Эльфы не умеют влюбляться

Эльфы не умеют влюбляться. Им попросту не дано природой. Незачем, ведь существа не испытывают ни влечения, ни потребности к размножению. Для чего же еще эти непонятные чувства? Непонятные — потому что люди и сами не могут с уверенностью сказать, что они значат, но утверждают, что влюблены, когда испытывают сильную тягу быть с кем-то рядом. Их сердце бьется быстрее, а мысли — сводятся к объекту подобного помешательства. Разве такая «любовь»‎ может делать кого-то счастливым? Говорят, может, хотя Фрирен сильно сомневается. Впрочем, истина навсегда останется для нее загадкой. Ведь эльфы не умеют влюбляться. Она вспоминает об этом на похоронах дорогого друга, перед тем, как в первый и единственный раз заплакать из-за человеческой смерти. * * * Если рай существует, то Гиммель точно попал в рай. По крайней мере, так считал Гайтер. Впрочем, для хмельного святоши это единственная надежда, что кто-то вызволит его из Преисподней. Гиммель счастлив, если там признают его неотразимость, Гайтер — если хвалят за доблестное служение Богине и дают налакаться до непотребного состояния. Фрирен не хочет, чтобы они были в раю, она хочет видеть их здесь, как раньше, когда еще не знала, как ей будет их не хватать. Она разглядывает кольцо, выбранное когда-то на «отвали»‎. Сейчас этот подарок совсем не кажется безделушкой, но надеть его снова почему-то не тянет. Фрирен проводит пальцами по очертанию бутона. Говорят, цветок лотоса — символ вечной любви. Если Гиммель не рядом, пусть будет хоть где-то, где может чувствовать, только тогда эта вечность обретет смысл. Фраза «Лучше верить в рай, даже если его нет»‎ уже не кажется такой абсурдной. Но тысячелетней эльфийке совсем не хочется в рай. * * * Эльфы не должны привязываться к людям, чей век столь короток. Лучше уж собирать заклинания полвека, спасаясь от одиночества мимолетными разговорами с продавцами и помощью жителям в очередном городишке. Встретив Гиммеля после (не)долгих странствий, она без труда узнала его, даже совсем постаревшего и потерявшего былую энергию. По той самой улыбке, теплой и такой радостной, что Фрирен стало больно. У него не было ни жены, ни детей, а от встречи с боевой подругой лицо светилось от счастья, будто самого яркого за эти полвека. Неужели он до самой смерти был верен лишь ей? Если любовь приносит счастье, значит, эльфы точно не умеют влюбляться. Хорошо, что она не виделась с ним чаще. Хорошо, что он не подал ей знак, не заставил понять ценность тех жалких десяти, проведенных с ним, когда был еще молод, когда эльфийская жизнь и скоротечная человеческая могли бы переплестись. Иначе б ценное время стало необходимым как воздух. Иначе как бы она жила дальше после его ухода? От этих мыслей слезы вновь почему-то струятся по щекам — второй раз, по одному и тому же человеку. В лесу, где нечисть самым подлым образом обманывает людей, Фрирен является уже не наставница Фламме. Почему-то она даже не удивлена. Когда сердце начинает биться чаще, эльфийка безжалостно расправляется с точной копией Гиммеля. Грязная тварь не имеет права смотреть так, как смотрел только он и только на Фрирен. * * * Курс на север внезапно смещается на невзрачную деревеньку, и Ферн снова с возмущением припоминает наставнице полугодовые поиски одного цветка. Зайн почему-то сравнивает лотос и лунную лазурь, хотя цветы совсем не похожи — напился, наверное, пока никто не заметил. Но Фрирен не собирается задерживаться так долго. Просто что-то в голове подсказывает, что самый самовлюбленный герой воздвиг свой памятник и здесь. А за восемьдесят лет этого нарцисса, конечно же, позабыли. Когда подозрения подтверждаются (так ему и надо, нечего по десять раз менять позы и всех выматывать), Фрирен не скупится на волшебство, в одно движение превращая полуразбитую, заросшую сорняками статую в то, что действительно достойно называться памятником доблестного героя. Она щедро усеивает лунной лазурью площадь вокруг и украшает голову статуи аккуратным венком, затем удовлетворенно оглядывает результаты своих трудов. «Хорошо постаралась, но не думай, что для тебя»‎, — по-доброму язвит в мыслях. Конечно же, для него. Но черта с два Фрирен бы призналась этому неисправимому нарциссу. Она взмывает в воздух, подлетая к его лицу — хочется посмотреть на Гиммеля так, как и прежде, оказаться от доблестного героя на расстоянии (слишком) близкого друга. Не удержавшись, проводит пальцем по щеке, по линии между губ. «Мне ты улыбался по-другому»‎, — вспыхивает лукавая мысль, затем: «‎Как хочется увидеть снова»‎. И она видит, но только в своей голове. Гиммель появляется в каждой благодарности за спасение, в каждой улыбке счастливых горожан, во всем добром, что есть сейчас в эльфийской душе. Пусть он и покинул мир, его образ повсюду следует за Фрирен и помогает идти к ее собственным целям. Но этого все равно недостаточно. * * * Несколько лет, пройденных по крупным снежным сугробам в метель и стужу, запоминаются в сотни крат лучше, чем восемьдесят до них. Наверное, это и есть известное человеческое «ценить время»‎? А на «истинный путь»‎, видимо, направляет шанс снова встретиться с Гиммелем, за который Фрирен цепляется, как за спасательный круг. «‎Ты еще можешь сказать ему то, что не успела сказать»‎. Фрирен уже и не помнит, что тогда имел в виду Гайтер. Впрочем, времени еще много, чтобы вспомнить или придумать что-то новое. Но куда важнее кажется возможность снова его увидеть, а не довольствоваться теплым образом из прошлого, отточенным до идеала собственным воображением. Даже если в этом вечно добром и жизнерадостном юноше с лазурными волосами осталось мало от реального человека, настоящий Гиммель ей нужен гораздо больше. * * * Говорят, эльфы не умеют влюбляться?