kunren sa re ta | тренированный

Сэтоши проводил его дёрганья грустным взглядом. Стайлз ощутил растущее беспокойство и тревогу, ведь Шоджи, странствующий Ногицунэ, выпускал Стайлза из ментальной тюрьмы. Стайлз обладал информацией, которая могла бы — в теории — навредить миру. И всё-таки он не пришёл, чтобы попрощаться. Как бы ни утверждали обратного, лисам знакомо стайность. Стайлзу самую малость было немного жаль наставника, но только чуть-чуть: он всё ещё оставался голодным демоном, таким же, какой сидел в самом Стилински, множа хаос, пожиная разрушения. — Порядок, Речушка. — Улыбнулся Сэтоши, и Стайлз наконец сказал то, что должен был очень давно: — В реальности у меня есть друг Скотт. Думаю, вы бы поладили. Ты чем-то напоминаешь его. На мгновение Сэтоши застыл с недовольной искрой во взгляде, и Стайлз приложил все усилия, чтобы не посмеяться в голос от пародии на сэнсея: — Сколько раз говорить, Ме-чис-лав, это и есть реальность. — Неловко ухмыльнувшись друг другу, Сэтоши продолжил заполнять пустоту собой. — Ты проделал большой путь, и мы все понимаем: твоя стая не здесь, не с тысячелетними духами, несмотря на. — Сэтоши посмотрел на стену, недовольно подмечая. — По правде сказать, твой бесноватый почти разнёс наш дом. Стайлз окинул комнату взглядом. Странник не любезничал со злобным духом, понимал, что толку от уговоров не будет, и потому изгонял его из Стайлза днями-ночами, что при естественной среде обитания могло уничтожить ареалы относительного проживания лисиц и всех прочих живых существ на десятки миль вокруг. Стайлзу раздробили кости, когда его когти оказались в горячей плоти враждебного лиса; Стайлзу сломали руку, когда он попытался свернуть Шоджи шею; Стайлз смотрел несколько часов на подушку, боясь уснуть, и тогда лис садился рядом, призывая призрачные хвосты, а Сэтоши расправлял крылья, и они бережно касались темы здорового сна для пережившего стресс организма. Стайлз побывал в неправильной стае, стал немного её частью, но всё-таки выбрал не их. Ногицунэ не желал покидать сосуд, он был злее, голоднее, от этого мощнее, пронзительно визжал, смыкая руки лжеСтайлза на горле Шоджи, а тот, распушив тринадцать хвостов, пронзил Стайлза в сердце хоси-но-тама — кинжалом, впитавшим в себя энергию Инари. Ногицунэ отползал, раненый, скользивший ладонями в быстро натекавших лужах гнилой крови, проклинал Шоджи и выл от боли. А затем Сэтоши, обращаясь к заветам Ворона Хэджайма обнял не желавшего умирать лиса крыльями с заточенным пером. Жизнь Стайлза была вне опасности, когда по особому настоянию по лей-линиям явилась госпожа Юки. И Стайлз смог очнуться, а Сэтоши сумел выходить его, привязавшись. Шоджи видел — Сэтоши привязался к Стайлзу, не потому что он дух лисы, а потому что он Стайлз, и странник понимал, насколько больно будет ворону отпускать человека. Шоджи безумно смеялся, поражаясь, насколько ген Хэджайма мог возглавенствовать в крови тэнгу спустя тысячи лет, но вот она ирония: в современности ворон снова утопился в привязанности к смертному. Только на этот раз могучая птица сделала выбор в пользу глупой эмоциональности, и история размоталась по другому пути, не успев толком начаться. — Сэт, — тихо произнёс Стайлз, — спасибо тебе. — Когда вернёшься к ним, не смей даже думать, что ты виноват, ани. Я стану твоим ночным кошмаром, убеждая тебя в обратном, потому что я надеюсь, что за это время нас можно назвать…— он нахмурился, выдернул заусеницу и смотрел как кровь выходит из его тела. — Шоджи поступил жестоко. — Едва слышно произнёс он. — Я должен сопроводить тебя. И, если честно, не думаю, что он выйдет попрощаться. Стайлз кивнул, проведя рукой по волосам. Сердце стучало ровно. Шоджи провожал янтарным блеском хрупкие фигурки, борясь с желанием взять разум Стилински, потому что этот странный мальчик своей изначальной принадлежностью к волчьим стаям нанес удар гораздо болезненней, чем любой хоси-но-тама. Шоджи смирился с вечным кочеванием: ни семьи, ни щенков, — но Стайлз, Мечислав, наверное, смог бы стать ему домом. Паршиво, и ни одно саке облегчения не приносило. — И вновь играешь в благородство в ущерб себе. — Юки-онна прильнула к нему сзади, прижимаясь холодным телом к горячей крови, смотря им вслед тоже. — Проблемный. — Откроешь Неметон? — Старый Ногицунэ терзал изнутри самого себя, и так хотелось причинить боль Стайлзу, чтобы он почувствовал, какого это, чтобы эта боль всхлипами вырывалась из него, как сейчас рвалась из Шоджи, но Юки-онна крепко удерживала его в мыслях, на ногах, в одиночестве, потому что оба знали — живое должно быть у живых, одержимое должно оставаться мёртвым, в лучшем случае. Стайлз уже не был одержимым Ногицунэ, и причинять ему страдания, в общем-то, никто и не собирался. — Открой Неметон, я не могу. — Его суть изнывала, он закрыл глаза, но всё равно видел неуклюжесть рук и сдержанность крыльев. — Юки, почему так больно? После стольких лет, почему? — Потому что ты ледовый кубик, но даже так, он всё равно тает. — Она усмехнулась, положив лоб на его плечо. — Он плохо повлиял на меня. Глупый. Глупая речь. Глупые сравнения. Слёз у неё не было. Была лишь складка между бровей и опустошённое нутро. Когда Стайлз наконец открыл глаза, когда он смог мыслить сам, ему стало невыносимо быть запертым с ёкаями, брат по духу которых уничтожил его практически полностью. Стайлз всё равно боялся их, остерегался, с Сэтоши только и мог перекинуться парой слов. Юки же была строга, и чем-то она напомнила Стилински Ношико, но позже ему объяснили, что Юки-онна гораздо древнее и опаснее владычицы Они. Она же научила его правильно кланяться, делать обереги и зажигать благовония богам-покровителям, и в какой-то мере Юки стала ему отчего-то близка. Стайлз рассказывал ей обо всём: об одиноком отце, о любимых комиксах, немного о Клаудии, стае, лучшем друге Скотте и любимом блюде. Немного упомянул красавицу Лидию, которая была ему луны милее и буре Джексоне. Однажды она прижимала его, дрожавшего воробья, к себе, поглаживая по спине. Он считал пальцы, сбиваясь снова и снова, забывая, сколько их должно быть на самом деле, а Юки перебирала ему волосы, трогая лоб, как ребёнку. Несчастному, невинному ребёнку, хотевшему домой. Позже она открыла путь назад, и Стайлз смог прийти в себя перемолотым и удивительно пустым в больнице. Голоса Ногицунэ, жестокого, злобного и такого ненавистного больше не было. Стилински не знал, получится ли больше не винить себя во всём. Он закрыл глаза, больше не боясь засыпать. Тёмная искра медленно тлела, но ему ли жаловаться — из него только что вырвали ядовитый корень, и заживать она будет несколько жизней подряд.