Его дети плачут

— Эй, почему вы плачете? Он спрашивает своих детей, когда они держат его, так отчаянно, так крепко, боясь отпустить, что его пустое сердце могло бы быть тронуто, если бы он не чувствовал себя столь уставшим. — Почему все вы плачете? Он чувствует улыбку на своём лице, неестественную и, он уверен, неправильную, когда слёзы его детей падают на его лицо, ниже и ниже по его коже. — Почему у вас такие лица? Боль очерчивает каждого из них, ужас пробирается туда, где ему не место. Что-то тянет его вниз. Может, тени, может, его собственные сожаления, может, мертвецы. Это заставляет его слегка рассмеяться, тихо, едва заметно, но так искажённо, что он не узнаёт свой голос; ни один из двух. — Ну-ну, не плачьте, — просит он их, более мягко, чем до этого; ему кажется, что его одежда начинает трещать по швам; его дети плачут только сильнее; о, милые светлые дети; такие молодые, такие добрые для такого чёрствого старика, как он. — Боже-боже, думаете, это возможно? — он улыбается, улыбается, улыбается. — Разве может даос Хуашань умереть, упав со скалы? Аха-ха… Его глупые-глупые дети. Конечно же, нет. Это снова едва не заставляет его смеяться, когда он перехватывает этот нездоровый смешок; его тело болит, его рука всё ещё сжимает меч; он хочет, чтобы тьма забрала его, как ей и полагается — он не поднимает руки, чтобы ухватиться за них в ответ. Его дети говорят ему что-то, но он не слышит; он едва может видеть их; его одежда действительно начинает рваться под тяжестью того, что тянет его вниз. Его дети всё ещё плачут; он не хочет, чтобы они плакали. К счастью, его одежда рвётся до того, как кто-то из этих детей мог бы упасть с ним.

Кажется, они кричат.