Путь домой (сибириада)

       Сибирь. Деревня Черемшанка.        Долгие поиски. Безнадежность, боль, смерть. Лишь странные слова не менее странной встречи – её последняя надежда.        Деревня, не похожая на виденные прежде, встретила Анну неласково. Несколько добротных бревенчатых изб, далеко отстоящих друг от друга, высокие заборы вокруг них. Ворота все на запоре – среди бела дня. Мужик, провожающий её, остался на околице, сплюнул под ноги: - Не пустят ведь. Пустили. Она просто шла, посреди улицы, глядя в никуда. Вдруг ворота открылись. Анна повернула, еще не веря. Едва-едва шагнула на негнущихся ногах, лишь глянула – и вдруг покачнулась. Он стоял у бревенчатой стены. Обернулся. В длинной полотняной рубахе, исхудавший, с бородой – её Яков, и вдруг с бородой. Она шла, готовая неведомо к чему. За время своих скитаний навидавшись и наслушавшись много чего, она уже представляла самое страшное, самое невозможное - а он вдруг стоял, совершенно такой же, как раньше. И в глазах было и изумление, и неверие, и узнавание – совершенно невозможная смесь. Его губы дрогнули, и всё та же едва уловимая улыбка зарождающимся теплом отразилась в глазах – казалось, он сейчас глянет удивленно и скажет: «Анна Викторовна, а как Вы узнали?» И Анна не выдержала. Разжавшаяся внезапно пружина, та, благодаря которой она, как оказалось, и держалась всё это время, вдруг хлестнула её наотмашь. И, внезапно совершенно обессилев, Анна даже не смогла шагнуть. Только протянула руку, кончики пальцев едва скользнули по рубахе – и она опустилась, сползла вниз, уткнувшись головой куда-то ему в колени. Анна не помнила – он подхватил её или опустился рядом. Наверное, она плакала – отчего-то ведь промокла насквозь его рубаха. Плакала, впервые с тех пор, как вышла одна на темную пустую улицу, с тех пор как металась в неизвестности, как озвучили ей наконец обвинение – и приговор. Даже похоронив его – она не плакала. Только сейчас поняла – она ждала. На том или на этом свете – уже не важно.        Полулежала на лавке у бревенчатой стены. Старуха с жесткими сухими руками поила её горячим отваром из глиняной плошки. Анна пила взахлеб и что-то оживало в груди, возвращались разум и память. Её Яков. Рядом. Его руки держали, не давая упасть, борода кололась, а отвар пах горечью и медом.        Стали у ворот. Старуха с темным, строгим лицом смотрела прямо на них: - У вас свои боги, у нас – свой. Глиняную плошку за частокол зашвырнула. - Ступайте своей дорогой. И Анна знала откуда-то – та видела гораздо больше, чем сказано, что-то таилось знакомое в темных глазах. Не удержалась: - Одной дорогой ходим. - Ступайте, - повторила старуха, и, отгораживаясь, двумя пальцами перекрестила вслед.