День за днем. Эпизод 4

Романтический пир удается, хотя мне от волнения не до еды. Через полчаса посиделок еще горят фиолетовые свечи, в бокалах, рубиновым цветом темнеют остатки красного вина, моя тарелка почти не тронута - там зеленый салат, красная рыба с лимончиком, винегрет, мясо, грибочки, зато тарелка у Андрея сильно потревожена голодным хозяином и почти пуста, с оставленными в ней вилкой и ножом. Калугин вылезает из-за стола, желая заварить кофе, и подает сигнал мне немного прибраться. Тут же вскакиваю помогать. Идея оказывается даже плодотворней первоначального замысла – в полумраке свечно-торшерного освещения, еще не начав уборку, мы снова начинаем целоваться. Уютно устроившись в мужских объятиях, я подставляю Андрюшке губы и млею от удовольствия. Оторвавшись, он смотрит мне в глаза, ласково проводит пальцами по щеке, а потом снова набрасывается на мои губы. Чувствую, как горят мои щеки и мне, словно кошке, хочется прижиматься и тереться о своего котика всем телом. Неожиданно Калугин дергается и резко отрывается, прерывая наш сладкий поцелуй. У него раскрасневшееся лицо и какой-то дикий взгляд. Он так хочет меня? Улыбаюсь: - Что такое? Андрюш? Он серьезно глядит на меня, отрицательно тряся головой: - Н-н-н-да… Нет, нет, все нормально, все хорошо. Ну, тогда продолжим. Надеюсь, эта заминка именно из-за того, о чем я подумала. Беру его лицо в ладони, и мы снова целуемся… Обвив за шею, я буквально повисаю на Калугине, вжимаясь в него сильнее и сильнее. Я хочу почувствовать его реакцию… Во всех местах и всех смыслах… Неожиданно Андрей вырывается, отстраняясь от меня, отводя голову в сторону. Это так тревожно, что сердце начинает биться неровно и, кажется, замирает. Его руки все еще на моей талии, а мои ладошки лежат на его груди, но и эта последняя близость рассыпается, когда Андрей отодвигается, беря мои руки в свои. Нет, он не хочет меня… Наоборот! Ощущение надвигающейся катастрофы подступает с каждой секундой… Кровь приливает к лицу, распухшие губы беспомощно и беззвучно зовут любимого, а испуганные глаза наполняются слезами. Калугин снова трясет головой, отворачивается, вздыхает: - Не. Помолчав, он, поджав нижнюю губу, бормочет: - Не могу. Нет сил оторвать взгляда от его лица… Я понимаю, о чем он – несмотря на все уверения и поцелуи, Калугин по-прежнему мучает себя и не хочет видеть во мне женщину. И это больно! - Андрей! Он даже не смотрит в мою сторону: - Марго, послушай, я делал все, что возможно. Нет, не все! Мои глаза распахиваются шире и шире, наполняясь слезами. Морем слез, которые рвутся наружу. - Я очень стараюсь, но у меня чего-то ничего не получается. Я не могу. Отвожу мокрые глаза в сторону: - Так... И что нам теперь делать? Может быть не мне, а теперь ему нужен психолог? Калугин отходит, сопя, к столу, оставляя меня стоять, бездумно глядящую в пустоту мокрыми несчастными глазами. Сложив руки на груди, начинаю раскачиваться, переступая с носка на пятку и обратно, и жду приговора, еще надеясь на что-то. Калугин упирается кулаками в праздничный стол, нависая над ним, а меня все сильней и сильней колотит внутренняя дрожь. Не поднимая головы, Андрей начинает: - Маргарит, поверь мне, я очень стараюсь и… Ну…, мне... Он выпрямляется, по-прежнему не глядя в мою сторону и сосредоточившись на своих мыслях и переживаниях, потом, все-таки, делает шаг ближе: - Ты прости, меня, пожалуйста. За что? За то, что я не такая как все? Но я же стараюсь! Опухший нос уже не дышит, и я хватаю воздух открытым ртом, чувствуя, как по щекам бегут слезы. Мне страшно посмотреть на Андрея, но и он на меня не смотрит: - Марго, я думаю, что в этой ситуации… Он замолкает, и мое сердце ухает вниз. - Нам с тобой… Л-лу... И снова пауза, которая разрывает меня на части и заставляет сердце остановиться. - Ну…, будет… Будет лучше расстаться! Слова бьют наотмашь, отрезая все пути к отступлению и я, отворачиваюсь, поднимая глаза к потолку – ну, вот и все… Господи, как несправедливо! Снова пытаюсь поймать взгляд Андрея – ищу пусть малюсенький, но проблеск надежды для себя! Он ведь всегда так путано излагает свои решения, изменяя их и уточняя… Но не в этот раз! И это погружает в такое отчаяние, что становится даже больно… Говорят влюбленность идеализирует и сносит голову... Господи, почему же с нами, с ним, такого не происходит? Боль вытекает из меня вместе со слезами, смазывая все вокруг в серо-дождливую блеклую гамму – и свечки, и лицо Андрея, и праздничный стол. Калугин мотает головой, отворачиваясь: - Я тебя умоляю, не смотри на меня так, пожалуйста. Как мне теперь жить? Без его любви? Без мыслей о нем? Слезы катятся и катятся, проложив тропинки по щекам. - Поверь…. Поверь мне, пойми, мне очень больно. Глядя куда-то вниз, он опять трясет головой: - Я очень стараюсь все это преодолеть, но у меня полное ощущение, что я с… Мужчиной! Меня ломает! Но, почему?! Почему??? Чем, я дала повод так думать? Вот, говорят – она родилась женщиной, но чувствует себя внутри мужчиной или наоборот – он родился мужчиной, но чувствует себя внутри женщиной… Хоть сто раз они будут так думать и делать операции, но природа уже сделала свой выбор, обеспечив женским или мужским набором ДНК, хромосом и всей этой биологической мутотени. Но кем бы я ни была раньше и чтобы не думала про себя – у меня они женские! Я женщина и это природа, и никуда от нее не деться! Хватаюсь словно за соломинку, пытаясь переубедить Калугина хоть в этом: - Андрюш, я хочу тебе сказать… Голос срывается из-за слез: - Я уже давно не мужчина. Да! Да, я была им, но от него уже ничего не осталось. Ни снаружи, ни изнутри. Тыльной стороной руки стираю с подбородка накатившиеся капли слез. - Если только воспоминания… Он закрывает глаза, отгораживаясь от моих слов и моей боли. Не желая слышать моих слов: - И то, что я тебя люблю…Это лишний раз доказывает, что я - женщина! Неуверенно вглядываюсь в родное лицо, но Андрей уводит глаза, стараясь глядеть мимо: - Маргарит, я тебя тоже очень люблю…, очень… Но, заснув однажды с тобой, я не хочу однажды проснуться с Гошей. Я не верю… Когда он отталкивает меня, в отвращении не желая целовать, он отталкивает меня, а вовсе не мужчину из далекого возможного будущего. Это все отговорки, оправдания… Просто его любовь закончилась вместе с моим признанием. Жалко пытаюсь протестовать: - Хэ… А почему ты должен проснуться с Гошей? Калугин идет мимо, всплескивая руками: - А кто мне даст гарантию, что ты у меня назад обратно не превратишься? Ну, кто? Он смотрит на меня, и я резко отворачиваюсь, сжимая зубы – разговоры про гарантии я уже слышала от Сомовой, и к любви они не имеют отношения, хоть с мутантами, хоть без мутантов. Хлюпая носом, качаю головой: - Никто, не даст! Он обходит вокруг, с другого бока, смотрит на мой профиль, и я поднимаю подбородок вверх, стараясь умерить поток слез, которые уже стоят комом в горле и готовы прорваться рыданиями. Калугин повторяет: - Маргарит, я очень тебя люблю... Честно! Снова начинаю раскачиваться на каблуках, вперед и назад. Каждое его слово о любви рвет мне сердце на части. Господи, зачем он их повторяет и повторяет?! Кого убеждает, если гонит прочь? - Я очень хочу, чтобы у нас с тобой была семья…, чтобы у нас с тобой дети были. Но… Но не со мной. Потому что, а вдруг…. Опускаю голову - наши мечты рассыпаются, оставаясь непрочными фантазиями без будущего. Он идет мимо, направляясь к столу, потом возвращается: - Как я смогу потом объяснить нашему с тобой ребенку, если однажды из спальни выйдет мужчина? Голос Калугина дрожит, и по его лицу тоже начинают катиться слезы. Нашему ребенку… Которого у меня теперь никогда не будет? Вспоминаю милую Варьку, с крошечными сладкими пальчиками и сбивается дыхание... Как объяснить нашему, так и не родившемуся ребенку, что его возможный отец испугался объяснений с ним? - Ну, что я ему скажу – малыш, у тебя теперь..., два папы, что ли или как? А мне не придется ничего объяснять – если даже любимый человек шарахается и испытывает отвращение. Легче вообще не жить. Поднимаю глаза вверх, вздыхая, потом отворачиваюсь, горько усмехаясь. Он боится неопределенного будущего и отказывает мне в настоящем. До меня доноситься: - Ну, чего ты молчишь? Что делать то будем? Гарантий не дам, точно. И решать за Калугина тоже не буду – соединять свою судьбу с моей, он без гарантий не хочет, и любить без гарантий тоже. Резко поворачиваюсь к нему, заглядывая в глаза и пожимая плечами: - Что делать? А что делать? Что мне делать!? Окинув горьким взглядом беспомощного плачущего мужчину, тянусь за сумочкой на диване и беру ее в руки: - Счастливо, Андрей. Еще раз, бросив долгий запоминающий взгляд, тороплюсь к выходу. Сзади слышится: - Маргарит. Марго! Быстрее уйти отсюда, пока не расплакалась. Открыв входную дверь, выскальзываю наружу. *** Всю дорогу пребываю в трансе, о чем-то мысленно споря с Андреем и в чем-то его убеждая. Наконец, добираюсь до квартиры и, закрыв за собой дверь, с безучастным видом кладу ключи на полку. Не переобуваясь, иду в гостиную, где Сомова сидит на диване и читает книгу. На звук из прихожей она вскидывает голову и следит как я, сунув руку в карман платья и кусая губы, подняв к потолку мокрые глаза, не торопясь, будто прогуливаясь, огибаю полки. Анюта вскакивает: - Даже боюсь спрашивать. Остановившись в торце полок, отделяющих прихожую от гостиной, и привалившись к ним спиной, хлюпаю носом: - И правильно делаешь! - Ну, какую отмазку он придумал на этот раз? Никакую. Просто взял и разрубил узел вместе со мной. Глядя искоса на подругу, качаю головой: - Ань, он предложил нам расстаться. Сомова ошарашено кружится вокруг, недоверчиво вглядываясь в мое лицо: - Хэ…, расстаться? Несколько раз киваю: - Да, расстаться! - Ничего себе. Меня, наконец, прорывает, и слезы начинают безудержно литься, не встречая препятствий. Тряся головой, пытаюсь рассказать подробности срывающимся голосом: - Он просто…, просто не может через все это переступить. И у него постоянно Ребров перед глазами! Вскинув руки вверх, утыкаюсь в ладони мокрым лицом. Вот, именно – не я! И это самое ужасное. Кому он говорит о любви, кого целует, отворачиваясь, кашляя и сопя? Чувствую Анькино прикосновение, и меня вслепую ведут к дивану: - Ну, тише, тише, тише… Давай, садись. Я не вижу, куда переставлять ноги, но послушно иду: - Тише, тише, садись. Плюхнувшись на угол придиваного модуля, скрючившись, прячу лицо в ладонях. Голос Анюты успокаивает: - Тише, тише… На, попей. Но я лишь дергаюсь, отказываясь, а потом, выпрямившись, мотаю головой: - Не… Бездумно гляжу в пустоту перед собой и, безвольно уронив руки на колени, не могу удержать вой, рвущийся из сердца: - Он не может через это перешагнуть, понимаешь? А я его люблю-ю-ю-ю! В моем голосе отчаяние и слезы, и я снова утыкаю мокрый нос в сжатые, по-женски, колени. Чувствую, как Анькина ладонь гладит по спине: - Да я понимаю, что любишь. Ну, чего ж так убиваться-то, ну? Не поднимая лица, трясу головой, отвергая все успокоительные слова. Она меня никогда не поймет - было так долго и трудно принять себя женщиной и полюбить мужчину и вот, все рухнуло…. Сомова гундит и гундит над ухом: - Просто должно какое-то время пройти. Ну, он просто так все резко решил, а осознание еще не пришло. Ну! Милая Анютка, как я тебе благодарна… Но я тебе не верю! - Ань, ты не понимаешь, ну. Сижу, потерянная и поникшая, в безнадежном унынии. Кошусь на подругу: - Он просто боится. Сомова, со стаканом апельсинового сока в руке, садится рядом: - Ну, чего он боится? - Ну, того, что я обратно просто возьму и стану мужчиной. Что он ляжет в постель с Гошей, а не со мной. Сомова протестующе хмыкает. Я тоже хмыкала! Только это ничего не меняет – Калугин боится такой возможности и это конец! Сморщившись, буквально захлебываюсь подступившими рыданиями - пытаюсь вздохнуть и не могу: - И он прав! Он прав, потому что я не знаю, что там Карина с этой бабкой учудили, понимаешь?! Боль и тоска внутри заставляют буквально выкрикнуть, выплеснуть, подаваясь вперед: - Я не знаю, насколько они закатали меня в эту оболочку! Может быть на год, может быть на два. Какие я могу ему дать гарантии? Мне бы кто дал эти самые гарантии! А если навсегда? Да если бы на год или два, я бы и сама связываться не стала. Отвернувшись, вытираю мокрый нос тыльной стороной кисти. Сомова вскакивает поставить стакан на стол: - Ну, какие тут могут быть гарантии. Ну ты, что! Он же не телевизор покупает – это же любовь. Это же в омут! Вскинув руки, она резко подается вперед, словно ныряя в воду: - Это раз головой и все! Какие гарантии? В том то и дело, что омут страшный… Андрей боится вовсе не воспоминаний о любви между женщиной и мужчиной, он боится моих чувств после обратного превращения. Они же не исчезнут мгновенно. «Ляжет в постель с Гошей» - слова вырвались случайно, но они честны. - Ань, ты не понимаешь. Ситуация не совсем обычная, тебе напомнить, кем я раньше была? Сомова снова садится рядом: - Нет, спасибо, я помню. Она разворачивается спиной ко мне и утыкается задумчиво носом в кулак. Выхода нет… Нет! Я каждой клеточкой ощущаю, как меня засасывает черная топь… Безнадежности, депрессии и беспросветности. Вот уж где омут с головой… Поиграла девочка в любовь, размечталась… Хлюпая носом, киваю своим мыслям: - Все Аня, капец. Это капец! Снова утыкаюсь лицом в колени, пряча слезы. - Да почему «все» то? Ну, почему все? Не поднимая головы, мотаю ей из стороны в сторону: - Да потому что все! Ничего больше не будет. Андрей не вернется... Его ломает и может только переломить окончательно, я чувствую это... А кроме него мне никто не нужен! Никто! Сомова громко вздыхает: - Ну, почему ж не будет? Просто должно пройти какое-то время. Время! Время даст гарантии? Подняв голову от мокрого подола платья, смотрю на Сомову: - Да, Анечка, время пройдет, но ничего не изменится. Подруга отворачивается, утыкаясь лбом в подставленную руку, и молчит. Сцепив руки у коленей, обреченно смотрю в пустоту: - Ань, как мне дальше жить, а? Слышу, как та шумно выдыхает: - Фу-у-у-х…Ну, не знаю… Ну так же, как и раньше. Да не смогу я как раньше! Каждый день видеть Андрея и знать, что он меня боится, ищет изменений, подтверждающих именно его правоту, и каждый день убеждает себя держаться подальше! Слезы с соплями капают с кончика носа, и я утираю их, снова срываясь на вой: - Я не смогу жить без любимого человека-а-а! К горлу подкатывает – захлебываясь слезами, снова утыкаюсь в колени. Анькин голос мучительно скрипит: - О-о-ой… Да сможешь. Все вон живут и ничего, могут. Это звучит так цинично, что я, хлюпая носом, приподнимаю распухшее лицо взглянуть на подругу. В том то и дело, что я не все и как все, не смогу. После Гошиных скоротечных романов, я словно попала в бесконечный Новый год с подарками! Такого просто не может быть у всех. Опершись руками о диван, раскачиваюсь, мелко кивая пустым словам подруги, а потом сама выпаливаю, срываясь на слезы: - Ань ты меня не понимаешь, и ты меня никогда не поймешь! И обиженно отворачиваюсь. Голос Сомовой мучителен и прерывист: - Да я то, как раз, тебя очень хорошо понимаю… Я вон тоже… Всхлипываю, все еще протестуя: - Что, тоже? Анюта, уткнув кудрявую голову в ладонь, бурчит: - Да, ничего. Похлюпав еще немножко и размазав тушь по щекам, отвлекаюсь на странные слова подруги. У нее что-то произошло? - Ань, ну ты чего? Сомова сопит, отгородившись спиной, и потом напряженно произносит: - Я вон тоже... Очень любила Игоря Реброва. Недоуменно замираю, от непривычных слов… Сомова любила Игоря Реброва? Она любила… Меня? Медленно разворачиваюсь, до конца так и не восприняв сказанное. Это как? То есть это никакая не дружба была? Сомова уже глотает слова, готовая разрыдаться: - И что? Он испарился! И нет его…. Смотрю на Анюту во все глаза и не могу поверить – она меня любила! - А я ничего! И живу, и ем, и пью. Чуть приподнявшись, разворачиваюсь к подруге, а она горько смеется сквозь слезы: - Я даже улыбаюсь. И ты тоже сможешь! Так и молчу, замерев с открытым ртом. Сомова прячет лицо, хлюпая носом, а потом орет на меня: - Чего ты вылупилась?! Мне ее так жалко. И ведь в упор не видел…. Или не хотел видеть? Потому что так было удобно… Баб водил табунами, а она мучилась… С несчастным видом качаю головой, ругая Игоря и жалея подругу: - Анечка, прости, я не знал. - Не знал он. Да ты и знать не хотел! И это правда. Сомова, отмахнувшись, встает: - Ладно, проехали. Но я успеваю схватить ее за запястье и усадить обратно: - Ань, Ань, подожди. И мне, и ей нужно переварить это признание, нужно поговорить. Анюта утыкается лбом в кулак, а потом утирает слезы. Пересаживаюсь на диван, заставляя ее развернуться ко мне лицом. Пока Сомова успокаивается, опустив голову и сжав кулаками виски, немного привожу себя в порядок, стирая влажной салфеткой черные разводы с физиономии: - Ань, ты сейчас то, что про Гошу сказала, ты не шутила? Та вскидывается: - Да какие шутки, ну! Я его еще со школы любила. Мое мужское самолюбие свербит: «Ага, со школы, а сама с Цепеневым… Тоже, нашла себе мачо лишаться девственности. И в институте у нее парень был, точно знаю. Вадим, кажется. А Марат? А Наумыч?». Но все равно подругу жалко и я морщу лоб: - Ань! Сомова недовольно протестует: - Марго, ну все, было и сплыло, я прошу тебя. Ладно, пойду какую-нибудь таблетку найду, а то голова так разболелась… Нахмурившись, она вскакивает, отворачиваясь, и прижимая ладонь ко лбу. Но мы же так и не поговорили! Тоже встаю, пытаясь схватить ее за руку: - Ань, подожди! Сомова, смущаясь, не хочет ничего слышать: - Марго я прошу тебя, ну мне и так уже стыдно. Она отводит глаза и умоляюще вскидывает руки, но я настаиваю: - Да чего стыдно-то? Да почему ты мне раньше ничего не говорила?! Может быть, у нас по-другому бы все повернулось. Сомова мотает головой: - Да я и сейчас не должна была говорить! У тебя вон и так своих проблем навалом. Она поворачивается спиной, уперев кулачки в бока. Сунув руки в карманы платья, смотрю на эту несчастную спину, а потом обхожу вокруг согбенной фигуры, чтобы встать перед ней: - Капец, а? А я ведь ничего… Анюта вздыхает: - Ну, да. Ты когда напивался, сестренкой меня называл. У нее снова дрожит от слез голос: - Ну, не брату же мне в любви признаваться. Да, Игорек, где были твои глаза непонятно – урод Зимовский в друзьях, любящая Анечка в подругах. - Ох, я дура-а-ак… Теперь понятны расспросы матери по поводу совместной жизни Ани, Марго и Игоря. И ее намеки… Родители, получается, все видели и знали? Анютка бросается на защиту Игорька: - Да, чего, дурак то? Переступив с ноги на ногу, поддавшись волне нежности, поднявшейся изнутри, тянусь приобнять подругу: - Ань, Анечка, ты прости меня. Та качает головой: - Марго, ну, я тебя умоляю. Я тебе рассказала, как своей подруге… Фу-у-ух Она вдруг всплескивает руками: - Я бы Гоше, в глаза, в таком никогда бы не призналась! Грустно это все, и я печально киваю: - Нет, Ань, я наверно такой козел был, да? Та мнется, отворачиваясь, подтверждая мои слова, но теперь не исправишь. - Да ну... Да нормальный ты был козел… Ой, в смысле… Ну, в общем… Анюта чешет голову и отмахивается: - В общем, жизнь продолжается, никто не умер. Все, спокойной ночи! Она делает пару шагов к себе, но я зову, ее тормозя: - Ань! - А? Стоим и смотрим друг на друга две зареванные дурынды. Я бы без нее пропала бы точно - она мне теперь и правда, как родная сестренка. Не могу удержаться: – Я тебя очень люблю! Сомова мнется, переступая с ноги на ногу, и молчит. Потом вздыхает: - Я тебя тоже. - Цветных снов. Анютка кладет руку мне на плечо: - Да... Ну, и тебе, в потолок не смотреть. Улыбнувшись, она взмахивает рукой и уходит к себе в комнату. Бедненькая… Провожаю ее взглядом мокрых глаз и хочется снова разреветься. *** Наконец, угомонившись и переодевшись в пижаму, заваливаюсь в постель. Сна ни в одном глазу и я таращусь на свет ночника и на мобильник, лежащий на тумбочке. Телефон молчит и не подает признаков жизни… Если бы Андрей позвонил, я бы полетела к нему не задумываясь – ночь, не ночь... Вдруг он понял, что совершил ошибку, но не решается сделать шаг первым? Он же упрямый, все время твердит – «я принял решение и не изменю». Может позвонить самой? Приподнявшись на локте, тянусь к трубке и беру ее в руки. Смотрю как удав на кролика, борясь с собой. А если наоборот? И оттуда раздастся недовольный голос: «Ты на часы смотрела? Я уже все сказал». Кручу и кручу телефон в пальцах, а потом откладываю его назад на тумбочку.