Несвяточный бал

      Гермиона Грейнджер всегда была серьезным ребенком.       Она бы дружила с девочками, с удовольствием дружила бы с девочками, но девочки не увлекались ни астрономией, ни английской историей, ни даже робототехникой. Когда она пошла в школу, то для них оказалась неуместной.       Девочки обсуждали кошек (а у Гермионы кошки не было) и игрушки, которые последние два года не занимали Грейнджер так, как книги, обменивались с загадочным видом записками и стреляли в неё наповал самыми уничижительными взглядами. Утешая, мистер Грейнджер донёс дочери не детскую и оттого для неё вредную мысль: умные люди зачастую одиноки.       И она осталась одна.       Время от времени погружаясь в художественную литературу, Гермиона укладывалась с ней на кровать — и перед глазами, стоило только задремать, явственно кружились миры, где принцы и волшебницы плечом к плечу побеждали зло, где каждый из них желал постичь тайну самой жизни, и только потом — любовь. В прозе жизни мальчишки младших классов гоняли мяч и дрались, а в тех, что поумнее, искра жизни только теплилась. Они, бесцветные, мгновенно становились объектом насмешек, были плаксивы и, вместе с тем, довольно высокомерны.       И когда Гермиона получила письмо, подписанное Альбусом Дамблдором… Ничего не изменилось. Так только в сказках бывает.       Мальчишки всё так же гоняли мяч, а девчонки не увлекались ни астрономией (а только прорицаниями), ни историей магии, ни трансфигурацией. У Гермионы появился кот, и именно его жаркий мех впитывал её разочарованные, беззвучные слёзы.       Хогвартс был прекрасен. Волшебство замка и сотни его лестниц, его библиотека, в которой пахло эскапистским раем. Ужасны были дети, населявшие его.       А затем один из учителей сказал, что ужасны не эти дети, а она. Вернее, он так не сказал. Он дал это понять ей — и всем — презрением, с которым одернул, хотя она точно знала ответы на заданные им вопросы. Ответы дрожали на её губах, она едва удерживала их (они разбегались от волнения), а кровь, готовое зелье из адреналина, ударила так сильно в ноги, что заставила Гермиону встать — она не такая, она старательная, она, как и он, ценит знания более всего на свете.       О, профессор Снейп ценил знания. Но совершенно не ценил никого вокруг. Тогда Гермиона подумала, что её отец точно прав — умные люди зачастую одиноки.       А потом в её жизни появились Гарри и Рон. Они с самого начала держались вместе: Рону и не требовалось множество друзей, у него была огромная семья. Гарри был готов, как бездомный щенок, подружиться со всеми. Подружился с Роном, который попал под руку. И с ней — а Гермионе понравилось, что у него не было предубеждений. Теперь, спустя три года, она сидела на берегу Черного озера с книгой. Ветер шевелил страницы, а Грейнджер шевелила носком ботинка камень и все пыталась понять, что случилось с Хогвартсом с приездом гостей.       Или дело было не в гостях? Скорее, гости послужили катализатором общего безумия. Куда как более легкие мантии вейл играли плотным голубым атласом, когда они шагали на обед или ужин. И каждый, без исключения каждый парень или мужчина провожали их взглядами. Взглядами. Взгляды, любопытные и жалящие, приценивающиеся, она ощущала постоянно. В упор смотрели дурмстрангцы. И Виктор тоже.       Её и смущало это, и нравилось. Проблемы начались только когда на картавом английском он позвал её на Святочный Бал. Он — чемпион Турнира (помимо прочих его достижений, список которых рос из уст в уста). Гермиона снова уставилась в страницы, сухим, академическим языком объясняющие вальсовый шаг и перемены в нём. Первые пятьдесят страниц, давшиеся ей легко, почти скорочтением, были посвящены истории вальса. Над следующими пяти, объясняющими квадратный шаг, она просидела, пока не замерзла. Нет, от этой книги проку не будет. Читать о танце всё равно, что рассказывать о картинах. Грейнджер раздраженно прихлопнула обложку и вытерла потёкший от холодного ветра нос. Ей нужно было придумать что-то из ряда вон выходящее. Как и всегда, когда рассчитывать было не на кого, Гермиона решила хорошенько поискать в библиотеке.       Но не теперь.       Шансов, что МакГонагалл выдаст мотивированное желанием Гермионы танцевать разрешение посетить Запретную секцию, не было. Знать не должен никто. Даже мальчики. Тем более Гарри. Хотя он, в отличие от Рональда, не относится к Краму с подозрением или завистью, перед ним ей было стыдно — она, в отличие от Рональда, считала Гарри жертвой злой козни, на фоне которой её девичья проблема была ничтожно смешной. Взять мантию Поттеров означало не только навлечь штрафные баллы на факультет, но и беду на него, и так являющегося сейчас объектом общей неприязни. Очередные штрафные баллы. Гермиона провела языком по кромке верхних зубов и стиснула челюсти до боли. Мерзкую выходку Снейпа, — за которую, будь они в обычной школе, её отец тряхнул бы его как следует за грудки, выходку, после которой её глаза наливались слезами ещё неделю, после которой она пропустила два зельеварения, — спустили ему с рук.       С вечера она так и не смогла уснуть. После отбоя Грейнджер пролежала едва ли не час, прежде чем нащупать руками туфли, взять мантию и уговорить Полную Даму выпустить её в ночь. Сердце у неё грохотало: что подумают, если её поймают в Запретной секции, её сокурсники? Чемпионам давалось равное время на подготовку ко второму заданию, это было известно всем. В таком случае она могла скомпрометировать как Гарри, так и Виктора в равной мере. Или признаться, что хотела научиться танцевать. Или прыгнуть в пасть дракону — такой вариант был даже более вероятен, трагично свела брови Грейнджер. Дверь поддалась безо всякого заклинания. Местные хорошо знали, что учителя и деканы, переполошенные избранием Гарри и едва не сотней новых детей стерегут Хогвартс тщательнее, чем вонючие тролли свои сокровища. Гости боялись взбучки от них не менее, чем от своих директоров.       Гермиона затворила за собой и прислушалась, стараясь настроиться. Застегнула пряжку школьных туфель. Выпрямилась, ёжась под мантией — и зашагала в направлении нужной секции. Сообщница-луна белым бочком высветила ей ограду, за которой мерк полюбившийся Грейнджер библиотечный уют. Прийти, увидеть, победить. Грейнджер увидела буквенный указатель и только теперь прошептала «люмос».       Она водила палочкой вдоль корешков, но половина книг не имели на них имени, тогда пришлось просматривать, набирая воздух и сжимая наизготовку палочку, оглавление каждой из них. Грейнджер с трудом поставила большой фолиант на место и от страха сжалась в комок. Ей померещился хлопок двери; оказалось, всего лишь книга с дальнего края полки слетела на пол, потревоженная возвращенной товаркой. Гермиона нервно улыбнулась, открыла её наугад и застыла.       «Церемониальные танцы», гласила первая страница. Оглавления не было совсем. Гермиона быстро возвратила на место другие книги. Пожалуй, что предстоящий вальс был в должной степени церемониален. Она вышла из ряда в основной, просторный проход, почти не замечая теперь, как гулко стучат о пол её туфли.       «...А если девица хочет учиться,       Крови девица пусть не боится,       Палец порежет, кругом помажет       Пляшет как славно — юноши скажут.»       Время утекало. Грейнджер недолго думала — она достала из мантии ключ от своего шкафчика и так рванула им по пальцу, что едва успела наклониться. Она пятилась, плотно прижав к каменному полу палец, пока не замкнула достаточно широкий круг. Ей пришлось зажмуриться: в библиотеку хлынул такой беспощадно яркий свет, что Гермиона пошатнулась. Теперь её точно раскроют. Вместо тёмного каменного пола она ступала по ёлочке паркета, и её туфли на плоской подошве показались ей такими уродливыми, что она скинула их. Раскрытая книга, лежавшая рядом, исчезла, и когда Грейнджер попыталась отыскать её взглядом, то обнаружила на кованном пюпитре. Тени стекались через окна, их становилось больше. Мимо прошёл, задев её футляром и в знак извинения приподняв шляпу, силуэт мужчины с контрабасом. За ним шмыгнул скрипач.       — Пожалуйста, тише! — Грейнджер взмолилась шёпотом, обращаясь неизвестно к кому.       Появился и дирижер. Он небрежно листнул книгу, глядя на Грейнджер, кивнул занявшим свои места музыкантам и музыка, восхитительно нежная музыка, полилась в нужной громкости и тональности. Гермиона не знала, как именовать эту мелодию, но уже знала, что она будет её любимой, и что она обязательно спросит (позже), как объяснить её другим музыкантам. Тени постепенно набирали цвет, становились более плотскими, раздался женский смех, заставивший Гермиону плотнее натянуть на себя мантию: она была уверена, что смех предназначался ей.       — Зачем Вы прячете такое изысканное платье? — вырвал её из невеселых размышлений ласковый голос. Грейнджер хотела возразить, и пока выстраивала в голове исполненный вежливости ответ, опустила загоревшееся лицо вниз. И с изумлением увидела голубую ткань, облетавшую её бёдра, и атлас туфель в цвет платья.       — Вашу руку, мисс. — она не видела того, кто был намерен танцевать с ней, но запястье больно стиснули мужские пальцы.       — Нет, я уже не хочу. — проблеяла Грейнджер, ощущая с какой скоростью трепыхается пульс под пальцами незнакомца.       — Я научу Вас танцевать.       

***

      Это был четвертый обход отведенной ему территории, и небо скоро должно было сделаться из чернильного смурно-серым, когда он нашел Грейнджер. Черная метка налилась под кожей и щипала, не давала Северусу уснуть. Ничто, ни единая пубертатная пара, ни единый ночной любитель выклянчить у эльфов горячей еды не отрывали его от метки. От чувства скарификатора, любовно выводящего контур черепа, вьющего из кожи ленту в форме змеиного языка и возвращающегося на новый круг его стало подташнивать. Отупляющее созерцание одних и тех же коридоров наконец наскучило: Снейп вышел в холл, шагнул на отбывающую лестницу четвертого этажа вверх, надеясь пересечься хотя бы со случайным собеседником на портрете. Но портреты спали. Не спала, похоже, Пинс. Слабый свет её палочки давал в темноте коридора узкую брешь под дверью. Прекрасный собеседник для этой ночи: умеющая быть негромкой, начитанная, вежливая с ним коллега, которую в игры директора не вовлекают и лишают этой нервно-бесконечной рефлексии, так свойственной Минерве. Северус опустил рукав рубашки и застегнул пуговицы на рукаве сюртука, скрывая ноющее тавро, и, не стуча, зашёл. Свет люмоса шёл от самых интересных стеллажей и желание подстеречь коллегу, очевидно глупое, уверенно брало над Снейпом верх. Он пошёл мягче, взял в руку палочку, чтобы вопящая библиотекарь не переполошила замок. Маленькое развлечение уже доставляло удовольствие.       Завернув за головной стеллаж, Северус остолбенел. Эти нелепые кудри он узнал бы и за версту. Они летели, не успевая падать на плечи: Грейнджер молча кружилась в полумраке, выписывая ногами па. Почти на месте. И одинаково настолько, что её ноги движениями сошли бы за ножки циркуля. Неправдоподобно одинаково. Жутко одинаково.       — Грейнджер! — его злобный оклик не изменил ничего. — Прекратите немедленно, что Вы здесь устроили?!       Каждый шаг вытягивал из его решимости звено. Сначала он увидел распахнутую, белеющую на темном полу книгу. Затем его обескуражило то, что Грейнджер плясала, кажется, в исподней сорочке: скомканная мантия валялась, отброшенная, в стороне; там же стояли аккуратно оставленные туфли. Подойдя уже вплотную и наставив свет палочки прямо на девчонку, Снейп понял, что её бёдра в размазанной движениями крови. Она сделала ещё один оборот, как танцовщица из шкатулки, и вдруг подняла бледненькое лицо. Кровь густыми дорожками текла и из её ноздрей, гадила муслиновую ночнушку в какое-то нелепо-неанатомическое сердечко, висящую на одном её хрупком плече, пачкала показавшуюся острую, как у всякой молодой суки, грудь с маленькой точкой тёмного соска. Северус неожиданно пристыженно перевёл взгляд на книгу.       — Грейнджер, Вы слышите меня? Гермиона! — она снова хлестнула волосами воздух, следуя странному танцу, и только теперь Снейп заметил её сжатые в кулаки ладони. Кто-то её держал. Кровь была и под босыми ступнями, и уже успела подсохнуть. Её было много. Как это остановить? Сколько она пребывала в этом состоянии?       Он быстро наклонился к книге, избегая касаться этой дряни, и силился прочесть написанные витиеватым почерком строки, как всю его спину будто окатило колодезной водой.       — По-могите. — отчаянно потребовала Грейнджер. Не её обычным стрекотливым голоском, а так неровно, как произносят первое слово на земле. Северус знал шестым чувством обшарившего здесь каждый стеллаж, что нельзя делать две вещи: захлопывать книгу и выдергивать Гермиону из круга. Магия раздавит девчонку, едва он попытается: таков их с книгой уговор. Нужно было предложить что-то существеннее, что-то крупнее: так кот отпускает квёлую мышку в погоне за свежей крысой.       Снейп положил палочку на пол. Нога об ногу снял обувь и ощутил тепло нагревшегося от магии камня. Он даже испытал морок, желание войти в этот круг, прежде чем действительно шагнуть и перехватить тонкие запястья.       — Профессор. — раздражающий голосок вернулся. Его ослепило золото бального зала.       Но больше ослепила она. Он держал её руку в своей почти целиком; под второй ладонью, пересекавшей спину, проскальзывало шёлковое на ощупь платье. Гермиона скромно улыбнулась, румяная и здоровая, и от её смеха над его нелепым от неожиданности лицом шёл сладковатый леденцовый душок. Губы, такие гладкие, такие яркие. Такие яркие он видел пожалуй что однажды, когда они до колик наелись ежевики перед каникулами с Эванс. Грейнджер и жалась так же нескладно, как Лили, когда он спешным шагом провожал её под курткой домой, вырядившуюся как куклу и, конечно, замерзшую. В одном книга не обманула: ноги сами несли его, оставляя возможность не думать о танце, а только прижимать, прижимать к себе до одури лёгкую, как перо болтрушайки, и такого же небесного цвета девушку. В жизни Северусу не было так хорошо. Он расслабленно скользил по залу, не заставляя свою тоненькую партнёршу торопиться поспеть за ним: он её почти что нёс. Незнакомцы не смотрели на них, обсуждая что-то между собой. Рождественское убранство, венки омелы: Снейпу захотелось вдохнуть этот свежий пряный запах посреди зимы, он поднял голову и даже сглотнул.       Мягкое касание к щеке возвратило посерьезневшей Грейнджер его внимание — и он постарался улыбнуться, ища её одобрения. Она покачала головой и Северус услышал, как забухало в висках от ощущения, что он разочаровывает её. Грейнджер прижалась совсем тесно, поднялась на самые носочки. Он ощутил, как небольшая грудь, сначала коснувшись его сквозь мягкое платье, уступает давлению. Когда Грейнджер стала такой взрослой?       — Я тебя мучить не буду. — пообещали маленькие губы у уха, за которое она убрала замызганную прядь учителя, и едва коснулись там. Северус ощутил, как внутри что-то навсегда оборвалось от дурацкого, сентиментального счастья.       Вот только пальцы её были совсем холодные.       А Грейнджер не могла сказать ему «ты».       Он увидел на пюпитре книгу. Книга была краем, подле которого музыка стала болезненно громкой.       Снейп сделал четыре широких вальсовых шага, сжал руки растаявшей в его руках ученицы и швырнул её от себя как можно сильнее. Звон, который раздался в голове вместо мелодии, заставил его упасть на колени и сжать голову. Кажется, он кричал, а дальше он ничего не слышал.       Гермиона шлёпнулась на задницу, по инерции сделав несколько шагов спиной вперед, и закричала во всю дурь молодых лёгких.       Снейп, испачканный кровью, стоял на коленях и орал, будто его режут. Сюртук, обычно пригнанный по нему как вросший, был разорван на спине: мужчина с силой натягивал собственные рукава, слепо уставившись в пол. Потом кто-то прошёл мимо неё, а сухая ладонь её декана накрыла ей глаза, отволакивая по полу дальше от профессора зельеварения.       Её осмотрели. Мадам Помфри, к которой приволокли перемазанную зазнайку, перепугалась не на шутку, и ещё больше, когда через четверть часа возглавляющий двух эльфов с носилками в предрассветной дымке пришёл директор. Грейнджер даже не видела Снейпа, поскольку вокруг её кровати возвышалась ширма. Выслушав, Помфри одарила девочку таким строгим взглядом, что Гермиона сама сжалась под одеялом. С ней всё было нормально теперь, после порции крововосстанавливающего зелья.       Снейп пришёл в себя только под вечер. Альбус сидел перед ним, но как будто на втором плане (который обычно и предпочитал). Им предстоял долгий разговор.              

***

             Книга помогла. На Святочном балу не было пары изящнее, чем статный Крам и невесомая Гермиона, угождающих друг другу в вальсе. Бледный учитель зелий, сальная крыса, не отрывал от неё глаз.