Ромео задыхается

Любовь не знает логики, она выше разума. Любовь пребывает на вершинах, над долинами разума. Это существованье возвышенное, венец бытия, и редкому человеку она дается. "Мартин Иден", Джек Лондон

__________________________________________

      Вначале он думал, что это просто какой-то грипп, обычная магловская болезнь.       Всё началось с боли в груди, которая с каждым днем становилась все более и более явной и болезненной.       Потом начался кашель. Он тоже становился всё сильнее и сильнее, нарастая, словно листва в весенний день: оглянуться не успеешь, как на месте коричневых почек уже появились прекрасные светло-зелёные и невинные листья. Но его кашель вовсе не был невинен. Он был напористым и зловещим. Словно разбойник, словно вор он подкрался к нему, втихую, незаметно, опасно, желая забрать всё, что у него было.       У него ничего не было. Он был нищим. Он был скупым. Набатом об этом твердил вначале сухой кашель, который со временем перерос в мокрый.       Этот кашель стал точкой отсчёта.       Пятый Харгривз, считавший себя самым способным членом Академии "Амбрелла" и одним из лучших учеников Хогвартса, задыхался от того, что следовало после очередного приступа мокрого кашля.       Твою мать, кто бы знал, что это случится с ним       С человеком, поклявшимся посвятить себя изучению своих способностей и магии. Он желал стать новым Флемелем, новым Дамблдором, а, может быть, усовершенствованной версией Волан-де-Морта...       Какая наивность. У него были настоящие, Наполеоновские планы, которым не было суждено сбыться. Жизнь ведь та ещё сучка, каким глупым он был, не признавая самому себе всю тяжесть бытия. Разве матёрые грабители банка могли представить себе, выходя на очередное дело, что встреча с амбреловцами равна самой смерти и что этот день станет их последним? Разве можно подчинить себе свою жизнь? Можно знать время собственной смерти? Разве он знал, что каждую ночь голос будет срываться, становиться хриплым, а на устах будет оставаться привкус свежего меда и её имени? Той, что к нему безразлична...       Ханахаки была редким заболеванием, но не настолько редким, чтобы он никогда не видел ее проявления. Он до сих пор смутно помнит, как на втором курсе задержался в факультетской гостиной за написанием очередного трактата, когда прямиком из синих покоев родной Когтевранской башни под руку была выведена совсем ещё юная девушка, наверняка с ещё не окрепшим разумом и не стальными нервами. Задыхаясь, из её рта то и дело выпадали лепестки гвоздики. Алые от крови. Её уводили к мадам Помфри её подруги, с трудом удерживая строптивую, явно помешанную девицу. Тогда Пятому показалось это каким-то буйство, сумасшествием. Он подумал, что девчонку кто-то проклял, думал, что её вылечат. Хотя, по правде говоря, её судьба его мало заботила, так что он благополучно забыл о девушке уже спустя три минуты. И только когда он наконец встал с кожаного дивана пустой гостиной, проходя по коридору к общежитиям, его внимание обратилось к лежащему на полу не раскрытому соцветию.       На следующий день он узнал о том, что девушка скончалась. От Вани, учившейся с ним на его факультете и откуда-то знавшей ту старшекурсницу, он узнал, что она так сильно любила старосту Пуффендуя, что заболела ханахаки       — Чем-чем? – переспросил он безучастно. Смерть какой-то там дамы в беде его нисколько не расстрогала. Ваня сглотнула, быстро переметнув взгляд на слишком тихий стол Пуффендуя, на светловолосого мальчишку с веснушками. Пятый посмотрел в ту же сторону. Староста выглядел, как новое приведение, казалось, его кто-то со всей силы шандарахнул по голове, а потом окатил ледяной водой, – таким бледным он был. "Наверное, – подумал Харгривз, – он хреново чувствует себя, понимая, что это все из-за него". Взгляд Вани вернулся к нему, она наконец-то ему ответила, но ее испуганый взгляд перед этим он запомнил на долгие годы, как и состояние того юноши       — Девочка сказали, что если ты очень сильно любишь кого-то, а объект влюбленности или не отвечает тебе взаимностью, или не подозревает, что он нравится этому человеку, то начинают распускаться в груди цветы, как символ твоей любви. Если ты признаешься человеку, будучи больным ханахаки, но этот человек будет к тебе равнодушен, ты умрёшь меньше, чем через сутки...       — Ладно-ладно, я понял, уже не интересно, – отмахнулся он, девочка заглохла, продолжая ковыряться в тарелке, как она это делала в Академии. Ох, если бы он её тогда дослушал, то...       То, что? Это что-то бы изменило?       Нет. Он мог бы поклясться в этом.       Прокручивая в голове свою жизнь, Пятый поклялся, что если он выживет, то никогда ни о чем не будет зарекаться. А зарекаться он любил.       — Клаус, иди ты в одно место, я не собираюсь участвовать в твоем бреде, даже не рассчитывай! – а на следующее утро уже был подгоняем номером Четыре и близнецами Уизли в варении какого-то вонючего зелья, которое планировалось испробовать на слизеринцах.       — Ваня, перестань быть бесхребетной, дай ты в глаз этой чокнутой Паркинсон, – а потом орёт на Пэнси, доводят её до слез, стоя рядом с её же сокурсниками, на глазах у всего Большого зала. На него все смотрят: кто-то с одобрением и не сдерживая порывы хохота, кто-то злеет, осуждает, начинает что-то неуверенно бормотать в её защиту, – но он уже разворачивает Ваню и вместе с ней выходит из зала, чувствуя себя каким-то сраным героем, которого так хотел из его сделать отец.       А потом в библиотеке он встретился с ней. Она сидела за своим любимым столом, который заприметила ещё на первом курсе (он помнил), склонившись над каким-то пыльным фолиантом. Её волосы, вечно такие вездесущие, кудрявые, но мягкие (откуда он знает, что они мягкие? – ему остается лишь догадываться), падали на стол, за спину, на ее худощавые молочно-белые руки, на книгу, прикрывали они и её миловидное личико (черт, да зачем он подумал об этом?). Он искал что-нибудь интересное для чтение перед сном, и неожиданно заметил на себе изучающий взгляд. Обернувшись, он увидел, что это была она – никто иная, как сам Гермиона Джин Грейнджер, девочка-заучка, грязнокровка, как её обзывали слизеринцы, или Золотая Девочка, мозг Золотого трио. Так много прозвищ, но она всегда оставалась для него лишь просто Грейнджер – девчонкой с гриффиндора, которая вляпывается в проблемы не хуже Клауса.       Он знал, что нужно делать, если тебя начинают разглядывать исподтишка, он мог посоревноваться с Василиском в холодности и ужасу, который испытывал каждый недотепа, останавливающий на нем взор чересчур долго. Но она не оторопела, напротив, продолжила испытывать его терпение. Он решил продолжить, но всё закончилось тем, что она ухмыльнулась, потом уголки её губ слегка дрогнули в улыбке и, наконец, она произнесла, нарушая их таинство гнетущее молчание:       — Я видела, как ты заступился за Ваню перед этими хмырями. Каждый может обидеть слабого, но не каждый сильный заступится за него. Ты поступил храбро, – её голос не смущал, она говорила ровно, отчётливо, на последней фразе её неуверенность выдал лишь скромный жест – она аккуратно прибрала локон, выбившийся из причёски.       — И? Храбро и что? Тебе-то какое дело, Грейнджер? – фыркнул Пятый, убрав с нее глаза, и, взяв нужную книгу, удалился прочь. Он, не оборачиваясь, чувствовал на себе взор её кариих глаз. Сейчас он был готов вырвать себе язык за подобные высказывания.       Стоит ли говорить, что каникулы он ненавидел больше всего на всем белом, мать его, свете? Он терпеть не мог его, гребаного папашу, что шныряет по всему дому, как оголодавший волк, готовый порвать каждого, кто не подходить под его планы. Обычно доставалось Ване, порой Клаусу. Иногда он гонял и ругал Эллисон и Лютера, что целовались в каждом углу, и когда он слышал ругань отца на низ, то чувствовал некоторую степень удовлетворения. Стоп, что? Он же не завидует? Нет, конечно! Или все-таки...       — Плевать, это всего-то переходный возраст, всего-то член растёт. – бормотал он, сверяя записи на бумаги. Ошибок не должно было быть. Но он просчитался. На летних каникулах перед третьим курсом он не вытерпел и сбежал из дома, попав в апокалипсис, который должен был случиться в 2019.       Проходя под обрушенными зданиями городишка, под упавшими балками, мостами, под камнями и горевшими или уже тлеющими деревьями, он тешил себя мыслью, что, наверное, многие удивились, когда не увидели главного злыдня Когтеврана на своём положеном месте, за которое он воевал на первом курсе. Им, всем любопытным, наверняка объяснили, что Пятый начал дополнительно заниматься с отцом, ничего серьёзного, он просто... решил не возвращаться в Хогвартс. Все, кто хоть немного знал Пятого прекрасно понимали, что все это полный бред, и если бы у Харгривза была бы возможность, то он жил бы и на каникулах в замке. Скоро слухи о нем стихнут, и все начнут забывать о его существовании. О том, что он жил в Хогвартсе, пулял в Малфоя флоббер-слизнями вместе с... Дином Томасом? Или в открытую презирал Снейпа, практически каждый день приходя к нему на отработку. Или что он был одним из лучших на курсе, что у него, как когда-то сказала старуха Макгонагалл (наверное, он кусала локти, жалея, что Пятерка не попал на Гриффиндор) феноменальная фотографическая память, сравнивая его с... Грейнджер. Интересно, ей было легче учиться, когда его не было в Хогвартсе? Выдохнула полной грудью, эта мелкая зубрилка.       А ему смерть как хотелось вернуться. Хоть куда-то, лишь бы не быть в полуразрущенном мире, где не пойми что произошло. Где ему приходилось выживать каждый божий день. Из-за чего то же это произошло, верно? И он вернулся, на зло всем, на потеху самому себе. На зло? Разве кто-то желал ему когда-либо зла в открытую?       Он появился в Хогвартсе вновь после Рождествеснких каникул. Он и в Академии появился в то же время. Пропустил всего-то полгода, но отец смог все как-то разрулить с Дамблдором. Они были... друзьями (?), эти два заносчивых деда. Они знали друг друга со времен Грин-де-Вальда, и Пятому приходилось лишь догадываться, какие делишки они проворачивали. Он их терпеть не мог обоих, не мог видеть, как взрослые управляют детьми, словно марионетками, как будто бы им взрослых мало. И он знал, чувствовал нутром, что что-то от них от него очень тщательно скрывают, но в подробности не влезал. Не время. Пока что.       Каково было его удивление, когда он узнал, что его, оказывается, ждали. Не только его чудесная семейка он ведь тоже любил их. По-своему. Он не мог признать, что по ночам вспоминал каждого из них, а после на душе становилось чуть теплее. Его ждали многие. Соседи по комнате, каким-то образом терпевшие его эксперименты прямо в спальне, одногруппники из Когтеврана, с которыми он порой болтал в гостиной в перерывах между чтением всевозможных книг, а также знакомые с других факультетов. Даже со Слизерина (хотя, один Теодор Нотт не считается за целый факультет). Странно, но Пятый понял, что ему здесь место. И что живые люди все-таки приятнее тех гниющих трупов, заваленных грудами камней из-за катастрофы.       А ещё ему нравилось думать, что его ждала Грейнджер. Ему нравилось думать, что теперь у них все снова будет по-старому: теперь они вновь окунутся в учёбу, вновь будут перебивать друг друга на уроках или продолжать фразы, сказанные кем-то из них. Он вновь хотел видеть, как её щеки начинали пылать от возмущения, как она поджимала губы и резко отворачивалась уже после того, как кинет один из её припасенных "разрушительных" взглядов.       Ему понравилось то, что она улыбнулась ему, стоя в пяти метрах, когда Фред (или Джордж?) Уизли, похлопывая его по плечу, твердил: "С возвращением, старина-разбойник!" Он улыбнулся. Вот только ей.       — Я рада, что ты вернулся, Пятый, – сказала она как-то на совместной лекции Макгонагалл, улыбнувшись. Пятый, сам того не понимая, почему-то залился румянцем, которого, к счастью, никто не заметил.       В школе было... весело. Странно ощущать себя обычным ребёнком. Он почувствовал, что хочет быть частью этого мира, частью этой вечной какафонии, что нужно жить и наслаждаться жизнью. И хоть он продержался с таким не свойственным ему положительным настроем не так уж и долго, за свою жизнь, как он понял, нужно бороться. Благополучно окончив эти полгода в Хогвартсе, с трудом пережив каникулы в академии вместе с отцом-тираном и дурными родственничками, наступил Четвертый курс. И Турнир Трёх Волшебников.       Ему было абсолютно, чистосердечно и белоснежно похрен на него. Кто там участвовал, зачем его проводили, почему отменили квиддич, – его это не волновало. Даже было все равно насчёт Поттера, человека-магнита для неприятностей. У обоих были нейтральные отношения друг с другом. Но не с занозой Грейнджер. Эта девица действительно почувствовала фору во время его отсутствия, ему нравилось дышать ей в затылок. А обгонять её ему нравилось ещё больше. Но на четвертом курсе что-то с ней произошло и он понятия не имел, что именно. Она стала... взрослее? Определённо, девочки вырастают раньше, но вот он никогда и не думал, что она тоже... того пола. Ему все три курса казалось, что она нечто... среднее. А вдруг ему в действительности все мерещится? Но, видно, не ему одному, раз на неё стал заглядываться само его величество Виктор Крам.       На Святочный бал Пятому навязалась какая-то однокурсница (кажется, ее звали Лаванда Браун). Он не был уверен, что она не подмешала ему Амортенцию или другое приворотное, но, так как идти все равно бы пришлось (из-за гребаного бала к нему, как липучка, прицепилась вначале Эллисон, а потом и какого-то хрена Диего с Клаусом, а вызовы он любил), он репетировал с ней раз в две недели, не переставая носить листок мандрагоры под языком даже когда эта девчонка полезла к нему целоваться и он еле как отшил её.       Его не удивляла победа Поттера на одном из прошедших двух состязаний. Его удивило то, как в этот зал вошла, точнее, выпорхнула, словно птичка из клетки, эта зубрилка Грейнджер.       Она была красивой. Очень. В этом чудесном платье, с этой прической, что усмирила её волосы, а её движения были такими плавными и нежными, что он на миг, на долю секунды представил, что с ней танцует не этот хмырь с Дурмстранга, а он. Быстро развеяв подобные мысли, он начал свой плавный танец с повисшей на нем девицей.       — Я принесу пунш, – сказал он, протанцевав с Браун три танца, и быстро ретировался к выходу из Большого зала, где стояли напитки. Сегодня просто отвратительный день, неужели месяц подготовки был направлен на этот ужас? На получение радости в течении нескольких часов парочкам наподобие Хагрида и мадам Максим. Вдруг он услышал чей-то вопль к коридоре:       — Рон! Ты все испортил! – кричал очень знакомый голос. Ну, во-первых, голос Грейнджер сложно было перепутать с чьим-то другим, возможно, все дело было в её связках, во-вторых, кто бы ещё орал эту фразу, как не она? Заинтересовавшись происшествием (вдруг Грейнджер решила подраться с Уизли? Это любопытно), он отставил пунш для Браун (он планировал вылить в неё как можно больше всяких напитков, чтобы просто заткнуть её рот), и пошёл навстречу звуку, напоминающему хныкание.       В низу самой дальней лестницы, с потрепанной прической, сложенными рядом туфлями, в закатанном до колен платье и лицом в ладонях сидела Грейнджер. "Она плачет? Она умеет плакать?" – это было первое, что пришло на ум Пятому, и, нахмуренный, он подошёл к ней ближе.       — Грейнджер?       И в ответ молчание. Она, кажется, даже не услышала то, что он вообще здесь появился. Хотя, с другой стороны, даже несмотря на то, что лестница была самой дальней, по ней все ещё проходили люди, к тому же от неё было недалеко до башни Когтеврана. И тут же, на первых ступенях сидит студентка и тихо плачет, и никто из старшекурсников не может увести её привести себя в порядок в уборную? Пятый не был уверен, что стал бы делать такое, но ноги сами понесли его присесть рядом с ней.       — Грейнджер, макияж размажешь, – произнес он, однако привычные для его голоса нотки сарказма никуда не делись.       — Оставь меня, Харгривз! Просто оставьте меня все! – сквозь ладони пробормотала девушка, шмыгая носом. Пятый хмыкнул: кроме него, кажется, на нее внимание точно никто не обращал. По крайней мере здесь было хотя бы тихо: шум громкого рока Ведуний его выводил из себя, ровно как и Браун.       — Вставай. Сейчас же. – серьёзно произнес он, и Гермионе, убрав ладони с покрасневшего лица, облокачиваясь на перила, встала. – я же сказал, все размажешь. Приведи себя в порядок.       — Я не хочу возвращаться, – с дрожанием в голосе сказала девушка, так и не подняв на него глаз.       — Мне все равно будешь ты возвращаться туда или нет, но для меня недопустимо, чтобы кто-то ныл в коридоре при всех. Ты показываешь им, что ты слабая! – воскликнул юноша, а девушка в это время подняла свои туфли с пола и лишь покачала головой.       — Я не слабая, ясно? Я просто... девушка? – черт, Пятый уже начал забывать, какими нытиками могут быть девушки: Эллисон раз в месяц посещала целый день своей депрессии и порой это выходило за какие-либо рамки – она могла ни с того ни с сего просто зарыдать.       — Пошли, девушка, посмотри на свои руки, они все в этой чёртовой хрени!       Гермиона тут же посмотрела на свои чёрные от туши руки. Скорее всего часть её мыслительных процессов наконец-то вернулась, и она проанализировала, каким может выглядеть её лицо в этот момент.       — Чёрт... Виктор... он ждёт меня с пуншем...       "Не только я один ушёл за пуншем и так и не вернулся", – с сарказмом подумал Харгривз.       — Подождёт. Возьми меня за руку.       — Зачем? – с сомнением спросила Грейнджер, но все-таки подошла ближе. Закатив глаза, Пятый сам подошёл к ней и, перед тем как взять за руку, лишь произнес:       — Лучше задержи дыхание и приготовься. – они тут же оказались в совершенно другом месте.       Туалет Плаксы Миртл хоть и был известен своим приведением, также носил под собой неплохое прикрытие для варения зелий. Пятый не мог знать наверняка, варил ли кто-то что-то здесь тоже, однако ему приходилось порой использовать это помещение доя создания, к примеру, зелий для подготовки анимагической формы. Также он знал, что здесь все ещё работает водопровод, и единственная причина, по которой сюда не часто заходят, – это назойливое приведение.       Когда Грейнджер пришла в себя после телепортации, он открыл кран одной из раковины. Девушка тут же начала умывать свое красное от пролитых слёз лицо от чёрных дорожек на щеках и под глазами. Когда она закончила, то снова обратилась к нему:       — Я никогда не видела, как ты используешь свою... способность       — Разумеется. Это нужно делать скрытно. – отмахнулся он от её любопытства и перевёл тему, – тебя ждут, если ты ещё не забыла. Надеюсь, ты знаешь, куда идти.       — Да, знаю... и да, мне надо идти... как и тебе.       — О, уверен, Браун нашла себе кого-то порасторопнее за время моего отсутствия. – равнодушно сказал он.       — Ты взял в пару... Лаванду? – можно было подумать, что ее это удивило. Однако, что именно?       — Что именно тебя удивляет? – прямо спросил он, включив воду и ополоснув свои руки. Посмотрев в зеркало он замети, что волосы небрежно спали на лоб, так что он прилизал их проточной водой. Грейнджер в этот момент почему-то уставилась на него с немым вопросом-укором-любопытством (или все вместе, фиг поймёшь, что в головах у этих женщин), и ответила:       — Я не знаю... просто это странный выбор для тебя. – и тут же поспешила добавить, – нет, я не говорю, что Лаванда какая-то не такая, просто мне действительно интересно, почему ты выбрал её, а не кого-то, с кем действительно общаешься.       "Итак, делаем выводы: Грейнджер считает Браун дурой, считает, что мне нужно брать в пару кого-то получше и желательно того, с кем я общаюсь. Она, что, следит за мной?" – подумал про себя Харгривз.       — С кем, к примеру? Надо было взять в пару тебя? Мы же так много общаемся на уроках, – с сарказмом и своей фирменной улыбкой ответил Пятый. Грейнджер, кажется, слегка опешила от его прямоты, но тут же заявила:       — Нет, Виктор пригласил меня сразу же, как стало известно о Святойном бале. У тебя не было шансов       — Какой молодец. – хмыкнул он.       — Зачем ты вообще пошёл на бал?       — Что? – фыркнул он       — Я не думала, что он тебе важен       — Он мне и не важен. Может, я просто хотел похвастаться своими танцевальными способностями?       — И стоишь в туалете Палксы Миртл с заплаканной однокурсницей?       Пятый улыбнулся, но его улыбка отдавала чем-то хитрым.       — Дай мне руку.       — Опять? И что на этот раз? – на ее лице появилась улыбка, скрасившая её отекшее лицо, и взгляд стал игривее       — Я покажу тебе ещё одну свою способность.       Грейнджер задумалась перед тем, как положить свою правую руку в его. В конце-концов это было странно: Пятый Харгривз, самый гениальный ученик своего поколения и самый способный член академии "Амбрелла", пригласил на танец однокурсницу в туалете? Ну, он всегда был странным.       Положив руку ей на талию, он почувствовал под ней мягкий шёлк ткани её платья и тепло, исходящие из неё. Оно обжигало его. Она же, в свою очередь, немного неуверенно положила руку на его плечо, наверняка размышляя о том, не шутка ли это всё. Пятый видел, что она волновалась – покусывала губы и отводила взгляд, и это ему не нравилось.       — Почему ты не смотришь на меня? – произнес он с лёгким недоумением вдоволь заправленным природным сарказмом (от него ему никуда не деться, увы). Грейнджер, услышав это, резко подняла на него глаза, вглядываясь в его лицо и в впиваясь в его глаза.       — У тебя такой необычный цвет глаз. Очень насыщенно-зеленый. Очень магический.       Он не знал, как реагировать на это. Она похвалила его цвет глаз?       — Я знаю, Грейнджер. Ты брала ту книгу о магических проявлениях признаков в фенотипе после меня.       Она ухмыльнулась, и вновь уставилась вниз. Пятый заметил, что она неплохо танцует и что у них обоих одинаковое чувство ритма.       — У тебя необычные волосы. Я думаю, не будь ты волшебницей, они не были бы такими... вездесущими       Она громко и беззаботно рассмеялась, снова подняв на него глаза. "И ещё к неё очень красивые глаза", – тут же подумал он, но знать ей об этом не обязательно.       — Еще никто не хвалил мои волосы. Спасибо... наверное. И ты действительно прекрасно танцуешь.       — Спасибо. Отец обучал нас бальным танцам с четырёх лет. – почему-то добавил он       — О. – она замолчала на пару секунд, наверняка обдумывая, что сказать дальше. Все знали, что у Харгривзов с приемным отцом очень натянутые отношения. – но, видимо, он не зря это делал. Я бы никогда не подумала, что ты умеешь. – в ответ он лишь закатил глаза, и она хихикнула (серьёзно?). – но меня действительно заждался Виктор. –произнесла она и повисло неловкое молчание. – спасибо за танец.       Он кивнул в ответ, глядя, как её стройная фигура удаляется к выходу. Когда Гермиона вышла, внутри Пятого что-то оборвалось.       После того дня кое-что произошло.       Он увидел в Гермионе Грейнджер девушку. Лучше бы он пропустит это бал. Лучше бы он не находил её у лестницы. Лучше бы он не делал ничего того, что было тогда в уборной.       К своему удивлению он стал замечать её хождения с Поттером и рыжими Уизли по коридорам, стал прислушиваться к её голосу, а во время совместных проектов иногда останавливал на ней взгляд, рассматривая её. Мягкие и аккуратные черты лица, вздернутый нос, пухлые губы, которые она поджимала, когда думала о чем-то важном (то есть всегда), вечно серьёзный взгляд, редкая улыбка, если рядом нет ее лучших друзей. Но Снейп никого не щадил, и ему приходилось возвращаться в реальность.       А Грейнджер после всего, что произошло, почти не замечала его. Не то что бы хотел другого, однако он привык быть если не в центре внимания, то хотя бы заполнять собой умы других студентов. Он был лучшим учеником и желал признания в том числе и её. В самом начале он списывал желание дерзануть ей на уроке на праведное чувство собственного ума. Она отмалчивалась или с неохотой отвечала ему вслед, в то время как её безразличие к нему все более и более заставляла идти на ухищрения. Она ведь не могла забыть это, так? Или могла?       К концу четвертого курса он наконец-то достиг своей цели, став анимагом. Зубы тряслись от страха, как у какого-то первокурсника перед распределением, ведь если что-то пойдёт не так, то... он может навсегда остаться недочеловеком-недозверем. Или попросту сдохнуть от отравления. Но волнение длилось не долго. Он перевоплотился в чёрного, как смоль, ворона, выпорхнув из окна Астрономической башни, в которой он проводил свои опыты после того, как поджёг кровать соседа по комнате. К тому же он не собирался ни с кем делиться своей тайной.       Наверное, он впервые чувствовал себя таким свободным, как будто все ему могло быть по плечу. Он облетел весь Хогвартс в тот день, поняв, что полёты на метле никогда с этим не сравнятся.       Это было перед третьим испытанием и смертью Седрика Диггори, мальчишки-Пуффендуйца, в которого была в тайне влюблена Ваня, впрочем, как и многие. После его смерти все изменилось.       Пятый всегда чувствовал себя ментально старше своих одногруппников. Даже учеников постарше. Он не смеялся над глупостями, он поставил себе цели в жизни и считал, что мечты должны быть материальны и к ним нужно стремиться, а не ждать чуда.       То лето после смерти Диггори стало одной из тех точек, что заставила многих задуматься о своем будущем. В отличие от многих, Харгривз знал, что Волан-де-Морт выжил и что будущее только в их руках.       И он начал чувствовать незримое присутствие самого Тёмного Лорда где-то рядом с ним.       А на пятом курсе появилась она. Долорес Амбридж. Пятый поклялся, что никогда не будет связываться ни с кем, чьё имя было Долорес.       Эта... дама возненавидела его с первого же взгляда. Как и он, конечно же. Как и остальная половина (что уж говорить: бОльшая часть) школы. Но Пятый был для неё лакомым кусочком. Он был на втором месте после Поттера по количеству отработок, но юноша всегда стремился к первенству. Он желал стать для неё первой персоной, которую она будет ненавидеть больше всего. Всегда нужно стремится к совершенству.       Этот день он запомнит на долгие годы, как и сама Амбридж, конечно же, тоже. Он вновь пришёл на отработку поздним вечером, и увидел, как из кабинета выбегает Грейнджер, чуть не столкнувшись с ним. Нахмурившись, Пятый обратил внимание на красную каплю крови на полу – наверянка она осталась от Грейнджер. И его это очень разозлило. Все было как обычно: её перо, его рука, из которой болезненно сочилась алая кровь, его испепеляющий взгляд, направленный на неё, приоткрытое окно, в которое вылетал штора цвета фуксии, горевшая на столе не добрым, зловещим огнем красная свеча, эти мерзкие, уже зевающие коты, и главное – это розовое недоразумение, которое появилось здесь из-за тупоголового министра. Но она перешла черту, сказав, что ни у кого из его семьи нет родителей и...       —... Вы, мистер Харгривз, лишь отброс этого общества! У вас нет матери, не говоря уже о биологической отце. Скорее всего, отказаться от вас было разумно. Мерзкая грязнокровка с не пойми откуда взявшимися амбициями...       Договорить дама не успела, так как её рука вдруг оказалась пригвозденной к столу с помощью его артефакта-ручки, которую он сделал на этом курсе, поняв, что он просто терпеть не может перья.       Амбридж пошатнулась, истошно заорала на всю комнату, что все коты сбежали с тарелок, а сама она медленно потянулась к основанию ручки. Он видел, как женщина мучительно вытягивала её из ладони, как отбросила в сторону (плевать, он сделает новую), завывая от боли, как последняя собака. А потом взгляд её метнулся к нему, к виновнику столь веселого торжества.       — Никто не смеет называть меня отбросом, милочка. Никто не смеет разевать свой поганый, грязный рот на мою семью. Если я вновь услышу, что вы называете кого-то из моей семьи, да и не из моей семьи тоже этим мерзкие словцом, эта или ещё несколько таких же ручек окажутся у вас в глотке. – прошипел он, медленно обходя её рабочий стол и приближаясь, точнее даже, надвигаясь, на нее. Амбридж волком глядела на его синий галстук, не решаясь взглянуть ему в глаза, и ему ужасно хотелось вырвать её тупые коровьи глазёнки из мелкой глазницы, заставить ее посмотреть на него. Тогда-то он почувствовал, что оказывается страх может быть невероятно притягательным.

      Он как будто почувствовал себя каким-то Темным Лордом.

      Он отошёл от неё, взял с пола окровавленную ручку и телепортировался прямиком с свою комнату, где, благо, никого еще не было, все сидели в гостиной. Харгривз, конечно, думал, что его могут исключить, но эта проделка столь будоражила его внимание, что он просто не мог уседеть на одном месте. Это мог быть последний день в Башне Когтеврана и всецело в замке Хогвартса.       Незримое ощущение того, что что что-то изменилось после вечера в кабинете Амбридж, нарастало с каждой ступенькой, что он проходил навстречу к Большому залу на каждый завтрак всю последующую неделю. Сами же завтраки лишь казались обычными, но на деле он ощущал, что тучи сгущаются и что скоро должно произойти что-то.       Амбридж на своём месте часто не было и ее отсутствие его немного напрягало. За целую неделю после его дебюта с ручкой она не приводила в свою комнату ни одного ученика. Гриффиндорцы шептались за его спиной, их взгляды были такими ощутимыми, что он мог бы обернуться и осязать его, взяв в руки. Что он и сделал.       Среди шепчущихся были Поттер и Уизли, Диего с Лютером активно кивали на слова Джорджа, а девчонка Уизли что-то говорила Грейнджер. Именно на последней остановился его взгляд.       Девушка сидела в холщеной юбке, волосы её на удивление были завязаны в белую ленту-бант, а сама она ковырялась во фруктовой тарелке, изредка поддерживая с единственной девушкой среди Уизли разговор, но не переставая улыбаться ей. Видимо, разговор ей нравился. В голове Пятого промелькнула искра мысли, что будь он на месте Джинни, то смог бы он заставить ее рассмеяться? Замечала ли она вообще его? Вдруг она подняла на него глаза, все ещё улыбаясь, и он слишком резко отвернулся, конечно же, тут же поняв, что это выглядело совершенно неестественно. И принялся доедать завтрак, коря себя за то, что слишком долго пялился на гриффиндорку.       — Ты меня вообще слышишь? – возмутилась Ваня, и он впервые обратился на неё внимание на этом завтраке. И смутился.       — Что? – с набитым ртом спросит он Седьмую. Она и Энтони Голштейн обменялись вопросительным взглядом       — Завтра мы пойдём кое-куда в Хогсмиде. Это важно. Это связано с... – девочка запнулась и вновь покосилась на Энтони       — С ним и с ней.       Хорошее объяснение, нечего сказать, но вот он понял. И на следующий день шагал вместе с ними в Кабанью голову, замечая, что не только их пригласили.       Помещение было грязным, но никого это не смущало. Здесь собрались практически все его однокурсники, возглавляли собрание конечно же Гермиона, Гарри и Рон. После того, как в помещение вошла Эллисон, сказав, что она очень рискует находиться здесь среди не зелёного факультета, но ради семьи она готова...       — ...пойти на любые жертвы, конечно же.       Пятый фыркнул, вновь посмотрев на Грейнджер, которая от нахлынувшего волнения стала теребить лацкан.       Он ухмыльнулся, осознавая, что она всегда теребит его, если волнуется. Но в то же время его смутила мысль, что он знает об этом.       Начался так называемый "допрос" Поттера с пристрастием от его же приятелей, что весьма позабавило молчащего Харгривза. Честно говоря, слушать, что кто-то раньше тебя научился владеть Патронусом было не приятно, но не хвастаться же из-за такой мелочи своим анимагическим оперением, верно?       Его внимание сосредоточилось на двери, точнее на том, что было сзади нее. Точнее кто.       — Тоже что-то заметил? – спросил шёпотом Диего, приблизившись к его уху. Пятый кивнул, заметив, что номер Два положил руку на карман, в котором всегда находился его нож. Если двум людям независимо друг от друга стало казаться, что что-то не так, значит, что-то не так. Мысли двух братьев пересеклись, и спустя полсекунды они оба оказались за дверь, а спустя ещё полсекунды оба повалили какого-то забинтованного мужчину на пол.              — Кто ты? – прошипел взбешенный Пятый, навалившийся на мужчину и прислонив к его шее нож. Дыхание мужчины сбилось. Он испуганно поднял руки, которые Диего тут же обвязал откуда-то взявшейся веревкой из его кармана.       — Я... я...       Дверь открылась и из неё появились лица будущих участников Отряда Дамблдора       — Он подслушивал? – прошептала Джинни.       — Что ты услышал? Говори: что услышал!? – свирепо зашипел Пятый, а угроза убить этого... человека уже не казалась теорией. Он медленно провел острием ножа по коже его руки. Незнакомец попытался воспротивиться, но Диего не дал ему этого сделать. Да, двум вечно озлобленным братьям нравилось доставлять кому-то боль. Точнее одному из них это действительно нравилось, а второго лишь забавляло действо       — Пятый! Перестань! – вскликнула Гермиона, касаясь ладонью уже его руки. От неожиданного прикосновения у Пятого пошли мурашки по телу. Его никто никогда не трогал без его разрешения. Никто. Никогда. Он нервно покосился на неё, но нож вернул Диего. Встав и отряхнувшись, он проговорил:       — Это будет нашей маленькой тайной. Расскажешь кому-то и мы убьем тебя и повесим твой бренный труп у ворот Хогсмида. Надеюсь, ты меня услышал? – холодно отозвался Пятый, а из его глаз стреляли молнии. Он был зол. Никто не должен был знать об ОД, кроме них. Девчонка прикоснулась к нему в самый ответственный момент       — Пятый, хватит! Мы никого не убьём! – взвизгнула Гермиона       — Кто знает, Грейнджер... – прошептал Клаус       — Я... я клянусь... я никому не расскажу! – замолился незнакомец. Пятый снисходительно улыбнулся, но от этой улыбки было только название. Оскалившись, он отошёл в сторону. Эллисон встала на его место, прочистив горло, она произнесла:       — До меня дошёл слух, что ты ничего не слышал и никого не видел в этом помещении.       Глаза незнакомца блекнули. Медленно встав и не произнеся ни единого слова, он ушёл из хибары, скрывшись из виду спустя несколько минут. Дети вернулись в помещение, продолжая разговор, как будто бы ничего не произошло. Правда, Поттер все-таки как человек разумный и довольно суетливый, быстро сделал пару заговоров, чтобы обезопасить их от лишних ушей. В это время Пятый чувствовал, как на него не мигая зло глядела Грейнджер. И черт возьми, пусть даже так, но ему нравилось, когда она на него смотрела, хоть он не переставал убеждать себя в обратном       — Зачем ты сделал это? – спросила она, еле сдерживая порывы высказать ему все, что она, вероятно, о нем думала ещё до того момента, как он откроет рот. Он ехидно усмехнулся, провожая взглядом выходящего из этого мерзкого и грязного местечка последнего участника собрания. Она стояла перед ним. Одна. Уизли и Поттер вероятно ждали её у входа в "Кабанью голову"       — Сделал что? Немножко напугал того, кто мог помешать осуществить наши планы? Было бы лучше, чтобы он рассказал Амбридж или кому-то другому о том, что мы обусуждали за этими стенами? – давай, Грейнджер, возрази мне, скажи хоть какие-нибудь возражение. Мне так хочется поспорить с тобой.       — Но ты мог перерезать ему шею, если бы я тебя не остановила! Или сделал бы что-то ужасное... – она вздохнула, помотав головой и локон ее каштановых волос спал с правооо плеча. – Как будто бы я не знаю, каким неуправляемым и заносчивым ты можешь быть       Интересное наблюдение. Он действительно был неуправляемым. И заносчивым. Но не настолько же, насколько она.       — Я представить не могу: ты действительно пару минут назад предлагала Поттеру создать дуэльный клуб и обучить всех боевой магии, чтобы противостоять Ему, при этом возражаешь против того, чтобы припугнуть потенциально опасного человека? С-стратегия, м?       Она вздернула нос, но на его удивление, не обиделась. Либо скрыла это. Скорее всего, скрыла.       — Я лишь хочу сказать, что запугивание – это точно не то, чему мы должны обучаться в ОД. Это немного...       — По-слизерински, да? – констатировал Пятый. Он уже не раз слышал, как про него говорят, что он прирождённый слизеринец. Он считал себя умнее. Амбиции – не показатель ума. – моя сестра – слизеринка, но она здесь       — Я не это хотела сказать... – попыталась прервать его Гермиона, но поняв, что он и не собирался ничего говорить ей в ответ, грузно вздохнула, как будто собиралась с силами. Это уже был самый их долгий диалог. – я рада, что вы все, все Харгривзы – с нами. Это действительно радует меня, вселяет надежду в других. Но порой ты переходишь черту. Ту тонкую грань... я даже не про этого человека, а в целом. Твои методы порой слишком... жестоки. Безжалостны. Не хочу душнить, но...       — Но ты уже душнишь, Грейнджер! – вспыхнул он, словно спичка, а в глазах появился опасным отблеск, – Вся такая щепетильная, что аж зубы сводит. Говоришь, как мамочка: "Твои методы такие уж-ж-жасные, Пятый! Помогите, я увидела кровь, мне плохо!", – поддразнил он её, – вот что я тебе скажу: а в жизни невозможно быть всегда хорошей, и приходится выкручиваться тоже по-разному. Чтобы не допускать потом неповиновение и...       — Неповиновение? – скривилась она. – мы не приспешники Сам-Знаешь-Кого, так что требовать повиновение мы не имеем права.       Кажется, его разозлили её слова ещё больше. Он встал напротив неё почти вплотную, так что разница в росте стала намного ощутимее. И ему доставляло особое удовольствие глядеть на неё сверху вниз, чтобы видеть, как она до невозможности задирает свой итак до невозможности задранный подбородок ещё выше, сверкая своими огромными глазищами, рассматривая его, вглядываясь в его глаза. Он был выше неё на как минимум на полголовы. Он был действительно выше этой зазнайки. И ему было слышно её тихое дыхание, ему был слышен аромат её ненавязчивых цветочных, капельку весенних духом не таких, какими пользуется Эллисон или Ваня. У первой они слишком сильные, слишком женские, а у второй чаще всего морские, немного мужские. Ему нравилась мысль, что она думает сейчас только о нем, о его мыслях, о том, что он ответит ей. А ему нечего было отвечать. Ему и самому было страшно от той фразы, что она произнесла.       Ему порой становилось страшно от той мысли, что он начинает думать как Пожиратель Смерти. Ему действительно хотелось выскарбить глаза Амбридж, или воткнуть нож в глотку Крэббу, или даже дать поддых кому-то, кто испортит настроение или утренний кофе. Ему нравилось причинять людям боль. Он – вестник смерти, и ему нравилось убивать. Он убивал с тринадцати лет под надзором отца. Он был убийцей с руками по локоть в крови в таком юном возрасте и он – хороший? Даже чёртов Волан-де-Морт вряд ли прибил кого-то в таком возрасте.       А она продолжала вглядываться в его глаза, пытаясь разгадать его мысли. И он увидел испуг в её глазах, увидел, как она стала учащенно дышать, как её взгляд метался. Ей было неприятно рядом с ним. Почему-то его это расстроило.       — А может я и хочу, чтобы мне подчинялись, Грейнджер? – ответил он, заметив, что его голос был настолько холоден и властен, что Грейнджер поежилась и заморгала. Как смешно было видеть её такой... кажется, она восприняла его слова немного по-другому. Какая прелесть       После их разговора, когда она с разгоряченным видом выбежала из трактира, он выпорхнул из окна чёрным вороном, решив полетать по окрестностям. Каким же идиотом он был, не радуясь таким моментам.       Гораздно более приятно, чем сейчас валяться на кафельном полу Академии, прямо у унитаза, дожидаясь, когда очередное соцветие выхаркнется из рта. Слезы текли гребанными ручьями от боли, глаза противно щипало, руки и ноги окоченели и начали дрожать. Он знал, что такова физиология человека, такая подготовка организма перед выведением потустороннего предмета из организма.       Один крупный цветок мака, застрявший в глотке, был выплюнут в туалет вместе с кровью. Дыхание сбилось и ему уже начало казаться, что он уже умер.       За дверью уже шумит Эллисон. Она недовольна тем, что он снова занял комнату на столько времени. Он старается привести себя в порядок и отвечает ей, что уже скоро выйдет. Она не должна узнать, почему он так долго сидит здесь.       Никто не должен знать, номер Пять       Это лишь начало ада...       На одном из уроков ОД Грейнджер поспорила в Долгопупсом, что сможет создать цветок посредством магии и ничего более. Тюфяк не поверил ему, поэтому все начали ждать доказательств.       Завязав волосы в хвост, она с важным видом встала в середину зала, произнесла заклинание "Флоренсимус" и на деревянном каменном полу Выручай-комнаты образовалась яркая полянка из кроваво-красных маков. Он вспоминал эти маки сквозь жужжащий звук аплодисментов. Он помнил, как раздавил один особо красный мак ногой.       Такой же красный, как раз под цвет его крови из лёгких.       Маки были её любимыми цветами. Она получала их на день рождения он был у неё в начале сентября и просто безумно радовалась, таща их в руках в свою комнату. А вот Пятому маки никогда не нравились. Можно сказать, они его раздражали.       А сейчас он их до коликов ненавидит.              Как-то он подслушал ее разговор с однокурсницей Патил, в котором она обсуждала значение разных цветов, и когда речь зашла о маках, то Грейнджер конечно же описала их как можно лучше, сказав, что мак – это символ женской красоты, молодости и очарования.       А Пятому так и хотелось добавить, что мак, с свою очередь, ещё и символ войны и смерти, и что маки годятся только на производство героина или других опиумов.       А еще говорят, что маки – это символ несчастной любви, поэтому их и не дарят. Правда, несчастными вроде бы должны быть те, кому эти подарки адресованы, а не те, кто...       В них влюблен.       Нужно быть идиотом, чтобы не заметить, как именно Грейнджер относилась к Уизли и как он относился к ней. Они были влюблены друг в друга и это был вопрос времени, когда их сердца сойдутся. А он так долго не мог признаться себе в том, что испытывает к ней что-то кроме уважение за тягу к знаниям, так невыносимо долго, что менять все было слишком поздно.       Занятия ОД ему нравились. Ему даже показалось, что многие стали считать его своим другом. Наверное, с их стороны это было наивно. Он был здесь, потому что апокалипсис может произойти из-за волшебников. Он был здесь, потому что слишком силен, чтобы оставаться в стороне. И может быть по какой-то ещё причине. Он не будет об этой причине думать.       Только если во влажных снах.       Они сблизились на занятиях. Их общение подкреплялрсь ненавистью к общему врагу. В частности к Амбридж. Она оценила его ручку и попросила научить делать такие.       Поэтому раз в неделю они уединенно сидели в самом конце библиотеки и читали книги по Артефакторике, пока к ней не приходили её друзья. Она советовалась с ним и он спокойно отвечал ей. Она интересовалась его прошлым и он, хоть и с неохотой, отвечал ей. Но этого было мало. В конце концов они никогда не станут друг с другом близки, сидя в библиотеке и занимаясь одной домашкой. И это было полностью его вина.       — Жалкий... трус... – два сказанных в слух слова дались ему с колоссальным трудом, будто он уже разучился говорить. Язык заплетался, голос звучал скомканно, ужасно неестественно.       Это только его вина. Это он полюбил её. Это он не смог спасти гребанного Уизли.       Он не успел.              Он просто не успел спасти Рональда Уизли, и он попал под аваду Беллатрисы в битве за Хогвартс. Его сердце разрывалось на части при виде её слез во время похорон. А он не плакал. Даже слезинка не смогла проступить на его лице. Ему было даже немного стыдно. Совсем немного за то, что он был слишком необычным для всех них. Ведь это умер Рональд Уизли, а не Гермиона Грейнджер. Но что бы было, если бы умерла она?       — Твою мать! Номер Пять, живо выметайся из туалета или я позову Лютера! – Эллисон была готова взломать чёртову дверь прямо сейчас, но поступила чуть мудрее – действительно пошла за номером Один. Это был шанс, чтобы выбежать из комнаты и достигнуть своей комнаты незамеченным.       У него уже не осталось сил на телепортацию и он не мог оставлять дверь закрытой. Прошмыгнув из коридора в комнату, он заперся в том месте, где его точно никто не побеспокоит.       — С тобой что-то происходит, Пятый, – шепчет Ваня, с трудом сдерживая печаль голоса, но голос Седьмой дрожит и уже не походил на уверенный. Она стоит сзади него, когда он сидит на диване и с трудом сдерживается от приступа, она по-сестрински обнимает его, и мягкие, тёплые руки осторожно ложатся на его грудь. Он мог лишь мечтать, чтобы Ваня исчезла в этот момент, и чтобы на ее месте оказалась Грейнджер, но он довольствуется сестрой, удивительно точно подмечающей любое изменение в поведении.       — Со всеми нами, – бурчит Пять, ему уже не нравится, что она пытается его утешить, ведь она думает, что он расстроен смертью Бена, как и все. А он настолько перестаёт что-то испытывать, что просто не может пережить очередные похороны.       Похороны Бена назначены на двадцать девятое августа и будут проходить недалеко от академии, на том самом кладбище, в котором Реджинальд запирал Клауса. У четвертого так и не получилось после того жуткого склепа контролировать свои сверхспособности, вместо этого он стал лишь ещё больше замыкаться в себе, днями и ночами запираясь в своей комнате и варя какие-то галлюциногенные зелья. В это же время отец никак не мог принять то, что именно он виноват во всех сложившихся ситуациях: с Клаусом, использовавшим собственный потенциал ради изготовления наркотиков; с Лютером, ставшим совершенно бесчувственным и больше походившим на машину для убийств, а не на того мальчишку-гриффиндорца, смеявшегося с шуток Эллисон; с Диего, которому стало совсем плевать на все происходящее и просто выполняющего свою работу; с Эллисон, ночами плачущей в своей комнате из-за мелькавших перед глазами гор трупов, увиденных в плену у Пожирателей, и своего обезображенного Сивым лица; с Ваней, которую, как и Эллисон, пленили Пожиратели, и которая чуть не лишилась глаза, если бы не неожиданный всплеск неконтролируемой энергии из её тела, взорвавшей барьер и позволившей ей и многим другим магглорожденным пленникам сбежать из Лестрейндж-Мэнора.       Но был ли виноват Реджинальд в том, что он закашлялся маками на одном из рейдов на пожирателей, не успевая схватить Бена, не успевая его перенести прочь от зелёного луча смерти?       Его гребанная важнейшая миссия заключалась в простейшей защите всех орденцев от пожирателей. Просто. Следи. За. Нападающими. И. Успевай. Перенести. Своих. В. Безопасность.       Грохот то тут, то там. Диего прибивает Алекто Кэрроу, попадая ей дротик прямо между глаз, Джордж Уизли отчаянно отбивает заклинание, которое направляется в сестру, но самый ожесточённые бой проходит на первом этаже, там, где Кингсли и вездесущий Поттер, там где ещё есть кучки заключённых.       А из него рвутся маки...       Он стоит, посреди эпицентра, чудом не попадая под Петрификус Тоталус, и почти валится на пол. И тут же он поднимает глаза, услышав, как что-то грузно падает в паре метрах от него на стеклянный столик. Столик с хрустом разбивается, а осколки тут же отлетают во разные стороны.       — Бен! Бен!... – как в замедленного съёмке к окровавленному телу подбегает Гермиона. Пятый, совершенно не понимаю, что именно произошло, на секунду замирает, и эта секунда кажется целой вечностью.

Один.

      То, что лежит там, на столике, – это Бен, его брат.

Два.

      Сейчас разгар драки, и он совершенно не понимает, что произошло и как он смог это допустить.

Три.

      Грейнджер стоит над трупом Бена, пытаясь поднять его, но на неё саму скоро может быть нацелена палочка.

Четыре.

      Он резко подбегает к ней, отбивая летящий в них Редукто, и хватает брата и девушку за кисть, перенося в другую комнату, до которой ещё не добрались.

Пять.

      Он впервые опускает глаза на то, что раньше называлось его братом. Его нижняя челюсть полностью вывихнута, от правой руки почти ничего не осталось, лишь какие-то куски мякоти его плоти, все лицо в крови и осколках, как и тело. Пятого штормит. Он привык видеть мёртвые тела. Он видел их в апокалипсисе, видел мёртвых грабителей, видел убитых пожирателей, да и своих тоже видел. Но это Бен... его семья...       — Он мёртв... он... он... попал под заклятие Нотта... я не успела отбить его... – шепчет Грейнджер, и в её глазах еле держатся слёзы.       — Берегись! – кричит он, схватив девушку за руку и притягивает на себя. Он перемещает себя и её в другой угол комнаты, и сейчас они находятся сзади пожирателя       — Экспульсо!       — Протего Максима!       — Остолбеней Триа! Инкарцеро!       Нападающий послал взрывное заклинание, однако оно тут же было отбито Гермионой, в то время, как Пятый, воспользовавшись суматохой, обездвижил Нотта и обвязал его путами веревок.       — Уходим! – донесся с первого этажа голос, и Гермиона тут же подбежала к лежавшему на том же самом месте, где его оставили, Бену.       Нотт, злобно сверкая глазками, наверяка бы предпринял попытку сбежать сейчас, если бы не был обездвижен. Пока Гермиона возилась с Беном, Пятый, чувствуя превосходство над ним, приблизился к его лицу.       — Ты пойдёшь с нами. И ты заплатишь за смерть моего брата. И других – тоже. К твоему несчастью я знаю много заклятий.       — Пятый, идём. Аберфорд ждёт нас. – произнесла Гермиона и, даже не взглянув на него, прижимая Бена, трансгрессировала из этого ужасного места.       Стоя двадцать девятого августа в десять часов утра в своей комнате, приглаживая расческой с мелкими зубчиками волосы, Пятый пытался получить хоть какое-то фальшивое чувство удовлетворения. Они захватили поместье, облава прошла успешно, и Кингсли чуть ли не плесал от радости. Это был действительно поворотный момент, ключевой момент. Пожиратели были разгромлены, те, кто остался жив, уже были заточены с Азкабане. Процедура из отправки в тюрьму прошла довольно быстро.       Но не все выжившие после рейда пожиратели смерти выжили.       Пятый уже полностью принял свою темноту. Да, его душа была самой Тьмой, он не гнушался тем, что исполнял желание Тьмы, поселившейся в его душе. Он свыкнулся с ней, не желая прогонять.       Это случилось однажды, всего один раз зимой, в прошлом году, когда он устало вслушивался в голос радио, твердивший, кто погиб в этот день. Он слушал каждый выпуск, про себя молясь, чтобы убитых стало меньше, чтобы среди них не был Поттер... но, главное, чтоб не Грейнджер .       Он любил пытки, искажающие людскую душу. Он любил убивать. Он использовал на поверженном и связанном Нотте заклятие Трансмогрифианской Пытки дважды, но об этом, даже несмотря на то, что он был юридически на стороне "Добра", никому не следует знать. Министру, отцу, родственникам и орденцам.       Он видел Волан-де-Морта однажды и он выглядел, как смерть, нечто бездонное и опустошающее. Он до сих пор помнил его красные змеиные глаза и серость его кожи, и помнил, как Враг влез в голову и сказал:       — Сможешь ли ты жить, зная, что ты не лучше таких, как я? Не лучше ли тебе перейти на мою сторону, чтобы получить любые знания, что ты пожелаешь? Ты мог бы стать моим приемником, только скажи, где она       — Никогда, – с яростью выплюнул он, и, когда сам Волан-де-Морт кинул в него аваду, обратился в ворона, улетая в сторону и обращаясь обратно в человеческую форму только тогда, когда никто не угрожал ему. Или ей, что ещё более важно. В тот день Пожиратели Смерти напали на маггловский торговый центр в Лондоне и Академия чуть не потеряла Лютера и Эллисон.       — Мы с тобой похожи, Волан-де-Морт. Но ты мёртв и твои последователи тоже. – "А сейчас я и сам умираю от того, что я недостаточно смел, чтобы признаться девушке, которую люблю со времен Грюма", – с горечью думал он.       Стоя перед зеркалом он не ощущал себя героем. Он хочет всех спасти? Да. Но спас ли он всех? Нет.       "Я виноват в его смерти. Я не успел спасти Бена и Уизли. Она никогда не простит меня за смерть своего возлюбленного. И я виноват в своих чувствах к ней. Я виноват в том, что я не могу пересилить себя и признаться ей, просто признаться ей...", – думал он, стоя перед зеркалом и со злостью разглядывая себя. Он надел подготовленный Грейс чёрный костюм, взял из коробки те самые часы, что ему подарил Бен на позапрошлом Рождество. Его темно-зеленый ободок радужки резко контрастировал с покрасневшими белками глаз, налившихся кровью, на гладко выбритом лице виднелись странные красные крапинки.       — Боже, Ты видишь нашу скорбь из-за того, что внезапная смерть унесла из жизни нашего брата Бена; яви Своё безграничное милосердие и прими его в Свою славу. Через Христа, Господа нашего. Аминь.       Пастор одной из церквушек их города наспех провел свое действо, и Бена, которого положили в закрытый гроб, тут же закопали в кладбищенскую землю.       Гермиона стояла на похоронах Бена между Поттером и Джинни Уизли изредка бросая на него косые взгляды. Не нужно было поднимать на неё глаза чтобы понять, о чем именно она думала       Из всех людей только она узнала, что он сделал с Ноттом. Вечером, когда он сжигал его тело, она просто оказалась не в том месте и не в то время.       — Пятый..? Что ты сделал с ним..? Это ведь... это Нотт? Он ведь был отправлен в Азкабан...       — Я его выкрал. – только и сказал Пятый, но потом обернулся к ней, когда тело врага полностью истлело. – Грейнджер, он убил моего брата.       — Ты... Азкабан – это место, которое он заслуживает, – воскликнула она, шокированная.       — Он заслуживает быть убитым мной! Он заслуживает только смерть! А если бы он попал не в Бена, а в тебя, что тогда?! – Пятый уже не понимал, что сорвался и кричит на неё, стоя в полуметре от гриффиндорки       — И что бы тогда? Ты бы стал пытать его, если бы на месте Бена была я? – спокойно произнесла она       — Да.       — Не говори глупостей. Пятый. Я соболезную. Бен он... я всегда знала... это он... он заступился за меня. Отбросил в сторону и сам попал под заклятие Нотта. Я – причина, по которой он погиб вчера!       Гермиона уже не могла сдерживать слёзы. Честно говоря, Пятый не умел толком успокаивать и не выносил, когда кто-то плачет, однако стоять столбом было ещё хуже. Он медленно приблизился к ней, почти вплотную, и её дыхание начало опалять его шею. Руки Гермионы скользнули ему за спину, сжав летнюю рубашку, а носом она уткнулась в его ключицу. В ответ Пятый положил осторожно свою руку за её спину, дотрагиваясь до её локонов они действительно были таким же мягкими, какими он их представлял.       Черт, все снова повторяется, но звать её на танец он не собирался.       После того раза на святочном балу они никогда не притрагивались друг к другу без необходимости. В бою они могли хвататься друг за друга, почти не замечая этого, но сейчас всё было по-другому. Он чувствовал ее сердцебиение, её прерывистое дыхание, не веря, что это снова происходит с ним. Наяву       — Я виновата в его смерти. Я... – она запнулась, – я такая дура...       — Ты не виновата. Просто это случилось. Несчастный случай. – он сам не верил в то, что говорил, но что говорить тогда, что успокоит её?       — Мне так больно, Пятый, так больно... я не думаю, что я смогу справиться со всеми этими смертями... как ты справляешься с этим?       "Мне уже просто плевать на остальных. Мне уже просто хочется успокоиться", – подумал он, но вслух сказал:       — Мне не было так тяжело, как вам троим. За то, что случилось в Малфой-Мэноре, за все ваши бега. Ты спасла всех нас.       — Ваша семья спасала магглов каждый день.       — Но ведь это другое. – он через силу улыбнулся, чувствуя, как в лёгких зарождается новое соцветие. Ему нужно либо уходить прямо сейчас, либо признаться... тоже прямо сейчас. – Грейнджер...       Она подняла на него глаза       — Что? – спросила она.       Если он признается ей, и она скажет, что равнодушна к нему, он умрёт...       — Встретимся завтра на похоронах Бена.       Она, кажется, покачала головой в знак согласия, и её руки спозли по спине обратно. Кажется, они оба выглядели, как будто их застали за чем-то неприличным.       — Номер Пять. В мой кабинет. Сейчас же. – грозно проговорил Реджинальд после их завтрака на следующий день. Разговор с отцом наедине не предвещал ничего хорошего.       Жизнь номера Пять изменилась в октябре предыдущего года. В прошлом году они, как и многие другие ученики, не обязательно магглорожденные, остались учиться магии на домашнем обучении. Так сказать, Реджинальд принял соломоновое решение и гордился этим.       Но вот однажды отец заметил, как его пятый "сын" кашляет с кровью.       — Ничего не происходит! – прерывисто закричал Пятый, – Закрой дверь, Редж!       Отец закрыл дверь, однако перед этим зашёл внутрь уборной.       — Откуда кашель? Почему ты не сказал, что ты болен? – Харгривз-старший тряс сына за плечи, но он не отвечал, лишь ещё сильнее заливал кровью раковину, пока, наконец, не появился первый кроваво-красный лепесток...       Отцу все стало ясно почти сразу же, Пятый не сомневался в этом. Вытащив из одного кармана пинцет, он поддел лепесток и глазом, на котором был монокль, начал рассматривать лепесток. Его лицо, не отображающее никакие эмоции, кроме гнева или удушливого равнодушия, на секунду стало жалобным. Лишь на секунду, потому что оно вновь стало каменным, как у скульптуры.       — Ханахаки... – Реджинальд метаь взгляд в мака на сына: жалкий вид самого наглого из всех сыновей (и, отчасти, как он считал ранее, самого мудрого) приводил его в неописуемый ужас, ведь лишиться сына, тем более с таким даром, он никак не мог себе позволить. На носу война, Поттер в бегах, на магглов нападают почти каждый день, и вдруг это?       — Я даже не буду спрашивать, кто это. Запомни лишь одно, номер Пять: никто, никто не должен узнать об этом. Держись от нее подальше и не смей признаваться ей, пока мы не выиграем.       Никто и не узнал. Он не хотел этого, не хотел быть слабым, не хотел умирать из-за её отказа. Она жила в палатке с Уизли полгода, даже больше... он просто не мог так рисковать. А сейчас, когда они уже как месяц учатся вместе, все выглядит, как будто ничего не происходило, он просто смотрит на нее, не отрываясь, понимая, что заглушить цветы, даже несмотря на все зелья, что ему достаёт Реджинальд, становится невозможно. Он умрёт и так, и так.       Он кашляет прямо на уроке и чудом успевает добежать до выхода. Всё косятся на него и смотря с испугом, но он бежит, не останавливаясь, пока не находит пустой кабинет или подсобку.       — Это не может продолжаться дальше...

__________________________________________

             — Мисс Грейнджер, у вас мало времени. Выпейте это, зелье должно заглушить вашу боль. – сказал мадам Помфри, глядя, как самая сильная ведьма столетия исходится от назойливого кашля.       Кожа на ее лице побледнела и высохла, глаза налились кровью. Гермиона чувствовала себя настолько плохо, что она готова была умереть прямо сейчас, встать перед зеркалом и отрекошетить себя Авадой.       Это так глупо, настолько сильно любить человека, что готов умереть. Она лежит в больничном крыле, почти не осознавая, что происходит вокруг. Люди суетятся и бегают туда-сюда, что им от неё надо?       — Мисс Грейнджер, вы должны сказать, как его зовут, у нас есть шанс спасти вас! – она слышит мольбу в голосе Минервы Макгонагалл и от этого её сердце разрывается ещё больше. Она открывает рот, чтобы еле слышно произнести:       — У меня нет шансов... потому что я знаю, что он не сможет влюбится в меня за несколько часов... И пусть лучше я умру достойно, чем навлеку на себя насмешки...       — Что вы говорите, мисс... Гермиона, прошу тебя, скажи мне его имя! Мы все так тебя любим, почему же наше любовь к тебе не способна исцелить тебя? – плачет Макгонагалл, и Джинни, сидящая рядом с ней, улыбается носом в грудь Гермионы, чувствуя, что в ней заперто что-то не родное, чуждое её организму: в её теле распускались бордово-белые георгины. Ей тяжело было поверить, что человек, в которого была влюблена её лучшая подруга, был словно георгин – такой красивый и сильный цветок.       Джинни Уизли чувствовала себя расстерянной и убитой вестью о том, что Гермиона находится на грани жизни и смерти. Она не могла сдержать свои слезы отчаяния: она и Гарри настолько сильно увлеклись своим романом, что забыли о лучшей подруге...       — Оставьте меня, я хочу побыть одной...       — Но, Гермиона...       — Пожалуйста, Гарри... не заставляйте меня повторять дважды... – хрипит она, и уводит взгляд на окно. Это хорошо, что ее поселили в самом дальнем углу, у самого окна. Там, на улице, все так прекрасно: стаи перелётов птиц, вихрь ветра, касающийся верхушек деревьев Запретного леса, он тёплый и ещё не принёс зимний холод. Окно отворено по её просьбе, она хочет насладиться им, возможно, в последний раз.       Все уходят из палаты, оставляя её наедине со своими мыслями... и чувствами. Образ зеленоглазого брюнетка мелькает у неё перед глазами. Он не должен винить себя в её смерти, когда она умрёт. С него достаточно смертей, он держит своей груз, и если добавит к нему ещё и её... она просто не хочет вредить ему...       — Пятый... – шепчет она, глядя как солнце садится за горизонт. У её кровати валяются цветки георгинов, и из них уже можно собирать целые букеты.       "Лучше бы я умерла от проклятия Нотта. Лучше бы он не спасал меня. Из-за меня погиб Бен, и он так изранен, а мне так больно..." – ее мысли вертятся в круговороте воспоминаний, и Пятый Харгривз заполоняет их.       Она прекрасно помнит их танец и ту неловкость, возникшую на следующий день.       Она прекрасно помнит его холодность, скрепленную высокомерием. Она была поражена его гибким умом и мечтанием изменить мир, его желанием узнать все на свете, ведь она такая же.       — Что ты пишешь? – он пронзает малодушным взглядом её пергамент с основами Г.А.В.Н.Э., и тут же на его лице отображается подобие слизеринской улыбки, – Мерлин, Грейнджер, завязывай с этим. Это название наводит на меня плохие мысли.       Девушка уже хотела возмутился, однако Харгривз вновь уткнулся в учебник.       — Ты должна направлять свою одержимость в более конструктивное русло, – продолжает он.       — И что ты предлагаешь? – фыркнула она, однако была заинтересовалась.       — Артефакторику не преподают в Хогвартсе. Это недопустмое и вопиющие безобразия! – он с силой захлопывает учебник и бросает его на край стола, совершенно не волнуюсь о том, что они сидят в библиотеке и здесь запрещено шуметь. Но она не сделала ему выговор. Гораздо важнее было то, что она считала ровно то же самое. Он, полез в карман своей мантии и вытащил обычную маггловскую ручку, протянул ей.       — Обычная на вид ручка, – произнесла она, повертев вокруг, заметив выгровированную надпись 5H в центре основания, – она не открывается.       — Она и не должна открываться. Вот, смотри, – он вытащил из своей потертой сумки чернильницу и поставил на середину стола, – заливаешь сюда чернила и они автоматически переходят в ручку. Детская шалость, простейший фокус в Артефакторике, однако сильно упрощающий жизнь. И не нужно таскать туда-сюда чернила, а, значит, они не будут проливаться.       — Это очень рационально. – прошептала она. Честно говоря, ей никогда не нравились перья – они вечно ломались и жутко напоминали пережитки прошлых веков, от которых магический мир никак не мог отделаться.       — Я могу научить тебя делать такие, – быстро произнес он.       — Да, конечно. Это невероятно.       Конечно, он научил её делать такие ручки. Он рассказал о том, что пригвоздил руку Амбридж этой ручкой, хотя Гермиона слышала от Джорджа байки о том, что после Харгривза она продолжительное время никого не трогала, и все гадали, что именно когтевранец сделал с ней. Разумеется, это было безрассудно, ведь его могли исключить. Но это была Амбридж. Так что ей не было жаль Розовую Жабу       Конечно, они оба вместе зачитывались всеми найденными книжками по Артефакторике, и каждый раз, когда она ждала его в библиотеке перед отбоем, она желала, чтобы он быстрее пришёл. Сама не замечала, что ждёт его сильнее, чем дети ждут своего дня рождения.       Она влюбилась в него, сама того не подозревая, считала, что её привязанность к старому другу Рону одолеет любые другие чувства.       Она влюбилась в его рационализированность, его маниакальное чувство найти решения из любых ситуаций, в его взгляд из под опущенный чёрных ресниц, когда он что-то внимательно записывает, во взгляд его гипнотических глаз и в его ораторское искусство. Она была уверена, что он мог бы уговорить кого угодно, если вовремя улыбнётся.       Она влюбилась в него, потому что по-другому никак. У неё не было шанса отсаваться равнодушной к его напору.       Когда Гарри описывал молодого Тома Реддла, когда тот ещё не стал Волан-де-Мортом, она представляла его образ похожим на Пятого.       — Он отличный манипулятор и мог влюбиться в себя кого угодно.       "Интересно, – подумала тогда Гермиона, – мог бы Пятый сделать то же самое? Ведь он... да, он достаточно симпатичен, чтобы намеренно влюбить в себя кого-то. Может быть, он так уже делал". И почему-то эта мысль её покоробила. Она знала, что для получения результата о был готов пойти на любые жертвы.       Пятый был жестоким. Она была почти уверена в том, что он убил не меньше полсотни человек. Так что порой он пугал её.       Он был в будущем, но ничего о нем не рассказывал. Она нала лишь то, что все будет плохо. Кто бы сомневался       Он был странным, временами заносчивым. Даже слишком. Он мог стать настоящей занозой в заднице.       Она ревновала его в душе к его сестре Ване, самой невинной и тихой девушке, которую невозможно в чем-то обвинить. Она ревновала не конструктивно, конечно, он её брат, он заботится о ней и защищает, но черт, её злило всё это. Другая ее часть считала все это полной глупостью, ведь ей самой нравился или уже нет Рон.       Но это юность, она была на воображаемом Олимпе с живыми друзьями и здоровыми родителями.       Все слишком сложно.       Стало ещё сложнее, пока однажды ночью Гермиона проснулась от сжигающего изнутри кашля.       Она задыхалась. Задыхалась от поганый георгинов.       Тогда же она упал с Олимпа. Цветов с каждым днем становилось слишком много. И она догадывалась о причине. Она знала эту болезнь, ведь читала о ней.       Ей надо признаться ему. Но как это сделать, если ты живёшь в бегах и в лесу? Она подвела друзей, она подвела Британию, весь мир...       Трусость – самый страшный грех, она читала и об этом.       На секунду боль в груди утихла, и тогда Гермиона перевела взгляд с пола, усыпанного георгинами, вновь на окно, и заметила, что на подоконнике сидит чёрная птица. Чёрный ворон, как символ её скорой смерти, прилетел к ней, чтоб проведать её в последний путь. Гермиона моргает, прогоняя скопившиеся слезы и убирает волосы, упавший на лицо, чтобы разглядеть птицу. Птица улетать не спешила и внимательно глядела на девушку своим огромным изумрудным глазом.       — Здравствуй, ворон – вестник смерти. – хрипло произнесла в слух она, приподнимаясь на локти и усаживаясь поудобнее на гору подушек.       Ворон, каркнув, влетел в окно и уселся на тумбочку рядом со склянками, продолжая смотреть на неё. Потом, отлетев на пол, принялся ходить по цветному полу, и, схватив один огромный цветок своей лапкой и подлетел вновь к девушке, на этот раз сев к её кровати, на уровне её руки. Гермиона уже не замечала, что именно делает эта странная птица, может, она уже умерла и ей вовсе все мерещится. Но в груди снова клокочет и цветок снова рвёт наружу, а этот ворон так смотрит на неё...

И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий, С бюста бледного Паллады не умчится никуда.

      В глазах начинает мутнеть, дыхание прерывается. Она закрывает глаза, чувствуя надвигающийся и долгожданный покой.

Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный, Свет струится, тень ложится, — на полу дрожит всегда. И душа моя из тени, что волнуется всегда. Не восстанет — никогда!

      Из полутьмы она слышит его шепчущий голос, и мягкое тёплое дыхание у её щёки. Она открывает глаза и видит Пятого – будто бы того чёрного ворона с зелёными глазами. Он сидит на ее кушетке, совсем близко. И она видит в его руке красный мак, он вонзает его ей в шапку запутанных волос.       — Знала бы ты, что чуть не убила нас обоих, Гермиона, – шепчет он, а она совсем не понимает, что происходит. Неужели Джинни или Гарри догадались?       Она молчит, хотя хочет сказать что-то.       Он улыбается ей, вымученно, со слезами, с благоговением, и произносит:       — Я люблю тебя, Гермиона. Так сильно люблю, что чуть не подвел нас всех. Прости меня за то, что не сказал раньше. Прости за то, что я такой трус, за то, что не увидел раньше...       Он быстро отворачивается от нее, его трясет и он сгинается пополам и сильно кашляет. Так же сильно, как она.       На секунду она забывает обо всем на свете.       Он признался ей? Он её любит!? Да этого быть просто не может, нет, этого не может быть.       Он болен. Болен, как она. Она видит струйки крови и маки... она их так любила... раньше...       — Я тоже, Пятый. Я люблю... люблю тебя... прошу, не умирай... – шепчет она, уже не хрипло. Жизнь возвращается к ней. И из её уст само собой вылетает:       — Поцелуй меня.       Он оборачивается к ней, встревоженный, с круглыми от удивления глазами, и, к уже её удивлению, приближается к ней.       Он целует её, почти невесомо, и она чувствует в себе силы ответить ему, целует в ответ со всей силой, что у нее есть. Он ложит руку ей под шею, под волосы, которые ему так нравятся, и теперь целует, сжимает её губы под собой. Она зарывается рукой в его тёмные пряди волос. "Люблю, люблю, люблю тебя...".       Время останавливает       А потом они оба проваливаются в бездну...

__________________________________________

      — Добрый день, мистер Харгривз. Я как раз вас ждала. – сказала профессор Макгонагалл, когда в дверях её директорского кабинета появилась высокая фигура Реджинальда Харгривз. Он огляделся: директриса сидела за большим рабочим столом, сам кабинет был светлым и просторным без огромного количества склянок и колбочек, различных механизмов и всевозможных аппаратов, как это было у старины Дамблдора или у Снейпа.       — Добрый вечер, Минерва. Не смею вас задерживать, я не надолго. – учтиво произнес Реджинальд, и сел напротив директрисы.       — Перейдём сразу к делу. С вашим сыном все хорошо. На данный момент подлечивается в соседней палате с мисс Грейнджер.       — И все это время это была она, – пробурчал "мужчина"-инопланетянин. Макгонагалл удивилась       — Вы этого не знали? Неужели? – взметнула она брови, а Реджинальд покачал головой.       — Иногда нужно быть терпеливее, чтобы узнать о последствиях. – ответил он, накладывая в свою кружку с чаем один кусочек сахара и размешивая его по часовой стрелке. Минерва закатила глаза.       — О, Реджинальд, ты говоришь прямо как Дамблдор! Что с вами всеми такое: вы просто не можете жить без своих игр. Вы вдвоём что-то задумали, да? И пусть весь мир под вас подстраиваться! – пробурчала Минерва.       — В любом случае, что сделано, то сделано. Они нажели розовые очки, пусть побегают, порадуются жизнью, пока у них будет на это шанс. Он пропадет, когда мы выясним причину апокалипсиса.       — И опять депрессивные мысли. Они нашли друг друга! Мерлин! Да разве такое вообще бывает? Ханахаки у двух взаимно влюблённых – уму непостижимо, как они могли такое допустить! И притом оба так умны!       — Юность, юность, она делает с нами странные вещи. – пробормотал Харгривз, – когда-нибудь мы с вами, Минерва, доберёмся до моей, и я расскажу вам свою историю. Но все, что я могу сделать в данный момент – это подготовить свой дом к прибытию невестки.       Минерва Макгонагалл лишь хитро улыбнулась, и они продолжили пить чай на более позитивной ноте.