this god won't forgive you

      Ируканские ковры перекочевали из разрушенной канцелярии дона Рэбы на стены их земной квартиры, мечи Руматы-Антона обрели вечный покой в изукрашенных ножнах, больше не надо было беспокоиться о еде, воде и крыше над головой, и все же Кира не могла найти себе места.       И если бы дело было только в том, как трудно приспособиться к жизни на Земле – уж в этом как раз ничего сложного не было, если не считать ее жалких попыток загрузить посудомоечную машину или выговорить «Большое спасибо» по-русски. Румата, которого теперь она заново открывала под именем Антона, столько рассказывал ей о Земле, что Кира могла с закрытыми глазами пройти от их дома на квартиру Анки, подруги Антона. Летательные аппараты и вонючие автомобили пугали ее только первые несколько месяцев, и сейчас Кира бы не вздрогнула, приземлись на их задний дворик армейский вертолет, пилотируемый наставником Антона, доном Кондором.       Изумленная тем, насколько землянам чуждо любое насилие, Кира не могла не вспоминать.       Идиллию ее снов, однако, нарушали не крики из Веселой башни, не пьяные вопли брата и даже не лицо дона Рэбы (впрочем, Кира так и не узнала, как он выглядел). Раз за разом ее хрупкий ночной покой раскалывался на куски, стоило засыпающему сознанию выудить из погребенных под руинами старого Арканара мгновений ту ночь, когда Румата ворвался к ней с лютым блеском в глазах и обнаженным мечом.       У Киры с того времени начались проблемы с тем, как отделить сон от реальности.       Изо дня в день Кира ждала Антона под дверью, встречала его с работы, разгружала сумки, вешала его одежду, рвалась даже мыть и одевать его, но теперь он этого не позволял. Он стал… другим – более закрытым, более резким. Казалось, что если Кира спросит его, о чем они беседуют на работе, Антон специально бросит пару холодных терминов вроде «ковалентная связь» или «конвергентная эволюция», чтобы заставить ее замолчать. Кира не винила его в этом: в конце концов, это ведь не его задача – обучать ее.       Юная, охочая до знаний Кира с одинаковой радостью хваталась за земные буквари, многотомные романы и гладильную доску. Ей хотелось впитать как можно больше всего в этом мире, где можно руку протянуть – и получишь все, чего пожелаешь. Антон перегнал несколько земных аудиокниг через какой-то «автопереводчик», и Кира могла часами слушать родной арканарский в исполнении какого-то «робота», через слово спотыкавшегося в ударениях и длине гласных.       Людской в доме не было – точно так же, как и погреба, подвала, кухни и сеней. В каждой комнате стояло по несколько жизненно важных «аппаратов», которые готовили, гладили, разогревали, могли закрутить консервы и выцедить воду из воздуха. Несмотря на все эти чудеса, Кира упрямо заставила Антона раздобыть ей гладильную доску, которую в этом мире уже считали антиквариатом, а в Арканаре еще даже и не видели…       Арканара больше нет, напоминала себе Кира, раскладывая диванные подушки в красивый геометрический узор. Арканара больше нет.       Изначально это затевалось как блокада, но район боевых действий быстро вышел из-под контроля, и земляне были вынуждены пойти на крайние меры. Все, кого Кира спрашивала, не могли сказать, что именно это были за меры, но все как один утверждали, что возвращаться туда опасно. Один иностранец, перебивавшийся по-русски с пятого на десятое, как и сама Кира, меланхолично прошептал, отчаявшись объяснять на полузнакомом языке: “This is not a place of honor”.       Три десятка ученых Института экспериментальной истории, знавшие английский, как один отказались ей это перевести.       Ируканские ковры видели многое, и как-то, отчищая их от застарелых пятен, Кира попросила Антона показать ей, как выглядел Рэба. Антон скрипнул зубами, словно от боли, но покорно встал с дивана и принес из соседней комнаты прямоугольный ящик с фотографиями – кадрами, как он объяснил, из видеозаписи, которую он безостановочно вел в Арканаре. Пошарив в стопках тоненьких бумажек, на которых были запечатлены невыносимые зверства, Антон кончиками пальцев выудил тот самый портрет.       Бледный, уставший мужчина с неискренней улыбкой, замершей на тонких губах. Узловатые пальцы, сцепленные в замок. Длинные волосы, рассыпающиеся по плечам. Взгляд, за которым никогда в жизни не прочитаешь ничего, кроме животного страха. Кире почти становится его жаль, но она, как и Антон, в последнее время разучилась жалеть людей.       – И что ты сделал с ним? – неожиданно для самой себя спрашивает Кира, выдергивая фотографию из пальцев Антона.       – Извини, мне не кажется, что тебе захочется это услышать, – сухо отвечает он. – Отдай фотографию. Это еще должно пойти в следующий отчет.       Ируканские ковры словно бы притаились, подобно хищникам, ожидая, когда же на них посыплются клочки разорванной на конфетти бумаги. Но Кира просто сидит, не отрывая взгляда от лица, которое ей положено ненавидеть.       – Изувечил его, да? – тихо спрашивает Кира, пронизывая глазами красную сутану, как будто она может заглянуть под ткань и увидеть кровоточащие раны. – Пытал? А впрочем, ты прав, мне все равно. – Она кладет фотографию Антону на колено, не осмеливаясь посмотреть любимому человеку в лицо. – То, как он умирал, ты тоже записывал на видео? Для отчета?       У Антона кончается терпение. Он кидает фотографию Рэбы в коробку, закрывает ее с такой силой, что у коробки чуть не отваливается дно, выходит из спальни, надевает кожаную куртку, застегивает ее чуть ли не до прищемленного подбородка и вырванной щетины, выходит из дому и направляется в Институт. Кира, проводив его глазами, ложится на кровать лицом вниз и жмурится. Она, может, совсем еще не дока в экспериментальной истории, но ей хорошо объяснили, в чем разница между причиной и поводом; в Институте могут говорить, что Арканара не стало из-за Рэбы, но они рассмеются ей в лицо, если она скажет, что Веймарскую республику основал Гаврило Принцип.       Иностранные языки даются Кире в разы легче, чем элементарная физика, но девушка не намерена сдаваться. Подпирая стены в Институте, ответственно изображая мебель, улыбаясь всем навязчивым профессорам чуть за пятьдесят, которые не обделяют вниманием «молодую жену Антона», Кира ловит фрагменты разговоров, термины, имена и даты, все это время делая вид, что даже самые простые русские предложения даются ей лишь с божьей помощью.       Юная, но уже далеко не наивная Кира понимает, что если не удалось что-то остановить, все еще можно подобрать осколки.       Летними вечерами, тянущимися целую вечность, Кира сидит на веранде, стараясь не беспокоить отсыпающегося после работы Антона. Через пару недель его снова отправят в очередную гуманоидную цивилизацию, снова – «помогать их развитию», и Кире, знающей, что такое счетчик Гейгера, что такое Чернобыль, что такое “ant-walking alligators” и “radium jaw”, легко заплакать, прощаясь с Антоном – но совсем не по той причине, о которой он думает.       Антон-Румата – хороший, на самом деле хороший человек, но об этом можно помнить, когда он говорит «Я буду писать тебе, маленькая», и помнить нельзя, когда из его объятий Кира убегает к стойке с диафильмами и списку рекомендованной литературы.       Июньским утром, таким ярким, что из присутствующих, пожалуй, только Кира знает, с чем его можно сравнить, половина института провожает Антона-Румату, ветерана Арканарского переворота, Арканарской бойни, Арканарской битвы и святой Мика знает, чего еще, – в то время как при настоящей арканарской бойне не присутствовал ни Антон, ни улыбчивый, быстро седеющий дядя Саша-дон Кондор, ни темпераментный, в последнее время располневший Пашка-дон Гуг.       Тяжелая жизнь красивой женщины в Арканаре научила Киру некоторым трюкам, о которых землянкам лучше и не догадываться. Подождав, пока большинство людей, помнивших о фиаско в Арканаре, разлетятся по новым миссиям, уйдут на пенсию, покончат жизнь самоубийством (дон Кондор, как говорят здесь, «съел ружье», что в Арканаре бы назвали «благородной смертью»), Кира, собрав в кулак всю свою волю, начала «обрабатывать» молодого пилота, чтобы ей, в обход закона (Антон, как только привез Киру на Землю, тут же записал ее в «недееспособные», что, учитывая ее тогдашний опыт жизни на иной планете, в принципе соответствовало действительности), разрешили учиться пилотировать межпланетный аппарат без разрешения ее опекуна. Всего лишь-то крохотный одноместный катерок, умаливала она инструкторов, недовольно скрестивших на груди руки, буквально катерочек, в который кроме пилота поместится разве что дамская сумочка…       И противорадиационный костюм «Тай-тек» со встроенной биологической защитой, и гранатомет, и аптечка со всеми нужными препаратами, и бронежилет, но об этом, как водится, она умолчала, прикрыв свои знания кривоватым использованием падежей и неотразимой улыбкой наивнейшей из дев.       База, которую в последний раз посещали едва ли не ровно десять лет назад, встретила Киру, обвешанную свинцом от сих до сих, удивленным молчанием.       Вернувшаяся на Землю Анка поседела за один день.       Верная Антону Кира, всегда встречавшая его на веранде их дома, испарилась в никуда. Все, кто имел к ней хоть косвенное отношение, чудом отвернулись в один и тот же момент – кто-то вычислял новые маршруты, кто-то считал пенсию вдове дяди Саши, кто-то улетал и только сейчас вернулся… Кира, у которой, господи прости, не было даже фамилии (какую бы головомойку устроила Антону Анка, будь он сейчас на Земле, а не в пучине очередного ада), а паспорт напоминал собачий, благо хоть фотография есть вместо словесного описания, и на том спасибо, – Кира, примелькавшаяся всему Институту, Кира, смущенно просившая перевести ей инструкцию для стиральной машины, Кира, у которой не было амбиций, задач и целей, растворилась средь бела дня.       Истерика, которую Анка устраивала всем, кого заставала на рабочем месте, рано или поздно заставила колесики вращаться, и если бы у Анки оставался один целый нейрон, он бы самоуничтожился, сгорел вмиг, будто лампочка накаливания без защитного стекла.       Наивная юная Кира, которую Антон притаскивал на работу, словно ребенка или кошку, обвела вокруг пальца их всех.       Дома у них нашли столько материалов по Хиросиме и Нагасаки, что они сделали бы по три кандидатских работы и физику, и социологу, и врачу-хирургу. Вспоминая Антона и по матушке, и по батюшке, Анка рвала на себе волосы, роясь в кипах статей, энциклопедий, диафильмов. Все же лежало на виду, пойди посмотри, словно Кира была так уверена, что все вокруг думают только о себе…       А почему «словно»? Они ведь действительно до последнего объясняли ей элементарнейшие вещи, раскладывали земную историю по полочкам, наслаждались нехитрой игрой «объясни глупой девочке процесс полураспада», а глупая девочка росла, глупой девочке уже двадцать восемь, и кому-нибудь, ну хоть Антону, подумать бы – а чем она живет, что хочет, что ценит? Ни детей у нее, ни работы, ни образования, – так они увлеклись, передавая Киру из рук в руки, что даже не заметили, насколько специфическими из года в год становились ее «невинные» вопросы.       Услышав, какой махровой идиоткой выставляла себя Кира, чтобы получить права, Анка смеялась до слез, судорожно сгибая и разгибая пальцы – так ей хотелось ударить хоть кого-нибудь в этом научгородке дураков, да только, если разобраться, самой виноватой после Антона она почитала себя.       «База? Это Инквизиция».       – Ты нас всех так напугала! – выкрикивает Анка, еле успевая снять шлем. Кира, сидящая в кресле с ногами, тупо смотрит в наполовину погасшие экраны Базы, положив бледную ладонь на компьютерную мышь. – Кира, зачем?! Тебе же говорили, все говорили, что здесь нечего искать, а ты полезла! Ну что, нашла разве что-нибудь?       Горько, цинично усмехнувшись, Кира качает головой.       «База? Это Инквизиция».       – Извини нас, девочка. – Анка подошла к Кире со спины и обняла ее за шею, механически бросая взгляд на мониторы – какие-то бессмысленные ряды цифр, типическая агония умирающей от невыносимого излучения машинерии. – Мы правда тебя недооценили. Я извиняюсь и за Антона, – Анка погладила Киру по голове, как щенка, и тут же отняла руку; горячий стыд обжег ее щеки, стоило женщине понять, насколько ее слова расходятся с делом. – Мы ведь не будем ему об этом говорить, правда? Это будет наш маленький секрет.       Тихо пробормотав что-то, похожее на согласие, Кира закрывает глаза и откидывается на руки Анки.       – Исследовательница, – шепчет Анка, хотя ей хочется сказать совершенно другое определение на букву «и». – Ученая наша. Сейчас я проверю, остыли ли двигатели, и мы полетим домой, правда?       Буркнув «Хорошо, полетим», Кира следит за тем, как Анка надевает шлем, покидает помещение, закрывает за собой герметичную дверь, потом, если судить по грохоту магнитных ботинок, проходит к пристыковавшемуся катеру. Только когда раздается рык, писк и визг тестируемых двигателей, Кира спокойно надевает наушники, повышает громкость и говорит в микрофон, отсылая радиосигнал на поверхность изувеченной землянами планеты:       – Инквизиция, это База, прием.