«Элвис швырнул в меня стулом. Когда он подошёл ко мне, чтобы обнять, я не решилась обнять его в ответ. На самом деле я не чувствовала ничего, кроме страха и отвращения. Я больше не хочу, чтобы он меня касался».
Жизнь в этом доме научила ее кое-чему. Присцилла знала, когда лучше не открывать рта и умолчать, и что следует дважды подумать, прежде чем что-либо сделать. Элвис давал понять, кто здесь заведует. Ее сердце разрывалось на части от прочитанных заголовков газет, которые ей приносили на стол по утрам вместе с чашкой кофе. В прочем, чего она могла ожидать от мужчины, находящегося вдали от нее? Ещё больнее было осознание того, что Присцилла никак не может на него повлиять. Она просила его сделать это, пока они лежали под одним одеялом, закрывая глаза на страх и волнение, которые сжимали в оковы ее бедные лёгкие. Элвис просто не хотел ее.«С недавних пор я начала ощущать значительные изменения в теле. Со мной что-то не так, и Элвис об этом ещё не знает. Я переживаю, что это действительно случилось со мной так скоро. Мне кажется, я беременна».
Присцилла принимала то, что Элвис мог быть слишком вспыльчив, слишком упрям и особенно зол, когда она делала что-то не так по его мнению. Но она действительно не понимала, как лучше поступить в силу своего нежного возраста, отчаянно пытаясь бесследно влиться в тот жизненный поток, которому следовал Элвис. Присцилла желала, чтобы муж пытался понять ее так же, как это делала она; с трепетом и особой чувственностью. Словно она не заслуживала быть кем-то, кого он должен изучить. Словно это не она жила с ним под одной крышей, это не она носила его ребенка у себя под сердцем.«Я не могу посмотреть на эти чертовы газеты без слез. Не хочется это признавать, но мои переживания подтвердились. Сегодня я нашла в кармане пиджака Элвиса письмо от той самой девушки. Я поплатилась за свое любопытство. Он кричал и бросался моими вещами, а затем приказал собирать чемодан. Полагаю, ему хотелось ударить меня. Потом он все-таки отпрянул, но, клянусь Богом, он готов был выставить меня за дверь. Я не знаю, что бы я делала».
Со временем открытка в пиджаке и случай, когда он попытался ее выгнать забылись. Даже те разы, когда Элвис поднял на нее руку — Присцилла проглотила все это, как примерная супруга. Она злилась на него и ещё больше на себя, когда давала слабину. Он обнимал ее, смазно целовал в кончик носа, в уголки губ, и все плохое тут же забывалось. Элвису не нужно было прилагать особых усилий, чтобы заставить девушку светиться от радости, которая целиком и полностью была преисполнена ласки и любви, какие только могли таиться в ее преданном сердце. Присцилле придется ещё очень долго решаться, чтобы оставить Элвиса позади. Он все ещё оставался ее первой и самой искренней любовью, но, к несчастью, он никогда не станет для нее верным мужем.