Только верь, Вера

      Следовало задвинуть мысли о гитаристе в долгий ящик. Не прокручивать по десятому кругу воспоминания, о том, как он сидел на подоконниках школы и курил в форточку, уходя с уроков. Как его журил Дима, а он улыбался в ответ кусачей улыбкой и обещал завязать. Как играл на гитаре под окнами и звал гулять Диму. И в дождь, и в майскую жару неизменно в кожаной куртке, футболке с рок-группой, чёрных джинсах и в армейских ботинках на шнуровке. С блестящим на груди остроконечным кулоном.       Вера долгое время считала, что ей не давал покоя именно факт, что её брат, кроме неё, ещё с кем-то близко общается. Нет, у Димы было много друзей, знакомых, хороших знакомых. Но он не гулял с ними после школы, не сидел на ступенях лестницы в подъезде после доводящих его до слёз звонков папы, не возвращался с ними в десятом часу вечера. За что те, видимо, в благодарность не вскрывали ему горло.       Ревность? Исключительно сестринская, больше зависть. Нашёл такого же одарённого, виделся с ним после художки, бегал до консерватории. Консерватории! Вчерашнего детдомовца и проблемного старшеклассника приглашал на частные занятия преподаватель из консерватории!       Конечно, она бездарность, с ней неинтересно, а вот этот талант!       Снова дверь. Снова повёрнутая ручка. Снова обещание дойти до аптеки и вернуться. Снова утро, начавшееся с «абонент недоступен, пожалуйста, позвоните позже». Психотерапевт сказал на приёме, что это шоковое состояние. Вера не помнила ничего из того дня, кроме закрывшейся двери. Следователи ждали подробностей, а слышали только её молчание.       — Да, это случилось, да, ты боишься и не доверяешь мне. Но это бессмысленно!       На очередной встрече Разумовский заметил, что ей совсем нездоровится, и предложил вызвать доставку, чтобы открыли дверь, и она перебежала к нему, в тепло. Доставщика разжалобят молчать или соврут что-нибудь.       С температурой под тридцать восемь, ужасной болью в горле и насморком, ступая по отвалившимся от стен за ночь обоям, трясясь от сквозняков, Вера отказалась.       — Видела же, как люди в форме и твой отец вели допросы с пристрастием. Думаешь, нормально перед человеком с травмой брошенки трясти игрушкой Микки Мауса и заверять, что единственный любимый его родитель — продажный бандит, садист и помогал начальству травить запрещёнкой бандитов поменьше?       Как искра. Огонёк свечи посреди маленького ледяного царства Снежной королевы.       Его не допрашивали. Гитариста, псевдополицейского, Чайкину, но не Разумовского.       Несмотря на то, что он в вечер трагедии находился с Димой на улице.       Она видела их вдвоём.

***

      Тело бросало из жара в холод, из холода обратно в жар. Лекарство понемногу действовало, нагоняя сон, а вместе с ним и спутанные образы.       Размытый силуэт человека с длинными волосами. Скрип ящиков в спальне родителей.       Свет у двери, хлопки.       Кровь.       Кап, кап, кап.       Размытый силуэт с длинными волосами касался ладонью мебели, оставляя алые кляксы.       Македонский молчал, а расплывчатая фигура свободно передвигалась. Из спальни доносилось шуршание бумаг, папок с документами. Что-то искали…не драгоценности или деньги…что-то…       — Его осудили. Приговор слышала Ника, но не сказала мне ничего. Искал бумаги, узнать детали, сколько лет, где. У нас их не оказалось.       Про что накануне говорил Разумовский, желавший с помощью доставки приоткрыть дверь её квартиры.