Двести лет назад

Они с Леной, кажется, обсудили план уже раз сто, ну или пятьдесят уж точно. Идея была авантюрной, даже несколько безумной, но не лишенной некоей хитромудрой логики. Перемещения в определенные исторические эпохи с 2024 года стали практически обыденной реальностью, к тому же, не особенно востребованной. В середине XXI века это открытие всколыхнуло мировое сообщество, но, как выяснилось, условная машина времени имела ряд ограничений. Конечно, прежде всего ради безопасности. Так, в ее таймер укладывалось только прошлое, причем такое, чтобы человек, который задумает подобное путешествие, попал самое ранне — за сто лет до собственного появления на свет. Очень разумно. Ошибиться с выставлением даты своего рождения было невозможно, по крайней мере, в России этот вопрос решался через регистрацию на сайте госуслуг. Рутинно, но работало. Второе — в рамках подобного путешествия мало кто хотел перемещать собственное тело в пространстве и времени. Намного удобнее было сидеть себе спокойно в кресле и перемещаться с помощью голограммы в интересующую тебя эпоху — конечно, предварительно рассчитав, где именно ты появишься. Так, окажись ты перед опричниками, ты не будешь в панике бегать по крышам, как герои «Ивана Васильевича», а просто нажмешь кнопку «выкл». Ну или не нажмешь, если уж очень хочешь попугать людей говорящей головой, но это уже намекает на склонности к неадекватности и садизму. Как выяснилось, та же голограмма мало помогает в прояснении темных пятен истории, поэтому проект с перемещением в прошлое оказался не то, чтобы заброшенным (что интересно, все страны проявили здесь небывалое единодушие), а скорее малоинтересным. Разве что для очень узкого круга историков. Или для тех людей, которые по каким-то причинам хотели получить доступ к прошлому и могли его получить. Вот как Лена с Машей. Ситуация, между тем, была и правда нестандартной. Тридцатилетняя Лена была кинокритиком, широко известным в узких кругах, личность творческая, даже богемная, но при этом очень открытая, честная и искренняя — сочетание качеств крайне редкое. По роду своей профессии она обожала отечественную историю, знала ее и, наверное, уже ни в чем не могла ошибаться. Маша была старше ее на два года — инженер-техник, тоже, как ни странно, не менее творческая личность, но, в отличие от подруги, твердо знающая лишь отдельные исторические периоды. Они познакомились еще совсем девчонками, когда учились на культурологии. Когда быстро выяснилось, что по специальности работы особенно не было, выпускники разошлись, кто куда. Маша, например, и не думала, что когда-то будет настраивать и понемногу ремонтировать ноутбуки и проекторы. Но в год ее выпуска инженер, обслуживающий их факультет, уже отчаялся набрать кого-то в их отдел — и уже охотно готов был взять человека без профильного образования, здраво рассудив, что человек с головой уж чему-то да научится. Поскольку этот дедушка был на факультете известен своим лояльным отношением к сотрудникам, Маша согласилась устроиться к нему на работу. Итак, Лена и Маша были подругами. Молодыми, смелыми, даже в каком-то смысле авантюрными. У Маши всегда было много идей, у Лены — способов для их воплощения. — Ох, Лен. Мне вообще не верится, что мы это делаем. — Да все же уже обговорили! Пока тестовый прогон. Ты же знаешь, как подключать, сама проверяла систему… ты проверяла? — Это-то да, — Маша кивнула, — просто сама посуди, как это звучит. Я перемещаюсь в Петербург 9 ноября 1825 года, пытаюсь там поговорить с Николаем I и не встретиться случайно с действующим императором. Хотя даже если встречусь, то какая разница, он все равно скоро… Лена понимающе махнула рукой. — Ты же сама рвалась в прошлое, а теперь что? — Ничего. Просто волнуюсь. — Это еще что! Волноваться придется, когда туда отправишься ты сама, а не голограмма. Маша усмехнулась. Их план был хоть и дерзок, но в некотором смысле безопасен — как выяснилось, вмешательство в прошлое, если оно не является фатальным, не меняло ровным счетом ничего в настоящем. Хотя такой риск, признаться, был. То, что хотели сделать девушки, находилось на тонкой грани допустимого и… не очень. Они хотели попытаться изменить часть хода истории — а точнее, судьбу одного человека. Михаила Андреевича Милорадовича, генерала от инфантерии, героя войны 1812 года и прочее-прочее-прочее. Лена была его дальним потомком, если верить рассказам предков, правда, не подтвержденных документально. Хотя здесь и генетической экспертизы не нужно делать — внешнее сходство было явным. Она восхищалась своим дальним предком, по мнению Маши, слегка чрезмерно, однако ее желание спасти человека от смертельной раны, нанесенной ему одним из декабристов было вполне понятным. А сама Маша, как личность очень творческая, спала и видела, как бы попасть в ее любимую эпоху и хоть одним глазком посмотреть на жизнь, которая казалась ей чем-то запредельно интересным. Она не путала туризм и эмиграцию — поэтому просто посмотреть было бы достаточно. И вот подруги решились на подобную авантюру. Отправиться в прошлое не могли обе сразу. Кто-то обязательно должен был остаться в настоящем времени следить за тем, как все пройдет. И это не потому, что оказавшийся в прошлом участник своеобразной экспедиции не мог самостоятельно вернуться — нет, технически это было легко. Всего лишь нажать одну кнопку. Но кто знает, какие изменения могут произойти за это время? Надо, чтобы кто-то их отслеживал. И этот кто-то должен был оставаться в настоящем. План казался простым. Маша отправлялась во время Николая I, где старалась максимально расположить его к себе и получить разрешение оказаться в Зимнем дворце уже не в виде голограммы, а целиком. Там она должна была хитростью или правдой, но любой ценой рассказать Михаилу Андреевичу о том, что его ожидает, если он выедет на Сенатскую площадь 14 декабря 1825 года. И сделать так, чтобы он все-таки выехал. Перед ней стояла сложная работа в сохранении баланса — неизменность истории и спасение жизни. Лена, как личность более решительная, должна была отправиться в прошлое сама. Но здесь было два нюанса — если бы она встретила своего дальнего предка, то храбрость девушки сыграла бы против всех сразу. Она бы просто не дала ему выехать на Сенатскую площадь. И что было бы дальше с историей — страшно представить. Маша, не имея столь сильных эмоций к конкретному человеку, по идее должна была суметь сохранить баланс. В идеале, конечно. А второе — Маша очень-очень хотела попасть именно в этот век. На том и порешили. В конце концов, пока они просто попытаются, что может пойти не так? Много чего, конечно. Но… кого это когда-либо останавливало! Маша перемещалась в прошлое впервые. Надеваешь маску, выбираешь дату и место — желательно, все же безлюдное — и все. Ты там. Точнее, ты как будто смотришь 3D-фильм, только в другом времени. Раньше это показалось бы безумием. Сейчас — реальность. Времени было немного. В отличие от физического перемещения, где год, прожитый в прошлом, займет несколько минут в настоящем, перемещение голограммы в прошлое шло, условно, параллельно с настоящим. Этот выход через программу был зарегистрирован в системе и отмечен как тестовый, поэтому у Маши было около трех часов. Из которых она уже минут двадцать находилась в одной из комнат Зимнего дворца, которую узнать было легче легкого — то были покои самого Великого князя Николая Павловича. Приходилось ей прятаться за шторой, словно шпиону в третьесортном боевике — со смеху упадешь, не будь ситуация столь серьезной. Ну а что делать? Если Николай зайдет не один, лучше уж не сразу отключаться, а подождать, вдруг он все-таки задержится. Наедине говорить всяко проще. Хотя захочет ли человек из XIX века разговаривать с голограммой, пусть и одетой по всем правилам и обученной этикету… вопрос был риторическим. Пульс у Маши от волнения уже перегонял сотню. Все заготовленные фразы крутились в голове, но это не особо помогало. А таймер на часах беззвучно отсчитывал секунды до возвращения. Тридцать минут. Тридцать пять. За дверью послышались быстрые шаги и голоса. Сердце замерло. Вот сейчас, ну! Дверь распахнулась. Да, это определенно был Николай и, слава Богу, один. Выглядел будущий император не совсем так, как его изображали на портретах, но все же оттого не менее привлекательно. В самом деле высокий, худощавый, только волосы были более темными, какими-то каштановыми. А губы не такими пухлыми и ярко розовыми — конечно, художники приукрашивали. Губы как губы. Глаза внимательные, темно-серые, взгляд собранный и серьезный. Ждать, пока Великий князь сядет, и погрузится в изучение бумаг, было нельзя. — Добрый вечер, прошу прощения! Конечно, все заготовленные слова вылетели из головы. Где-то в далеком настоящем Лена наверняка материлась, но, раз Машу никто не переместил обратно, на успех еще была надежда. Николай Павлович резко вскинул голову и непонимающе уставился на стоящую против света фигуру. К счастью, в сумерках и против света было не слишком очевидно, что фигура эта несколько… не настоящая. Голограмма не выглядела прозрачной, пока ее не коснешься, но при ближайшем рассмотрении становилось очевидно, что это не человек из плоти и крови. К чести сказать, выдержка у Николая I была отменная. Он даже не вздрогнул и спросил ровным голосом: — Кто вы и что делаете в моих покоях? — Меня зовут Мария. Кажется, Лена материлась уже в полный голос. Да, это не время для светских бесед, но кто же отменял правила хорошего тона? — Я очень прошу вас, Великий князь, выслушайте меня. Я знаю, что вы мне не поверите, но я клянусь вам, что все, что я скажу, чистая правда, — Маша старалась вложить в свой голос как можно больше убежденности. Получалось пока слабо. — Клясться грешно, — как-то автоматически произнес Николай. Маша кивнула. — Как вы сюда проникли? — Мне нужна ваша помощь, — наконец-то Маша пошла по сценарию. «Помощь» — то, против чего не пойдет ни один достойный муж в XIX веке. — Я слушаю. Только побыстрее, пожалуйста, к сути. Маша набрала в грудь воздуха. Теперь все пошло, как по маслу. — Я знаю разные вещи. В 1824… — все эти сведения можно было подчерпнуть из архивов, и, оставалось надеяться, что они были верными. Судя по все более расширяющимся глазам Николая, так и было. — Не сочтите меня сумасшедшей, но я знаю и будущее. — О… откуда? Нет, подождите. Зачем вы это мне говорите? — Я сама в некотором роде… мне так неловко это говорить… вы обещаете, что не бросите в меня что-то тяжелое? — С некоторым страхом спросила Маша. — Бросить? В вас? — Он, тем не менее, с сомнением покосился на лампу на столе. — Я… простите, из будущего. — Ч-что? — Я не сошла с ума, — насколько возможно мягко произнесла Маша, — и прошу вас, я не причиню вам вреда, только дослушайте меня. — А вот я более чем уверен в вашем помешательстве, — размеренно проговорил Николай, но дворцовую стражу почему-то не торопился звать. И на том спасибо! Не нужно будет организовывать еще несколько встреч. — Разве? Взгляните на меня, — и Маша, наконец, отошла от окна. Вот тут Николай вздрогнул. Отпрянул. Медленно перекрестился и затряс головой. — Просто я из 2024 года. У нас там… новые технологии. Прогресс. Вы понимаете? — Да… да, понимаю, — Николай встал, попятился и покачал головой. — Стало быть, переработал. — Вы пообещали мне выслушать! — Умоляюше воскликнула Маша. — Я ничего своей галлюцинации не обещал, — раздраженно прошипел он. — Великий Боже, откуда же горячка, я ведь… — Пожалуйста, поверьте мне хоть капельку! Мне самой очень волнительно! Я ведь о помощи вас просила. — Галлюцинация. Просит о помощи. — Николай усмехнулся, устало потер лицо. А потом демонстративно выдвинул стул на середину своих покоев и сел, закинув ногу на ногу. — И какая же помощь нужна моей галлюцинации? — Я не галлюцинация, а Мария. — Здесь требовалось изобразить хотя бы некое подобие нормального диалога. — А ситуация следующая: мы ученые, исследователи. И иногда устраиваем экспедиции в прошлое, чтобы уточнить детали. И охотно рассказать о будущем, — конечно, девушка умолчала, о каком будущем идет речь, — к тому же, меня очень интересует ваше время. Прошло двести лет, а прогресс изменил очень многое. К сожалению, сейчас я ограничена во времени. Я не могу с вами говорить слишком долго. И я пришла просить вас о разрешении… позволить мне прийти к вам, когда вам будет угодно, и ответить на все ваши вопросы. Прийти уже в виде себя настоящей. А не вот так. С минуту Николай Павлович осмыслял услышанное. — Говорите диковинно, — наконец произнес он. Маша кивнула. — И если я… допущу, что это все может быть правдой, что же, вы там все такие? — Он красноречиво обвел рукой голограмму. — Нет, — Маша улыбнулась. Ей все говорили, что у нее располагающая улыбка. Может, и сейчас сработает, — мы обычные люди. Просто я боялась к вам целиком переместиться — а ну как вы меня шпагой проткнете? — Шпагой, — задумчиво протянул Николай. — Вы же меня убьете, — зачем-то пояснила Маша. — Что ж, добро, — на выдохе сказал он, — не могу я вам поверить, пока не докажете свои слова на деле. Приходите ко мне позднее, только как человек, а не в таком вот состоянии, и я поговорю с вами. — Когда? — Что — когда? — Когда мне прийти? — Скажем, декабрем. Первого числа месяца. — Ой. — Маша закусила губу, но было поздно — с такими людьми, как Николай, надо быть честной. Иначе потеряешь их доверие окончательно и бесповоротно. — Первого числа мне будет не очень удобно, я смогу прийти к вам… числа пятого, можно? С первого по четырнадцатое декабря много времени будет не только у Маши — но и у Николая. И если он все-таки захочет выпытать у нее информацию, которой категорически нельзя делиться — у него будут все шансы это сделать. — Мне все равно не верится, что я веду такую невозможную беседу, но когда так — можно. Если вы не придете, значит, это все-таки галлюцинация. — Я обещаю, что нет, Ваше Высочество, — безапелляционно ответила Маша. *** — До восстания у тебя чуть больше недели будет. За это время говоришь с Милорадовичем, убеждаешь его выйти на Сенатскую площадь и держаться дальше от Каховского. Если его ранят, сразу, как узнаешь, ставь тайминг, я приду. И это, — Лена кивком указала на маленькую дамскую сумочку в стиле XIX века, расшитую серебристым бисером и жемчугом. Кто бы мог подумать, что она доверху набита растворимыми обезболивающими и шприцами с антибиотиками и антигистаминными. Последнюю неделю Маша только и делала, что училась ставить уколы да перевязывать раны — на манекене, конечно. Да и вряд ли бы это пригодилось, учитывая, что к раненому ее если и подпустят, то в порядке сильного исключения. — Самое главное, — слабо улыбнулась Маша. — Еще какое. Если вдруг я не смогу… — Сможешь. Не может быть никаких накладок, перемещения происходят легко, я ведь инженер, сама проверяла! — Та я не о том, — Лена помолчала, — главное ты и так знаешь. Говоришь Николаю все, что угодно о нас, но поменьше о его будущем. И постарайся держать баланс с Милорадовичем. Я не сдержу. — Ты захочешь его спасти любой ценой, — со знанием дела протянула Маша. — Боюсь, что да. А нам с тобой надо подумать о безопасности будущего, нашего нынешнего настоящего. И это будет твоей заботой. — А твоей — моя безопасность. Маша отлично понимала, что в случае успеха их плана она останется в 1825 году аккурат до нового 1826 года. Очень детально подготавливаться просто не имело смысла — предусмотреть все варианты не представлялось возможным. Даже французский Маша не смогла выучить до отличного разговорного уровня — хоть в какой-то мере, и то хлеб. С русским языком XIX века было несколько проще. Смартфон — обязательный элемент. Выученные наизусть важные вехи середины и конца XIX столетия — то, что было важнее собственного имени. — Все будет хорошо, — Лена успокаивающе погладила ее по руке, — я чувствую, все будет в порядке. — Ты просто хочешь меня успокоить. — И это тоже. Но ты разве сама не чувствуешь? — Только предвкушение пополам с тревогой. — Пойдет. — Я… — Я тоже все помню. Ну-ка, — Лена внимательно осмотрела подругу — красивое платье дворянки или зажиточной горожанки сидело как влитое. С цветом долго рассуждали, пока не выбрали нежный персиковый, оттеняющий теплый карий цвет глаз и легкий румянец. Волосы Маша отрастила достаточно длинные, чтобы их можно было забрать в высокую прическу — правда, заколотую невидимками и забранную современными резинками. Впрочем, умело замаскированными. Утепленное пальто, шарф, сапоги, меховые перчатки, все это было декорацией для очередного исторического фильма, сценарий к которому Лена как раз помогала редактировать. На подготовку ушло достаточно времени. Но его никогда не было слишком много. Как ни готовься, как ни запоминай титулы царской фамилии и дворян — жизнь может преподнести удивительные сюрпризы. — Мне идет? — Ага. Красотка. — Главное, чтобы остальные поверили. — Нееет, вот это вообще не важно. Главное, чтобы Николай был на твоей стороне, — резонно возразила Лена. Было очевидно, что, хотя полностью скрыть существование Маши во дворце не удастся, количество людей, которые будут знать о том, кто она, должно быть очень ограниченным. Желательно, только Николай и Милорадович. Но это в идеале. Вероятнее всего, узнает еще какое-то доверенное лицо Николая, вот только Лена советовала быть крайне аккуратной со Сперанским, а от Аракчеева, если вдруг он встретится, и вовсе держаться подальше. Полиция она и в Африке полиция, что уж тут сказать. — По-моему, он мне не поверил, считал, что глюки поймал, — вздохнула Маша. — Ничего страшного. Как увидит тебя и выслушает — поверит. В крайнем случае всегда можно нажать отбой. Но… — Но лучше не надо, — закончила Маша. — Все обойдется, — улыбнулась Лена ободряюще, — а я буду ждать твоего сигнала. — Долго ждать не придется. — Часа два, если не меньше. И у меня все готово. Часа два… А в XIX веке пройдет месяц. Все уже было проговорено тысячу раз, а в тысячу первый хотелось только одного — уже не ждать. Терпение не было сильной стороной Маши, но именно на ожидании она и специализировалась — так уж складывалась жизнь. Лена крепко обняла подругу. — С Богом. — С Богом, — отозвалась Маша, выставляя на изящных часиках таймер. Бросила взгляд на компьютер, проверяя. Все было хорошо. Оставались считанные секунды. За окном шелестела сочная зелень лип. Уютный и теплый август. Уверенный взгляд серых глаз напротив — интересно, а у Милорадовича он такой же? Голова резко закружилась — неестественно, слишком сильно. В глазах потемнело. И буквально через секунду, не удержав равновесие, девушка неэстетично свалилась на пол. Пол был паркетным, идеально чистым. Карельская береза. Ну конечно, не университетские ДСП! Получилось. Маша, все еще стоя на коленях, огляделась — она находилась в уже знакомом ей кабинете Николая Павловича. Зеленые тяжелые шторы, горящие свечи, лампа, добротный темный стол, картины на античные темы, все было так, как в ее прошлый визит. Она скосила глаза на часы — таймер те уже не отсчитывали, но горели ровным голубоватым цветом, прямо как меч Оби-Вана Кеноби. Значит, скачок во времени прошел успешно, а машина где-то там, в далеком теперь 2024 году исправно работает. Супер, полдела сделано. Оставалось самое сложное — стать для них своей. Прятаться в этот раз за штору уже категорически не хотелось, но и получить-таки подсвечником в голову тоже было нежелательно. Маша понимала, что Николай I, конечно, не будет кидаться в девушку предметами мебели, но вот вызвать стражу он может, а значит, придется возвращаться назад. Но какой-то детской, наивной радости было больше. Получилось! Она в XIX веке! Снова раздались уже знакомые шаги — быстрый, тяжелый скрип сапог — этот звук стал синонимом неотвратимости. Прятаться не имело смысла. В кабинет вошел Николай. Его глаза полыхнули льдом — как сочеталось это противоречие, было решительно непонятно. Но сочеталось оно самым естественным образом. — Здравствуйте, Ваше Величество, — вежливо улыбнулась Маша куда-то в китель на широкой — такой, как надо — мужской груди. Пусть и немного, но Николай Павлович был ей уже знаком. И кроме него она больше никого не знала. Ей бы доверять ему, но иррациональная тревога не давала такой возможности. Тот слегка склонил голову в приветствии, плотно затворил за собой двери и поправил: — Высочество. Понятно. Он же сам присягнул Константину. Маша серьезно кивнула. — Прошу прощения, я ошиблась. — Вы все же пришли, — Николай медленно приблизился к девушке и очень внимательно ее осмотрел — так же, как она смотрела на него, стараясь запомнить мельчайшую черточку. Совсем ведь как в фильме, пронеслось в ее голове, где Шпак говорит по телефону: «у нас здесь дело почище — инженер Тимофеев в свою квартиру ЖИВОГО ЦАРЯ вызвал!». Вот только реальность мало напоминала всенародно любимую комедию Гайдая. Кто же знал, что тот самый «живой царь», точнее, пока только почти император, будет таким реальным и близким, таким, что она увидит едва заметную россыпь веснушек у него на носу — как и у нее самой. Хоть что-то общее, пусть и столь незначительное. В фильме все идет по четко заданному планом сценарию, а вот в жизни попробуй-ка, спрогнозируй. Маша уже попробовала. И пока было трудно утверждать, что что-то получилось. — Да. Я же вам обещала, что приду. — Трудно поверить, что вы реальны, пока не увидел вас вот так, вживую… — Николай быстро приблизился к ней почти вплотную, — можно вашу руку? Маша осторожно стянула перчатку и протянула слегка подрагивающую кисть. Ее тут же сжала горячая мужская ладонь. — Видите? Я настоящая, — и этот жест стал символом доверия, так ей почувствовалось. — Вижу. Вам, наверное, так же странно, как и мне, — Николай очень мягко отпустил ее руку и отступил на шаг. — Да, Ваша Милость. — У вас так обращаются? Или выучили? — Выучила придворный этикет, — улыбнулась Маша, — так что… я пришла, чтобы больше узнать о прошлом. Об истории моей страны. И рассказать о том, что вам будет угодно. Формальное обращение давалось ей легко, а вот главного она пока не сказала. Не время еще. Николай жестом предложил ей сесть за стол, а сам в задумчивости отошел к окну. Смеркалось. — Вас зовут Мария? По батюшке как? — Станиславовна. — Очень хорошо. Вы здесь задержитесь? — С удовольствием, если вы позволите, — выученно ответила Маша, но вдруг вся подобралась и резко обернулась, отчаянно всматриваясь в идеально прямую спину будущего императора — ей бы такую осанку. Он, почувствовав пристальный взгляд, обернулся, — вы меня… не выгоните из дворца? Видимо, в ее глазах Николай прочел что-то такое искреннее и вызывающее хотя бы повод к доверию, что неожиданно широко улыбнулся. — Нет, я на мороз вас выставлю. В самом же деле, Мария Станиславовна! — Кажется, или Великий князь правда решил пошутить? От сердца тут же отлегло. — Я порядком воодушевлен. И мне очень не терпится узнать у вас как можно больше. Но сейчас у меня не слишком много времени, как вы понимаете, государственные дела, — Николай Павлович машинально переложил стопку бумаг, провел пальцем по идеально чистой столешнице, будто хотел смахнуть пыль, — и мне надо обдумать, о чем с вами поговорить. Маша молча слушала. — Так что я подумаю, куда вас определить, — он еще раз взад-вперед прошелся по кабинету, а потом ободряюще кивнул: — Ждите здесь. И теперь ожидание было ей совсем не в тягость. Николай вернулся не так скоро, можно было сказать, что не было его достаточно долго. За это время Маша успела пересмотреть содержимое своей сумочки и убедиться в том, что все препараты, предназначенные Милорадовичу на месте и с восторгом потрогать все корешки книг, находившиеся в кабинете. Она даже не удержалась и сфотографировала вид замерзшей Невы из окна. Даже выложи она в телеграм фото — кто бы поверил, что это самое настоящее прошлое. Скорее удачная стилизация. Но вид был, конечно, замечательный. Впрочем, замечательным ей здесь казалось решительно все. Когда Николай вернулся, было уже почти совсем темно. Он еще раз очень внимательно осмотрел свою новую знакомую, забрал из ее рук пальто и кивнул: — Идите за мной. Идти по залам Зимнего было, конечно, одно удовольствие. Никаких тебе туристов, никаких тоненьких веревочек-ограждений. Правда, почти все покои были закрыты, но зато каковы были залы! Если бы можно было прямо сейчас подойти и наконец-то потрогать эти белы мраморные стены, а этот приглушенный в сумерках блеск золота… — Нравится? — Мягкий голос Николая застал ее почти врасплох. От переизбытка впечатлений Маша только кивнула. — Не могу представить себя на вашем месте. Но понимаю ваши чувства. И, все-таки, пожалуйста, не отставайте, Мария. Куда они идут, Маша не стала интересоваться, справедливо решив, что, раз Николай не выставит ее на улицу, то, уж наверное, найдет ей подходящее место. Так и оказалось. Когда они остановились перед закрытыми дверями, очевидно, чьих-то покоев (Маша и в своем времени знала Эрмитаж не идеально), Николай задумчиво потер лоб и проговорил: — Полагаю, вы со мной согласитесь, что не стоит всем знать о том, откуда вы к нам пришли. Здесь вы можете говорить все о своем прошлом — но только здесь. И для вашей безопасности вам нужно строго выполнять то, что вам скажут. А завтра я определюсь со своими задачами, и мы сможем поговорить, — закончив свою речь, которую иначе, как царственной, нельзя было назвать, он постучал в дверь. В ответ донесся мелодичный — и, к удивлению Маши, — женский голос. То, что они зашли не в покои Николая, Маша поняла сразу. Их обладательницу она не знала, но молодая женщина ее возраста, темноволосая, с синими добрыми глазами, сразу расположила к себе. У женщины были мягкие, плавные черты лица и выглядела она несколько напряженной, но абсолютно не вызывающей подозрений. — Саша, mon amie, это Мария Станиславовна, о которой я вам говорил. Мария, это супруга моя, Александра Федоровна, — Николай положил пальто Маши на ближайшую горизонтальную поверхность, кажется, это был пуфик. Ах вот оно что. Ну конечно. — Добрый вечер, Ваша Милость, — стандартно ответила Маша, постаравшись вложить в голос хоть немного уверенности. Получилось или нет — сказать трудно, но будущая императрица вежливо кивнула ей и улыбнулась. — Сделаю все, что нужно, Николя. — Спасибо, mon ange. Доброй ночи! — Он нежно поцеловал жене руку несколько раз, потом вежливо кивнул обеим женщинам и удалился. Маша сделала пару шагов вперед и улыбнулась. — Ну что же, Мария, располагайтесь. Стены глубокого синего цвета с какими-то искристыми переливами, белые колонны, лепнина на потолке и огромная, свисающая синяя люстра на золотых цепях, зеркало в полный рост — весь интерьер поражал воображение. Золотистая дверь вела в соседние светлые покои, где, очевидно, находилась спальня. В Эрмитаже ее времени все выглядело, разумеется, несколько иначе, хотя расположение покоев она узнала. Да и как не узнать — все-таки это был ее самый любимый музей. Или опочивальня, мысленно поправила себя Маша. Конечно, она понимала, что неизбежно будет сбиваться на привычный стиль речи, поэтому приходилось себе напоминать. Маша положила пальто и сумочку на ближайший сапфирово-золотистый стул. — У вас очень красиво, — искренне сказала девушка. — Благодарю вас! Вы действительно из будущего? — Александра Федоровна смотрела на нее очень пристально, но без страха. — Да, это правда. И я могу рассказать вам о своем времени все, что захотите. Это было правдой лишь наполовину — просто Маша надеялась, что будущая императрица не захочет знать ничего о восстании или о судьбе своих близких. Александра Федоровна улыбнулась. — Для нас всех стал чрезвычайной неожиданностью ваш приход, но супруг мне все объяснил. Он поверил вам, а я верю ему. Я и сама вижу, сколь отличаетесь вы от придворных дам и от крепостных крестьянок. — Отличаюсь? — Маша бросила быстрый взгляд на свое платье. Все же было продумано! — Нет-нет, ваш наряд выглядит вполне достойно. Но вот волосы, манера говорить… Да, конечно, волосы чуть ниже плеч — это слишком короткая стрижка для XIX века, пусть даже они были убраны в высокую прическу. Это очень хорошо, что Маша, после многочисленных экспериментов, вернулась к своему натуральному шатену. — До тех пор, пока Великий князь не примет решение, что вам делать, вы будете находиться здесь, рядом со мной. — Мягко продолжила Александра Федоровна. — Должно быть, вы устали? Ну что же вы стоите, присаживайтесь. — Нет, — тут улыбнулась Маша, — я вовсе не устала, перемещение заняло несколько секунд. Просто мне здесь все как-то непривычно. Она села напротив Александры Федоровны, выпрямила спину — хотелось хотя бы на первый взгляд произвести благоприятное впечатление. — Еду принесут нам в покои, я подумала, что вы голодны. — О, я благодарю вас. На некоторое время они замолчали. Маша с любопытством осматривала покои, гадая, когда можно уже доставать смартфон и, не таясь, что-нибудь уже сфотографировать. Хозяйка покоев, в свою очередь, украдкой осматривала гостью, стараясь не смущать ее. Вскоре принесли чай с булочками и джемом на самых красивых, которые Маша когда-либо видела подносах и в самой изысканной посуде. К счастью, с этикетом у нее проблем не было — приступить к трапезе только после приглашения, не класть локти на стол, отрезать или откусывать микроскопические кусочки… хотя от волнения в горло не лезли вообще никакие куски. Как-то удастся поговорить с Николаем и Милорадовичем? Прислушаются ли? — Что же, Мария, как к вам обращаться? — Сама Александра Федоровна к еде почти не притронулась, но пододвинула поднос с выпечкой поближе к гостье. — Маш… Мария Станиславовна. — Рада знакомству, Мария Станиславовна, — из уст почти императрицы это прозвучало как-то удивительно органично, — а ваш титул? — Вы знаете, у нас нет сословий. Бесклассовое общество. Хотя по факту, конечно, есть некоторое разделение, — улыбнулась Маша, — в общем, сейчас у нас нет князей и графов. — Как же так! Удивление было столь неподдельным, что удержаться от еще одной теплой улыбки было невозможно. — Ну ведь прошло целых двести лет! — Не так уж и много с точки зрения истории, — справедливо заметила Александра Федоровна, — но, полагаю, перемены разительны. Откуда вы к нам прибыли? — Тоже из Петербурга. Я здесь… я там живу. Родилась в Москве, но, когда мне было пять лет, мои родители переехали в Питер. Конечно, «Питер» она произнесла автоматически, но Александру Федоровну это не смутило. — Кто же ваши родители? Вы, видно, горожане? — У нас практически все живут в городах. В деревнях, к сожалению, остаются одни лишь старики за редким исключением. — Увидев, как огорченно вытянулось лицо Александры Федоровны, Маша поспешно добавила: — Мои родители ветеринары, лечат животных. — Это достойные занятия, — вежливо сказала Александра Федоровна, — но почему ваша матушка работает? Маша поудобнее села, готовясь к длинному рассказу. Отпила из чашки отменного черного чая и твердо ответила: — У нас все работают. И мужчины, и женщины. — Неужели все? — Абсолютно. Хотя, вы знаете, есть категория граждан, которые могут не работать — например, те, кто на пенсии или дети. Но это не только у нас, так происходит во всем мире. — Крайне удивительные вещи вы говорите. А как же Император Всероссийский такое допустил? Маша только тяжело вздохнула. Разговор принимал не самый легкий оборот — впрочем, об этом ей еще предстояло поговорить с Николаем. И начать, видимо, стоило именно с новости, которая огорчит Романовых. — Российская Империя прекратила свое существование с 1917 года. Сейчас это другое государство. Мне… очень жаль. — Но как же так? Что стало с государем? — Ну… словом, после семнадцатого года было государство, которое называлось Советский Союз. А ему на смену пришла Российская Федерация, в которой я и живу. — Союз, Федерация… Мария Станиславовна, что вы говорите! А где же был император? Или императрица? — Император, — невесело отозвалась Маша. — Что же с ним произошло? — Произошла революция. И он, — Маша задумалась, как наиболее мягко рассказать трагичной истории Николая II, — погиб. — Погиб, — словно эхо, повторила Александра Федоровна, — а его наследники? А царская фамилия? — Тоже погибли. — Вы знаете, я полагаю, это не было случайностью, — очень медленно произнесла она. Маша тяжело вздохнула. Для нее это было историческим событием — горьким, но все же далеким и почти не цепляющим. Но она отчетливо понимала, какие чувства это может вызвать у практически современников Николая Александровича. — Да, это точно не было случайностью. Александра Федоровна эмоционально вскрикнула, прижав руки к груди. — Так что же, это было убийством? — Да, так и есть, но я не хотела об этом говорить. Не хотела вас огорчать. — О, Мария Станиславовна, вы… — она в несколько глотков допила свой чай, — не то, чтобы вы меня огорчили. Но я никак не могла такого предположить! Как же это допустили? Кто же пришел после к власти? Дворяне? — Нет. Скорее… — Маша замялась, — заинтересованные лица. Рабоче-крестьянский класс, пролетариат. — Пролетарии… теперь я понимаю, почему у вас нет сословий! — Да. Но сейчас у нас уже все стабильно, — стараясь отвлечь ее от грустных мыслей, Маша постаралась перевести беседу на свое настоящее время, — нашей страной управляет президент. Основной закон страны — Конституция. И пусть форма правления несколько раз менялась, это все та же Россия! — О, полагаю, что совсем не так же! Никак, знаете, не могу прийти в себя после того, что услышала от вас. Об убийстве царской семьи. Маша сочувствующе кивнула. Она бы и сама как минимум растерялась, окажись она в подобной ситуации. Но тут Александра Федоровна задала тот самый неудобный вопрос, которого Маша от нее и ждала. — Я так понимаю, вы знаете, что произойдет с нами? С моим мужем и сыном? — Да, знаю. Ваш супруг станет императором. — Все-таки станет, — тихо промолвила Александра Федоровна, — и Константин Павлович напишет манифест об отречении? — Все несколько сложнее. Но, если возможно, я хотела бы поговорить об этом с Великим госуда… с Николаем Павловичем лично. Это такое серьезное государственное дело… — Что ж, хорошо, — кивнула женщина, — значит, следующим императором будет наш сын? — Да. И он будет Александром Вторым, — Маша успокаивающе улыбнулась, глядя в полные тревоги голубые глаза, — он будет великим правителем. Мы много читали о нем на уроках истории. — Благодарю вас, — негромко проговорила Александра Федоровна, — благодарю. Но скажите… мой сын, он будет счастлив? — Об этом ведь в учебниках не напишут, — с нежностью отметила материнскую заботу Маша, — но я уверена — да, он будет счастлив. Трудно было говорить про Александра II, так как перед глазами Маши стоял собор Спаса на Крови. Впрочем, ее же не спросили о том, как именно закончится жизнь будущего императора? — И ваша революция произойдет не при его правлении? Так ведь? — Нет-нет! Это будет позднее. — Все-таки, Мария Станиславовна, я вижу, что вас что-то смущает, — помолчав, произнесла Александра Федоровна. Конспираторша, молодец. Маша была уверена, что умеет владеть собой, но, видимо, выражение лица все же выдало ее истинные чувства. Или дело было в том, что с ней разговаривала мать? Возможно, Маша и не владела своей мимикой в необходимой мере, но она уже продумала, как ответить на этот вопрос: — Я озабочена, потому что прибыла сюда по важному делу. Можно сказать, государственному, — вообще-то спасение графа Милорадовича назвать таковым делом можно было с некоторой натяжкой. — Ах да. Вы говорили, — Александра Федоровна собралась, даже как-то подтянулась, — видимо, это что-то и впрямь важное. Маша коротко кивнула. Распространяться об этом явно не следовало до поры, до времени. — А хотите, я вам расскажу что-нибудь про мое время? Александра Федоровна как-то невесело усмехнулась, но, тем не менее, села рядом и улыбнулась одними глазами. — Если у вас есть что сказать хорошее, несмотря на уничтожение Российской Империи, то я бы хотела послушать. И Маша начала говорить: — Я родилась в 1992 году. Так что развал Империи для меня тоже… история. Лучше я с вами поделюсь приятными моментами. Например, техническим прогрессом. Вот эта тема нравилась Маше больше. Во-первых, она ее уже отрепетировала. Во-вторых, в современности она ориентировалась не в пример лучше, чем в исторических событиях. Сначала она рассказала на максимально простом и понятном уровне про современные автомобили и поезда, потому как об этих чудесах техники в XIX веке уже было известно. Затем речь зашла о самолетах («а не падают они из-за давления воздуха над крыльями и под ними… в общем, давление там другое, понимаете»). Дошли даже до метро и компьютеров. Застряли они на интернете. Хотя Маша и знала, как попытаться объяснить про беспроводные технологии, все же она понимала, что для человека XIX века это будет слишком сложно. Проблема была в том, что у будущей императрицы оказался слишком пытливый ум. После третьей попытки рассказать что-то про глобальную сеть, Маша вдруг хитро улыбнулась. — У меня ведь тоже есть с собой этот вычислительный приборчик! Типа компьютера. Вот как я вам рассказывала. — У вас? Как вы его пронесли, наверное, он очень большой? — Нет-нет, у меня маленький, — и на этих словах Маша достала из сумочки свой Realme. Смартфон был еще новым, батарею держал хорошо, но включать его без нужды не стоило. Впрочем, ненадолго можно. Александра Федоровна с искренним интересом смотрела на манипуляции Маши. — Вот такой вот кирпичик? — Да. Это мощный прибор. И, конечно, начала Маша с избранных фотографий Питера, понимая, что родные места будут привычнее глазу и вызовут больше расположения к ней самой. Как она и предполагала, все ее действия были встречены живым любопытством и даже восторгом. Ненадолго она и сама успела забыть о том, что ей предстояло очень непростое дело. Ночью, расположившись на диване в покоях Александры Федоровны, Маша долго не могла заснуть. Она сидела, прислонившись спиной к спинке и задумчиво смотрела на Неву, которая едва угадывалась в зимней темноте без привычного электрического освещения города. — Мария, что же вы не спите? От неожиданности она вздрогнула. — Я просто… я скучаю по дому. Ведь здесь не родилась еще даже моя прабабушка. — Понимаю вас. Иногда я тоже вспоминаю свою Родину, хотя в вашей ситуации, конечно, я была, — мягко отозвалась Александра Федоровна, — но, видимо, причина была очень важной, раз вы решились на такой смелый шаг. — Я надеюсь, что поступила правильно. — С Божией помощью! Отдыхайте, Мария, ведь завтра вам понадобятся силы. *** Терпение не было самой развитой стороной характера Маши. Конечно, ждать она умела, но это ожидание изматывало. Однако когда камердинер пригласил ее зайти в уже знакомый кабинет Николая, Маша подумала, что не против была бы подождать еще. Разговор предстоял нелегкий. И здесь нельзя было ошибиться или отыграть назад. То, что она могла в любой момент вернуться в свое время, было бы равносильно провалу, о котором так часто размышлял Штирлиц голосом Ефима Копеляна. А вот надежду на четко и логично выстроенную беседу Маше пришлось отбросить почти сразу же. Во-первых, потому что в кабинете, помимо Николая, был еще один возрастной мужчина с приятными тонкими чертами лица, небольшой лысиной и умным взглядом. По-видимому, это не Милорадович. Ну конечно, ведь Николай с ним не был в доверительных отношениях. Как выяснилось, в ее тайну оказался посвящен генерал от кавалерии Александр Христофорович Бенкендорф. — Так, Мария Станиславовна, вы сказали, что прибыли к нам с важным поручением. — Судя по всему, Бенкендорфу даже не требовалось доказательств, чтобы убедиться, что Маша в самом деле путешественница во времени — так он верил своему будущему императору или настолько неестественно выглядела она в платье, подобранном для нее будущей императрицей. А ведь Маша уже готова была снова показывать фото Питера и скрины страниц учебников с их портретами. И, конечно, сборную солянку из фотографий. — Да. Точнее, это была инициатива нескольких людей, — Маша умолчала, что под несколькими подразумевалось всего лишь двое. — Тогда мы вас внимательно слушаем. Что вы хотите нам сообщить? Хотя они разговаривали с ней дружелюбно, Маше все равно было очень не по себе. Врать она умела совсем плохо, а говорить всю правду было рискованно. Единственное, что она могла — это сказать чуть больше, чем собиралась. Она набрала побольше воздуха в грудь и начала: — Мне непросто об этом говорить, но я должна рассказать вам, что монархия в России не будет вечной. К сожалению, в 1917 году произойдет революция, в результате чего будет… будет убит император. — Убит император, — очень тихо повторил Николай, но его голос прозвучал для нее, словно раскат грома. — Да. Революционерами. И будет другой государственный строй. — Какой же? — Осторожно спросил Бенкендорф. — Социализм. И это будет не Российская Империя, а Советский Союз, то есть, союз республик. Правда, потом и его не будет… и… — То есть как? — Николай все еще выглядел подавленным. — А вы сами как живете? Где? — Я живу в Российской Федерации. С 1991 года у нас Российская Федерация. — Невероятно, — перебил Бенкендорф, — как же это? Как вы вообще допустили переворот? А цареубийство?! — Ну ведь я родилась в девяносто третьем году, я всего этого даже не застала, — мягко пояснила Маша. — Но вы рассказываете нам об убийстве царской фамилии! — Воскликнул Николай. — И почему именно сейчас? — Снова вмешался Бенкендорф. — Я так понимаю, это печальное событие произойдет в 1917 году. Возможно, вам стоило переместиться во времени поближе к этому году? — Нет-нет. Мне очень жаль говорить это, но я не могу менять такие важные исторические события… в одиночку. Я пытаюсь сказать кое-что другое… Но сначала… — Она замялась, не зная, как лучше выразить и даже беспомощно обвела рукой вокруг себя, — понимаете, я не могу сказать вам всего. Но вы можете мне верить. Все, что я знаю, это исторический факт. Я ни в чем вас не обману. — Начало не очень хорошее, — усмехнулся Николай, невесело переглянувшись с Александром Христофоровичем. — Наверное, вы знаете, что сейчас, в ваше время общество неспокойно. И существуют разные подпольные организации, скажем так. — И вы знаете, какие? — Имею примерное представление. — Но сказать нам вы, я так понимаю, не можете? — Иронично поднял левую бровь Александр Христофорович. Смотрелось это выразительно — Маша так не умела. Если опустить иронию, то, разумеется, он все понимал правильно. — Я не знаю, где эти люди собираются. Но я должна сказать кое-что очень важное. В этом месяце они организуют восстание. Здесь, в Петербурге. — Восстание! — Николай машинально переложил на другое место бумаги на столе и нетерпеливо постучал по ним пальцами. — Я же не ошибся в своих предположениях, Петербург кишит заговорщиками! И с какой целью? Убить мою семью? Меня? — Скорее вынудить вас отречься от престола. Но вы не беспокойтесь. У них этого не выйдет. — Я не император. И не уверен, что им стану, — заметил Николай. — Все ожидают, что императором будет Константин. Разве это не написано в ваших учебниках? — Нет. Там написано, что главой государства станете вы. А после и ваш сын Александр. Взгляды, которыми обменялись вновь Бенкендроф с Николаем, были до того красноречивы и многозначительны, что им хоть в кино было сниматься. — Это восстание неизбежно. Но вы все равно будете императором, а всех заговорщиков поймают и… будут судить. И накажут. — Хорошо, понимаю, — кивнул Николай, — ну что ж, где это будет происходить? Как их фамилии? Маша беспомощно покачала головой: — Я не могу остановить восстание! Оно должно произойти, как бы ужасно это ни звучало! Я все понимаю, но… — То есть как? Вы хотите сказать, что покрываете революционеров? — В голосе Бенкендорфа слышалось лишь сильнейшее изумление, даже без негодования или примеси иных эмоций. «Да. Именно это я и собираюсь сделать», — подумала Маша. Но, конечно, сказала она совсем другое. — Нет. Просто мне нельзя менять историю. — Это еще почему? — Николай тоже выглядел крайне удивленным и совсем немного рассерженным. — Меня хотят убить или лишить страну верховной власти кучка возомнивших себя спасителями отечества людей. И я не должен вмешиваться?! — А если мы вмешаемся сейчас, то вдруг та самая революция 1917 года случится раньше? Вдруг она произойдет не в семнадцатом году, а… не знаю… во время правления вашего сына? — Маша рассчитывала, что этот аргумент может подействовать. Но, как выяснилось, не на Николая. — Вы этого наверняка знать не можете, — возразил Бенкендорф. — Не могу. Но от нашего вмешательства может стать хуже! — Машенька, вы уже вмешались тем, что пришли к нам, — в голосе Александра Христофоровича зазвенело неожиданное веселье, — вы ведь сказали, что должны сообщить нам важную новость. — Да, но… — Вы должны понимать, что мы не будем просто ожидать нападения, ничего не предпринимая, — возразил Николай. — Я вам сейчас покажу текст из учебников истории. И вы увидите, что все закончится хорошо… для вас — хорошо. Если бы только он мог помиловать декабристов, мятеж бы закончился еще лучше. Но такого вмешательства история им точно не простит. — Ну, знаете, учебники! — Николай явно не разделял уверенности Маши. — Вы сказали, что государственный строй сменился два раза. Можем ли мы доверять вашим учебникам? Что там может быть толкового написано? Вот с чем-чем, а с недоверчивостью Николая поделать было решительным образом ничего нельзя. И, в общем-то, он был прав, не доверяя. Оставалось надеяться, что разговор с Милорадовичем, если он, конечно, состоится, принесет больше пользы. — Там только исторические факты. И я бы рада вам все подсказать, но можно ли наказать до совершения преступления… — Сами организации эти — уже преступление! Итак. Что вы можете нам сказать? Дату, имена, место. — Это произойдет довольно скоро, четырнадцатого декабря на Сенатской площади. — Бунтовщики ожидают поддержки Сената? — Уточнил Николай. — Нет, насколько я знаю. — Кто выступит четырнадцатого декабря? В каком количестве? Маша тяжело вздохнула. — Я… никак не могу сказать. Она очень хорошо помнила, что всеми правдами и неправдами надо сохранить основную историческую линию. А как это сделать, ежели Николай, узнав фамилии будущих декабристов, арестует их прежде восстания? И, к тому же, из головы не желала уходить давящая мысль, что это похоже на стукачество. Декабристов Маша лично не знала, с августейшей семьей познакомилась, можно сказать, на днях. Заклятые друзья, птенцы одного гнезда — вот кто были царская семья и мятежники друг для друга. Но для нее они были сейчас просто хорошими, достойными, добрыми людьми. Николай Павлович, судя по всему, не утруждал себя вопросом о потенциальных проблемах изменения исторических событий. На его лице отчетливо читались негодование, тревога, любопытство и еще что-то, чего Маша не могла уловить. — Но для чего-то же вы пришли к нам из вашей… Федерации. С какой тогда целью, если вы не хотите ничего сказать? — Саркастически поинтересовался Николай. Резонно. — Я могу сказать, — медленно проговорила Маша, взвешивая теперь каждое слово, — просто не все. Я не хочу, чтобы в вашем или моем времени произошла трагедия от моих неосторожных слов. Но я могу немного исправить ситуацию. Немного помочь. — Как? — Мне надо поговорить с Милорадовичем. — Чтоо? — Николай даже наклонился к Маше от неожиданности, словно плохо ее расслышал. Потом быстро выпрямился, встал, нервно усмехнулся. — С вашим генерал-губернатором, — терпеливо повторила Маш. Она и не думала, что добиться с ним разговора будет просто, но, судя по недовольным взглядам, которыми снова обменялись эти двое, Милорадовича в этом кабинете и впрямь не очень жаловали. — И для чего? — Николай склонил голову набок. — Он будет играть важную роль во время восстания. Он защитит вас. Точнее, попытается. — Но тогда о чем вы хотите с ним говорить? — Вступил в беседу Бенкендорф. — Да, я не сомневаюсь, что, случись необходимость, Михаил Андреевич жизни не пожалеет ради вашей фамилии, Николай Павлович. Вы ведь не собираетесь его от этого отговаривать? — обратился Александр Христофорович к Маше. — Нет, что вы. Но мне надо поговорить с ним о том, как лучше все сделать. — Ох, — Николай кивнул Бенкендорфу в сторону двери и, уже обратившись к Маше, сказал: — Прошу прощения, мы вас оставим ненадолго. Подождите здесь. Она кивнула. Конечно, Маша понимала, что для них она представляет собой огромную ценность — как носитель уникальной информации. То, что они найдут способ ее разговорить, она уже предполагала — ведь они политики, а значит, мастера интриг. Правда, они не знали того, что Маша когда-то прошла полноценный курс риторики и умению распознавать манипуляции. И пусть она не была профессионалом в этом деле, она надеялась, что сможет максимально долго сохранять в секрете все, что может навсегда изменить историю. В крайнем случае, а этого она никак не хотела, придется нажать на одну кнопку… и исчезнуть. Но то был крайний случай. Нежелательный. Вернулись Николай и Бенкендорф в самом деле быстро и даже пообещали Маше, что ей удастся поговорить с Милорадовичем — правда, как она начала догадываться, не наедине. -… А пока вы можете идти. Вас позовут. Я охотно поговорю с вами о том, что вы еще сможете рассказать, — закончил Николай. — Мне ждать вас в покоях Александры Федоровны? — Да. И вот еще что. Вам принесут книги по дворцовому этикету. Пока вы живете у нас, вы наша гостья. Но вам необходимо стать частью жизни двора. А это будет несколько затруднительно, учитывая, что вы едва не назвали мою супругу императрицей. — Да, простите. Я случайно. Все время забываю… — Я понимаю, что непросто, — смилостивился Николай. — Изучите книги очень внимательно. Как вы сами говорите, не стоит радикально менять прошлое. Поэтому постарайтесь сейчас не очень сильно выделяться. Девушка машинально осмотрела свое платье. К счастью, ей удалось уговорить служанку не очень туго затягивать корсет, но в остальном Маша еще никогда не чувствовала себя столь аутентично. — А мне идет платье? Ваше Высочество? Николай улыбнулся естественно, по-доброму, хотя в глазах его пряталось волнение и тревога: — Да. Вам очень идет. А что же, у вас платьев не носят? — Носят, но другие. И чаще брюки. — Брюки. Женщины, — выдавил стоящий у дверей Бенкендорф. — Да, но… это тоже смотрится красиво. — О, времена, — только и ответил Николай. — Александр Христофорович, проведите нашу гостью. А вы, Мария, запоминайте дорогу. Вас не смогут сопровождать постоянно. Уже у покоев Александры Федоровны, которая как раз прогуливалась по своей оранжерее, Бенкендорф дал Маше последние наставления: никуда не выходить в одиночку без высочайшего на то разрешения, а если выходить, то в сопровождении супруги Николая Павловича. Учить этикет, ни с кем не заговаривать лишний раз, а лучше вообще помалкивать. Не узница, конечно, но гостья под особым надзором. Гостья из будущего, надо понимать. — Александр Христофорович, а мне совсем нельзя выходить? Я могу хоть ненадолго выйти дворец посмотреть? Город? — Так вы сами из Петербурга. — Да. — Ну тогда что же вам смотреть? Вы знаете город, — даже удивился вопросу Бенкендорф. — Но ведь я знаю его не в XIX веке, а в XXI! — А ну как вы здесь потеряетесь? Где мы будем вас искать? На это возразить было решительно нечего. — И потом, — Бенкендорф хитро, но совсем не зло прищурился, — поделитесь с нами информацией — будет вам прогулка. А пока ожидайте в покоях. Книги вам принесут. Изучайте внимательно.