Happy Nation

Happy nation living in a happy nation

Where the people understand

And dream of perfect man

Situation leading to sweet salvation

For the people, for the good

For mankind brotherhood

Вейер начинает невольно любоваться ею каждый раз, когда они видятся — и тихо бранит себя за банальность причин своего восхищения. Уна действительно красива, и дело даже не в тонких пальцах, густых волосах и чертах лица, которые кто-нибудь особенно бестактный мог бы назвать «породистыми» — дело совсем в другом. Главное оружие Уны — это ее шарм. Особенное, уникальное обаяние. Магнетизм. Можно называть, как угодно — но этим ее секрета не разгадаешь. Другими способами, впрочем, тоже. Единственное, что тебе остается — восхищение и безропотная готовность вверить ей собственную волю. Или же — упрямое нежелание покориться ее чарам и посильное сопротивление. От них по твоей душе растекается лужа едкого отвращения, но иных вариантов защититься не существует. Уну можно либо безгранично любить и безмерно уважать, либо яростно ненавидеть, прикрывая ненавистью банальный животный страх — третьего не дано. Вейер не до конца понимает, по какому пути пошел он сам. Ее движения плавны и грациозны, но по-своему тверды и жестки — кажется, что по мановению ее руки погасли бы оба солнца Зерзуры, стоило бы ей того захотеть. В полумраке ее глаза сверкают холодным огнем, и это почти что не метафора — с их расой, живущей в царстве вечных сумерек, природа обошлась если не благосклонно, то как минимум логично. Годы — века? — назад, еще на Земле, Вейер не раз натыкался на упоминания контактов людей с зерзурцами. Как их только не называли — и «демонами с горящими глазами», и «душами утопленников с блуждающими огнями во взглядах», но теперь Вейер знает, что они скорее… Кошки. Такие же обладатели особенного строения сетчатки, отражающей встречный свет и дающей возможность ориентироваться в темноте. Всего лишь эволюционная биология — и никаких поводов для предрассудков. В случае Уны, однако, эти предрассудки вплетаются в восприятие ее образа весьма органично. Вейер без лишней скромности считает себя человеком образованным, на фоне большинства людей так уж точно — но и соплеменники Уны, что куда как совершенней глупых человеков, порой шарахаются от нее, когда она раз в вечность появляется на улицах города. А это значит, что и он сам имеет право на послабления в вопросах скептичного здравомыслия. Теперь Вейер понимает Александра. Понимает и жалеет. Вся эта мягкая сила, что читается лишь между строк, но видна даже слепому, и способна направить в бой целую армию — однажды она повалила его к самым ногам Уны и навечно прижала к земле в таком положении. Намеренно ли? Взаимно ли? Это сам Вейер узнает вряд ли. Единственное, что он понимает — Александр не особо-то и сопротивлялся. Но чтобы догадаться до этого, не нужно быть знатоком ни людских душ, ни душ зерзурцев. Это просто видно невооруженным глазом. Было видно, если быть точным. Когда они трое — он, Учитель и Александр — только разрабатывали свою модель Медальона Странника в масштабе тысяча к одному. — Айяндра задавал слишком много вопросов. — Произносит Уна совершенно будничным тоном и подает сидящему в кресле Вейеру кружку чая. Чай возят в Ур-Найя из Озаренной Крепости — в составе чага, ягель, сушеные ягоды и сбор таежных трав. Интересно, навевает ли Уне это сочетание тоску по родине?… — Не Септарху или другим авторитетам нашего мира — природе и ее законам. Мирозданию, если тебе так будет угодно. А вот уже Септарх и другие власть имеющие — те схватились за головы, узнав об этом. — Звучит не слишком логично. — Вейер отхлебывает терпкий напиток, подслащенный местным подобием меда. — Ваша раса однажды уже пригласила природу, если можно так выразиться, на пару слов. И вот — теперь в вашем распоряжении целая вечность. Чем провинился один-единственный Але… Айяндра? Уна качает головой. — Целая вечность не в нашем распоряжении. Целая вечность — в распоряжении Витае. Думаешь, Мироздание позволило бы нам, или кому-либо вообще, эволюционировать до стадии абсолютного бессмертия? Да черта с два. Мы не стали вечными, Иоганн. Во-первых, вечность — понятие очень и очень относительное. Во-вторых — таковыми нас сделало Витае. Вечность — ни разу не заслуга нашего биологического вида. Когда в твоём родном мире по морю плывет корабль — это ведь совсем не то же самое, как если бы люди отрастили себе жабры и перепонки, верно?… Вейер подмечает, как ловко Уна избегает подробностей об Александре, и смекает, что эту тему лучше не поднимать, по крайней мере пока что — а поэтому задаёт совершенно иной вопрос: — И тем не менее, однажды вы уже нарушили законы природы. Если уж забыть о тех страданиях, которые вы приносите людям со всех концов Вселенной — разве это не сделало вас самих счастливыми?… Уна отпускает утрированный смешок. Вейер чувствует в этом смешке горечь, а в картинной улыбке — отчаяние, которое Уна даже не пытается скрывать. В иных обстоятельствах он бы, пожалуй воспринял это, как должное, но сейчас — сейчас ему становится тревожно. Ведь своим отчаянием с ним делится Уна. Та самая, от которой прячут немногочисленных детей и о которой распускают дикие слухи разной степени правдоподобия. Вейер чувствует, что он удостоен огромной чести — или проклят огромной ответственностью. Тут уж как посмотреть. Интересно, а Александр…? — Счастье. Скажешь тоже. — Голос Уны делается совсем мрачным, и от этого Вейеру еще сильнее становится не по себе. — Ты когда-нибудь видел подлинное счастье, построенное лишь на голом эгоизме — и ни на чем более? Вейер не понимает. — Что ты имеешь в виду? — То и имею. Ты сам упомянул то, что Витае добывается с помощью страданий. Если это — не лучший пример чистейшего эгоизма, то я даже не знаю, что еще. Ведь эгоизм — это состояние души, при котором твое личное счастье — или, если точнее, дешевая подделка счастья — достигается за счет чужих мучений. Поразительно, что ты, всецело подчинивший себе Сферу, и не знаешь этого. Вейер смотрит в высокое окно с узором из кованых решеток. Дом Уны — судя по размерам, скорее особняк или даже поместье — находится на самом отшибе города, в каменном гнезде из голых холмов и отвесных скал. Вейеру невдомек, злая шутка правителей ли это, или попросту ироничное совпадение, но метрах в пятистах вниз, под обрывом, у которого расположено западное крыло, начинается одна из фабрик Витае. Уне приходится созерцать ее почти каждый день — тьфу, восход. Именно поэтому сам Вейер так не любит наносить Уне визиты. Но это — единственное, пожалуй, на всей Зерзуре место, где их беседы гарантировано защищены от чужих глаз и ушей. И только здесь, только с ней он может быть по-настоящему откровенным. — Как-то Тэмаку… — Несмотря на это, он все равно понижает голос, упоминая своего босса. — …Не похож на того, кто страдает потому, что его счастье — якобы поддельное. Уж кто-кто, а эта скотина явно наслаждается своей вечной жизнью. — А ты, видимо, держал свечку, раз так в этом уверен. — Улыбка Уны так и сочится сарказмом. — Поверь, наврать себе самому можно хоть с три короба, но истина все равно продолжит клевать тебя из глубины души. И чем больше ты врешь себе — тем сильнее боль от истины, которую ты стараешься в упор не замечать. А потом ты еще имеешь наглость удивляться — откуда же взялась вся эта боль? Не из той ли бездны в твоем сердце, которую ты намеренно спрятал от самого себя?… Вейер молчит, сминает ладонями складки просторной серой хламиды. Уна — все такая же красивая, даже когда ей грустно — пьет свой чай. Отсветы от огня в камине окрашивают ее лицо в оранжевый. Здесь, на Зерзуре, так мало теплых тонов, и слишком много лазурно-голубого и изумрудно-зеленого. Глядя на оранжевое пламя, Вейер скучает по Земле. И снова понимает Александра. — Они все обречены быть несчастными. Даже если никогда не признаются себе в этом. — Ее голос одновременно глухой, отсутствующий — и пугающе пронзительный. — Потому что счастье можно построить только на правде. Не на полуправде и уж тем более не на лжи. — Ты… Сочувствуешь им? — Спрашивает Вейер, и неожиданно для себя осознает, что совершенно не боится задавать Уне — Уне! — настолько личные вопросы. Ему не страшно обрушить на себя ее гнев — но и лишенным своей воли он себя не чувствует. Он уже попал под ее гипноз? Мягкий, но в то же время ледяной ветер ее силы — он и его пригвоздил к земле, как и Александра, а он и не заметил?… — А как же мне им не сочувствовать?… — Она вздыхает, длинные белые пряди падают на ее лицо и кажутся Вейеру тонкими, но все же трещинами на ее ледяном спокойствии. — Они зашли уже слишком далеко в своем самообмане. Так искусно убеждают себя в том, что счастливы, что уже почти в это поверили. А когда Мироздание обрушится на них — они даже не поймут, за что конкретно наказаны. Такая нелепость… — Думаешь, все-таки обрушится? Уна хитро прищуривается. Отблески пламени пляшут в ее глазах, и вправду похожие на блуждающий огонь. Или на адское пламя — закономерный итог для самодовольных грешников в христианской традиции. Какая кара хуже — вечность в Геенне Огненной, или же мучительная смерть от бесформенных лап Тени, Вейер не знает. Но, кажется, знает Уна. Знает — и примерно догадывается о дальнейшей судьбе Зерзуры. — Обрушится-обрушится. Да еще как. Куда мы от этого денемся?…

Tell them we've gone too far

Tell them we've gone too far

Happy nation

Come through

And I will dance with you

Happy nation

Tell them we've gone too far