Когда Буслаев любит Дафну

Мефодий уже давно привык, что большинство стражей не понимает его стремления как можно чаще бывать в лопухоидном мире. С точки зрения нормального златокрылого, променять вечноцветущий Эдем на Москву (или, если смотреть шире, на любой город средней полосы России) с её заморозками, оттепелями, ветрами и гололёдами способен только кто-то очень альтернативно одарённый. Многие молодые стражи, проходившие земную стажировку совсем недавно — всего-то во времена пришествия Наполеона — любят делиться впечатлениями о русском климате, и Мефодий не мешает им распространять даже самые невероятные легенды, порой даже присовокупляя к ним свои (после чего грустно созерцает новые чёрные перья). Нет, вообще, конечно, Мефодий любит Эдем, но зимой ему как никогда хочется в лопухоидный мир. И он не может (да и не пытается) сдержать улыбки, когда в декабре, под самый Новый год, их с Дафной всё же отпускают в Москву. И пусть официально назначение Троила звучит как "умерить активность комиссионеров", на самом же деле, подозревает Меф, Генстраж просто сжалился над его несчастным видом. Ведь Новый Год без снега и не Новый Год вовсе, думает Мефодий. В Москве же снега хватает. Мефодий запрокидывает голову кверху и ловит языком снежинки, — ну, вернее, пытается, хотя они коварно пролетают мимо. Даф говорит, что он ведёт себя как ребёнок, но в её глазах горят радостные огоньки. Дафна не очень любит темноту, холод, снег и зиму в целом, но она любит Мефодия. А ещё Дафне нравится Новый год. Дафна с удовольствием включается в предпраздничную суету: развешивает на окнах мишуру, украшает ёлку, закупается подарками и готовит стол по рецептам Зозо. Их комната в общежитии становится такой нарядной, что Меф с трудом её узнаёт, а ещё в ней пахнет хвоей, воском и мандаринами. Мефодий любит зиму, Новый год и Дафну. *** В январе Меф задаётся целью показать Дафне настоящую русскую зиму, такую, какую помнит из детства, и, в целом, вполне преуспевает. Конечно, на словах Дафна относится к его планам скептически и ворчит что-то вроде того, что некоторые златокрылые могли бы выбирать более спокойные развлечения, но ворчит скорее для проформы. В реальности же — Меф видит это по лукавым искоркам в её глазах — Дафне самой хочется веселья и бунта. Мефодий с энтузиазмом тащит Даф на снежные горки, где они съезжают то на ватрушках, то на отдельных ледянках, то вдвоём на громадной ледянище, то на картонках, а то и на собственной заднице. А на следующий день, отыгрываясь, Даф вытаскивает Мефа в город, и они гуляют почти до посинения. Поднимаются из тёплого метро на Маяковской, проходят по праздничной Тверской, снисходительно кивая по пути Пушкину и Чехову, проталкиваются на переполненную народом Красную площадь, удивляясь ценам на еду, сворачивают на переливающуюся в иллюминации Никольскую... А потом, уже на обратном пути, Меф не может не затеять игру в снежки, пользуясь тем, что при прохожих Дафна не будет материализовывать крылья. И Даф ничего не остаётся, кроме как вступить в снежную перестрелку, перебегая от сугроба к сугробу. Меф понятия не имеет, как они вдвоём выглядят со стороны, но думает, что уж точно не хуже тех развесёлых компаний, что не выходят из празднично-похмельного состояния весь месяц. В конце концов, зачем пьянеть от алкоголя, когда можно дуреть от любви. *** А следующий их рейд на землю приходится на февраль, и в перерывах между дежурствами Меф пробует вытащить Даф на лыжи, но на большее, чем десяток километров, её не хватает. Зато потом она в отместку тащит Мефодия на каток, где едва не рыдает от смеха, глядя на то, как он пытается удержать равновесие, и, главное, с каким лицом. Но потом Даф, конечно, спохватывается. "Прости! Ты не обиделся?" — виновато спрашивает она, заглядывая ему в глаза — можно подумать, на неё вообще можно обижаться, — и Меф, улыбнувшись, пытается её поцеловать одеревеневшими от мороза губами, и теперь уже смеются они оба. А глаза у Даф цвета февральского неба, и это лучшее, что есть в этом мире. *** В начале марта наступает потепление, и Даф — наивная — надеется, что это уже весна, и, разумеется, природа быстро доказывает ей обратное, обрушивая на Москву шквалистый ветер, а потом и снег, и град. И Даф, из упрямства облачившаяся в весеннее пальто, будет мёрзнуть и клацать зубами, пока Меф не сжалится и не потащит её отогреваться в какой-нибудь общепит, где они, хохоча, будут вспоминать его работу в "Звёздном пельмене". Круглую Тощикову со съедобной кличкой Пончик, смугловатого Памирджанова с маслянистым взглядом, мощного Маркелова с бицепсами сорок пять и сорок три, бойкую Митину, изводившую Даф постоянными придирками... "Так странно было говорить с тобой как с незнакомым... — задумчиво протягивает Даф. — Честно, я боялась, что ты меня снова не полюбишь". "Я? Ага, счас. Ты от меня так просто не отделаешься, я тебя и со стёртой памятью найду", — хмыкает Мефодий, и его волосы сами собой тянутся к летучим волосам Дафны. *** А потом наступает апрель, и весна наконец-то приходит. И день становится всё длиннее, и сильнее греет солнце, и громадные кучи снега как-то сами собой растворяются, отчего сразу становится светлее и просторнее... И Дафна начинает чаще улыбаться. И теперь она действительно может ходить в лёгком пальто, и её волосы так красиво развеваются на ветру, и вся она такая весенняя, радостная и светлая, что Меф порой вообще не понимает, как ему с ней так повезло. А на его день рождения она дарит ему его собственный генеалогический альбом — результат долгой кропотливой библиотечно-архивной работы в Эдеме. С портретами, с пояснениями, с древом — всё как полагается. И на первой же странице Мефодия встречает портрет стража, удивительно на него похожего. С теми же скулами, упрямым лбом, прищуренными глазами... но гораздо более взрослого, возмужалого, мудрого и светлого. "Демид Буслаев..." — шепчет Мефодий, и по спате проходит светлое сияние. Демид Буслаев, отказавшийся ради любви от вечности — что бы он сказал, узнав, что его далёкий пра-пра-правнук прошёл в точности противоположный путь, обретя вечность благодаря любви? И — или это Мефу только кажется — портрет едва заметно улыбается. "Спасибо. Я люблю тебя, Дафна", — говорит Мефодий и в сияющих глазах Даф прочитывает её ответ. *** В начале мая, как всегда, грядет резкое похолодание — разве что снег не выпадает. Зато потом природа, словно отыгрываясь, устраивает почти что лето. Небо кажется Мефу неправдоподобно ярким, ослепительно голубым, без намёка на облака. Пахнет, как утверждает Даф, сиренью, и черемухой, и вишней, — и краской, и бензином, и шашлыками, добавляет Мефодий. На этот раз их отправляют на Землю для тренировок валькирий. Фулона с завешанным марлей лицом выглядит необычно, да и Хаара и Ильга с красными слезящимися глазами вызывают непривычное сочувствие. Впрочем, аллергия не мешает Хааре ударом древка по голове отправить Мефа в нокаут. Очнувшись, Меф чувствует на лбу прохладную руку Дафны. И он знает, что всегда — после тренировок ли, битв, ран, — Даф будет рядом с ним. *** В начале июня становится совсем жарко, и Даф надевает шорты, и юбки, и майки, и сарафаны, и Меф не может сдержаться, чтобы не подходить и не целовать её покрывшееся лёгким загаром плечо. Они бродят по Москве, по её залитым солнцем набережным, по тенистым аллеям парков, по заброшкам и крышам. Много разговаривают, много молчат, много смеются. И много, много, очень много летают. А ещё пытаются помочь выпускникам и студентам с экзаменами, за что потом капитально огребают от начальства. *** В июле они выкраивают несколько дней, чтобы телепортировать на море. Меф, разумеется, сгорает в первый же день, Даф же предусмотрительно мажется кремом и покрывается красивым однородным загаром. Слишком красивым. — Меф, тут люди! — шёпотом напоминает Даф, заливаясь румянцем, когда Меф смотрит на неё чуть... пристальнее, чем положено правилами социалистического общежития. — Ммм... — Пошли искупаемся лучше. — Ммм... В холодной воде Мефодию становится легче. Даф же, едва коснувшись моря ногой, отпрыгивает, разом растеряв всё желание купаться. "Вода ледяная", — жалобно говорит она, доверчиво глядя на Мефа, и грех не воспользоваться таким шансом. "ААА!" — вопит Даф, когда Меф устраивает руками целый фонтан, забрызгивая её всю с головой. "Буслаев-я-тебя-убью!" — несётся ему вслед, когда он торопливо отступает и, разумеется, поскальзывается на мелководье. И, стоит ему вынырнуть, отплёвываясь, как на него обрушивается ответный поток брызг. А потом, когда они уже выползают на берег, то падают рядом на плед. И Меф выкладывает у Даф на спине узоры из нагревшихся камушков. — Приятно? — спрашивает он. — Ммм... — соглашается Даф, и Меф, улыбнувшись, целует её между лопатками. *** А в августе они снова выбираются в Крым. И, лёжа на поросшем душистыми травами холме и слушая цикад, смотрят на рассыпавшиеся по небосводу звёзды. Млечный путь ложится на иссиня-чёрное небо серебряной пылью, там и тут угадываются очертания созвездий, где-то далеко пламенеет Марс, сияет холодным блеском Венера. Звёзды загораются, гаснут, падают... — Персеиды сыплются, — мечтательно шепчет Дафна, и, хотя Меф не знает, что такое "персеиды", он думает, что это что-то очень красивое. В воздухе густо пахнет степью — полынью, чабрецом, лавандой, ещё какими-то травами, которых Мефодий не знает, — и морем. И звёздами. Меф нашаривает тёплую ладонь Дафны, прикладывает к губам и целует. — Даф, я не помню, в Эдеме звёзды видно?.. *** Наступает сентябрь — и Мефодий с Дафной снова бродят по Москве, жадно вдыхая лесной дух, невесть как укрепившийся в черте города. В Сокольниках же запах прелых листьев и вовсе кажется одуряющим. А в многочисленных лужах отражается всё осеннее буйство красок. Красные, жёлтые, багряные дубы и клёны, золотистые берёзы и осины, ворохи листвы на траве, которыми просто нельзя не пошуршать... И, глядя на уныло бредущих по утрам школьников, Мефодий порой вспоминает себя семи-восьми-...-двенадцатилетним раздолбаем, ещё не знавшим ничего ни про Дмитровку, ни про эйдосы, ни про стражей. Ни про Дафну. Как будто это всё было в прошлой жизни. — Меф, — Дафна мягко берёт его за руку, переплетая его пальцы со своими. — Неужели мы когда-то были незнакомы и совсем не знали ничего друг о друге? *** В середине октября выпадает первый снег, которому Дафна радуется, как ребёнок. Будто бы не знает, что через пару дней он растает, оставив лишь грязные подтёки и лужи. Хотя — с этим Меф готов согласиться — в тонком слое снега на зелёной траве есть что-то... трогательное. А Аня Хаврон присылает им из деревни фото поздней осенней клубники — маленькие алые ягоды, густо припорошённые снегом. Вообще, октябрьская погода, думает Мефодий, наверное, самая переменчивая и непредсказуемая. То тепло, то холодно, то снег, то дожди, то едва ли не летние температуры — истинная пытка для метеозависимых. И, по совместительству, причина, по которой они с Дафной снова оказываются в Москве. Их назначают ходить по квартирам пенсионеров, спасать их от мигреней и/или помогать по хозяйству. Впервые получив это распоряжение, Меф едва сдерживается, чтобы не поведать начальству всё, что о нём думает (а думает о нём он многое, и преимущественно нецензурное), — и только благоразумное дафнинское "перья потемнеют!" его останавливает. "Почему я?!" — всё же вопрошает Буслаев, не имея ни малейшего желания выслушивать потоки воспоминаний и жалоб. "Воспитывай терпение, — у Света всегда на всё один ответ. — И потом, кто-то очень просился на Землю", — а вот с этим уже не поспоришь. И, хотя поначалу Меф всерьёз планирует отдать пенсионерам на психологическое растерзание Дафну, а самому дожидаться её на турниках, мысль о терпении и силе воли побеждает. И, на удивление, это оказывается не так плохо, как он ожидал. В одной из квартир их угощают чаем и конфетами, в другой их встречает упитанный и добродушный мопс, в третьей — пара стариков, проживших вместе четыре десятка лет. Под руководством БабГали, полной напористой дамы, Дафна моет окна, снимает показания счётчиков и развешивает шторы, Меф же с увлечением слушает рассказы прошедшего Вьетнам бывшего зенитчика ПалПетровича. И об этом визите Меф не жалеет ни капли. А потом они оказываются в квартире, где, помимо мучающейся с давлением бабушки, живёт прикованная к инвалидному креслу девочка лет девяти, — и Меф стискивает зубы, вспоминая Ирку. Тот же упрямый лоб, те же блестящие глаза, те же цепкие руки... В груди у него процарапывается жалость, хотя Меф и говорит себе, что жалеть того, кто внутренне сильнее тебя раз в десять — затея гиблая. Нужно другое, нужно... нужно... Размышляя, Меф машинально оглядывает комнату, и едва не вздрагивает, когда видит на стене нарисованную женщину в доспехах. — Кто это? — сипло спрашивает Меф. — Тётя, — пожимает плечами девочка. Затем, видя недоумение Мефа, поясняет: — Она мне снилась. И Меф, вместе с Дафной выходя на улицу, оборачивается и долго смотрит на окна этой девочки. И, беззвучно шевеля губами, просит за будущую валькирию Свет. *** Наступает ноябрь, а с ним приходит слякоть, снега и дожди. По опустевшим серым улицам гуляет ветер, а Мефодий и Даф снова возвращаются в общежитие. После сдвоенных дежурств на Дмитровке идти ни к Улите, ни к Зозо, ни к валькириям им обоим не хочется. Они сидят в своём прежнем неудачливом тринадцатом номере и, согреваясь, литрами поглощают горячий чай. Периодически Мефодий заставляет себя садиться за учебники, Дафна же в это время, вооружившись старым мольбертом Эссиорха и новыми красками, рисует. Мефодий, пожалуй, благодарен Варсусу — как минимум за то, что обмолвился об умении Дафны рисовать. Теперь у них есть масляные этюды, карандашные наброски и акварельные портреты всех знакомых. Творения Даф не настолько реалистичны, как у Варсуса, передающего каждый штрих, и не настолько основательны, как у Эссиорха, любящего делать картины в полный рост, да ещё и с сюжетом, богатым задним планом, и какой-нибудь идеей. Рисунки Даф скорее похожи на неё саму — лёгкие, стремительные, воздушные. Каждый её портрет уникальный, не похожий на другие, и всё же в каждом из них чувствуется её почерк, её умение в каждом видеть что-то светлое. Ната чему-то смеётся, и в её карих глазах блестят лукавые золотистые искорки, Арей мужествен и благороден. В лице Ирки слепая решимость и вера, каждая черта Фулоны пронизана справедливостью и мудростью. Лицо Корнелия проникнуто светлой грустью и, одновременно, надеждой и верой. Но, конечно, лучше всего у Дафны получается Депресняк с его хитрой бандитской рожей. И, пока неповторимый оригинал, мурча, лакает из блюдечка серную кислоту, Дафна делает очередную зарисовку. А потом они снова пьют чай, после которого Дафна читает Мефодию вслух или учит играть на флейте. Но после пары часов занятий Меф фыркает и сгребает Даф в охапку, и целует, целует, целует, пока за окном с утроенной силой заливается дождь... Несмотря на эту дурацкую погоду, Меф любит Дафну и в ноябре. А потом снова наступает декабрь. Мефодий любит Дафну всегда.