От всякой беды есть два лекарства – время и молчание. Александр Дюма
Анита слушала, затаив дыхание. Но рассказчица вдруг замолчала и отвернулась. В голове журналистки роилось множество новых вопросов, но она не решалась их задать. Всё же, она нарушила молчание: – Что же дальше? Как вы начинали свой творческий путь? Как добились всего этого?.. Художница нахмурилась, собираясь с мыслями. Потом вздохнула и заговорила вновь.I
«Не успели оглянуться, как прошло десять лет. Воспитанники детского дома разлетелись, как птицы. Кое-кто, всё же, остался. В их числе была и я. Я больше не гналась за мнимым счастьем, не тянулась к далёким звёздам. Может, это было глупо. Но я осталась в маленьком городе. Отучилась, нашла работу, в общем, жила, как все. Конечно, это было не то, о чём я мечтала, не то, чего так отчаянно просила моя душа. Но я была спокойна, а разве спокойствие – не хорошая альтернатива счастью? По мне так, вполне. Да, работала я продавцом в небольшом магазине... Его название тоже не имеет значения. Я попала в хороший коллектив, меня приняли. Девушки набивались в подруги, парни оказывали внимание. Но я всех, незаметно для них самих, держала на расстоянии. Отныне сердце моё было скрыто за семью замками, и я не планировала его открывать. На работе меня ценили. Какое-то время моя фотография даже красовалась на стенде "Работник месяца". Каждый раз проходя мимо неё я горько усмехнулась и говорила себе:"Вот известность, о которой ты так мечтала. Вот слава, которой ты достойна!" Даже здесь я не забрасывала своё увлечение рисованием. В заветный час обеденного перерыва я старалась запечатлеть в блокноте такие мимолётные образы, как красиво взлетевшая птичка или развиваемые ветром пальто случайных прохожих. Мои рисунки находили "очень милыми", "необычными" и т. д. Я никого не слушала, пока сама не видела, что мои работы действительно чего-то стоят. Наверное, в глубине моей души ещё теплилась надежда оставить свой след в живописи. И я её регулярно подпитывала. В ту ночь у меня была бессонница. Вместе с ней пришло вдохновение. Чтобы не терять время зря, я решила порисовать: может, так сон лучше придёт. Но стало только хуже: творческий энтузиазм так захватил меня, что опомнилась я уже под утро со стопкой рисунков на столе и кругами под глазами. На работу пришла, как убитая. Я кляла себя за такую беспечность и обещала, придя домой, лечь спать. До конца рабочего дня оставался час. Я уже еле держалась на ногах. Отдавая сдачу, я коснулась мужской руки, на пальце которой блеснул золотой перстень. Меня передёрнуло. Нет, не может такого быть... Я подняла глаза. – Здравствуй, Светлана. Годы изменили Хелманна, хотя основные черты остались. Глаза смотрели устало и как-то растерянно. Дорогая одежда в маленьком магазинчике выглядела неуместно. – Нам необходимо поговорить. Я судорожно вздохнула. О чём нам разговаривать? Не глядя на него и стараясь говорить спокойно, я ответила: – В сквере через два часа. Сон как рукой сняло.II
Я пришла за полчаса до назначенного времени: не люблю опаздывать. Хелманн уже ждал меня. Отлично, раньше начнём – раньше закончим. Заметив меня, он встал со скамейки и протянул бумажный стаканчик. – Конечно, это не самый лучший кофе... – Здесь отличный кофе, – отрезала я, даже не притронувшись к стаканчику. Руки я держала глубоко в карманах. – Вы планируете здесь до утра стоять? Он пригласил меня сесть. Понимая, что разговор, видимо, намечается долгий, я не стала разыгрывать гордость и села на край скамейки. – На какую тему беседа? – Начну с того, что... Алиса, моя жена... умерла. – И что мне с этого? – То, что она твоя тётя. Я вдруг вспомнила, что в том разговоре, который я подслушала десять лет назад, некий Джон называл меня племянницей Хелманна. – Алиса и Маргарита – сёстры. Много лет назад я преследовал цель наладить дела в разорившейся фирме отца, и стал ухаживать за дочкой богатых родителей. Алиса была красавицей, чего нельзя было сказать о её сестре – та мало заботилась о своей внешности, часто замыкалась в себе и могла не услышать, если к ней обратиться... – Я знаю, – оборвала я. На недоумённый взгляд Хелманна я ответила: – я слышала ваш разговор с Джоном в этом сквере десять лет назад. Окно было открыто, ночь была тихая... – Вот оно что, – протянул он. – Это многое объясняет. Да, Маргарита была очень спокойна и молчалива. Но в гневе она была страшна, в чём я вскоре имел случай убедиться. Сёстры жили вдвоем. Маргарита была старше, по документам дом принадлежал ей, и она вела все дела. Влюбившись в меня, Алиса вздумала познакомить меня с сестрой и устроила праздничный вечер. Мы невзлюбили друг друга с первой минуты, но сдерживались ради Алисы. Когда зашла речь о свадьбе, Маргарита выступила против. Она боялась, что Алиса тогда бросит учёбу в институте. Сама ведь имела юридическое образование! Завязалась ссора. Пользуясь случаем, я подливал масло в огонь. Алиса быстро вышла из себя – она всегда была вспыльчива. Вдруг Маргарита разбила об пол бокал и сказала, что Алиса может творить всё, что хочет, раз мнение сестры для неё не важно. После этого она переписала дом на Алису и уехала. Эта ссора сильно беспокоила Алису. Остыв, она осознала свою вину и рвалась вернуть сестру домой. Мне стоило больших усилий убедить её этого не делать. Через несколько дней сыграли свадьбу. Я добился своей цели, не задумываясь о цене... Я вытащила из сумки блокнот с карандашом и стала рисовать. Рисование действовало на меня успокаивающе, а сейчас мне это было необходимо. – Продолжайте. – Через несколько лет Алиса всё же решила помириться с сестрой. В этот раз я не смог её отговорить. Адрес мы нашли на открытке, которую Маргарита когда-то прислала. Видимо, она надеялась, что Алиса к ней приедет. Это и произошло, но... слишком поздно. Мы приехали в эту дыру... Я многозначительно кашлянула. Он исправился: – В этот город. Но по указанному на конверте обратному адресу мы нашли только развалины. От соседей мы узнали, что двенадцать лет назад этот дом сгорел. В пожаре погибла молодая пара. Живой осталась только их дочь... Когда Алиса увидела тебя в окно, ей стало плохо. Из-за болезни она не могла прийти за тобой сама, поэтому уговорила сделать это меня. Дальше ты знаешь. Проведя маленькое расследование, я лишний раз убедился, что мы не ошиблись. Мягко говоря, я был не в восторге от мысли, что в нашем доме будет жить дочь женщины, которую я ненавидел. Да я в принципе никогда не любил детей. Но я не мог отказать Алисе. Однако, тем скандалом ты всё изменила. – И что же вы сказали жене? – Я сказал, что мы обознались. Мы вернулись домой. Алисе стало хуже. Перед тем, как... В общем, в нашем последнем разговоре я дал ей клятву, что найду её племянницу и устрою её жизнь. – И вы благополучно забыли об этом на десять лет, – подытожила я. – Тогда зачем вы опять приехали? – Последние несколько лет меня мучает странное чувство, и только недавно я понял, что это совесть. За многие годы я полюбил Алису, и единственное, что я теперь могу для неё сделать – исполнить её последнюю просьбу. – Как мило, – ядовито проговорила я. – Раз вы её так любили, зачем же вы рассорили её с сестрой? – Я полюбил её слишком поздно. И не так сильно, как следовало... – Ужас, – вздохнула я. – "Нет повести печальнее на свете..." Надеюсь, это всё? Я встала, собираясь уйти, но Хелманн поймал меня за руку. – Подожди. Я не сказал самого главного. Я хотел спросить, ты... согласишься... поехать со мной? Не отказывайся сразу! Всё-таки, это твой дом... – Дом? – я повернулась к нему. – Да что вы знаете о том, что значит для меня "дом"? Восемнадцать лет мой дом был там, – я махнула рукой в сторону детского дома. – И вообще, с чего вы взяли, что я так легко отсюда уеду? Может, у меня тут личная жизнь, друзья, карьера. Может, за мной ухаживает кто-то. Уже стемнело, я не могла видеть лицо Хелманна и впечатление, которое произвела своей речью. Но он лишь горько рассмеялся. – Да нет у тебя никого. – Откуда вам знать? – Я знаю, как выглядит одинокий человек. В твоём возрасте я был таким же. Я снова села на скамейку и взяла в руки брошенный блокнот с незаконченным рисунком. – Так что же? – услышала я. Я посмотрела на крыши домов, такие родные, потом снова на рисунок. Здесь мне действительно ловить нечего, а там... На размышления потребовалось несколько секунд. – Согласна. Поехать неизвестно куда с человеком, который уже однажды предал? А почему бы и нет!III
Дни потянулись за днями. Хелманн взял на себя цель воспитать из меня светскую даму. Впрочем, это не составляло особого труда: образование у меня было хорошее, держалась я как королева, о чём мне постоянно напоминали. Через несколько недель "дрессировки" Хелманн пригласил в дом гостей, утверждая, что мне необходимо общаться с людьми из "нашего круга". Наконец, этот день настал. Золушку пустили на бал. Около двух часов ушло на сборы. Когда я спускалась с лестницы, моя рука скользила по перилам. Я улыбнулась, чувствуя себя дома. Хелманн уже стоял в холле. Увидев меня, он вздрогнул. Да, я действительно постаралась с образом. Я надела красное платье, очень похожее на то, в котором была Маргарита на одной из фотографий, и сделала причёску, которая была тогда у неё. Сходство было явное. Явились гости. Толстый банкир крепко обнял Хелманна и пробасил: – Хелманн, дорогой, сколько лет! Ты не устраивал вечеров со смерти Алисы! Хелманн обольстительно улыбнулся. – У нас хороший повод: вернулась моя племянница. Она учится в Англии, приехала на каникулы. Меня как током ударило. Англия? Каникулы? Ну, дядюшка, зря вы так! Банкир взял мою руку и поклонился, насколько позволял живот. – И как же вас звать? – Круэлла Де Виль. Гости опешили и повернулись к Хелманну, ожидая разъяснений. Тот рассмеялся, и только в глазах у него отражалось беспокойство. – Это милое прозвище Светлане дали друзья. Гости выдохнули с облегчением и заулыбались. За ужином мне было несколько неловко: я забыла, какой вилкой едят рыбу, и, чтобы не позорить Хелманна (для этого было рано) мне пришлось говорить, что я не люблю морепродукты. Вскоре напряжение чуть улеглось. Кто-то из гостей обратил внимание на картину, которая висела в гостиной. – Где ты её купил, Хелманн? Не назовёшь имя художника? Я усмехнулась, поднесла бокал к губам и краем глаза взглянула на Хелманна. Ответ не заставил себя ждать. – Это Светлана пишет в свободное время. Дальше последовало всеобщее восхищение. Я бы не сказала, что эта картина была настолько прекрасна. Напротив, это была моя первая работа на холсте, не очень удачная. Но, видимо, у наших достопочтенных гостей вкус к живописи как у первоклассника. Жаль. После ужина все разбрелись по залу. Проходя мимо меня, Хелманн шепнул мне: – Обрати внимание на сына банкира. Он вон там. Я подошла, как мне сказали. Заметив меня, он протянул мне руку и представился: – Ричард. – Необычное имя! Он слегка улыбнулся. – Это любимое имя моей матери. – Вот как. А я... – Круэлла, я помню, – он снова улыбнулся. Он начинал мне нравиться. Мы разговорились. Ричард вдруг сказал что-то по-английски. Я ответила и только потом сообразила, что говорила на другом языке. Он смотрел на меня с нескрываемым восхищением. – Ваше произношение прекрасно! Сколько вы учитесь в Англии? Где? Ну уж нет, на враньё я не подписывалась. – Не была я ни в какой Англии, – со вздохом призналась я. – Я вообще всю жизнь не покидала пределы провинциального городка, в котором родилась. – Но Хелманн сказал... – Он много может сказать. Моё первое и единственное путешествие – переезд сюда. И нет, я не учусь. – Тогда почему вы так прекрасно владеете английским? – В детском доме, где я росла, были хорошие учителя. К тому же, я много занималась дополнительно. – В детском доме, – тихо повторил он. Я заметила, что ему стало как-то тяжело разговаривать со мной. Что-то во мне его смутило. Я не стала испытывать его своим присутствием и присоединилась к группе молодых девушек, увлечённо обсуждавших какую-то книгу. Начались танцы. Стараниями Хелманна и банкира я встала в пару с Ричардом. Видимо, нас решили сосватать. Что я могу сказать... Удачи! Ранее Хелманн научил меня танцевать. Хотя, учить было особо нечему. Я двигалась плавно и изящно, как кошка. Как дикая, хитрая кошка. Звуки музыки захватили нас. Наши ноги легко скользили по паркету. Уже под конец танца я услышала восклицание: – И не скажешь, что из приюта! В последнем слове слышалось нескрываемое презрение. Ну, Ричард, зря вы так. В завершение танца я сделала изящный поворот и встала, каблуком одной ноги натупив на ногу Ричарда. Он вскрикнул от боли и неожиданности. Какая началась суета! Ричарда уложили в кресло и приложили к ноге лёд. К слову, это было излишне: я наступила не так сильно, как могла. В это время я изображала сильное сочувствие и участие. Краем уха я слышала, как по мне плачет Большой театр. Однако кое-кому мой спектакль пришёлся не по нраву. Весь остаток вечера Хелманн не сводил с меня глаз. Едва гости скрылись за дверью, и со двора послышался шум отъезжающей машины, он бросился ко мне. – И что это было, позвольте спросить? Я простодушно улыбнулась. – Просто неудачно встала. – "НЕУДАЧНО ВСТАЛА"?! – он взял себя в руки. – Чтобы больше такого не было, поняла? Если не хочешь вернуться в свою дыру... – Подбирайте выражения, пожалуйста! Это вышло громче, чем я хотела. Молчание затянулось. Хелманн буравил меня взглядом. А я решила, что, раз умирать – так с музыкой. Я перешла в нападение. – А у меня тоже притензии. Мы, кажется, не договаривались ни о какой Англии. И не смейте сватать меня Ричарду или кому-нибудь другому. – Ладно, – только и сказал он. – Ты тоже будь добра, не веди себя как... Круэлла. – Я не могу вам этого обещать. Мы разошлись по комнатам. Я слышала, как он шептал:"Дьявол, сущий дьявол!"IV
Мы с Хелманном взаимно ненавидели друг друга. Мы переругивались ровно столько раз за день, сколько виделись. Он не уставал указывать на моё сходство с матерью, а я не забывала уколоть его напоминаниями о собственных ошибках. В общем, жили душа в душу. Да я и не утомляла Хелманна своим присутствием: в огромном доме мы редко пересекались. В свете я старалась держаться золотого правила be the good girl you always have to be. На ноги я больше никому не наступала, как бы сильно не хотелось. У меня была своя цель, и я упрямо шла к ней. Оставаясь в комнате наедине с собой, я открывала себя настоящую холсту и кистям. И через несколько часов на мольберте сох новый маленький шедевр. В верхнем правом углу я бережно ставила инициалы C. D. – Cruella Devil. Однажды утром я спустилась в гостиную и застала там незнакомого человека. Я немало удивилась – гости никогда не заходили к нам так рано. Внешность у незнакомца была несколько крысиная. Он внимательно рассматривал висевшую на стене картину. Мою картину. Я неуверенно подошла. Он обернулся и смерил меня надменным взглядом. Да, мой внешний вид оставлял желать лучшего: после ночного приступа вдохновения я кое-как собрала волосы и надела своё домашнее платье. – Что надо? – грубовато поинтересовался он. Я не успела ответить, как явился Хелманн. Он гостю обрадовался. – Авгу́ст, вы уже здесь! Знакомьтесь, Светлана – моя племянница и автор этой картины. Этот человек изменился в мгновение ока: принялся трясти мою руку и расхваливать картину. Я по-прежнему ничего не понимала. – Давайте сядем, – предложил Хелманн. Мы втроём сели возле камина. Я заметила, как сияло лицо Хелманна. При посторонних он всегда был весел и вежлив, но никогда не излучал такого счастья. Он обратился ко мне. – Авгу́ст – коллекционер. Он собирает произведения искусства и продаёт их. Его очень заинтересовали твои картины. – Да, – поддакнул человечек, – эти картины могут взять за солидные деньги. – Подождите, я правильно поняла, – я нахмурилась. – Вы хотите купить мои картины, чтобы потом перепродать? Вы хотите получить выгоду от моего творчества? – Ну зачем же так категорично... – Да вы имеете хоть малейшее представление, что я чувствовала, когда писала эти картины? Это отражение моей души. – То что нельзя купить за деньги... – начал он. – ...Нельзя купить и за большие деньги, – закончила я и встала. – Вы ничего не смыслите в живописи. Вы всего-навсего жадный крот. Вы не получите даже испорченной кисти. После этих слов я убежала, вышла через заднюю дверь в сад и села на скамейку. Я не знаю, как долго я сидела. Через какое-то время ко мне вышел Хелманн. – Неисправимая грубиянка! – воскликнул он. – Ты хоть представляешь, каких трудов мне стоило добиться, чтобы он пришёл к нам домой? – Не знаю и знать не хочу, – я стиснула руки. – Ему нужны только деньги. – А кому они не нужны? Я отвернулась. Хелманн сел рядом со мной. – Марго тоже рисовала, – вдруг сказал он. – Мне её рисунки казались нелепыми, я никогда не понимал искусства. Но... если ты хочешь стать художницей, я сделаю для этого всё, что будет в моих силах. – Зачем вам это? – А то ты не знаешь. О да, я прекрасно знала.V
С помощью денег и связей Хелманн скоро организовал выставку моих картин. Я ходила по просторному залу, касалась кончиками пальцев табличек с названиями картин. Я повернулась к Хелманну. Он искренне улыбался. Я тоже. К сожалению, человеческая жизнь не бесконечна; Хелманну не довелось присутствовать на моей первой выставке. Я стояла посреди приобретённого им зала в блестящем платье, на моих ушах раскачивались роскошные серьги с бриллиантами, на шее блестело дорогое колье. В зал вошли аккуратно одетые люди, с любопытством разглядывая мои картины. Кто-то с жаром спорил о замысле автора, о способах передачи света. Это были настоящие ценители искусства. Я должна была радоваться долгожданной встрече с единомышленниками, со своими людьми, но... Что толку от хорошей компании, новых знакомств, когда на душе тоскливо от того, что никто не хлопает по плечу со словами:"Я не перестаю в тебя верить", "Так держать", Я буду рядом"? Никто не поддерживает улыбкой, взглядом, в которых читаются многие часы, проведённые рядом, посвящённые общей цели. Вокруг меня были умные, образованные люди, но чужие. Мой успех был сногсшибателен. Мои произведения хвалили, критиковали, находили мрачными и холодными из-за того, что я использовала только два цвета – чёрный и белый. Мне советовали использовать больше цветов, но я не уставала повторять: зачем изображать мир во множестве красок, когда всю сущность этой жизни достаточно передать в двух цветах? Меня слушали, но не понимали. Мне от этого не обидно: настоящий художник может быть непонят. Вернувшись домой, я заметила, как опустел особняк. Теперь он принадлежал мне, я была его полноправной хозяйкой. Когда-то я мечтала обо всём, что получила сейчас, а теперь мне всё это было не мило. Я была одна.»VI
В камине догорали поленья. Рассказчица замолчала и отвернулась. Анита была поражена. Она во все глаза смотрела на свою собеседницу, хозяйку этого дома, молодую женщину, которая появилась словно из ниоткуда, была без прошлого, но с будущим. Которая не переставала шокировать публику необычным внешним видом и резкими высказываниями. Которой так усердно перемывали кости в различных газетах, называли безумной. Которая жертвовала бешеные деньги на благотворительность. О которой было так мало известно, она оказалась... человеком. Даже великие люди в первую очередь люди. – Неужели вы живёте здесь совсем одна? – Я не одна. Словно в подтверждение этих слов непонятно откуда взялся далматинец. Он смерил Аниту равнодушным взглядом и лёг у ног хозяйки. – Я подобрала его на улице, – пояснила она. – Он был ещё совсем щенком. – Вы любите собак? – Терпеть не могу. Но разве это значит, что я должна бросить умирать живое существо? Анита не нашла, что на это ответить. Её интересовал ещё один вопрос. Немного поколебавшись, она его задала. – Что с вашими волосами? – Я сама до конца не понимаю. Мой натуральный цвет волос – чёрный, но несколько лет назад они начали выцветать с левой стороны. Белых прядок стало так много, что я уже не могла их прятать. Теперь моя причёска чёрно-белая. Как мои картины. Как вся моя жизнь. Забавно, не правда ли? Она снова расхохоталась, но Аните было не до смеха. Уходя, она обратила внимание на портрет, который висел у входа. Помедлив возле него долю секунды, она толкнула дверь и вышла из этого холодного замка в солнечный летний день.VII
У окна за столом сидела женщина. На вид ей было не больше сорока, но её волосы были уже полностью белыми. Она что-то рисовала на листе бумаги, потом остановилась, схватила рисунок и разорвала его на части. Рядом с ней лежала груда уже порванных листов. Она вскочила на ноги, толкнула стул так, что он сломался, и в отчаянии села на пол, разразившись горькими рыданиями. В углу сочувственно скулил пёс; за окном завывал осенний ветер; дерево уронило последний порыжевший лист.