы превратились в гнездо, добавляя облику суровости. — Неревар… Клятва… я дал клятву, что… — он обеспокоено попытался крутить головой. В бессилии хотел ползти ко входу, но с грустью Серас остановил его. Дагот Ур всегда был предан. Теперь стало ясно, эшлендеры не врали. Безумно преданный, оклеветанный предателями советник Луны-и-Звезды даже на смертном одре думает о чести и клятвах. Что они значат в загробном мире? — Какому Дому ты принес свою лживую клятву? — шипел лорд, собирая в теле силы на сопротивление, но все они уходили на разговор. — Плебей, ты будешь проклят Домом Дагот! Подчинись моей воле, сам Индорил Неревар ждет меня. — Инструментов более нет. Ты свободен от своей клятвы, — улыбка выходит натянутой и грустной. Смотреть в худое лицо сложно, на глаза наворачиваются слезы. Тело его стыло, в спешке Серас стал искать ещё одно зелье. Гнев безумца не трогал его и не пугал так, как осознание произошедшего. Он так и не смог выбрать сторону, поддавшись эмоциям, решил убить всеобщего врага. Ведь так проще. Не столь страшно, как вставать на сторону Шармата. Вновь Неревар герой, а Дагот — предатель. «Да уж, великое дело… Убить того, кто преданно исполнял твою волю, Индорил,» — со злобой и ядом думал Нереварин, но корил себя. Очередное зелье лилось в рот Шармата, он не сопротивлялся. Взгляд, рубиновый, не скрытый маской внимательно смотрел на того, кто предпринимал попытки спасения. Зелье началось литься с края губ. Было слишком поздно, внимательность Нереварин спутал с отсутствием всякой жизни. Последний из Дома Дагот. Одинокий, выжидавший каждый раз воплощение старого друга, чтобы ощутить призрачное тепло от присутствия его души. Серас не хотел оправдывать злодея, но прекрасно понимал его мотивы. АЛЬМСИВИ несильно отличались от того, кого прозвали дьяволом. Один лишь Сота Сил, благо, избавил меров от своих странных изысканий. Корысть съедала каждого по-своему. Славы и любви желал Вивек, силы хотела Альмалексия, знаниями был озабочен Сота Сил. А Дагот Ур желал справедливости, который не видел ни при жизни, ни после смерти. Разве мог он в союзе с Серасом надеяться на справедливость? Он ведет нечестную жизнь, наживаясь на чужих трудах. Нет, они слишком разные, как и положено добру и злу. Зло необходимо ненавидеть, так от чего на глаза навернулись слезы при виде застывшего лица? — Ворин Дагот, — озвучил имя Серас. Но никто не откликнулся, не прозвучал ласковый баритон, не дрогнули губы в оскале или улыбке. Он не знал, сколько времени провел там, с трупом на руках. Помнил, как звал его и что-то говорил, долго, пока не стал чувствовать, как тело в руках коченеет. Пришлось закрыть мертвецу глаза. Он будто спал, в мертвом спокойствии данмер желал увидеть счастье. Он всегда воспринимал как должное доброе обращение к себе, а теперь, убив столь вежливого врага, казалось, потерял друга. Или то были чувства в душе Индорила Неревара? Разве эта скорбь — не прямое доказательство реинкарнации и раскаяния? — Плевать, — в очередной раз прокрутив события минувшей битвы, Серас перевернулся в койке на другой бок. Они плыли на Акавир. Расправившись с ложными богами, Нереварин стал свободен. Организацию он поручил умельцам и понадеялся на империю, а сам решил уйти, как уходят герои за ненадобностью. Никакого Акавира: корабль высадился на островах, где Серас жил счастливо несколько лет на Катновей, постигая местную культуру… и местных жителей. Но она так и не стала ему родной: не одна сотня лет минула прежде, чем он решил вернуться на Родину. Ужас произошедших событий в его отсутствие был велик. И годы подряд Нереварин путешествовал, убедившись, что все забыли его лицо и даже имя. Старая добрая жизнь вселяла особую радость: родные законы, погони, кражи и кислые лица. О, как он был рад. И как скучал по великому Морровинду, каким он был до Красного Года… Как бы на это отреагировал Дагот Ур? Плакал бы, злился? Что бы он предпринял? Серас уверен, он бы не допустил таких потерь в войне с ящерами. Ворин был мудр. Как часто бывает с великими, их уважают лишь после смерти. Скорбь вернулась к нему. В своих странствиях по Скайриму Серас решил заглянуть на кусочек любимых краев: корабль плыл в Солстхейм. Остров изменился, пепел припорошил его обильно, медленно превращая в Эшленд. «А ведь ни Балморы, ни Вивека больше нет,» — угрюмо размышлял Нереварин, прогуливаясь по Вороньей Скале. Каково же было удивление встретить корпусных тварей на краю селения, с которыми сражались стражники Редоран. Эльф почти с радостью ринулся в бой, желая помощь выторговать на информацию. Получилось: с недавних пор неладное творилось на Ввандерфеле, Красная Гора что-то ворчала. Волнение охватило Его ещё сильнее, когда трактирщик обмолвился о поселении Телванни на востоке. Там живет некий Нелот, которому пора бы честь знать да умереть. Сломя голову несся данмер к восточному побережью. Огромные грибные башни вселяли надежду. Ожидаемо, что к магу было трудно попасть сквозь его ученика и управляющую. — Скажи, пришел старый друг, Серас! — озлобленно прикрикнул он на эльфийку, та недовольно вошла в Тель-Митрин. Вернулась уже с приглашением войти внутрь. Нелот почти не постарел. По крайней мере, не более, чем уже был стар на момент их первой встречи. То же касалось и обманчиво молодого тела Нереварина с душой скорбящего старика. — И правда… Ты, — задумчиво щипал бороду маг, разглядывая запыхавшегося героя Морровинда. — Я рад. Нет, правда рад, что ещё остались меры, помнящие… — Избавь меня от этой чуши, ты думаешь об опыте, а не радости, — рявкнул Серас, Нелот опешил от такой грубости. — Порождения пепла — твоих рук дело? — Что?! Нет, — Нелот морщился. — Несносный мальчишка, годы тебя ничуть не изменили! — Тогда — это корпрус… — Нет, — резко прервал его маг. — Ты же убил Дагот Ура несчетные века назад. Какой тут может быть корпрус? Ну… Убил же? Убил. Уничтожил сердце, а смерть сама нашла Шармата. Да только можно ли уничтожить сердце бога? Подобно огромному камню душ, разве нельзя его лишь расколоть? Могут ли осколки срастись вновь? Можно ли вернуть мертвых? В смятении провел остаток дня Серас, рявкая на всех, кто хотел завести с ним разговор. Ночь он решил провести в трактире, а на свежую голову утром вновь поговорить с Нелотом, единственным, кто мог бы понять его переживания. Кто ещё хоть что-то помнил. — Ты скорбишь о прошлом, Луна-и-Звезда? — бархатный голос убаюкивал сознание. Вновь эти сны, нежные кошмары, призраки ностальгии. Всей душой Серас ненавидел их за боль, что они открывали. — Боги и судьбы жестоки. Золотая маска, с застывшим выражением равнодушного величия. Данмер поднял глаза к ней, увидев тусклый отблеск глаз. Шармат был высок, но не так, как в последнюю их битву. Статен, но не ужасен. Тело его было также почти обнажено, но не отвратительно. Его хотелось рассматривать, как рассматривают атлетов, изучая причудливые изгибы мышц. Руки потянулись к маске и медленно отняли её от лица. Ожидание томило и пугало, эльф думал увидеть ужасный гнилой лик пепельного вампира, но видел лишь строгое лицо каймера. Прямо как в его последние мгновения. — Господин Ворин Дагот, Дагот Ур, верный вассал, преданный друг, просит тебя прийти, и взобраться на Красную гору, — в болезненно знакомом жесте названный приложил руку к груди и едва склонил голову в почтении, заставляя водопад темных волос дернуться на голых плечах. Серас криво усмехается. Злая штука сознания, нельзя так жестоко шутить над ним, до сих пор мучимым совестью за совершенное убийство. — Я буду ждать тебя, старый друг. Как ждал тебя всегда, — когда эльф отворачивается, обнаруживая себя в знакомых стенах Дагот Ура, Шармат бросает ему эти слова. — Это лишь сон и пробуждение, снова и снова, лик за ликом. Вижу, ты был измучен веками, но не столь долго, как изнывал от боли предательства я. Нет более лжецов Трибунала. Позволь же мне… Но Дагот Ур заставляет его повернуться обратно лицом. Безразличие сменяется тревогой, когда лба касаются холодные губы, а щек — широкие холодные ладони. — Позволь нашей дружбе расцвести вновь. Да настанет вновь в Морровинде весна его величия! Эльф пробуждается в поту. И первое, что он видит, — амулет Шестого Дома в горстке пепла на прикроватной тумбе. Спящий пробудился вновь.