Большой-большой постканон

“Я узнала это. Я это вспомнила. Я вспомнила все.” Эти слова ранили острее вонзенных в сердце ножниц. Что-то надорвалось, кажется, в самой темноте, заполонившей входную залу. Что-то остановило время и пространство, и более не давало демону свободы действий. – Куда ты идешь? Он силился потянуться за стремительно удаляющейся фигурой. Догнать, поймать, удержать при себе. – Куда ты идешь? Скрюченные черные руки проступали из тьмы. Как будто они помогали ему продвинуться хоть на сколько-то дальше. Еще немного, еще чуть-чуть, и поймать беглянку не составит труда. – К̸ ̴у̴ ̴д̵ ̶а̵ ̵т̴ ̴ы̵ ̸и̶ ̴д̶ ̷е̵ ̷ш̴ ̷ь̷?̴ Но все более отчетливо проступало бессилие. Невидимые путы удерживали его, не подпуская ближе. Рот словно зашили грубыми нитками. Говорить было так сложно, хоть ему и было что сказать. Зачем-зачем-зачем отсюда уходить? Все плохое здесь – лишь сказки и выдуманные истории. Все вокруг можно поменять так, как угодно. Он может стать таким, каким угодно. Он не так много попросит взамен. “Прости, но я уже могу проснуться.” Хотелось истошно взвыть, но его словно лишили голоса. Хотелось схватить девочку, но его словно связали. Хотелось в гневе выломать с громким стуком захлопнувшуюся дверь, но получилось только беспомощно взмахнуть рукавами. Темнота вновь заполонила дом. В кухне послышался звон бьющихся тарелок – тройняшки-бесята опять не могли найти себе занятие получше. На втором этаже можно было различить переругивания мужчины и женщины, в который уже раз. Из подвала доносился противный запах формалина. С чердака же тянулся запах хлора и, кажется, капала вода. Это продолжится и дальше. Будет повторяться раз за разом. Как заезженная пластинка, которую забыли достать из граммофона. А он, и дальше, будет все это проживать, все это чувствовать, без возможности что-либо изменить. Ощущения от этого были пренеприятнейшие. Как будто находишься на всех кругах преисподней разом в качестве надзирателя. Он мог только беспомощно наблюдать за бесконечной чередой одинаковых событий. Без надежды на то, что что-либо изменится. И с чувством невосполнимой потери – чего-то давно забытого, чего-то очень родного. И светлого. Что-то почти невесомо коснулось его головы, как будто бы окончательно превращая лицо в кукольную маску.

***

Прикосновения стали ощутимее. Кто-то, кажется, шептал успокаивающую несуразицу и мягко гладил по волосам. – Что... – смотритель открыл глаза и в течение некоторого времени пытался понять, где он и что вообще происходит. Перед глазами было что-то ярко-алое вперемешку с золотым, а волосы действительно кто-то гладил. Потребовалось несколько мгновений (и один взгляд наверх) для того, чтобы понять, что такую непривычную нежность проявил заезжий капитан тайной полиции, практически перетянувший уснувшего смотрителя на себя. – Господин капитан, и много кто так с вами обычно просыпается? – Что?! – щеки у Михаэля покраснели в цвет его мундира. В голубых глазах явственно читались одновременно непонимание, смущение и ужас, – в-вы о чем? Боюсь, я не очень понимаю… Мейер, уже окончательно придя в себя, поднялся, и лишь удобнее уселся на коленях Михаэля. На лице не было и намека на приснившийся кошмар. – Ну как же так. Сначала так славно утешаете, а потом отнекиваетесь. Ох, сколько сердец вы так разбили уже, признавайтесь? Михаэль коснулся свободной рукой своей щеки, как бы пытаясь немного себя этим касанием остудить. Ему казалось, что лицо его буквально горит. – Нет-нет-нет!! Это-это совершенно не то, о чем вы подумали! Я… просто, когда я вернулся, вы лежали здесь и весь дрожали. Бормотали что-то. Мне показалось, что вам снится что-то нехорошее. – Вот как? – Мейер пристально всматривался в лицо своего собеседника. То странное ощущение чего-то родного, забытого и светлого присутствовало в его мыслях и сейчас. Смущение, видимо, понемногу отступало, и в голубых глазах капитана виднелось исключительно сопереживание. – Мне доводилось таким образом успокаивать младших братьев, – Михаэль немного неловко улыбнулся, – в ранние годы жизни мир вокруг кажется периодически таким большим и пугающим. Кому, как не старшему, их защищать. Смотритель заинтересованно приподнял бровь. Если подумать, Михаэль впервые стал что-то рассказывать сам о себе. – Так выходит, у вас большая семья? – Можно и так сказать, да. Матери я и вспомнить не могу, растил нас в основном отец… и мы сами. Он постарался дать нам все необходимое. С учетом всех имевшихся на нас планов, конечно. На лице капитана заиграла теплая улыбка. Как будто он, впервые за много лет, вообще вспомнил о том, что у него есть дом, где его ждут. – Один из моих младших братьев, например, глашатаем стал. Может звучать не так престижно, но, я убежден, что он там на своем месте. – А что насчет вас, господин капитан? – Мейер склонил голову набок, не отрывая от говорившего заинтересованного взгляда, – вы себя на своем месте ощущаете? – Я? – Михаэль чуть покривился, – я должен был стать судьей. Отделять правду от лжи, зерна от плевел. Быть бесстрастным примером справедливости. Но, как по мне, справедливость сложно расслышать за стуком судебного молотка и еще сложнее увидеть с высоты судейского постамента. Я считаю, что с такими вопросами надо сталкиваться лицом к лицу. Мейер наконец поднялся с колен капитана и расплылся в довольной улыбке. – Вы даже не представляете, как приятно от вас в кои-то веки услышать что-то, отличное от ваших дел и ваших поисков. Михаэль очень хотел возмутиться на эти слова, но не успел – смотритель с неожиданной прытью умчался куда-то, громко цокая своими причудливыми сапогами. Пожав плечами, он поднялся следом, намереваясь продолжить осмотр дома. Кажется, в одной из найденных в том ворохе бумаг записке упоминался подвал. Определенно, туда стоило сходить.