Колыбельная цвета ночи

Маленький Амир приоткрыл глазки и заёрзал под лёгким флисовым одеялком с нарисованными на нём рыжеватыми верблюдами. Вспотевшие курчавые прядки чуть прилипли и всклочились за ушками и на висках. Тёплый, словно цыплёнок, свет узорчатого, из разноцветной мозаики, ночника успокаивал и настраивал на продолжение сна, но хотелось большего тепла… тепла маминых рук, объятия. Особенно в такие ночи, когда приболев, чувствуешь себя ещё не совсем хорошо. — Мам?.. — тихий и несмелый зов чуть растрёпанного сонного котёнка, даже шёпот, который скорее был похож просто на озвученную мысль в маленькой голове. Мальчик спрыгнул с постели и ловко подцепил смугловатой босой ножкой пару весёлых пёстрых шлёпок на пробковой подошве в восточном стиле. Латунная, чуть испещрённая царапинками ручка тёмной дубовой двери легко поддалась и ребёнок принялся осторожно, то ли стараясь какое-то время оставаться незамеченным, то ли инстинктивно боясь потревожить ночную тишину, спускаться по лестнице, ведущей в их уютную гостиную. Там, мальчик знал, всегда найдётся где приютиться — на стареньком плюшевом диванчике, укрытом расшитым покрывалом, напротив огромного книжного шкафа с фолиантами и журналами или в уютном плетёном кресле около фортепиано, а может на простом деревянном стульчике у старенького проигрывателя и полки с маминой коллекцией пластинок, которую он ещё не успел изучить целиком, но уже знал и хорошо понимал такие слова как “классика”, “джаз”, “джон-леннон”... Скрип… скрип... тихонько и чуть натуженно заиграли церматтовые досточки ступенек под маленькими стойными ножками. Худые коленки чуть выпирали через хлопковые пижамные штанишки, которые то и дело топорщились на каждом шагу. — Мам?.. — чуть смелее повторил малыш, завидев, что лампа в гостинной, как и его ночничок, тоже ещё не погашена. А значит мама снова засиделась допоздна — с книжкой, или за фортепияно. — Амир?.. Солнышко… почему ты не спишь?.. — Ева, убрав руки с клавиш и накинув лёгкую шаль, приподнялась с места и поспешила принять мальчика на руки прямо с последних ступенек. Часы в гостинной ровно в этот момент строгим набатом пробили полночь. Амир решил сразу ничегошеньки не отвечать, а только уткнулся будто виноватой макушкой в Евину кофту, да обхватил маму покрепче жилистыми мальчишечьими ручонками. Приподняв тёмные глазки, он кинул на маму такой взгляд, в котором она прочла сразу всё — и надежду, что его не будут сильно ругать за ночные хождения, и уверения, что ему уже получше и просто не спится, и просьбу остаться, посидеть с ней рядышком ещё хоть чуть-чуть, капельку… Ева тут же приложилась губами к лобику, и удостоверившись, что жара больше нет, тихонько вздохнула и ласково улыбнулась: — Ну ладно, котёнок. Посиди ещё, но совсем немножко. Договорились? Сыграю тебе что-нибудь… Мальчик послушно кивнул, и примостившись прямо у мамы на коленях, замер, чтобы не мешать играть любимым маминым рукам, чуть приобнимающим его, и даже дышать теперь старался потише… *** Матовые, цвета тёплой слоновой кости клавиши фортепияно, податливо опускаются под пальцами Евы, и поднимаются вновь. Тихая, неспешная мелодия, будто мамины ладошки, мягко ложится на плечи маленького Амира, лаская и баюкая, кутая и завораживая своей простой, но такой уютной музыкальной магией. Мамина колыбельная… самая тёплая, самая любимая. Каждый раз, играя её, Ева немного импровизирует — добавляет то один, то другой аккорд, переставляя акцент, меняет местами, будто в танце, несколько ноток. Оттого, сын каждый раз слушает очень внимательно, старается уловить и запомнить, отличить одну неповторимость от другой. Ему нравится эта милая забава. И нравятся все мамины колыбельные, каждая. Слушая, Амир невзначай кидает взгляд на старенький, но ещё добротный уд, стоящий у стены неподалёку. Старинный сандаловый инструмент, привезенный прямо из Египта, кое-где потрескался и требует небольшого ремонта, скоро его отнесут в мастерскую, и тогда мальчику обязательно вновь разрешат коснуться его и немного побрямкать по отзывчивым струнам… Уд напоминает Амиру о существовании и другой, необычной и манящей его музыке, музыке его отца. Когда-нибудь, мальчик знает, он подрастёт и обязательно подыграет маме на уде, или на своей, уже не игрушечной к тому времени, гитарке. А может — даже сочинит для неё что-нибудь такое же особенное — уже своё… Ева играет легко и свободно, почти не глядя на клавиши. А следит скорее за маленькой курчавой головкой и любопытным, чуть шмыгающим носиком, крутящимся туда-сюда, вслед за её руками. Её губы почти утыкаются в тёплую макушку и машинально нашёптывают слова колыбельной. В какой-то момент — клавиши замолкают и Ева легонько касается поцелуем тёплых любимых кудрей. — Ладно, Амир, пойдём, малыш. Тебе нужно отдыхать… — А сказку снова расскажешь? Ева улыбнулась: — Твою любимую? Про волшебного принца Амира? — Да!.. — Конечно, сынок, расскажу. Пойдём… Ева гасит лампу и в гостинной становится совсем темно. Лишь красивая таинственная синева теперь более отчётливо пробивается с заднего двора прямо в широкие окна гостинной. — Мама? — Да, сладкий?.. — А как называется этот цвет? — мальчик тыкает пальчиком в направлении окна, где иссиня чёрную полуночную гладь неба в это время разрезает лишь одинокий снежный полумесяц, задавая этой ночи необычный оттенок. Ева на секунду замирает, оборачивается, и чуть улыбнувшись и поправив уже вновь клющего носиком на её плече Амира, отвечает ему с самым нежным акцентом: — Индиго…