Silence/Молчание

«Бывают моменты, когда тишина, продолжительная и непрерывная,

Может быть более выразительной, чем все когда-либо сказанные слова.

Это происходит, когда сердце инстинктивно чувствует, что

происходит в сердце другого человека… »

— Оуэн Мередит.

Иногда последние пару лет казались почти сном. Гермиона мельком оглядела класс, прежде чем снова обратить внимание на свою работу и слегка покачала головой. В прошлом году в это время она была в бегах, и пока за ней охотились Егеря и Пожиратели Смерти по всей стране, она едва поспевала на один шаг опережать постоянную погоню. Гермиона и ее лучшие друзья пытались найти и уничтожить оставшиеся крестражи, понятия не имея, что они ищут, в то время как Орден Феникса распался в замешательстве после убийства Дамблдора, а ее родители находились в Австралии и не помнили, кем она была. И вот теперь она делает заметки по лечебным зельям, готовясь к сдаче ТРИТОНов в конце летнего семестра, как будто ничего не произошло. Правда, некоторые вещи были странными. Для начала, она была самой старшей из присутствующих учениц почти на два года. Как и другим, ей предоставили выбор: она могла вернуться в Хогвартс на последний год, а затем сдать экзамены, или же ей могли дать приблизительную оценку, основанную на ее успеваемости до этого момента, и пойти на любую работу, которая ей понравится, как награжденный ветеран войны. Никто не был удивлен, что она решила вернуться и сделать это как следует; в равной степени никто не был удивлен, что она была единственной на своем курсе, кто сделал это. Бо́льшая часть младшего курса также решила не возвращаться, включая, к сожалению, Джинни и Луну, так что она была полностью предоставлена сама себе. Фактически, вернулась только около половины бывших студентов, а единственные слизеринцы в замке были из нового набора первокурсников — весь факультет единогласно отказался возвращаться, а многие перевелись в Шармбатон или Дурмстранг. Ходили слухи, что Совет Попечителей пытался полностью упразднить факультет Слизерин и оставить только три других, но директриса Макгонагалл отказалась. Хогвартс уже не был той устоявшейся машиной, какой был раньше. На дворе был март, и все же прошел всего месяц с начала первого семестра; осенний семестр просто не начался. Чтобы стереть следы битвы, потребовалось много ремонтных работ и времени, чтобы найти всех, кто сбежал или исчез, и выяснить, кто еще жив. И всем, учителям и ученикам, нужно было время, чтобы восстановиться как физически, так и психологически после войны, прежде чем жизнь могла вернуться в нормальное русло — в некоторых случаях одного семестра, вероятно, было недостаточно. — Рон и Гарри должны быть здесь со мной, — тихо подумала она. Было слишком странно находиться здесь без них. Но она знала, что никогда не сможет убедить их вернуться в школу, когда в этом нет необходимости, и проще было не пытаться; они сразу же погрузились в программу обучения мракоборцев и, казалось, готовы были блистать. В любом случае ничто не удерживало их здесь — преданность Гарри замку не требовала его физического присутствия и была запятнана воспоминаниями о битве. Куда бы ни пошел Гарри, туда же шел и Рон — и они не продержались даже до ее девятнадцатого дня рождения в сентябре. Оглядываясь назад, можно сказать, что их с Роном распад был неизбежен — даже без травм и потерь войны они не так хорошо подходили друг другу, как они надеялись. Она просто почувствовала облегчение от того, что им удалось остаться друзьями, и это был хороший опыт. Иногда она скучала по нему, но больше она скучала по Гарри; ей сейчас здесь не с кем было поговорить. Тихий голос прервал ее блуждающие мысли. — Мисс Грейнджер. Вздрогнув, Гермиона подняла глаза и увидела перед своим столом преподавателя зельеварения. — Сэр? — Я задал вам вопрос. — Я… я вас не расслышала, сэр. Извините. Наступила короткая и довольно неловкая тишина; неудивительно, что она его не услышала. Голос профессора Снейпа в последнее время был чуть громче шепота, благодаря Нагини, разорвавшей ему горло; его часто было трудно услышать, особенно если у вас был урок после обеда, и он весь день пытался поговорить с классом. А ещё она знала, что вообще не слушала его; теперь ей иногда было трудно сосредоточиться на чем-либо надолго. — Очевидно, не услышали, — наконец сказал Снейп. Его голос, возможно, почти исчез, но в нем все еще можно было услышать всевозможные оттенки холодного шелковистого раздражения, а его черные глаза были такими же жесткими и бесстрастными, как всегда. — У меня очень маленькие ожидания от моих учеников, мисс Грейнджер, но я жду, что вы будете внимательны. — Мне очень жаль, сэр, — повторила она, глядя вниз. Она больше не могла смотреть ему в глаза, хотя это и раньше не было легко — каждый раз, когда она это делала, она вспоминала Визжащую Хижину и смотрела через плечо Гарри, как его глаза тускнели от боли, прежде чем жизнь покинула их. — Вы будете здесь, — ответил он, насмехаясь над ней, когда она снова взглянула вверх. — Отработка, сегодня вечером. В девять часов, — развернувшись на каблуках, он направился обратно в начало класса и возобновил лекцию. — Вот, что еще изменилось, — подумала Гермиона, опустив голову и стараясь не краснеть, слушая его тихий голос. У нее никогда не было отработки, как бы шокирующе это ни было для тех, кто годами бегал с Гарри и Роном. Черт.

***

Ровно в девять вечера Гермиона нерешительно постучала в приоткрытую дверь кабинета зелий и заглянула внутрь. Снейп работал за своим столом; он нетерпеливо взглянул вверх и резко поманил ее, молча указывая на скамейку прямо перед ним. Озадаченная, она довольно осторожно приблизилась; скамейка была пуста, без каких-либо признаков ужасной и грязной работы, которую Снейп обычно поручал на отработках. Дверь за ней захлопнулась, заставив ее подпрыгнуть; сглотнув, она села по жесту учителя. — Что вы от меня хотели, сэр? — спросила она. — Ничего, — тихо ответил он. — Сэр? Он ухмыльнулся ей. — Ничего, мисс Грейнджер, — повторил он. — Вы будете сидеть тихо и не шуметь. Гермиона долго смотрела на него в замешательстве, прежде чем пришло понимание. «Ублюдок», — подумала она с сожалением и каким-то раздраженным восхищением, а глаза его сверкнули злобой. Он не мог выбрать худшего наказания для нее; она ненавидела, когда ей нечего было делать. Особенно сейчас, когда ее концентрация была настолько плохой; ее мысли иногда заходили на опасную территорию. — Как долго, сэр? — сухо спросила она, изо всех сил стараясь не показать своего раздражения — она предпочла бы выпотрошить жабу. — Пока я не скажу иначе, естественно, — сказал он своим мягким, слегка хриплым голосом. — В тишине и без ерзания, — и он, вернув внимание своему столу, снова взял перо и решил игнорировать ее, пока она пыталась устроиться поудобнее и приготовилась выдержать поистине ужасный вечер.

***

Когда она с надеждой посмотрела на часы, как ей показалось, несколько часов спустя, и обнаружила, что прошло всего пятнадцать минут, Гермиона задалась вопросом, сохранится ли ее рассудок в этот вечер. Она оглядела комнату — несмотря на приказ не ерзать — но, за исключением шестого курса Слизнорта, этот класс не изменился с первого года обучения, и в нем не было ничего, чего бы она не видела тысячу раз раньше. Она не исключала того, что Снейп задержит ее здесь надолго после полуночи только потому, что он может, но это ее не слишком беспокоило; в любом случае, она обычно не могла заснуть примерно до этого момента. От нечего делать и не на что больше смотреть, она снова посмотрела на Снейпа. Обычно это было несколько рискованно — он всегда знал, когда за ним наблюдают; за прошедшие годы она усвоила, что если ей нужно было задать вопрос о зелье, над которым они работали, а он не обращал на это внимания, все, что ей нужно было сделать, это смотреть на него, пока он не поднял глаза — но на этот раз он сам напросился. Даже по его меркам эта отработка было просто злобной, хоть и блестящей в самом злом смысле. Мастер зелий, по крайней мере, ее игнорировал — она бы не справилась, если бы он злорадствовал над ее дискомфортом, но он был сосредоточен на своей работе, и скрип его пера был единственным звуком в тихом классе. Когда она впервые вошла, она подумала, что он проверяет эссе, но он, казалось, делал заметки о чем-то, время от времени останавливаясь, чтобы обдумать написанное или что-то вычеркнуть. У нее было впечатление, что он делал бы это независимо от того, была ли она там или нет, хотя, вероятно, в своем кабинете, а не в классе. — Даже сейчас, — размышляла Гермиона, — этот человек был полной загадкой. Несмотря на все, что они узнали о нем из воспоминаний, которые он передал Гарри, Снейп нисколько не изменился. Он был все таким же суровым, холодным, саркастичным и нелюбимым, как и прежде, и таким же равнодушным к этому. По-видимому, один или два члена Ордена пытались поговорить с ним обо всем этом — включая Гарри, естественно, — и все были отвергнуты каменным молчанием, которое превращалось в открытую грубость, если они продолжали настаивать. Совершенно очевидно, что он не планировал пережить свое маленькое признание, и теперь, казалось, был полон решимости притвориться, что ничего из этого никогда не было. Она даже не была уверена, почему он здесь; он явно никогда не любил свою работу, и это тоже не изменилось. Она была склонна верить слухам о том, что у Макгонагалл не было выбора, кроме как попросить его вернуться, поскольку ни один другой бывший слизеринец не был готов преподавать здесь — все были удивлены, когда Слизнорт сердито заявил, что не собирается возвращаться и пытаться справиться с последствиями после того, как весь его Дом был несправедливо заключен в тюрьму во время финальной битвы только за то, что Он был слизеринцем. Никто раньше не осознавал, что у старого волшебника есть моральные принципы. Другие слухи говорили, что у Снейпа не было выбора, кроме как просить вернуть ему его старую работу, потому что никто другой не хотел его нанимать, но Гермиона сомневалась в этом — даже если его навыков и квалификации было недостаточно, чтобы он мог зарабатывать на жизнь в другом месте, несмотря на свою репутацию, его гордость никогда бы не позволила ему просить. Если уж на то пошло, он был менее популярен, чем раньше. Да, теперь все знали правду о том, что произошло на самом деле — что он фактически спас их всех, и это стоило ему ужасных денег — но факт оставался фактом: он совершал действительно ужасные вещи. Теперь в школе были дети, которых он пытал. Некоторым из ее друзей — Невиллу, Джинни, Луне — требовалась серьезная медицинская помощь, чтобы оправиться от того, что он с ними сделал. И он усугубил ситуацию, наотрез отказавшись говорить об этом, даже зайдя так далеко, что проклял пару репортеров из «Пророка», когда они совершенно не хотели оставлять его в покое, и осыпал оскорблениями любого в Ордене, кто пытался с ним поговорить. Снейп шевельнулся, отвлекая ее; она автоматически отвернулась, опасаясь, что он выйдет из себя, но когда ничего не произошло, она снова взглянула сквозь ресницы. Он скинул мантию и оставил ее висеть на спинке стула, затем потянулся, чтобы просунуть палец под узкий воротник сюртука и рубашки, слегка потянув за ткань, как будто желая ослабить ее, прежде чем расстегнуть пару пуговиц на горле. Когда он немного распахнул ворот своей одежды, Гермиона увидела покрасневшие следы на его бледной коже и удивленно моргнула; она не осознавала, что у него все еще остались шрамы от укуса Нагини. — Я слишком долго пробыла в волшебном мире, — подумала она. Гермиона чересчур привыкла к тому, что магия может все исцелить. Глупо, на самом деле, учитывая, что у нее самой было два шрама, которые не зажили как следует, и учитывая, что его поврежденный голос свидетельствовал о том, что его горло не зажило, но раньше она об этом не задумывалась. Когда Снейп снова сосредоточился на своих записях, она изучала его шею, подавляя дрожь, вспоминая, как змея перерезала ему горло. Очевидно, рана была не такой уж плохой, как казалось, раз он выжил, но было так много крови, и то, как он кричал… Нет. Не думай об этом. Гермиона уже привыкла подавлять неприятные воспоминания и начала решительно перечислять в голове простые числа, концентрируясь на них, пока кратковременное стеснение в горле не прошло, и она снова не расслабилась.

***

Полчаса ползли мучительно медленно. Снейп все еще работал тихо; он взглянул на нее с раздраженным выражением один или два раза и отчитал ее за ерзание, но теперь, когда она снова обнаружила, что наблюдает за ним, он казался полностью поглощенным тем, над чем работал, и почти не замечал ее присутствия там — не то чтобы она была настолько глупа, чтобы поверить в это хотя бы на секунду; это был Снейп, в конце концов. Видеть его таким было интересно, в странном смысле; когда он не ухмылялся и не огрызался, он мог казаться почти другим человеком. Прямо сейчас он слегка нахмурился, его плечи слегка сгорбились, когда он склонился над своими заметками, а его грязные волосы были зачесаны назад за уши: вся его поза выражала сосредоточенность, расслабленную концентрацию. Немного раньше он лениво почесывал шрамы на шее, не то чтобы они действительно чесались, а, видимо, по привычке, но теперь он прекратил это и полностью сосредоточился на своей работе, царапая пером пергамент. Гермиона с любопытством следила за его лицом; как и все остальные первокурсники, она научилась смотреть на профессора Снейпа как можно меньше ради безопасности, и она никогда не обращала на него особого внимания. Изогнутая переносица его крючковатого носа была не совсем прямой; она была не очень заметна, но, очевидно, была сломана и плохо срослась в прошлом. Его бледная кожа не имела того болезненного, землистого оттенка, который когда-то его характеризовал, но и здорового румянца у него тоже не было, а лицо было худым и почти изможденным. Но ее взгляд привлекли тени под глазами; теперь она впервые обратила на него внимание, он выглядел очень уставшим. Не так, как у человека, который слишком долго не спал или который пропустил час или два сна; это были глубокие тени того, кто плохо спал неделями, если не месяцами. — Может быть, даже годы, в его случае, — подумала она, наблюдая за ним. В конце концов, он, должно быть, находился в состоянии поистине безумного стресса, действуя в качестве двойного агента в таких опасных обстоятельствах в течение трех лет — последний год из которых, должно быть, был проведен в полном одиночестве, после того как убийство Дамблдора изолировало его от его союзников. По крайней мере, большую часть времени у нее были Гарри и Рон, и она знала, что где-то у нее есть друзья и семья, ожидающие, когда она сможет вернуться к ним. Но Снейп… у него не могло быть никого. Действительно, теперь, когда она об этом подумала, то было чудом, что он вообще оказался в здравом уме, и неудивительно, что он был так груб с людьми. Задумчиво прикусив нижнюю губу, изучая его лицо, она задавалась вопросом, не являются ли темные впадины под его глазами кошмарами. С тех пор, как ее поймали и держали в поместье Малфоев, она не могла нормально спать, и ее сны могли быть ужасными, заставляя ее заново переживать битву в Отделе Тайн, пытки Беллатрисы, наблюдение за истекающим кровью Снейпом в Хижине, кровавый ужас финальной битвы… и насколько хуже должны быть воспоминания ее учителя? Даже сейчас никто точно не знал, что именно произошло среди Пожирателей Смерти, но если хотя бы половина слухов была правдой… Внезапно Гермиона поняла, что Снейп смотрит на нее, не отводя от нее пристального взгляда. Он выглядел слегка раздраженным, но не так сильно, как она ожидала, — он даже не хмурился, по крайней мере, не слишком. Эти черные глаза всегда были жесткими и холодными в какой-то степени, но сейчас к ним примешивалось что-то изучающее и почти задумчивое; он казался почти любопытным, и она с удивлением поняла, что он изучает ее примерно так же, как она изучала его. На самом деле он выглядел так, будто решал головоломку. Она знала, что он опытный легилимент, но в его взгляде не было тяжести, не было ощущения, что он читает ее мысли — честно говоря, она не могла себе представить, зачем ему это делать. Он осторожно положил перо и сложил руки на столе перед собой, продолжая наблюдать за ней, а она отвела взгляд; это не доставляло ей дискомфорта, но ей это тоже не очень нравилось. Око за око, я полагаю, признала она — она пялилась довольно грубо. Снейп отодвинул стул и встал, потягиваясь, а она оглянулась на него; ее часы показывали, что еще нет десяти. Неужели он отпустит ее меньше, чем через час? Он медленно обошел вокруг стола, чтобы встать перед ним, прежде чем перенести вес и прислониться к его краю, слегка наклонив голову набок и продолжая разглядывать ее с чуть более открытым любопытством, снова рассеянно почесывая шрам на шее. В этом было что-то очень странное, подумала Гермиона, неуверенно глядя на него. Атмосфера слегка изменилась, и она не была уверена, почему. Частично это было просто отсутствие гнева у Снейпа — он всегда казался раздраженным всем, на публике, и она никогда раньше не оставалась с ним наедине, чтобы видеть его немного более расслабленным. Но было что-то большее, чем это, что-то, что влияло на нее… наконец, до нее дошло. Она ничего от него не скрывала. Снейп знал все, что она пережила в прошлом году, и никто другой на самом деле больше этого не знал. Даже мальчики не знали всего на самом деле. Она никогда не говорила Рону, как сильно она ненавидит его за то, что он ушел от них таким образом; даже сейчас она не простила его за это, она просто двигалась дальше и игнорировала это, потому что оно не могло быть прощено. Гарри тоже этого не знал, и он не знал, как тяжело ей было, как одиноко и страшно. Никто из них также не знал точно, что Беллатриса сделала с ней; они слышали ее крики, но она солгала и сказала им, что это было всего лишь пара раундов Круциатуса — «всего лишь» Непростительное! Ну, это нормально, не так ли? Они не знали, сколько раз ее на самом деле проклинали, или о том, что Белла вырезала «Грязнокровка» на ее руке. Они не знали, что у нее все еще есть шрам от проклятия Долохова в Министерстве. И они не знали, насколько одинокой она себя чувствовала в этом году; она писала им свои письма в жизнерадостном тоне, как и своим родителям, которые практически ничего не знали о случившемся. Никто в ее жизни вообще ничего толком не знал. Она никому об этом не говорила. В течение семестра все ее старые учителя находили поводы поговорить с ней и узнать, как у нее дела, и она всем им говорила, что у нее все хорошо, на самом деле. Она притворялась, что все в порядке, даже своим друзьям, не упоминая о кошмарах, проблемах с концентрацией или периодических приступах тревоги. Это было несложно — она провела половину своей жизни, притворяясь, что знает, что происходит, притворяясь уверенной в себе, притворяясь, что ее не волнует, когда люди над ней смеются. Ее притворство никогда не обманывало Снейпа. Некоторые комментарии, которые он оставлял к ее эссе за эти годы, ясно давали это понять. И судя по тому, как он смотрел на нее сейчас, она все еще не обманывала его; его глаза, казалось, смотрели прямо, сквозь все ее защиты. Он был единственным из всех в Ордене, кто знал, через что она прошла. Он наблюдал за ними троими бо́льшую часть года, так часто, как мог; она была уверена в этом, даже если его воспоминания не говорили об этом явно. И портрет Финеаса должен был регулярно сообщать ему, и он должен был слышать о ее пытках, вероятно, от самой Беллатрисы. — И, — подумала она, — Он, вероятно, знал больше, чем кто-либо другой в волшебном мире, о психологических эффектах такого опыта. Возможно, именно поэтому он не снял баллы, а также не назначил наказание; может быть, он догадался, почему она не обращала внимания. Ей не нужно было притворяться, что с ней все в порядке. Только на эти пару часов ей не нужно было притворяться; Гермиона была удивлена тем, насколько легче она себя почувствовала от этого. Глядя в его спокойные глаза, она могла признать, что она все еще напугана, зла и что ей очень нехорошо; никто другой не был в состоянии понять. Она поняла, что это тоже должно быть двояко. Гарри выболтал самый большой секрет перед всем полем битвы, так что теперь весь волшебный мир знал все о преданности Снейпа Лили Поттер и ее сыну на протяжении всей жизни, но его подруга настояла на том, чтобы сохранить подробности в тайне, и только она и Рон видели воспоминания, которые дал ему Снейп. Естественно, Гарри был в основном сосредоточен на том, как это повлияло на него и его жизнь — это было понятно, и отказ Снейпа говорить с ним делал его эгоистичным; она сомневалась, что Рон действительно подумал об этом еще раз. Это означало, что она, вероятно, была единственным человеком, который действительно задумывался о том, что Снейп, должно быть, чувствовал все это время и какие дикие потери, должно быть, нанес ему последний год. Медленно, совершенно не понимая, что она делает, Гермиона отодвинула стул и встала, неуверенно глядя на его лицо. Он поднял бровь, но не пошевелился и ничего не сказал, пока она обошла скамейку и прислонилась к ней, лицом к нему, отражая его позицию. Еще немного жесткой прохлады в его глазах потускнело, его щиты стали немного тоньше; он действительно выглядел усталым, несмотря на, казалось бы, искренний интерес в его взгляде. Она не была уверена, что когда-либо видела его настолько легко читаемым. Должно быть, он позволяет ей увидеть это по какой-то причине, но почему? Может, он тоже чувствует себя одиноким? Казалось странным думать, что Снейп чувствует что-то подобное, но Гермиона помнила, что она чувствовала, когда впервые увидела эти воспоминания. Он был изолированным и неловким мальчиком; она считала его довольно милым, на самом деле, старающимся быть тем, кем он не был, и он не заслужил того, как с ним обращались. Насколько она могла судить, он был одинок всю свою жизнь, и она сомневалась, что у него были люди, которые спрашивали его, как он себя чувствует по отношению к разным вещам. Вынести то, что он пережил, было само по себе чудом; пройти через все это в полном одиночестве было почти невероятно. Никто другой не смог бы это пережить. И насколько она могла судить, никому не было дела. Должно быть, это больно, пройти через все это и не получить признания; любого другого приветствовали бы как героя, а вместо этого ничего не изменилось. Он все еще застрял в жизни, которую, казалось, никогда не хотел. Что-то вспыхнуло в его темных глазах, что наводило на мысль, что она догадалась правильно. Вспышка, намекающая на странное взаимопонимание, которое, казалось, сформировалось между ними. Из всех остальных в замке в этот момент они были единственными, кто знал обо всем, что произошло, единственными, кто не лгал друг другу и не хранил друг от друга секретов. Единственные двое, кто мог понять и оценить чувства другого. Затем он слегка улыбнулся, и она уставилась на него; она никогда раньше не видела, чтобы Снейп искренне улыбался. Это был лишь легкий изгиб его губ с одной стороны рта, но он достиг и его глаз, превращая их из жестких и холодных в выразительные и глубокие, смягчая некоторые резкие черты его лица. На мгновение он показался почти другим человеком, и она почувствовала, что, возможно, впервые за семь лет мельком увидела настоящего Снейпа. И ей понравилось то, что она увидела. Ее разум начал лепетать десятки возможных объяснений, пока она смотрела на него — какая-то запутанная жалость, или тот факт, что они с Роном расстались почти полгода назад, и больше никого не было, или гормоны, или один Бог знает что. Его легкая улыбка немного увеличилась, и теперь она была наполовину убеждена, что он действительно мог читать ее мысли, обнаружив, что пытается не улыбаться в ответ. Перестань слишком много думать. На самом деле, просто… перестань думать. Не было нужды усложнять это так. Что бы ни происходило между ними, это не продлится долго, как только эта странная атмосфера рухнет, и в этом не было необходимости. Они оба были взрослыми людьми, которые общались по обоюдному согласию, они оба были ранены и одиноки, и после всего, что они оба пережили, она чувствовала, что мир им многим обязан. Гермиона глубоко вздохнула, не совсем уверенная, что собирается сказать, а Снейп протянул руку и приложил пальцы к ее губам в самом легком прикосновении. Его пальцы были теплыми, и она могла чувствовать легкую шероховатость полусформированной мозоли на одном из них, там, где он лежал на ее нижней губе. Она поняла намек; не было нужды вообще ничего говорить. Опустив руку, Снейп указал на дверь, слегка откинувшись назад, не пытаясь пошевелиться. Он давал ей шанс уйти. Никто из них не сказал и не сделал ничего компрометирующего; она могла уйти сейчас без каких-либо последствий, и она знала, что ни один из них никогда больше не вспомнит об этом вечере. Но если бы она ушла сейчас, другого шанса не было бы; это никогда не повторится. Гермиона на мгновение поколебалась, прежде чем принять решение; выпрямившись так, чтобы больше не опираться на скамейку, она еще раз встретилась с ним взглядом, медленно шагнув вперед и потянувшись, она положила пальцы на шрам, искажавший одну сторону его горла. Он почти незаметно вздрогнул от ее прикосновения, но позволил ей сделать это, полузакрыв глаза, когда она почувствовала грубую гладкость рубцовой ткани, прежде чем провести по его шее и почувствовать, как его пульс быстро подскакивает под челюстью. Его горло слегка шевельнулось, когда он сглотнул, а глаза полностью закрылись; у него были длинные ресницы. Раньше она этого не замечала. Ее рука осторожно скользнула вверх по его челюсти и угловатым формам лица, и она приложила ладонь к его щеке, ощущая легкую шероховатость дневной щетины. Он наклонился к ее руке, прежде чем открыть глаза; выражение его лица теперь было не так легко прочитать, но эта легкая улыбка снова коснулась уголка его рта, прежде чем он протянул руку, чтобы аккуратно убрать выбившийся локон с ее лица, почти не касаясь ее кожи. В ответ по ее спине пробежала дрожь чистого электрического тока, и Гермиона закрыла глаза, чувствуя головокружение и не понимая, почему она не нервничает. Это было абсолютное безумие, и в любом случае у нее не было большого опыта, а еще это был Снейп. Но теперь это не имело значения. Ничто больше не имело значения, только это, когда его пальцы скользнули по ее щеке и вдоль ее подбородка, прежде чем слегка надавить на него, чтобы поднять ее лицо, и она почувствовала его дыхание на своей коже; она отчаянно хотела снова почувствовать себя живой. Его губы были мягкими в противостоянии с ее, когда он целовал ее, более нежно, чем она ожидала, если бы когда-либо думала об этом раньше. В поцелуе не было никакой агрессии, никакого требования, только мягкое давление его рта, и она позволила себе расслабиться его телу, пока одна рука скользнула в ее волосы, а его другая обхватила ее талию, чтобы притянуть ближе. Он был худым, но сильным, и было приятно просто держаться так некоторое время; вдыхая его запах, что-то тонкое и сложное, что немного напоминало ей дождь. Она вздохнула напротив его рта, когда ее губы раздвинулись. Он не воспользовался этим, сохраняя поцелуй нежным, приближая его к концу и поднимая голову; открыв глаза, Гермиона посмотрела на него, снова задаваясь вопросом, почему она не паникует. Его темные глаза были все еще спокойны, когда он искал ее взгляд, но было что-то еще, что-то горячее и решительное, что заставило ее вздрогнуть, когда она неуверенно улыбнулась ему и облизнула губы. Его рука сжалась в ее волосах с таким правильным давлением, прежде чем он опустил голову и поцеловал ее еще раз; это началось так же нежно, как и в первый раз, пока она осторожно не провела языком по его нижней губе, а его рука сжалась вокруг ее талии. Тогда он углубил поцелуй, и стал гораздо менее нежным. Рон был ее первым и единственным любовником, и хотя они были вместе не так уж долго, в целом все было довольно хорошо; ей больше всего нравилось быть с ним, даже если в эмоциональном плане все не складывалось. Но он никогда не заставлял ее чувствовать себя так; когда Снейп исследовал ее рот, она чувствовала, как по ней начинает медленно распространяться жжение, а по спине пробежала легкая дрожь, когда она ответила на поцелуй и обвила руками его талию, прижимаясь ближе. На этот раз к черту последствия; ей это было нужно, и, похоже, ему тоже, поскольку их поцелуи стали еще более жадными, и он прижал ее спиной к скамейке, на которой она сидела. Подняв руку, она запуталась пальцами в его волосах, чтобы удержать его рот на своем, рассеянно обнаружив, что они не такие уж и жирные, как они выглядели — не совсем чистые, нет, но и не такие уж и плохие, как казалось. И учитывая, как плохо выглядели его зубы, его рот был сладким и чистым, когда его язык скользил по ее; на самом деле, похоже, она ошибалась почти во всем, что касалось этого мужчины. Она определенно никогда не думала, что он может целоваться так, когда она выгнула спину, чтобы прижаться еще ближе, и сдержала стон. Они оба начали тяжело дышать, когда разорвали поцелуй, и его глаза теперь горели открытым голодом, который заставил ее снова вздрогнуть. Протянув руку, он распахнул ее мантию и стянул ткань с ее плеч, чтобы расстелить ее на скамье позади нее; Гермиона снова коснулась шрамов на его шее, прежде чем начать расстегивать пуговицы сюртука, дрожа от предвкушения, а не от нервозности. Снейп двинулся, чтобы помочь ей, быстро расстегивая пуговицы, теперь уже более явно нетерпеливый, когда она наконец стянула тяжелую ткань с его плеч, а он небрежно позволил ей упасть на пол позади себя, прежде чем наклониться для еще одного поцелуя, поймав ее нижнюю губу между своими кривыми зубами. Стараясь не хныкать, она впилась пальцами в его узкие плечи, возвращая его поцелуй так яростно, как только могла; она чувствовала, как его эрекция прижимается к ней сейчас, когда его тело прижимало ее к скамье, и она чувствовала, как ее пульс ускоряется в ответ. Его руки скользнули вниз по ее спине, притягивая ее еще крепче к себе, и она услышала, как его дыхание прервалось, прежде чем он схватил ее за бедра; поняв намек, она уперлась ему в плечи и изогнулась обратно на скамью, когда он поднял ее. Гермиона чуть не рассмеялась; скамейка была идеальной высоты, и она не могла не задаться вопросом, кто же спроектировал ее такой. Она действительно не могла понять, сделал ли Снейп это намеренно, несмотря на то, что его темные глаза блестели от мгновенного веселья. Это немного подняло настроение, и она, улыбаясь, сбросила туфли и обвила ногами его талию, стягивая джемпер через голову. Она вздрогнула, когда он прижался к ней бедрами, прежде чем наклониться и прижаться к ее шее, слегка покусывая ее кожу и находя там чувствительные места, о существовании которых она даже не подозревала. Он начал расстегивать ее рубашку, тяжело дыша и вытаскивая ее из пояса ее юбки, она запоздало поняла, что не использовала заклинание, которое обычно скрывало шрамы на ее груди и руке. Она чувствовала скорее облегчение, чем беспокойство; единственная причина, по которой она была здесь, сидела на этой скамейке и с энтузиазмом целовала Снейпа, заключалась в том, что он знал, через что она прошла. Она всегда чувствовала себя немного виноватой из-за того, что скрывала это от Рона. Конечно, Снейпа это не особо беспокоило, когда он нетерпеливо накинул ей на плечи рубашку, а она вылезла из нее, возясь с его собственными пуговицами. Если бы у нее было время подумать, она, возможно, начала бы чувствовать себя неловко, когда холодный воздух подземелий коснулся ее кожи, и она поняла, насколько уязвима, но он уже опустил голову, чтобы укусить ее ключицу и начать спускаться вниз. Его дыхание было теплым на ее декольте, а рука начала двигаться вверх по ее бедру под юбкой, так что она была слишком отвлечена, чтобы сосредоточиться на чем-либо, кроме как расстегнуть его рубашку и позволить своим рукам бродить по его груди и его слегка выступающим ребрам, прежде чем осмелиться наклониться ниже и обхватить его через брюки. Он почувствовал почти болезненное напряжение, и она вздрогнула от радостного предвкушения. Снейп издал тихий звук, который его поврежденное горло превратило в хриплое рычание, и наклонился к ней, подталкивая ее лечь на скамью, в то время как его рука скользнула выше, и его пальцы начали рисовать узоры на внутренней стороне ее бедра. Еще раз глубоко поцеловав ее, его другая рука просунулась под ее спину, чтобы расстегнуть застежку ее бюстгальтера, и она выгнулась под ним, чтобы дать ему больше места, снова скользнув руками в его рубашку и обняв его спину. Он вздрогнул и прервал поцелуй, когда она почувствовала гладкие выступы и рябь довольно большого количества рубцовой ткани, и предупреждающе посмотрел на нее; она поняла намек. Ему это было не по душе, и, вероятно, именно поэтому он оставил рубашку. Извиняюще улыбнувшись, Гермиона села и вместо этого обвила руками его шею, запутавшись рукой в его волосах и притянув его обратно к себе. Он поцеловал ее более нежно, протянул обе руки, чтобы как следует расстегнуть ее бюстгальтер, и стянул его с нее, прежде чем снова оторваться, чтобы посмотреть на нее сверху вниз. Его глаза потемнели от признательности, что было очень хорошим стимулом для эго. Эта легкая полуулыбка снова коснулась его губ, когда он оглядел вид, и он грубо откашлялся, прежде чем наклониться, чтобы снова толкнуть ее обратно на скамейку, опустив голову к ее груди; его длинные волосы дразнили ее кожу и заставили ее вздрогнуть, прежде чем его губы сомкнулись вокруг ее соска, и она с трудом сдержала стон. Нет, она никогда не чувствовала себя так; она почти чувствовала, как ее мозг растворяется в облаке похоти. Всхлипнув, она заставила себя высвободить пальцы из его волос, вместо этого впившись ногтями в его плечи через рубашку, пока он лизал, сосал и даже очень нежно покусывал. Потерявшись в ощущении его горячего и влажного рта на своей груди, она едва почувствовала, как его ладонь легла на ее живот, пока слабая пульсация магии не заставила ее вздрогнуть. То, что он думал о контрацепции, многое о нем говорило; если бы он действительно спросил ее, она могла бы сказать ему, что в этом нет необходимости, поскольку она все равно приняла маггловскую таблетку по гормональным причинам, но, на удивление, это все равно было связано с ним. Его рука снова скользнула под ее юбку, скользя вверх по внутренней стороне ее бедра, пока он не смог погладить ее сквозь трусики и почувствовать ее возбуждение, и она снова услышала тихое рычание в его горле, когда его прикосновение вызвало в ней волну удовольствия и заставило тихонько выдохнуть. То немногое, что оставалось у них обоих, исчезло в этот момент. Прерывисто дыша, Снейп выпрямился, подтянув юбку на талии, когда она подняла бедра, чтобы помочь ему, прежде чем бесцеремонно стянуть трусики вниз. Нетерпеливо отшвырнув их, она села, вздрогнув от взгляда в его глазах, когда он смотрел на нее сверху вниз, и потянулась, чтобы расстегнуть его ремень и пуговицы брюк, намеренно задев его эрекцию. Она ухмыльнулась, когда это сделала, и услышала его шипение, прежде чем он оттолкнул ее руки. Он стянул брюки и нижнее белье вниз по своим узким бедрам, почти теряя равновесие, когда он боролся, чтобы не споткнуться о спутанную ткань, почти рыча от разочарования, прежде чем освободиться. Ей потребовалось время, чтобы оглядеть его с ног до головы, пытаясь отдышаться. Он был худым и покрытым шрамами, и в целом выглядел так, будто жизнь обошлась с ним жестоко, но его черные глаза были наполнены жизнью, которой она никогда не видела в его выражении, сверкая потребностью и похотью, когда он смотрел на нее в ответ, и когда ее глаза опустились ниже, она обнаружила, что снова ухмыляется. Если Мародёрам действительно удалось раздеть его догола в тот день, возможно, это не было бы для Снейпа таким неловким, как они надеялись. Ему там уж точно не было чего стыдиться. Она снова встретилась с ним взглядом и увидела, как рушатся последние остатки самообладания. Толкнув ее обратно на скамейку, он наклонился и жадно поцеловал ее, прижимая ее весом своего телом, а его рука скользнула вверх по ее ноге; закрыв глаза и поцеловав его в ответ, Гермиона обвила ногами его талию, задыхаясь ему в рот, когда их бедра встретились. Она почувствовала, как он протянул руку между ними, пытаясь выровняться, прежде чем двинуться вперед и погрузиться в нее, и застонала от удовольствия, когда ее мышцы растянулись, чтобы приспособиться к нему. Для нее это было очень долго, и завтра она, вероятно, будет болеть, но сейчас ей было так хорошо, что ей было все равно. Он явно пытался двигаться медленно и дать ей шанс приспособиться, но она чувствовала, как он дрожит, и слышала, как его неровное дыхание становится тяжелее, и, по-видимому, для него это тоже длилось довольно долго. Кроме того, это был Снейп, и быть джентльменом, вероятно, не было для него естественным. Уперевшись пятками в заднюю часть его бедер в качестве поощрения, она выгнулась под ним и впилась пальцами в его спину, чувствуя, как тонкая ткань его рубашки становится слегка влажной, когда он начал потеть. Он очень тихо застонал, дрожа, и толкнулся всерьез, заставив ее вскрикнуть, несмотря на все ее усилия молчать. Через несколько мгновений они начали находить общий ритм, учась двигаться вместе, и она на мгновение почувствовала благодарность за то, насколько прочными были скамьи в классе зелий, когда его движения стали грубее, а его рука впилась в ее бедро. Схватив его за плечи, она изо всех сил старалась встретить каждый толчок, безмолвно подталкивая его, прежде чем задохнуться, когда он нашел правильный угол и попал в идеальное место, чтобы заставить ее сжаться вокруг него. Снейп снова застонал, вздрогнув, и попытался сохранить найденный ритм, переместив вес, чтобы освободить одну руку и опустить ее между их телами, чтобы погладить ее. Сила и мощь его худощавого тела были удивительными, но это было так приятно; она чувствовала, как длинные мышцы его спины напрягаются при каждом толчке, когда он врезается в нее. Так близко… Гермиона не смогла сдержать стон удовольствия, схватила его за волосы и потянула вниз, чтобы снова поцеловать; он жадно вернул его, прежде чем откинуть голову назад, задыхаясь и явно приближаясь к потере контроля. Каждый толчок усиливал ощущение нарастающего давления; хныкая, она посмотрела на него, на открытое и почти неистовое желание и потребность в его глазах, и когда его пальцы повторили движения его бедер, что-то поддалось, и ее глаза закрылись, когда она вскрикнула. Ее тело дернулось под ним, когда она рефлекторно вцепилась ему в спину, дрожа от интенсивности оргазма. Когда она снова смогла сосредоточиться, Снейп все еще двигался, теперь гораздо медленнее; он покачивался на ней, глядя на нее сверху вниз, и когда она встретилась с ним взглядом, этот намек на улыбку коснулся его выражения, когда он снова начал набирать темп. Он приподнялся на руках, все еще глядя на нее сверху вниз, возобновляя силу каждого толчка, а когда последние толчки ее кульминации утихли, она с удовлетворенным восхищением наблюдала, как выражение его лица исказилось, а его, и без того тяжелое, дыхание стало еще более затрудненным. Его бедра дернулись, когда он потерял свой осторожный ритм, он закрыл глаза и вздрогнул, затем безмолвно вскрикнул своим мягким хриплым голосом. Он толкнулся еще раз, и она почувствовала его освобождение глубоко внутри себя, прежде чем он упал вперед на локти, зарывшись лицом в ее шею. Несколько минут они лежали, растянувшись на скамейке, успокаиваясь. Гермиона чувствовала его дыхание на своей шее и поймала себя на том, что лениво улыбается, слушая, как его дыхание постепенно замедляется, поглаживая влажную кожу его спины через теперь уже очень помятую рубашку. Он был тяжелее, чем на самом деле должен быть такой худощавый человек. Теперь экстаз угасал, но ей пока не хотелось просить его двигаться; ему было тепло, а у нее все равно не было сил вставать в данный момент. Наконец, медленно, Снейп начал отстраняться от нее, выпрямляясь с тихим стоном. Смутно оплакивая потерю его тепла, она удовлетворенно потянулась, отказываясь позволять себе думать, потому что она знала, что, вероятно, начнет паниковать в тот момент, когда она это сделает. Это было безумием и глупостью, и каждый человек, которого она знала, был бы в ужасе и отвращении, если бы они когда-нибудь узнали об этом, но она нисколько не жалела. Она наблюдала, как он вытер лицо рукавом рубашки, прежде чем довольно неуверенно наклонился, чтобы поднять свой сюртук с пола и найти свою палочку, и она была немного удивлена, но довольна, когда он вежливо направил на нее осторожное очищающее заклинание, прежде чем заняться собой. Сев, она накинула мантию на плечи и без особого энтузиазма начала призывать свою разбросанную одежду. Ее трусики были безнадежно порваны, и он погнул один из крючков ее бюстгальтера, изменив форму; улыбаясь про себя, она одернула юбку как можно ниже, не вставая со скамейки, совсем не уверенная, что ноги ее удержат, учитывая явную боль, которую она чувствовала между бедрами. Снейп наблюдал за ней сквозь завесу своих теперь уже довольно растрепанных черных волос, натягивая брюки обратно; выражение его лица было довольно настороженным и неуверенным. Ей пришло в голову, что он невероятно рисковал, делая это. Если бы она вышла из комнаты и закричала об изнасиловании, никто во всем волшебном мире не колебался бы ни секунды, прежде чем осудить его, а учитывая его прошлое, он оказался бы казненным или в Азкабане прежде, чем успеет сказать «адвокат». Казалось, не было особого смысла что-либо говорить; Снейп никогда не верил словам, только действиям, и Гермиона в любом случае не хотела говорить, на случай если реальность обрушится на них, если она это сделает. Вместо этого она ограничилась тем, что улыбнулась ему той улыбкой, которая казалась намного ленивее и самодовольнее, чем она предполагала, медленно соскользнув со скамьи и уперевшись в нее, прежде чем поднять рубашку. Он слегка расслабился, хотя выражение его лица все еще было немного настороженным, и быстро застегнул рубашку, прежде чем потянуться; его глаза были полуприкрыты слабым ленивым блеском, который заставил ее слегка улыбнуться. Что бы ни случилось сейчас, по крайней мере, они оба получили удовольствие. Это определенно стоило того. Подняв остальную часть одежды, она снова надела туфли и нашла свою брошенную сумку, засунула в нее нижнее белье и аккуратно застегнула мантию, чтобы скрыть свое полураздетое состояние, прежде чем повернуться и посмотреть на него, начиная гадать, что же произойдет дальше. Внешне, она знала, ничего не изменилось — Снейп все еще был Снейпом, он будет таким же по-своему обычным, неприятным и резким, когда она увидит его в следующий раз — но теперь между ними было это неопределенное понимание, своего рода взаимное признание того, насколько плохим был их опыт на войне. Все уже не будет прежним, даже если это больше никогда не повторится. Гермиона размышляла о многом, что она могла бы сделать в этот момент, предпринимая безуспешную попытку пригладить худшие из завитков своих вьющихся волос. Она могла бы сказать, что, по ее мнению, ее отработка уже закончилась. Она могла бы спросить, заработала ли она Гриффиндору какие-нибудь баллы факультета, хотя она сомневалась, что он найдет это забавным — она так не считала. Она могла бы просто улизнуть и ждать, пока стереотипная прогулка стыда заставит ее почувствовать себя абсолютно несчастной. Она могла бы попытаться поговорить с ним и выяснить, произойдет ли это снова. Она могла бы даже сесть и продолжать смотреть на него, просто чтобы позлить его. Расчесывая пальцами спутанные волосы, она оглядела комнату, чтобы убедиться, что ничего не оставила, затем повернулась к Снейпу и пристально посмотрела на него, ожидая его ответа — его вежливость была приятным жестом и успешно передала, что он не думает о ней плохо, но ему придется сделать немного больше. Когда он снова поднял глаза, его глаза снова были закрыты и почти нечитаемы, но даже он не мог справиться с полной отстраненностью, когда пять минут назад он держал свой язык у нее во рту, когда трахал ее на парте в классе, и, насколько она могла судить, на самом деле он был не более уверен, чем она в том, как поступать. Он отвернулся, достаточно надолго, чтобы застегнуть ремень, прежде чем снова посмотреть на нее; он слегка наклонил голову в сторону с тем же задумчивым выражением в глазах, которое было у него ранее этим вечером, прежде чем полуулыбнуться и почти с сожалением покачать головой. Подойдя ближе, он протянул руку и снова приложил пальцы к ее губам; она почувствовала запах себя на его руке и слегка улыбнулась, поняв намек и промолчав. Убрав руку, он опустил голову и поцеловал ее так же, как в первый раз, скорее нежно, чем страстно. Она ответила тем же, закрыв глаза и расслабившись, прижимаясь к нему, успокоенная не столько самим поцелуем, сколько тем фактом, что он это сделал — очевидно, он не видел ничего плохого в их действиях сегодня вечером, и она подозревала, что он не будет прочь повторить это, если позже она решит, что это именно то, чего она хочет. Когда они разошлись, она посмотрела ему в глаза, зрачки которых были почти неотличимы от черных радужных оболочек; его лицо снова стало бесстрастным, но эти темные глаза слегка улыбались и излучали немного редкого тепла, а легкие морщинки касались уголков. Не было нужды что-либо говорить; они разделили что-то редкое и неописуемое сегодня вечером, и она не собиралась забывать это. Возвращая ему легкую улыбку, она отвернулась и вышла из комнаты, чувствуя себя более прежней собой, чем за очень долгое время; это был тот секрет, который она не собиралась стесняться хранить.