Пою для тебя

Оперный театр. Для одних сие словосочетание вызовет лишь желание широко зевнуть, вспоминая особо длинную арию широкой престарелой певицы, играющей невинную девочку шестнадцати лет. Другие же подумают об антракте — не станем их за это винить, гастрономические изыски важны не меньше, чем изыски культурные — и неизменно высоких ценах на шоколадки и бутерброды с икрой. Хотя нет, было бы славно упомянуть, что цены-таки изменны, они растут. Про вина уж вообще страшно и думать! А третья группа зрителей, к которым относится и автор, вспомнит о хорошей музыке. Той самой, заставляющей замереть сердце от восторга, вызывающей слезы даже от одного-единственного воспоминания. Я же хочу поведать вам о давней истории, произошедшей в те дни, когда поход в оперу был праздником. Большой парижский театр «Опера Популер» — правда и вымысел, комедия и трагедия разыгрывались здесь в равной степени. В величественном и вызывающем трепет здании решались судьбы: сколько было сделано предложений, проведено деловых встреч… страшно даже представить. Однако, в выше указанных случаях, театр скорее становился инструментом второстепенным. Ведь для особых «ценителей» не имела смысла даже музыкальная составляющая — они с нетерпением ожидали антракта, ерзали на месте, пытались в потемках раскрыть газету в попытках скрасить два часа одного действия, охали и ахали, не брезгуя мешающим шорохом для остальных посетителей. Но всё-таки давайте откинем эту составляющую. В большинстве своем, люди, слава богу, слушали оперу. И даже тут есть своя классификация — эстеты, которые уже в двадцатый раз приходят на постановку, подмечая каждое, даже самое маленькое изменение, и обычные люди, не профессионалы, но вкус имеющие. Для чего же я всё это вам рассказываю, уважаемые читатели? Ответ прост — чтобы создать примерное представление о публике, норовившей скупить все билеты на премьеру сразу же, как только будет вывешена афиша, пахнущая свежей краской и старым холстом. Потом некоторые умельцы будут стоять перед самым входом в театр и перепродавать эти же самые билеты втридорога — их мы тоже не будем винить. Ажиотаж был огромен. В то время театр для более свободных в финансовом плане людей воспринимался как место отдыха от «ужасного трудного» дня: просыпаешься в четыре часа по полудни, завтракаешь, читаешь газету со свежими сплетнями, проводишь вечернюю прогулку, ещё читаешь, только уже книгу, и вот, настало время спектакля. Остальные же, скажем, простые смертные, понятия не имели, что так, оказывается, можно — ведь они получали доход не пассивно, а тяжелым трудом, работая в торговых лавках, швейных мастерских, парикмахерских… но даже с такими условиями им удавалось накопить на билет и стать хоть на один вечер той частью роскошной, идеальной, блистательной жизни, о которой они и мечтать не смели. Тот театр был сном наяву. Похожий на дворец снаружи, внутри он не уступал ожиданиям. Высокие своды, расписанные библейскими сюжетами, яркое освещение, драгоценные камни, украшающие гладкие перила, красные ковровые дорожки, начищенные до блеска мраморные полы — и широкая, белая, такая же мраморная лестница, ведущая в сразу несколько залов. Даже каждая ступенька этой лестницы была произведением искусства — узорные подступенники украшали её, а сверху, с потолков, взирали позолоченные статуи, не сводивших недвижимых голов с пришедших. О, тут стоял запах дорогих парафиновых свеч, парфюма дам и слышался гул веселого ожидания. Обсуждали всё — от атмосферы до зазывак на улице, но главным предметом этих разговоров, конечно же, становились актеры. Актеры — это особый случай для театра. Если само здание было телом, то люди, играющие на сцене — это душа. Без души тело будет мертво, поэтому для Опера Популер одним из самых важных качеств также был состав, который и выйдет сегодня на сцену. А на сцене великого оперного парижского театра творилось черт знает что. — Аньдьямо! Престо, престо! Порфаворе! — звучиным голосом говорила женщина, считающаяся первой примой, не переставая пшикать себе в рот подслащенную воду для более мягкого звучания, — Это решительно невозможно, маэстро! Мой костюм всё ещё не дошит, а премьера начнется всего лишь через три часа! От резких вдохов и выдохов грудь у певицы вздымалась, а глаза были похожи на блюдца. Невольные слушатели драмы, а именно актеры массовки, танцовщицы, работники сцены и постановщики света лишь мельком поглядывали на происходящее, некоторые же привычным жестом закладывали себе уши ватой — от хорошо поставленного голоса даже пол на сцене подрагивал. — Но я ничего не могу поделать, м-моя дорогая, — заикаясь от волнения, низенький худой дирижер перевернул страницу, — м-может быть, пока нет костюма, попробуем спеть другое действие? — Неслыханно! — прокричала на весь зал Карлотта — а именно так и звали приму, — ну уж нет! Либо платье, либо я сейчас же ухожу из этого места! А угроза ведь существенная — и женщина прекрасно это осознавала. Представьте, что вы бы отправились в кино на фильм с заявленным актером, но так его и не увидели бы? Скандал, жуткий! В те времена подобный же шок могли испытать люди, ожидающие увидеть на сцене Карлотту — да, ради её голоса приходила некоторая часть публики, и всегда, когда певица участвовала в постановках, билеты были распроданы за двадцать, самое большее — тридцать минут. Карлотта, несмотря на её капризный, по большей части детский характер, была настоящей мастерицей пения. Колоратурное сопрано, легкое, подвижное — ох, она тоже была сокровищем этого театра, его частью. И благодаря её непревзойденному мастерству и прекрасной кассе директор оперы закрывал глаза на весьма внушительный список минусов. К ногам женщины готовы были положить весь парижский мир, если его можно было купить. И тогда, конечно, она приняла это как должное, и, избалованная к себе вниманием зрителей, критиков и директора, начала требовать практически неимоверных затрат. Вот и сейчас тот самый костюм, который, якобы, не дошили, по требованиям Карлотты «недостаточно подходил для её прелестной фигуры». Никаких четких требований и указаний, просто «не то»! Бедная швея готова была рвать на себе волосы, ведь платье было идеально пошито по ее меркам. Да и, тем более, весьма сложно работать, когда, знаете ли, тебе пихают в руки чихуа-хуа и говорят подкармливать ее каждые десять минут на глазах у «мамочки Карлы». — Террибель! — топала она ногами и выкрикивала с акцентом, злясь всё больше, но тут её выпады прервал уставший и сиплый голос директора. — Дорогая Карлотта, а также все уважаемые работники театра, прошу минуточку вашего внимания! Инструменты в оркестре застыли на полутакте, а тяжелые декорации перестали передвигать или положили на пол. Даже непоседливые танцовщицы затихли. Зал погрузился в тишину. На сцену твердыми шагами вышел директор, а позади него, довольно потирая руки, проследовала пара джентльменов с сияющими от радости глазами. Вид у них был предовольный. — Сегодня, с этого самого момента, я подаю в отставку. Послышались многочисленные удивленные ахи, кто-то всезнающе закивал, мол, он же говорил, нарастал шум, а у Карлотты с лица сошла кровь. — И я также продал театр, — тут работников уже становилось трудно перекричать, — виконту де Сенье! А это его представители — месье Ришар Фирмен и месье Жиль Андре! Сам он, к сожалению, опаздывает. Работники тут же начали перебивать друг друга, обсуждая возможные причины ухода руководителя, нисколько не стесняясь присутствия бывшего директора и нынешнего руководства. Многих интересовал денежный вопрос — сколько же теперь будет составлять и так копеечное жалованье, изменят ли постановки и цены на билеты… У примы прошел первый шок, и она, расплываясь в подобострастной улыбке, упорхнула к нынешним представителям виконта. Спустя минуты три невыносимого гвалта бывший директор хлопнул в ладоши и попросил продолжить репетицию. Легкий взмах палочки дирижера — оркестр начал легкую прелюдию к третьему действию, где на сцену как раз должны были выйти балерины в белоснежных накрахмаленных пачках. Завитые волосы же их были не собраны и развивались во время танца. — Это наша танцевальная труппа первого балетного состава, — тем временем говорил бывший директор, указывая на девушек, словно те были выставочными экспонатами, — весьма хороши. Их наставница — Раон Сон — строгая женщина, — он указал краешком трости по направлению к упоминаемой Сон. Она, завидя это, подошла аккуратной поступью к компании и встала рядом, ровно держа спину. По всей её фигуре было видно, что раньше мадам Сон также была балериной, и, скорее всего, весьма успешной. Правда, теперь она, по слухам, всегда ходила в черном, собирала свои светлые волосы в строгий пучок, очень редко красилась и стала скупа на слова похвалы, будучи строгим преподавателем. Юные танцовщицы очень боялись наставницу, бегали от неё по углам, но их всегда неизменно находили и вели за ухо на репетицию. И всё же, даже несмотря на строгие методы, все они знали, что случись с ними, не дай бог, какая-нибудь беда, и мадам Сон обязательно придет на помощь. — А кто же этот белокурый ангелочек? — указал ладонью седовласый кудрявый месье Жиль Андре, поглядывая на самую маленькую и неуверенную девушку, выполняющую сложные па. — Мэг Жири, моя дочь, месье, — ответила Раон, наблюдая за выступлением девушки, прищурившись. — Кхм, понятно, — сразу замялся господин, разглядывая остальных девиц. И тут внимание обоих привлекла одна из них, стройная, высокая, с вьющимися волосами и магическими сапфировыми глазами. Она будто растворялась в музыке, проживая гибким телом каждый её такт. Не девушка танцевала под оркестр — это оркестр звучал для девушки, и она, хоть и была частью труппы, всё же выбивалась из неё. — А… — хотел уже спросить месье Фирмен, подтянутый мужчина в красном бархатном костюме с длинными завитыми усами, но тут же был перебит мадам Сон. — Лейла Даэ. — Неужели? — оба представителя встрепенулись, — Уж не родственница ли это того знаменитого сыщика, слава которого гремела по всей Англии? — Вы правы. Насколько я знаю, его единственное дитя, осиротела в шесть лет. На оставшиеся деньги приехала в Париж, и я смогла принять её. — Так, значит, она сирота? — уточнил с ехидной улыбкой Фирмен, но снова был перебит резким строгим тоном мадам. — Она мне как дочь, месье, — сделав заметный акцент на слове «как», Раон остановилась. Послышался скрип открываемой двери за кулисами, и из неё в сопровождении нескольких слуг вышел молодой мужчина, весьма раскрасневшийся от, очевидно, быстрой конной езды. Музыка снова прервалась. Он быстро осмотрел присутствующих, сняв пальто с пелериной и передав его одному из сопровождающих. — Прошу прощения, что остановил репетицию, — звучным баритоном заговорил вошедший, — мое английское имя — Саймон Смит. Во Франции же, прошу, обращайтесь ко мне Стефан де Сенье. Отныне я владею этим театром. Не волнуйтесь, я не хочу мешать вашей творческой жизни, ведь именно в вас заключена сила этого места. Прошу, продолжайте. Актеры и работники сцены радостно захлопали такой короткой, но успокаивающей речи: конечно, это весьма неожиданно, виконт — а такой молодой! Многие ожидали увидеть хотя бы человека под сорок, а не юношу. Богатый, красивый… несколько танцовщиц не сводили с него глаз, и даже Карлотта открыла рот, затем подхватила чихуа-хуа и первой побежала знакомиться с новым директором. Виконт лишь мельком пробежал взглядом по танцовщицам, спускаясь к своим представителям и старому руководству. — Вижу, что я мешаю тут, — буднично заметил де Сенье, — у меня еще есть пара дел в гостинице, надо подписать некоторые документы… я приеду на премьеру вечером, — виконт похлопал по плечу месье Ришара и вышел также быстро, как и вошел, снова накинув на себя пальто. — Он… не узнал меня? — разочарованным шепотом спросила у самой себя Лэйла, однако никто её не услышал. Прима же, заметив, что на неё решительно не обратили внимания ни месье, ни новый директор, так и замерла с песиком в руках посреди сцены. Она шепотом обратилась к своей небольшой свите — швее, гримеру и девушке-прислуге — недовольно скривив пухлые губы. — Только и смотрят на этих танцующих куриц. Благо, хоть слюна не течет! — передала она радостно улыбающегося пса на руки швее уже третий раз за двадцать минут, и тут же повернулась к дирижеру. — Маэстро! Я хочу петь! Дирижер спешно начал листать ноты. — Дорогая, м-мы ведь сейчас репетируем балет, — но, переведя взгляд на пунцовое от гнева лицо певицы, тут же передумал спорить, — хотя, конечно, вам нужнее! Все кыш со сцены! Заиграла дивная мелодия. Руководство — и старое, и новое, перестало обсуждать свои важные дела и посмотрело в сторону Карлотты. Женщина, собственно, этого и добивалась, и теперь, довольная собой, начала с пиано, а затем её голос прекрасным эхом раздавался уже по всему залу. И начало, и середина арии были весьма сложны, а конец и вовсе требовал техничности исполнительницы — длинная, тонкая нота должна была протянутся на одном дыхании, и Карлотта внутренне была готова красиво закончить, так, чтобы у директоров и остальных артистов глаза из орбит повылезали, но тут случилось неожиданное. Задник сцены — а именно задний фоновый холщовый занавес, на котором обычно рисуют декорации, внезапно начал падать, постепенно набирая скорость. Всё произошло за секунд пять. Оркестр расстроился, несколько человек побежало на помощь, но было уже поздно — Карлотту придавило, не давая допеть арию, и она, истошно вопя, начала бить руками по полу в попытках выбраться испод тяжелой ткани. — Призрак здесь… — пролепетала Мег, и юные балерины испуганно начали смотреть наверх в попытках заметить какое-нибудь движение. Даже некоторые работники сцены притихли. — Мадам Джудичелли, с вами всё в порядке? — на сцену взошел по боковой лестнице месье Жиль. — Нет! — взвизгнула она, когда, наконец, смогла подняться с помощью нового директора, — Я решительно не в порядке! Последние три года это случается всё время! И хоть какие-то меры были приняты?! Нет! — Карлотта грозно крикнула, как будто сам де Сенье во всём был виноват. Она уязвленно посмотрела на директоров. — Андьямо! Куэста ла фине! И платье так и не готово! Кивнув своему слуге, женщина хотела уж было уйти со сцены. — Что же делать? — взволнованным шепотом спросил у прошлого директора месье Ришар. Тот в свою очередь всезнающе посмотрел на собеседника, указал рукой на едва не плачущую Карлотту и тоном, констатирующим факт, сообщил: — Умолять. Умолять, конечно! Теперь представители чуть ли ни на коленях упрашивали у примы прощения, обещали что-то расследовать, сами не понимали, что именно, и на перебой начали предлагать ей спеть новые арии. Сначала взгляд Карлотты незаинтересованно останавливался то на одном, то на другом мужчине, явно давая понять, что ей совсем ничего из предложенного не подходит. И тут месье Фермен довольно хлопнул себя по лбу и обратился к маэстро. — А что насчет арии Элизы в третьем акте сегодняшней оперы? Дирижер же, заикаясь, хотел уж было возразить, но Карлотта не дала ему и слова вставить. — Хорошо! — ответила она, и тут же вернула обыкновенное выражение лица как будто никакой истерики и не бывало, — Вы не пожалеете. Маэстро! Тот лишь дергано заулыбался, но в глазах его читался страх. «Она не репетировала эту арию»: витало у дирижера в голове, но внешне он лишь старался остаться дружелюбным. Представители облегченно выдохнули, а Карлотта снова начала петь. Работники сцены в это время оттаскивали упавший задник и складывали его, чтобы повесить снова. Но если первая ария Карлотты действительно была волшебна, то эта вызывала смешанные ощущения. Не разбирающиеся в музыке месье понимали, что что-то как будто не так, но не могли объяснить словами. В целом, звучало по их мнению, сносно. Однако ценитель сразу бы сказал, что ария Луизы была не впета, от этого страдала и техника, и настроение. Карлотту же всё устраивало. Первый куплет подходил к концу, и всё, казалось бы, шло более-менее, но тут снова начал падать задник, уже второй, более тяжелый. В этот раз Карлотта успела отскочить, а вот представителям повезло меньше. Их накрыло тяжелой пыльной тканью. И хорошо, что хоть дубовая перекладина не упала прямо на их седые головы! В общей неразберихе и суматохе сверху, из-под купола, на сцену упало письмо с красной сургучной печатью, напоминающей череп. Цепкий взгляд мадам Сон тут же заприметил его, и она, взойдя на сцену, ловко его подобрала. — Снова! Это происходит снова! — ранее аккуратно уложенные волосы на парике примадонны растрепались, она вся подрагивала от страха и гнева, — Нет уж, увольте. Если это не прекратится, я здесь никогда больше не появлюсь! Прощайте. Прощайте все! И она легкой поступью выпорхнула из зала в сопровождении слуг, пока остальные актеры и работники пытались помочь месье выпутаться из второго задника. — Клянусь, я не ронял! — высунул пьяную голову из-за кулис рабочий сцены Жозеф Бюке, — я держал задник всё это время, кто-то перерезал трос! — и тучный мужчина показал рукой на две части веревки. Среди артистов прошлись взволнованные шепотки, а мадам подняла худую руку, держа раскрытое письмо. — У меня послание. Показалось, что артисты перестали даже дышать, а представители виконта недоуменно уставились на женщину. — С вашего позволения, послание от кого? — От Призрака Оперы. Одна из балерин упала в обморок, и Мег тут же бросилась ей помогать. Мужчины же недоверчиво поежились. — Боже мой, тут все с ума сошли! — прокомментировал происходящее месье Ришар, — Вы что, действительно верите во всю эту дьявольскую чепуху? Старичок решительно выдернул письмо из рук мадам Сон и вслух его зачитал: «Уважаемые новые директора Опера Популер, я рад приветствовать вас в своём оперном театре, и хочу предоставить к вашему сведенью, что мне каждый месяц положены двадцать тысяч франков за покровительство, и уже настала пора выплатить жалованье. Также пятая ложа всегда должна быть пуста. Искренне ваш, П.О.»