Alter Ego

      Она — это то, как он никогда не поведёт себя на публике. Она — то, что никто не услышит из его уст, даже под страшными пытками. Она — олицетворение его пороков, дремлющих под слоем стальной выдержки и строгого воспитания.       Она — его альтер эго.       И понял он это в ту самую секунду, как услышал злобное, сцеженное сквозь сжатые зубы: «Сука».       Ноги его пригвоздило к поверхности гранитных плит. Голова сама собой обернулась к источнику звука. Багровый взгляд её безразлично пробежался по его инквизиторской форме и ничего не выражающему бледному лицу.       — Это не вам, — небрежно пояснила она зачем-то.       — Перенапряглись?       До него не сразу дошло, что вопрос прозвучал из его собственных уст. Он не из тех, кто останавливается поболтать с первым встречным. У него дела, его ждут. Каждая минута его жизни расписана на месяцы вперед. Ни одно решение, ни одно действие, ни один чих не посмеют произойти без его на то воли. И всё же, он не смог пройти мимо. Бунтарская, непослушная часть его, подавляемая социумом и его собственными моральными принципами, вцепилась когтями в короткое ругательство и позволило тому вырвать себя из оков беспробудного сна, в котором пребывало все эти годы. Безудержной, безмолвной, иррациональной силой, она остановила его, заставила обернуться и подала команду гортани задать вопрос.       — Есть маленько, — шмыгнула она носом, вытирая тыльными сторонами ладони алую жижу, собирающуюся у уголков глаз.       Он стоял и смотрел на неё, ловя взглядом каждую мимику, отражающуюся на её красивом, пусть и испачканном кровью лице. Наплевать на дела. Если надо, он прикажет всему Нью-Пари замереть, пока он не удостоверится, что с ней всё в порядке. Неизвестное, пробудившееся в нём, с диким криком требовало везти её к себе, поставить под горячий душ и уложить в свою кровать. Свою.       Моя.       Желание горячей волной пробежалось по телу. Это отрезвило, заставило вернуться в реальность. Он не из тех, кто легко поддается мимолетному импульсу, иррациональному порыву, минутной прихоти. Хладнокровная выдержка и самообладание, взращённые с малолетства, всё же возобладали над на миг разомлевшим разумом.       — Возьмите, — сухо произнёс он, предлагая ей свои затемненные очки. Он не отвезет её к себе. Даже вряд ли когда-нибудь ещё встретит. Но хоть что-то от себя оставит.       — Спасибо, — подозрительно прищуриваясь, произнесла она низким, хрипловатым голосом, но очки взяла.       С тех пор он её не видел. Не видел, но думать о ней не переставал. Плотный ком эмоций, утрамбованный в одно единственное матерное слово, не давал ему покоя ни днём, ни ночью. А дерзкая ухмылка, казалось, навсегда отпечаталась на изнаночной стороне век. Как можно испытывать нечто столь… сильное, неподвластное?       Он мог со временем забыть о ней, как и о многих других эпизодах, выбивающихся из общих правил жизни, если бы не один случай. Случай, когда в него стреляли. Не в первый и не в последний раз. Но в тот раз он был этому рад. Право, сам Единый подсобил.       Её саму он не видел. Услышал ругань, пробивающуюся сквозь окружающий его шум.       И голос.       Тот, что звенел у него в ушах последние пару недель. Ни один мускул на лице его не дрогнул, но внутренности мигом сжались под напором того, что снова пробуждалось в нём, что рвалось наружу, будто услышав командный призыв. Голос вибрировал на средних частотах меж ушных раковин. Стиснутый, недовольный, спрессованный невольным подчинением он, тем не менее, продолжал дерзить Жонсьеру, пусть и пропускал все сочные оскорбления… которые ОН сам договаривал про себя, словно установил с ней дистанционную связь и теперь улавливал её мысленные сигналы. Было так… легко, знакомо, удобно. Он мыслил её словами, что сами собой ложились на язык. Не нужно было врать, подслащивать горькую пилюлю, маяться недосказанностью. Можно было говорить всё, что вздумаешь, и никто тебя за это не осудит.       Жонсьер: «Знакомы со вторым задержанным?»       Она: «Конечно, мы ехали в одной машине, когда нас задержали».       Жонсьер: «Чем занимались?»       Он (про себя): «Догадайся с трёх раз».       Она: «Я стажёр. Не знаю, что позволено разглашать. Свяжитесь с капелланом Уэйном».       Жонсьер (повышая тон): «Вы осознаёте, с кем разговариваете?»       Она молчит, но он продолжает читать её мысли: «С идиотом. Ты же не представился».       Она повторяет, не скрывая настойчивости в голосе: «Позвоните Нарсису Уэйну».       И он добавляет её невысказанное: «Урод инквизиторский».       Жонсьер (сцепив плотно зубы): «Вы вынуждаете меня прибегнуть к менее лицеприятным методам».       Брови мигом сошлись у переносицы. Он хотел уже было вмешаться, но его остановило небрежное: «Валяйте. Только хрен я вам что другое скажу. Врать не приучена».       Уголки губ сами собой поползли вверх. Это она сейчас самому Жонсьеру в лицо сказала? Надо было подойти ближе, чтобы видеть физиономию Марка в тот момент. Ничего, потом на записи прокрутит. Несколько раз.       Было ясно, как день, что задержали не тех и пора было уже прекращать весь этот фарс, хоть ему и неимоверно хотелось послушать и дальше, как она будет ломать все шаблоны Жонсьеру.       Он кивнул своей помощнице, подавая сигнал. Та, подойдя к Жонсьеру и шепнув тому на ухо, убрала камеру и понесла её в фургон. У Марка желваки заходили ходуном, заставив его губы снова расползтись в неком подобии улыбки. Оставив задержанную одну, Марк двинулся к нему, явно недовольный тем, что его так грубо прервали. Ну и хрен.       Она оглянулась посмотреть, куда ушёл допрашивающий и невольно натолкнулась на его строгий взгляд. Брови его моментально нахмурились. У неё снова текла кровь. Не из глаз, а из носа.       — Кто распустил руки? — задал он вопрос ещё до того, как Марк Жонсьер поравнялся с ним.       Не поняв смысл сказанного, Жонсьер непроизвольно проследил за его взглядом.       — Да так, слегка помяли во время задержания.       — Хмм, — недовольно и неразборчиво. — Разберись.       Взял пакет со льдом из лежащей рядом аптечки и направился к ней, оставив Жонсьера кипеть от негодования за игнор к его персоне.       — Возьмите.       Она его узнала. Ухмыльнулась. Пулевое ранение видимо повредило что-то в его голове, пусть и задело только плечо, потому что в голове пронеслась мысль: «а кровь ей к лицу».       — И почему, когда вы рядом, мне вечно так херово? — покачала она головой, но пакет приняла и приложила к носу.       «Херово», — повторил он про себя, будто пробуя это терпковатое слово на вкус. Теперь пора бы уйти, но снова неподвластное ему заставляет его остаться и ответить:       — А может я рядом, ПОТОМУ ЧТО вам… херово?       Он будто испил из запретного источника. Пригубил. Совсем чуть-чуть. Но и этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать некое единение. Единение с той, что, пристально смотрела ему в глаза, вздёрнув подбородок, и… улыбалась. Это бранное слово невидимой нитью связало их двоих, накрыло куполом и отгородило от всего остального мира. Мира, где он — Приор Инквизиции, а она… Кто она, он пока не знал, но был уверен, что она такая единственная.       Взгляд её не остановился на его лице, а со знанием дела пополз изучать его тело. Заметив ранение, брови её слегка нахмурились.       — Вам сейчас, похоже, херовее.       — Есть маленько, — произнёс он ровным голосом, вызывая у неё новую улыбку.       — Понятно. Если неприятности, то сразу покрупнее? Зачем размениваться на мелочи?       Уголки его губ поползли вверх. Несмотря на кровоточащую дыру, тупую, пульсирующую боль, отдающую в перебинтованные предплечье и торс, ему сейчас было хорошо. Как если бы он нашёл то, что давно потерял и забыл, но теперь вспомнил.       — Лу, ты как?       Их молчание, чудесное, волшебное молчание было грубо нарушено подошедшим. Взглянув в сторону собеседника своей напарницы, молодой псионик не смог не сдержать искреннее удивление и мигом вытянулся в струнку.       — Месье Приор, — последовал учтивый поклон.       До него тут же донеслось её приглушённое «Охренеть», раздавшееся у псионика под боком. Наверное теперь корит себя, повторяя одно ругательство за другим. Он этого не хотел. Не хотел, чтобы она его боялась. Только не она. В мире должен оставаться хоть один человек, который не смотрел бы на него с противной смесью страха, раболепия и восхищения.       Он неохотно кивнул в ответ, внутренне негодуя за то, что его вырвали из прекрасного кокона, в котором были только он и она.       — Позвольте обратиться? — продолжил псионик.       Снова кивок.       — Нас задержали и допрашивают. Дозволено ли узнать, что произошло?       Губы его сомкнулись в тонкую линию.       — Марк! — скомандовал он. — Объясни сотрудникам Корпуса суть недоразумения и… — взгляд его невольно скользнул по её лицу. Им овладело любопытство, захотелось узнать, прочтет ли он столь легко узнаваемый страх, присущий всем, кому довелось знать его, в её глазах. И каково же было его изумление, когда он напоролся на… вызов и все ту же дерзкую ухмылку. Сердце торкнуло. — И позаботься, чтобы мадемуазель, — он постарался не делать акцента на этом слове, старался, чтобы голос его звучал ровно, — и месье добрались до своего места в целости и сохранности.       — Будет сделано, — с лёгким поклоном ответил Жонсьер.       Он нехотя разорвал зрительный контакт с ней и позволил подошедшей помощнице отвлечь себя, но не свои мысли, что продолжали удерживать в голове пламенеющий вызов в её глазах.       Она — сама непосредственность, неприкрытая правда, откровение в его чистейшей форме (хоть и с грязным языком). То, что заставляет остальных стыдливо потупить головы в осознании собственных грехов. И он впервые смотрел на кого-то с искренним восхищением. ***       Хилер залечил пулевое ранение, поэтому можно было вернуться к работе. Первым делом он запросил запись съемки вечернего допроса. Но вместо того, чтобы сиюминутно приступить к просмотру, поднялся в свои апартаменты. Принял душ, сменил форму на домашнее. Даже приготовил кофе и что-то перекусил. Он тянул, растягивал мучительно-сладкое предвкушение увидеть её снова, пусть даже через экран.       Когда были просмотрены самые срочные документы и выпиты последние капли кофе, он ткнул на иконку файла, присланного Даниэль. Экран моментально заполнился чернотой медиа проигрывателя, на котором через пару секунд вспыхнуло её лицо. Даниэль уловила отличный ракурс, наведя фокус на её глаза. Из динамика раздался знакомый, хрипловатый голос: «Лу Рид», и, сидя в одиночестве и безопасности своего жилья, когда его мысли не отвлечены посторонним шумом, он мог поклясться, что слышит самый прекрасный, самый чувственный и желанный голос во Вселенной.       Конец диалога он знал, но начало было новым. Снова и снова он с удовольствием наблюдал, как зубы Жонсьера крошились об её железную непосредственность, припрятанную за показной учтивостью. А в голове по привычке проносились её невысказанные, бранные мысли.       Картинка его настолько затянула, что он не осознал, на чём покоится его ладонь, пока та не нащупала нечто твердое под собой. Он тут же отдёрнул руку, тяжело дыша. Разврат, обитающий в кругах, где ему приходилось вертеться, его давно не удивлял и не возбуждал. Он всегда старался быть выше окружающей его пошлости, искренне веря, что воздержание есть добродетель. И только если ты добродетелен, то способен нести миру благо. Рукоблудие порицалось церковью, считалось телесной слабостью и лишь сильные духом могли превозмочь её. А дух его был силён.       До сегодняшней ночи.       Грудь глубоко вздымалась от участившегося сердцебиения. Он нажал на паузу, открутил назад и поставил стоп-кадр на том самом месте, где она говорит: «Врать не приучена». С экрана на него смотрели её глаза, в которых он так легко узнавал брошенный всей системе, всему миру вызов. Губы её были слегка приоткрыты. Очередной «вежливый» ответ, тогда как про себя посылала всех нахер.       Не осознавая (да и не желая осознавать) своих действий, он снова опустил руку на затвердевший орган. Тот отозвался упругим толчком в ладонь. Пальцами прошёлся по нему сверху вниз, вызывая лёгкое покалывание в паху. Мозг потёк, превратился в мокрую губку. Он ненавидел это состояние, привыкши всё держать под контролем. Каждый миг, каждое мгновение. Ведь он — система, непреклонная константа. Четкая, выверенная, надёжная. Она же вариативной случайностью, ошибкой вкралась в безупречный код и ломала его изнутри, подчиняя себе, заставляя вести себя не по правилам, не по канону. И даже сейчас…       Нет.       Сейчас ему хотелось одного.       Её.       И он ступил на зыбучий песок вожделения, позволяя ему накрыть себя с головой.       Приковав свой взгляд к экрану, он нырнул ладонью в штаны, обхватил твёрдый, упругий ствол и провел по нему вверх и вниз. Он видел её перед собой воочию. Она стояла перед ним на коленях, всё с той же дерзкой ухмылкой и опасным блеском в глазах. Раздвинула ему ноги и протиснулась между, оттянула резинку домашних штанов и нижнего белья, вызволяя на свет его член. Поймала его взгляд и языком прошлась вдоль эрегированного пениса. Он издал рванный выдох и утробный стон. Сердце забилось так, будто хотело навсегда покинуть его и броситься к ней, прижаться к её груди и почувствовать ответное сердцебиение. Язык её прошелся по уздечке и слизал выступившую смазку. Он тяжело сглотнул подступивший к горлу ком, с губ сорвался очередной стон. И пусть на коленях стояла она, грешником себя чувствовал именно он.       Одной рукой она обхватила стоящий член, другую уперла в его колено. Она держала его пылающий от желания взгляд в поле своего зрения, когда губы её сомкнулись вокруг чувствительной головки. Мышцы его напряглись до предела, бедра сами собой качнулись вперёд. Он чувствовал, как трется о её горячую гортань, влажный язык, ровные зубы, мягкие щеки, что она периодически втягивала в себя. Чувствовал исходящий от них жар, окутывающий его кольцом сладостного дурмана.       Желание, что он испытал в тот самый момент, как услышал бранное «Сука» у входа в здание Корпуса, волнами накатывало на его обомлевший разум, подчиняя его волю себе. Целиком и полностью. Без остатка.       Ладонь его опустилась ей на затылок, массируя, поощряя ускорить темп. Воздух рванными клочьями выбивался из его приоткрытого рта. Он ощущал приближение оргазма, но всячески пытался оттянуть его наступление. Разум и тело его балансировали на грани, окутанные, приласканные сладостной истомой.       Её взгляд.       Она смотрела на него так, будто знала, что стоит ей отстраниться, как сам Приор Инквизиции, второй по значимости человек в Церкви, во всем Нью-Пари, падёт перед ней на колени с мольбой на устах продолжить.       Осознание того, что он собственноручно позволил неизвестной псионичке возыметь над ним такую власть сводила с ума, распаляя накалившееся возбуждение до предела.       Напряжение в паху достигло пика, вызывая бесконтрольное сокращение мышц. По телу прокатилась волна тепла, небывалого удовольствия и неги. Он кончил. Так бурно, что выстрелившее семя чуть ли не достигло потолка. Сказались годы воздержания.       Сердце зашлось в тахикардии, на лбу выступили капли пота, во рту пересохло.       — Сука, — сквозь зубы процедил он, глядя на ладонь, облитую липкой субстанцией.       Он тяжело откинулся на спинку кресла, давая себе несколько минут, чтобы прийти в себя.       Но даже получив разрядку, он продолжал думать о ней, грезя о том, как же бы было хорошо прижать её тёплую к своей груди и наблюдать, как она проваливается в сон, убаюканная его объятиями.