Ангел на левом плече

      По щекам, словно искрящиеся жемчужины, катились горячие слёзы, опаляя бледные и без всякой пудры щёки. В горле застрял крик боли и отчаяния.       Матушка, как же я теперь без вас? За что Бог забрал вас у меня? В чём мы столь грешны?       В немом вопросе я поднимаю свой взор к небу. Серое, оно встречает меня несколькими каплями начинающегося дождя. Вода смешивается с моим горем, стекая каплями по лицу к подбородку. Как же хотелось, чтобы эти небесные слёзы смыл всю ту боль и отчаяние, в котором я оказалась. Всё невзгоды и сложности. Но слуга рядом со мной наскоро раскрывает зонт, укрывая меня под ним. Сил для слов благодарности не хватает.       Чего уж там. Их нет даже на то, чтобы вновь взглянуть на крест её могилы. На гроб из тёмного дерева, что вот-вот окажется в промёрзлой влажной земле. Корсет сдавливает талию в тески, не позволяя вздохнуть. Неужели мне всегда было так трудно дышать в нём? Или это лишь наваждение моего помутневшего сознания? А быть может, и вовсе это душа маменьки душит меня, пытаясь забрать с собой. Перед глазами вновь и вновь появлялся образ её лучезарной улыбки, нежных рук и строгого голоса. Ах, я отдала бы всё, чтобы вновь услышать её бесконечные причитания о моём замужестве, лишь бы не слышать сейчас слова священника и скрежет ржавой лопаты о камни в земле.       Стараясь прийти в себя, дабы не рухнуть без чувств на месте, я сильнее стиснула в руках крест и прислушалась к окружению. Острые витиеватые узоры на крестике больно впились в кожу. Но даже этого было недостаточно. Сердце пронзило острой болью, стоило мне услышать пересуды окружающих меня людей.       Подобно чёрным воронам, отвратительным падальщикам, что сидели на голых ветках деревьев, они не молвили, а каркали. Грязные их рты без остановки продолжали сочиться отвратными словами. И какофония их голосов теперь неустанно мучила меня:       — Ах, столь молодая девочка, а уже осталась совсем одна, — послышался поодаль хриплый прокуренный голос.       — Да уж, рано покинула мир графиня. Так и не успела толком пристроить дочурку, — вторил ему второй. Кажется, он был даже знаком мне, однако в шуме дождя я с трудом могла отследить, кому именно он принадлежал.       — Ох, слышала я, что юная леди была обещана молодому рыцарю, что подаёт надежды, — защебетала дама рядом с ними.       — Много ли толку будет от молодого рыцаря в такой семье? Юнец лишь разорит процветающий дом, — прервал её властно мужчина, ранее говоривший.       — Верно молвите, мой друг! Но что же тогда делать с сироткой? Коли непомолвленна она ни с кем, так надо скорее искать того, кто сможет на себя взять... Всё трудности управления.       — Воистину надо. Я подумываю предъявить право наследия на их земли.       — А вы приходились покойной родственником?       — Не приходился. Однако, если мне не изменяет память, жена моего троюродного брата приходилась ей золовкой.       — Так разве же с золовкой они были одной крови? — изумлённо поинтересовалась дама, вновь встревая в беседу.       — Глупости какие! Конечно, не были! Но это мелочи. Коли никого другого на место не найдётся, сойдёт и так. А надо будет, приплачу священнику, чтобы вписал мою фамилию в их семейное древо.       — Как мудро! — запричитала женщина, явно пытаясь угодить говорившему. — Вот только... Слышала я в светских кругах, что на девчонку претендует их дальний дядька Йохан.       — Этот безбожник? Пусть лучше засунет свой горбатый нос поглубже в свои бестолковые книжонки, — зло возмутился мужчина. — Как может человек, что провёл пол жизни в бесовских опытах и учениях, стать во главе семьи? Влиться в общество? Вздор!       — Тоже так считаю, — поддакнул курильщик. — Вот только у этого безумца много связей в церкви. И если он серьёзно возьмётся за дело, мороки не оберёшься...       — Если уж совсем всё худо будет... Женюсь на девчонке. В конце концов, я уж три года как вдовец.       — Ах, неужели вам по вкусу несчастные сиротки? Или вас, в столь преклонном возрасте, притягивает молодая кровь? — противно захихикала дама. Мои уши были практически готовы сочиться кровью от столь непочтительных слов из её уст.       — Куда уж там, по вкусу! Женюсь и сошлю в монастырь, чтобы не мешала. Ты посмотри на неё. Стоит, ни жива, ни мертва, на ветру трясётся. Такая и детей родить не сможет, умрёт.       — Ох, может и правда погибла бы при родах, да... Но вы только взгляните на декольте её, — заговорщически зашептала женщина. От слов её мне захотелось убежать и укрыться. До того отвратны были речи её. — Может красотой особой дурнушка и не наделена, но вот груди её молоды и упруги. Самое то для постельных утех, вы так не считаете?       — Хм... Пожалуй, доля истины есть в ваших словах, леди. Однако на что же вы намекаете?       — Что ссылать её в монастырь будет сущим расточительством, конечно!       — Леди дело говорит, друг мой. Коль вы всё же решитесь взять её под своё крыло... Не соблаговолите ли продать мне это неприглядное создание? Будьте уверены, ценой не обижу...       — Поживём — увидим, дружище. Быть может, и продам. Хоть какая польза с неё будет.       В глазах моих всё помутнело. Страх сковал железными тисками. На этих похоронах, что были организованы мной с таким трудом, я была лишь товаром. Куском затхлого мяса, что лежал на прилавке слишком долго, чтобы на него позариться, однако привлекал ценой. Осознание горькой истины ударило по мне, словно молния. Все эти "люди" вовсе не желали почтить память о моей матушки, провожая её в последний путь. Они явились сюда целыми семьями лишь для того, чтобы оценить меня, найти достойного покупателя. От этих мыслей становилось тошно. Завтрак, что нянечка с трудом заставила съесть меня давеча, просился наружу.       Служитель церкви заканчивал свою речь, а гроб уже практически закопали. Вновь взглянув на яму, в которой теперь навечно осталось покоиться тело её, я не смогла сдержать невольного всхлипа. За ним ещё одного. И снова... Плач превратился в сдавленные рыдания, что я не могла никак прекратить. Позади вновь я услышала отвратный мне голос женщины:       — Ах, бедное, бедное дитя! Что же теперь с ней будет!       Хотелось зло крикнуть в ответ, что, кажется, она с двумя мужчинами уже решили мою судьбу довольно чётко, но сдавленные крик, утонувший в ткани чёрных перчаток, стал моим максимумом.       Священнослужитель закончил речь, и я тут же бросилась прочь, спотыкаясь практически на каждом шагу, не желая слышать вздохов и причитаний этих лицемерных свиней, что могли лишь искать свою выгоду в чужом горе. Слуга поспешно семенил за мной, страшась остановить.       Прийти в себя и отдышаться я смогла, только когда остановилась у входа в часовню. Ворота кладбища остались позади, но мерзкое зловонье тел не отпускало меня. Будто этот запах впитался в мои чёрные траурные одежды, в мою белую бледную кожу, в мои хрупкие кости. Стараясь сбить это наваждение, я отослала слугу к карете, а сама направилась к церкви, что возвышалась передо мной, устремляя свои острые шпили высоко в небо, ближе к Богу.       Молитва успокоит обузданную страхом душу, подумалось мне. С детства это помогало мне прийти в себя. Осенив себя крестным знамением, я открыла тяжёлую дверь из массива, входя в мир таинств. Собор встретил меня гулким эхом, отражающимся о каменные белёные стены и невесомые полуарки. Мягкий аромат ладан и мирры успокаивал, убаюкивал, словно я оказалась в божественной колыбели под чутким взором Всевышнего. Огромное витражное окно-роза над входом отбрасывало причудливые разноцветные тени, что скрашивали монохромность внутреннего убранства.       Медленно шагая между рядами скамеек, поставленных для молящихся, я вслушивалась в звонкое эхо собственных шагов — ритмичные звуки ударов каблучков о каменные полы. Голос прорезал гробовую тишину, когда я попыталась позвать кого-то из служителей. Собственный голос показался чужим от хрипоты. Надломленный и слабый, он скорее походил на предсмертные звуки умирающего зверя, нежели на человеческий голос. Пришлось несколько раз прокашляться, прежде чем вновь заговорить. Вот только никто не отозвался даже после этого.       Видимо, в столь маленькой кирхе совсем немного людей... Но неужели они все отсутствуют? В таком случае, думаю, стоит подождать.       Остановившись у первого ряда лавок, я аккуратно присела на край деревянного сиденья, переводя дух. Мягкий древесный запах показался как никогда приятным и успокаивающим. Идея сесть была одним из лучших моих решений, так как стоило мне чуть расслабиться, я почувствовала всю ту усталость и боль в теле, что старательно прятала до этого момента. Откинувшись на спинку, устало прикрываю глаза, попутно утирая капли слёз, что остались не пролиты.       В голове стали беспорядочно кружиться мысли, сковывающие всё моё естество леденящим ужасом. Я осталась одна. Совершенно одна в этом жестоком мире, где каждый второй готов использовать меня, как разменную монету в своих грязных и гнусных планах. Что меня ждёт теперь? Насильно замужество за одного из тех влиятельных стариков, что больше походили не свиней, нежели людей? Попечительство дальнего родственника Йохана, которого я видела лишь единожды в жизни? Слухи о нём опережают время, пугая всех, и меня в том числе. Монастырь..? Из всего списка это кажется самым приятным и безопасным итогом. Вот только матушка не одобрила бы... Она так долго старалась сохранить наше богатство, что досталось ей от покойного мужа. Так гордо рассказывала о предках, некогда получивших графский титул, перешедший нам. Даже после смерти её тень словно преследовала меня, наставляя. Жуткое и отвратное чувство контроля никак не покидало моё бренное тело.       С тяжестью выдыхаю. Нет моих сил противится неизбежному. Всё будет так, как решит воля Божья, и я приму её. Даже если дарована мне будет роль агнца. Всё ещё подрагивающие руки складываю в молитвенном жесте, поднимая к небу. Несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Нельзя запнуться. И вот уже следом мой слабый хриплый голос, кажущийся в этот момент чужим, произносит привычную молитву:       — Господи... Царь Небесный, Дух истины и душа души моей, поклоняюсь Тебе и молю Тебя: наставь меня, укрепи меня, будь моим руководителем и учителем, научи меня тому, что мне следует делать. Поведай мне, Господи, все повеления Твои, я же обещаю исполнять их и с любовью приму все, что мне будет послано Тобою. Одного только прошу у Тебя: научи меня всегда творить волю Твою. Боже, заповедавший нам почитать отца и мать. Смилуйся над моей матушкой, прости ей грехи и вознагради за труды, а мне позволь лицезреть её в блаженстве вечного света. Через Христа, Господа нашего... — всё же голос предательски смолкает, не позволяя ровно закончить. Оттого сглатывая и надрывно произношу последнее слово. — Аминь.       — Ваша искренность слов и чистота помыслов поразительны, миледи, — раздался позади мягкий голос, шуршащий осенней листвой на задворках сознания.       Вздрагиваю. На секунду, забывая, как дышать и тут же в страхе оборачиваюсь на внезапного собеседника.       Изящный, утончённый юноша неописуемой красоты проходил меж рядов в мою сторону. Взгляд невольно начал блуждать по его лицу и одеждам. Сердце словно пропустило один удар, больно сжимаясь в груди. Неужели это ангел, подумалось мне в тот миг? Ослепительный, словно сошедший с фрески молодой человек в белоснежных одеяниях вызывал невольное восхищение. Широкие рукава кипенной рубашки были подобны крыльям, что вот-вот расправятся, а витое кружево создавало эффект полупрозрачных пёрышек. Тонкую талию мягко подчёркивали такие же светлые брюки. Седые волосы, мягко ниспадающие на острые плечи и струящиеся по спине, искрились серебряными нитями в блеклых лучах, проникающих через розу. Но более всего завораживало лицо визави. Точёные черты манили своим совершенством. Складывалось ощущение, что никакие невзгоды не могли отразиться на его луноподобном лике чем-то некрасивым. Тонкие губы замерли в нежной полуулыбке. Внезапно меня приковал к себе его взгляд. Глубокий, как бездомные океаны. Тёмный, как самая мрачная и пугающая беззвёздная ночь. В них отражалось всё и в то же время ничто. Ни единой капли света не смогла я рассмотреть в этих чарующих очах. Вначале мне показалось странным, что в тишине я не смогла уловить звука шагов, однако чем ближе юноша подходил ко мне, тем чётче приходило осознание: никакого шума от его мягкой поступи не было. Он практически парил над холодным каменным полом, касаясь лишь носками своих туфель.       — Прошу прощения, что прервал вас, — с горечью заговорил юноша. Остановившись по левое плечо от меня, виновато продолжил. — Право слово, не хотел. Но ваш чарующий голос, кажется, свёл меня с ума... Оттого я и рискнул заговорить с вами, миледи.       Мой голос? Чарующий? Быть может, в другой ситуации я и смогла бы поверить этим словам, а возможно, даже смутилась внезапному комплименту. Вот только не тогда, когда это было сказано столь сладостным, завораживающим тенором.       — Ах, вы... Должно быть, Ангел? — слова срываются с губ раньше, чем я успеваю их осмыслить, но эхо, разносят их по залу, делает сказанное чужим, неловким и смущающим бредом.       Светлые брови юноши чуть приподнялись над тёмными очами в жесте искреннего удивления. Ох, какая же я дура! Что я только что сказала?! Уже спохватившись, дабы извиниться за свою глупость, замираю от звука его смеха. Хрустально-чистый, подобный колокольчику. Тёплый и ласковый, зовущий за собой.       — Никогда бы не подумал, что могу показаться ангелом в глазах столь милейшей леди, — приложив в аристократическом жесте руку к сердцу и не переставая посмеиваться, пробормотал собеседник. — Спасибо за столь... Необычный комплимент.       — Простите, мне не стоило этого говорить, — опускаю глаза в пол, стараясь не смотреть на того, кто заставлял щёки так ужасно гореть. — Кажется, я совсем сошла с ума... Извините меня, извините... Я пойду...       — Постойте!       Тонкий стан юноши слегка накренился в мою сторону. Ладонь вспорхнула к плечу, касаясь бережно, практически неощутимо.       — Я вовсе не хотел вас вводить в смятение, — виноватая улыбка никак не сползала с его губ, дополняемая проникновенным взглядом. — И уж тем более прогонять... Я потревожил ваш покой. Пожалуй, единственным, кто должен уйти, являюсь именно я.       Его погрустневший вид тонкой острой иглой вонзается в сердце, проходя насквозь. Он как будто был готов прямо сейчас покинуть меня, исчезая без единого звука, точно также, как и появился. А что же я? А я лишь с придыханием буду смотреть в его спину, пытаясь понять, была ли наша встреча реальностью или наваждением помутневшего рассудка. Определённо, это лишь иллюзия. Не могло же, в самом деле, существовать в этом грязном, прогнившем мире создание такой ангельской красоты?       Секунды медленно перетекали в минуты, прежде чем юноша подал голос:              — Однако на улице усилился дождь, — разрезая тонкую нить молчания, молвил мой собеседник-ангел. — И, к сожалению, мой экипаж ещё не подоспел.       — Вы вольны остаться здесь сколько угодно. Храм Божий призван быть убежищем для людей, ищущих надежду или утешение, — отвечаю бесцветно уже заученную вежливую фразу, стараясь улыбнуться как можно более деликатно.       — Благодарю!       Визави, наконец, убирает руку с моего плеча. Неловко дёргаю им. Место, где юноша касался меня, горело подобно пламени. Это выбивало из колеи, заставляя снова посмотреть на его аристократичную руку. Тонкие пальцы теперь покоились на спинке деревянной лавки, постукивая по поверхности. Витиеватое остроконечное кружево манжетов на рубахе подрагивало в такт этим движениям. Даже такая мелочь в нём казалась чем-то пропитанным чистейшим совершенством. Ни за что не рискну больше поднять взгляд выше, иначе непременно ослепну.       В неловком, по крайней мере, на мой взгляд, молчании мы провели около нескольких минут. Собеседника же повисшая тишина словно и вовсе не беспокоило. Продолжая постукивать пальцами по дереву, он стоял ровно, уверенно выпрямившись во весь свой рост и устремив взгляд вперёд, к алтарю. На его фоне я, пожалуй, выглядела ещё более жалко и ущербно, чем до этого. Сжавшаяся и не поднимающая головы, заплаканная и вся в чёрном. Должно быть, оттого он и не делал со мной говорить, что я в его глазах столь... Отвратна.              — Миледи? — внезапно окликнул меня юноша, резко вырывая из потока мыслей. — Вы всё ещё обиженны на меня?       — Вовсе нет! — спешу возразить. Ох, с чего же он взял, что я в обиде? Этого ещё не хватало. Совершаю роковую ошибку, поднимая взор, и встречаюсь взглядом с беззвёздным небом. Сердце пропускает удар, с болью сжимаясь. — С чего вы взяли, что я обижена?       — Вы так молчаливы... вот я и подумал, что злитесь на меня. Но раз уж это не так, — во мраке глаз загорается невиданная мной доселе искра, похожая на колышущееся пламя свечи. — Позволите присесть?       — Ох, конечно, конечно! — с шуршанием нескоро собираю юбки и двигаюсь дальше от края, чтобы он смог сесть. В голове запоздало мелькает мысль, что в пустом зале он мог бы присесть где угодно, но быстро затухает, так как собеседник размещается совсем рядом, поворачиваясь всем станом ко мне.       — Вы, должно быть, с похорон госпожи Терезы? — с необъяснимым любопытством спрашивает визави. В ответ лишь киваю, неловко и дёргано, словно марионетка, у которой оторвали нити. — И кем же вы приходились покойной?       Вместе с последним словом вздрагиваю. Неприятный шлейф от слов остаётся на душе, сковывая.              — Дочерью, — голос предательски дрогнул. Вновь ком в горле и неприятно жжение в глазах. Отошедшая на второй план горечь начала накатывать с новой силой. Слышу мужской растерянный вздох и из последних сил задаю ответный вопрос. — А вы?       — Наши семьи некогда вели совместные дела. Хотя за последние десятилетия мы значительно отдалились друг от друга... Я имел честь вести скромную деловую переписку с вашей матушкой. Хочу сказать, что она действительно была выдающимся человеком, не взирая на все упрёки, сплетни и злословие в её сторону. Я... Соболезную.       Изящная ладонь вновь устремляется ко мне, но в этот раз деликатно ложится на сгорбленную спину. Это становится спусковым крючком. Горячие слёзы без остановки льются из глаз, дыхание спирает, отчего я сдавленно всхлипываю. Руками, облачёнными в чёрные кружевные перчатки, стараюсь скрыть всю свою слабость и уродство, бессильно сжимаю и разжимаю спутанные волосы, что некогда были собраны в аккуратную причёску. Это больно. Так больно и несправедливо. Почему Бог послал мне это испытание? Неужели Ему было недостаточно моих страданий? Зачем Он отобрал у меня землю из под ног? Неужели я столь грешна, что недостойна помилования?       Кажется, что я рыдала целую вечность, не переставая бормотать о "жестокости" и "несправедливости". За всё это время еле-тёплая ладонь, отчего-то кажущаяся мне огненной, не переставала мягко поглаживать мою содрогающуюся спину. Почти интимный жест в высшем свете сейчас стал для меня единственным спасением. В последний раз утирая глаза, стеснительно выпрямляюсь, виновато вглядываясь во мрак очей. Откашливаюсь, чтобы принести извинения за несдержанные эмоции, но меня внезапно перебивает всё такой же мягкий, но отчего-то более холодный голос ангела:       — Вы правы, Бог действительно несправедлив. Он забирает у честных людей всё самое дорогое, превращая их жизни в страдание. Но в это же время другие, по-настоящему грешные души пируют и живут счастливо, продолжая погружаться в грязный омут. Они практически не посещают церковь, но продолжают упрекать других. Их близкие живы и здоровы, хотя сами они не выходят из игорных домов и борделей. Разве же это справедливость? Это Божья благодать, о которой нам всё продолжают твердить? Вздор!       В тёмно-синих очах зажигаются блёклые искры. Но именно из таких искр возгорается пламя. И это пламя перешло на моё сердце, скованное от боли, очищая его своими огненными языками. В памяти вспыхнули воспоминания недавнего разговора у могилы матушки. Эти свиньи, что делили меня и моё наследство, словно свою собственность. Они никогда не испытывали и навряд ли уже смогут испытать те мучения, что довелось пережить мне. Это несправедливо. Так тошнотворно-несправедливо!       Сжав руки в кулаки и прикусив губу, с ненавистью вглядываюсь в охладевшие черты лица моего ангела. Улыбка сползла с его лица, сменяясь плотно сжатыми губами. Мрак обволакивает меня, а огонь в нём продолжает пылать, освещая путь к неведанной истине.       — Как ваше имя? — шёпотом спросил меня юноша.       — Ева, — рука его ложится на мою, сжатую в кулак. Сжимает.       — Я напишу вам, Ева, — наклоняясь ближе к моему уху, еле-слышно отвечает. — В этом грязном, порочном мире не так много людей, что способны понять нас с вами. Я бы не хотел терять эту связь, что появилась между нами сегодня. Вы же чувствуете?       — Чувствую, — произношу с придыханием, будто мне нечем дышать. Щёки полыхают от близости, а сердце вот-вот готово выпорхнуть из грудной клетки, словно птица.       — Я тоже это чувствую. Сразу же почувствовал, когда увидел вас...       Внезапный шум у дверей заставил нас отшатнуться друг от друга. Юноша молниеносно вскочил с места и, одарив на прощание ласковой улыбкой, стремительно удалился, бормоча себе под нос что-то про карету и кучера. Спустя несколько томительных минут пришла в себя и я.       Что это было?       Этот вопрос не покидал меня, тянулся вслед за чёрными юбками, пока я вставала со скамьи и медленно шагала к выходу. Схватившись за витую ручку двери, я замерла. С груди внезапно возникло беспокойство и неясное предчувствие. Повинуясь этому ощущению, я обернулась, вглядываясь вглубь слабоосвещенного зала, к алтарю. Распятый на кресте Иисус покорно опустил голову, смирившись со всеми тяготами этой жизни, приняв несправедливое наказание... Но стоило ли оно того? В душе закрались сомнения, оплетающие разум подобно вьюнку. Не желая продолжать это томительное мучение, разворачиваюсь вновь к двери и выхожу прочь из церкви. Довольно на сегодня молитв. Что от них толку, если меня никто не желает слушать?       Улица встретила меня свежим запахом после дождя, грязью и карканьем ворон. Отвратную картину не смогли скрасить даже пробивающиеся сквозь тучи слабые лучи солнца. Направляясь к каретам, уже издалека вижу, как навстречу мне бегут слуги. Должно быть, успели потерять меня.       — Госпожа, как же вы!? Мы так волновались! Так убежали быстро, мы и вдвоём не догнали! — запричитала молоденькая служанка.       — Госпожа, да куда ж вы!? — взмахнула руками пожилая служанка. — По городу вон какие слухи нехорошие ползут, скольких девушек в неделю погибает, а вы вот так одна уходите!       — Мы вас обыскались! Где же вы были?! Не приставал ли к вам кто?       Громкие голоса отдавались тупой болью в голове. Вымученно улыбаюсь и, пропустив мимо себя все расспросы, прошу поскорее подготовить карету.       — Всё уже готово, госпожа, — услужливо кивает кучер. — Полезайте скорее, да поедем, пока дождь с новой силой не пошёл!              Наконец сев, вновь прошу служанок помолчать, ссылаясь на дурное самочувствие. Откидываюсь на сидение и провожаю взглядом кладбище, что остаётся позади. А дальше лишь серость. Дороги, деревьев, домов и людей. Извечная серость. Перед глазами вновь замелькал туманный образ юноши-ангела. Такой ослепительно-белоснежный, не похожий на привычный мне серый. Была ли эта встреча действительно судьбоносной, или же всё произошедшее лишь безумные иллюзии моего больного разума? Не знаю. Но почему-то то место, где он ласково поглаживал меня, покуда я содрогалась в рыданиях, продолжает отдаваться теплом, а сердце по прежнему не может найти покоя.       А левое плечо отчего-то... горит.