Зло пожаловать в мир

      Тёмная, зловещая, как и все творения этой секты, магомашина, пропитанная волшебной кровью. Гигантская и неумолимо напоминающая искривлённое дерево, она рвалась ввысь, словно оживлённый кошмар.       С того момента, как его перевели в эту мрачную твердыню, отличавшуюся от всего известного ему мира, и он принял имя Джерар, жизнь худосочного мальчишки-раба не претерпела значительных изменений. Окружённый безбрежным морем, этот остров не дарил надежды на побег от опостылевшей реальности больше, чем его прежняя клетка — подземелье-лабиринт секты с бесполезными, но безусловно красивыми мозаиками, которые лишь запутывали его.       Возможно, отсутствие лазеек было к лучшему. Меньше глупых, кровавых восстаний, меньше нужды прижимать руки к голове, превращаясь в маленький комок страха и моля злого бога о мирной смерти.       Раненных не добивали. Выживших не вывозили с места резни после очередного бунта.       В башне секты было однозначно лучше, чем в лабиринте. Здесь еда и вода появлялись ежедневно, а не только тогда, когда тени с кровожадными улыбками вспоминали о них. Но даже внимание надзирателей с их хлёсткими кнутами было менее болезненным, чем пронизывающая молнией под кожу пытка владык подземелий.       В башне было чище. Вода не была отравлена отходами, хотя воздух сгущался от ужасных ритуалов, но не так сильно, как в подземелье. От мальчишки требовалось больше усилий для поддержания трудовой машины из людей, но это напряжение выносливости было ему по силам — особенно с увеличившимся рационом.       Изначально в башне, которая позже иронично получила название «Райская», было мало людей. Порой Джерару казалось, что он оказался здесь первым, словно эту уродливую конструкцию начали строить вокруг него.       Архитектура напоминала огромный улей, многоэтажный и ячеистый, в котором каждый выполнял свою роль. Одним предстояло работать до изнеможения на строительстве, другим — исполнять роль регуляторов отнятой воли каждого собравшегося здесь человека. А кто-то — в основном бесполезные старики и утомлённые женщины — был назначен на уборку и уход за агонизирующими от отравления избытками земного эфира. Вокруг кипела жизнь — в самом отвратительном её проявлении: сложнейшие ритуалы, бессмысленные молитвы и порой кровавые обряды, истинное назначение которых он так и не смог понять.       Всё вокруг было таким… привычным и одновременно новым. Почти интригующим. Почти. Если бы Джерар не знал на опыте чужих потерь, что лучше не лезть за пределы не обозначенных границ — чтобы не получить награду, которую его хрупкое детское тело не в силах вынести.       Сектанты всегда бродили как тени с кривыми ухмылками и вечным рефреном молитв на губах. Они, меж собой, разумеется, обсуждали Великий План и некое Тёмное Благословение — именно так, с большой буквы.       Вещи неизвестные, далёкие и недостижимые для пешки вроде него. Смысл ли задумываться о том, что он не в силах изменить? Джерару следовало избегать лишнего внимания, послушно выполнять свою работу и за прилежание вырывать крохотные послабления от наказаний. Чтобы существование не казалось непосильным бременем, можно было взглянуть на бескрайнее небо или безграничное море — от самого факта их близости у него всё ещё захватывало дух       Появилась она.       Драгоценный камень, скрытый под омутом грязи и налёта окружающего мира, пока не побывал в руках мастера, которому суждено было его огранить. Все детали складывались в мозаику позже, но время ускользало, как тень в полночь. Джерар почти упустил возможность извлечь из этого максимальную выгоду, но… успел.       Это был день привоза, как его называли. В башню привели девочку с волосами, алыми, как пламя пожарища, и взглядом, сверкающим, словно угли, готовые разгореться в огонь. В ней таилось нечто особенное, что отделяло её от их, серых теней, прилипших к стенам, как старая облупившаяся краска. Даже в своей роли новой скромной рабыни она излучала опасение, которое не походило на страх сломленных душ… Хотя Джерар тогда и не догадывался о том, что можно подчиниться по разному.       Имя предвестницы бури — Эльза, без фамилии и роду. Это имя шептали по углам, когда в глазах девчушки даже спустя недели после её появления горела неугасимая решимость, светившаяся как светлячок надежды в этом безлунном, сумеречном уголке.       Она не поддавалась чуждым для её светлой натуры обрядам и мистической ауре воздуха, как некоторые другие падшие, желавшие предать окружающим их страданиям хоть искорёженный смысл. Девочка словно несла в себе дух давно забытых драконов — свободный и неуязвимый к оковам этой зловредной человеческой организации.       Эльза ворвалась в его мрачный лабиринт бытия, как светлый луч в бездне. Джерар точно знал:       Ей здесь не место.       Из-за алых волос и неугасимого взгляда она была культистам что бельмо на глазу, ловила значительную долю побоев и получала бессмысленную неприятную работу. Но всё равно, эта рабыня не пряталась от строгих взглядов надсмотрщиков, как должно любому жаждущему выжить человеку. Напротив, она словно специально провоцировала судьбу, притягивая его осторожный взгляд снова и снова.       Безумная девчонка.       Джерар хотел подойти к ней, как это уже сделали другие. Как глупый мотылёк, бросающийся на свет. Ему стало всё равно — сгореть в этом свете на полпути к прекрасному или остаться перемолотым в песках времени.       Словно вопрос о решимости и вовсе не стоял, он сделал шаг навстречу ей… и внимательным взглядам своих жестоких смотрителей.       Не зря подошёл, как выяснилось. Девочка рассказывала собирающимся вокруг детям о мире за пределами этой башни — мире, полном невиданных чудес и счастливой свободы. Мечтательница делилась своими надеждами, словно живучими семенами, которые могли прорасти даже в этой иссушенной почве. Роб, прибывший с ней мужчина, был таким же чудным, как Эльза, только постаревший и имевший честь вырасти там — на неизвестной благодатной чужбине. Ему досталась роль садовника: старик поливал эту гнилую землю живительной влагой собственных историй, подпитывал ростки рассказами о магии и лелеял тонкие стебли чужих надежд своими. Роб обещал:       Когда-нибудь это закончится. Их тяготы здесь — лишь тёмный период.       Какие сладкие, прелестные слова.       Впервые Джерар с ненавистью вцепился в свои кандалы, блокирующие магию до самых необходимых крох поддержания жизни. Все они были волшебниками здесь — все одарённые и особенные, способные выдержать злостное влияние связавшей их волю башни. Но также способные её разрушить. Поэтому они были скованы и заперты, как звери в загоне.       Он, подавленный тьмой своей истории и никогда не знавший истинной доброты, не мог оставаться равнодушным к их влиянию… в конце концов. Горящий взгляд Эльзы, словно искра в мрачном подземелье, передался ему, как заразная болезнь от одного бездомного к другому. Внутренняя сила Роба почти заставила его сопротивляться, искать пути к свободе, которая манила, как мираж в пустыне — одновременно далёкая и невыносимо близкая. Его вольность сдерживала лишь угроза стражников и бездонные воды, скрывающие свои тайны. Но Джерар был реалистом.       Другие дети разрабатывали свои хрупкие планы сопротивления, обсуждая неопределённые мечты о будущем за пределами этой темницы. Он смотрел на них, погружаясь в их светлые, словно изнутри светящиеся лица, и думал…       Думал, что, пожалуй, настоящие шансы у них появятся, если они не умрут в ближайшие пару лет.       Конечно, они не были хитрыми. Но эти ребята… такие светлые, добрые и банально прелестные источники надежды, которой у него никогда не было. К этому новому чувству он испытывал невыносимый голод.       Их нужно сохранить. Любой ценой, на самом деле, не так ли?       Так почему же ему, уже потерянному с рождения в этом бездне, не стать их опорой — стеной или ловким кинжалом, отблеск которого отвлечёт скалящие зубы жирных хищников от этих молодых зверят?       Если не ради них, то для кого продолжать бороться? Если не сейчас, то когда ещё жить? Если не он станет преградой между злом и этим очагом сопротивления, то кто ещё выстоит?       Уолли расшиб колено. Будь он обычным сорванцом, как их тысячи на свободной земле, проблем бы не было. Но Уолли оказался лишён такой милости и застрял здесь.       Райская башня не терпит слабостей. Если они не будут осторожны, то парень легко лишится жизни.       К счастью, рядом был неравнодушный взрослый. Мальчишка, науськанный Джераром, сумел дотерпеть до вечера, не выдавая себя перед надзирателями. Возможно, это всего лишь паранойя — эти твари в человеческом обличье не могут не знать, что их удары хлыстами оставляют за собой последствия, включая заражение. Но лучше, чтобы они не знали.       — Легкий ушиб. К счастью, — напряжённо произнёс Роб, изучая повреждённое место, осторожно надавливая.       Руки старика были нежными и мягкими, хотя выглядели костлявыми и сморщенными, как старая, почти несъедобная кожа ботинок.       Джерар заметил, как другой мальчик прижался к нему в утешительном полуобъятии, всхлипывая. Он не понимал, зачем это действие и почему их самый ценный актив для побега предпочитал отдавать порции малышне, теряя из-за этого мускулатуру. Еды для детей, казалось, было достаточно — сам узник лабиринта в его годы обходился меньшими порциями. Но Джерар решил не поднимать эту тему и наблюдать за нравами свободных людей. Так меньше рисков неприятия чуждых привычек и меньше шансов натолкнуться на горькие мысли о своей безысходности.       Мальчик с острым подбородком снова всхлипывает, отстраняясь и утирая слёзы своей майкой. Джерар ещё раз приглядывается к пострадавшему колену. Серые шорты не скрывали синевы, которая расползалась по коже.       Одно колено казалось больше другого и наливалось синевой. Уолли бережно опирался на другую ногу.       — По правде, ногу нужно держать в покое и лед приложить через ткань. Конечность приподнять повыше — так быстрее заживет.       Но льда не было. Только холодные камни. И даже Уолли, с его сохранившейся невинностью, это понимал.       У них… Вернее, у Джерара, как самого понимающего человека в этой ситуации, было несколько путей решения возникшей проблемы.       Первый вариант: выполнить указания Роба и обеспечить Уолли покой. Для этого придётся раскрыть некоторые наблюдения о графике тюремщиков и поделиться с пострадавшим своим тайным убежищем. И надеяться, что мальчишка сможет просидеть тихо часами.       Разумеется, это подразумевало необходимость добычи обезболивающего и лишней порции еды — тюремщики не простят отсутствия труда. Только свежее мясо могло быть уверено в своей незаметности. Чтобы удерживать свою кровавую власть, подонки часто действовали на опережение.       К тому же Джерар не был уверен, что хочет давать людям идеи для лодырничанья за его счёт. Они непременно возникнут, если он посмеет дать одному из рабов уступки подобным образом.       Второй вариант заключался в том, чтобы достать обезболивающую траву и надеяться на лучшее. Времени на полное исцеление уйдёт много, но травмы у сытого и активного человека заживают быстрее, чем у голодного.       И всей этой проблемы не было бы, если бы малец следил за обстановкой и собственным телом и не упал на колени с грузом за спиной.       Джерар решил отложить решение и действовать по первому варианту. Если всё получится — риск минимален. Если нет — вряд ли кто-то осудит его за то, что выход нашёл «только сейчас».       Ободрённый речами Джерара, мальчишка двигался осторожно, дышал ровно и следил за каждым своим движением. Он перенёс значительно меньше камней, чем обычно, но Джерар подкинул в его горку пару своих, когда стражник отвёл взгляд, так что это не должно было бросаться в глаза.       К сожалению, старания оказались напрасными. Внимательная тварь не упустила из виду эти скованные движения. Дурные предчувствия оправдали себя.       — И чего ты так медленно работаешь? — спросил стражник, повернувшись к ним. На нём был типичный бордовый халат с серыми вставками, а его белая маска с изображением странного двухглавого топора блестела в свете лакрим. Джерар предполагал, что это топор, но точно не знал значения символа культистов. — Не думай, что я не замечу.       С этими словами мужчина насмешливо хмыкнул и стегнул плетью по земле рядом с Уолли. Осколки попали прямо в его больное колено.       Мальчик стиснул зубы и стерпел неожиданный удар, проявив невиданную для выросшего на воле человека выдержку. Затем Роб встал между ним и стражником.       — Вмешиваешься? — произнёс мудак тем же тоном. Джерар ненавидел, что не мог предсказать дальнейшие действия этого подлеца по его голосу.       — Я возьму на себя его сегодняшнюю долю, — твёрдо сказал их старик, не поднимая глаз от рук, сжимающих кнут.       Сектант хмыкнул и направился терроризировать кашляющего парня в другой очереди.       Никто не верил в такую удачу. И это было вполне оправданно. Вечером Уолли получил лишь половину порции, несмотря на то что его кладка камней была такой же полной, как у остальных.       С Сё было не просто. Бедняга часто плакал, звал маму и папу, пока не понял, что те не придут.       Сё был таким мягким, почти пухленьким, несмотря на ужасное питание здесь, на этой помойке. Джерар не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь был таким нежным. Его кожа, казалось, огрубела в тот же момент, когда он только родился. Возможно, это было результатом тех ужасных условий, в которых его беременная мать жила.       Джерар обычно не хотел думать, кем могли быть его родители, чтобы позволить ему жить в этом аду. А что если его мать — одна из них? Может, он просто нежеланное наследие?       Он прикрыл глаза и притянул Сё к своим костлявым объятиям. Раньше малыш помогал на кухне или размазывал раствор по камням. Но недавно Сё пришлось отозвать из-за того, что он не стерпел, стащил и съел пару овощей. Они могли решить это мирно, и история не распространилась, но шанс был утерян… Иногда Джерар задавался вопросом, почему он вообще решил шефствовать над этими детьми. Выживать одному было куда проще.       Сейчас же он дал Уолли мох с обезболивающим эффектом, собранный девушкой из двадцатой камеры, выменянный на острую шпильку, которую предоставила добродушная Миллиана. Девушка, отдавшая мох, казалась довольной, но не знала о предстоящем досмотре. Похоже, скоро снова придётся ощущать запах сожжённых трупов. Не важно, он получил от неё всё, что мог. В том числе: слухи, благодаря которым смог помочь другому, кто дал ему третье… Его схема начинала работать.       — У меня был дома котик. Я так по нему скучаю, — бормотала девочка со стрижкой-горшком, засыпая у него на плече. Согреваясь о его истощённое тело, она всё же находила утешение. — Котики хорошие, котики не злые.       Джерар, однажды столкнувшийся с тигром в лабиринте, сонно поддержал её:       — Да, конечно, — легко было заверить ребёнка в лучшем настроении перед сном. Выдумывать хорошие сны гораздо сложнее. Этим обычно занималась Эльза, но Миллиана доверилась ему… Как он мог отказаться?       — Однажды мы выберемся отсюда и приобретём тебе котика, — предложил он миролюбиво, позволяя живой фантазии ребёнка дорабатывать за него.       — И ты сможешь изучить магию превращения в котиков или магию приручения, — улыбнулся Роб, аккуратно поправляя её волосы, а потом проводя пальцами сквозь синие пряди. Джерар не возражал. Роб делал это нежно, совсем не больно, в отличие от других рабов, пытавшихся «навести порядок» в его волосах.       — Люди злые. Но Джерар и Роб — хорошие! — захихикала девочка, зевая в ладошку.       Обычно дети её возраста считали, что только сектанты плохие. Видимо, Миллиане везло меньше, чем другим.       — А мы хорошие? — спросил у неё Симон, удивительно приветливый для их компании.       Обычно Джерару приходилось передавать ему просьбы через Эльзу. Очевидно, что у него была слабость к девчонкам, особенно к таким, как Миллиана.       — Сносные, — ответила крохотная кошколюбка напоследок, обнимаясь с Джераром и зарываясь личиком в его плечо. Симон разочарованно вздохнул, а Джерар старался не шевелиться и, не дай Зереф, не рассмеяться.       На следующее утро весь этаж башни гудел. Малявка из двадцать четвертой камеры снова пытался сбежать. Они жили в тридцать седьмой и тридцать шестой камерах, где концентрация детворы была наивысшей, поэтому за ними следили особенно внимательно.       Джерар проклинал своё решение снова и снова. Раньше всё было проще: не было головной боли от ежедневных вопросов, а о страхе и говорить не приходилось — да простит его Зереф.       Спустя неделю нервотрепки, когда он вынужден был подавлять своих сокамерников и прикрывать их слабости в режиме нон-стоп, охранники ослабили наблюдение. Из слухов он узнал, что мальчишка по имени Савьер — просто неугомонный дурак. Кричит, вырывается, надеется на что-то, предпринимает бесплодные и истощающие действия, вместо того чтобы сосредоточиться на сохранении энергии и поиске истинного спасения.       Джерар сделал ставку, что Савьер не продержится и полгода — его запал иссякнет. Мальчишка ослабеет духом перед постоянными невзгодами. Люди не рождены быть несгибаемыми, а культисты — настоящие мастера слома чужой воли. Хотя Джерар не знал много о внешнем мире, в лабиринт приводили даже именитых магов, и те всегда ломались. Райская башня не так жестока, но планка здесь тоже есть.       Роб посмеялся над его опасениями и сказал, что этот «глупый ребенок» показывает симптомы будущего великого мага. Джерар сам себе признался: он не уверен, поймёт ли когда-нибудь глупости свободных людей. Кому какое дело до твоего имени? Он выбрал его сам, но не возражал бы, если бы продолжали звать его «гадёнышем» или как-то иначе. А Савьер докричался до того, что теперь его зовут только Савьером.       На этой мысли Джерар широко раскрыл глаза. Кажется, он начал понимать, что такое — волшебники.       Неожиданно Джерару стало приятно проявлять доброту к другим. Он был мягок ровно настолько, насколько это было необходимо, ведь его по-прежнему терзали мысли о том, как они будут выживать, когда всё сгорит. Хотя он и знал, что их всех убьют, если восстание провалится.       Эти мрачные мысли, похоже, посещали только его и, возможно, Роба. Остальные же были заняты мечтами о свободе, словно между ними и их желаниями не стояла непреодолимая преграда в виде открытой воды и жестоких культистов. Даже несмотря на свою логичность, Джерар понимал: он вырос здесь, и это отделяло его от других детей.       Он охотно брал на себя практическую сторону их побега и заключения, но многое из того, что приходило извне, оставалось для него непонятным, даже с объяснениями — иногда даже без них, под странным взглядом Роба. Джерар не решался спросить, почему Симон испытывает к нему неприязнь. Мальчишка принял это как данность: Симон — просто мечтатель, предпочитающий дружбу с Эльзой, которая сохраняет в нём образ свободного человека, а не с тем, кто поможет ему выжить.       Джерар тоже благоволил Эльзе, но спасать себя он мог сам. Что Симон надеялся добиться, отказываясь сотрудничать даже в самых простых вещах и создавая проблемы в коллективе, отчаянно нуждающемся в слаженности, оставалось для него загадкой.       Эльза улыбалась на попытки дружбы мальчишки с раздвоенной чёлкой, но близко не подходила — не так близко, как подразумевал Симон и как понимал Джерар. Она предпочитала компанию самого опытного раба из их возрастной группы.       «Вот оно что, — самодовольно думал Джерар под негодующим взором глупого упрямца с выступающей челюстью, застывшей, как будто, в гримасе вечного недовольства. — Даже самая большая мечтательница имеет больше здравого смысла, чем этот парень».       Размышлять о светлом будущем своей свободы Джерар не любил. Не только потому, что его ещё нужно было достичь, но и из-за того, что есть высокая вероятность, что именно ему придётся цепляться за бывших сокамерников, менее напуганных возвращением в большой мир. Самостоятельный парень ненавидел зависеть от кого-то, но ещё больше презирал ошибаться. Судьба получить карму в виде насмешливых взглядов Симона представлялась ему неминуемой.       Иногда Эльза делилась воспоминаниями о своей деревне. Она говорила о том, как монашки из «хороших» сект были добры к ней. В её рассказах никогда не упоминались другие дети. Симон слушал эти истории с особым вниманием, с преданностью сломленного раба. Но эта тема заставляла его прикрывать глаза и улыбаться, подобно в конец заблудшего дурака.       После долгих рассказов Эльза всегда переводила разговор на их старика, чтобы поддержать настроение. Джерар же обычно делился своими жизнеутверждающими эпизодами во время работы — мимоходом и в качестве примера правильного поведения. Он предпочитал избегать полезных советов во время вечерних посиделок, ведь они могли вызвать кошмары даже у Роба. Портить ночной отдых шумным дыханием и соплями прижавшегося к нему Сё Джерар больше не хотел.       Какие же они неженки!       — Расскажи о своей гильдии, дедушка Роб! — восторженно попросила Эльза, её улыбка сияла, как солнце.       Почти все дети из их группы звали бывшего мага именно так, даже те, кто жил за стенкой.       — Ну… у нас в гильдии никогда не было тихо. Маги — это сильные личности, и когда такие люди собираются вместе, конфликты неизбежны, — задумчиво произнёс Роб, поглаживая свою бороду. — Целительница нашей команды обычно выглядит тихой и скромной леди, пока наш лидер не скажет что-то неосторожное. Тогда эта фурия швырнёт его через всё здание! Непременно кто-то получит по голове, и повода для разборок не потребуется.       Парни охнули, чем-то впечатлённые. Эльза, воодушевлённая рассказом, начала бить воображаемого противника, смеясь и ударяя кулаками в воздух.       Джерар не понимал, в чём ценность свободного насилия, но мудро решил не спорить.       — Если ты случайно кого-то убьёшь, Скарлет, можно даже голову от крови не отмывать… — поддразнил он, стараясь быть мягким. Но девочка надулась, а Миллиана долго смеялась, пока Джерар пытался извиниться, не понимая даже, за что.       Он узнал, что Симон тоже из свободного мира, когда тот ненароком упомянул, что они с Эльзой из одной деревни. Очевидно, они не общались до заключения, раз девочка до сих пор так странно смотрела на Симона, когда тот пытался подойти.       Желание вспомнить дом среди соотечественников было нормальным. Джерар уже стал свидетелем подобных историй: людям это приносило утешение, неизвестное ему.       Он бы настороженно отнёсся к любому выжившему в лабиринте, желающему пообщаться с ним. Так что… этот тип взаимодействия ему не был близок.       Роб делился информацией вечерами и между делом — слишком много для детских умов. Но Джерару всегда чего-то не хватало. Он учился, доставая даже волшебников из других камер, слушал и запоминал, наблюдая, как они с ностальгией чертят рунные круги на грязи дрожащими пальцами.       Не применял и не пробовал то, что другие считали важным адаптировать к себе, но потихоньку собирал базу знаний на будущее…       Этот день можно было назвать мирным. Монотонная и тяжёлая работа не оставляла сил на развлечения; она заставляла уходить в себя и молча рефлексировать, раз за разом таская тяжёлые камни. Джерару было скучно, хотя он сам инструктировал своих подопечных быть потише.       Он вспоминал, как Сё завязывал Эльзе волосы, бережно пропуская между пальцев её алые локоны. Вспоминал, как еле выдавил из себя предложение испачкать их золой и углём, чтобы скрыть яркий цвет — чтобы не привлекать внимание надзирателей. Роб тогда заметил: наоборот, это может привлечь их внимание. Если голова, по цвету напоминающая кровавую зарю перед морозами, вдруг исчезнет ни с того ни с сего…       Кровавую зарю Джерар редко видел. Иногда им привозили гнилые помидоры, но тут он явно не рискнул бы сравнивать. Да и помидоры в его голове даже не могли сравниться с волосами этой девочки. А вот таинственная заря, чем бы она ни была, вполне могла.       — Хотелось бы отметить, что поддерживать или поощрять использование уловок и лазеек для незаконных или морально неприемлемых действий, включая избегание рабства, абсолютно недопустимо, — произнес один из тюремщиков с ощутимой насмешкой, словно это было самое очевидное в мире.       Джерар смотрел на него с противоречивыми чувствами. С одной стороны, он был в кандалах. С другой — этот человек явно мог бы стать комиком. Взгляд его упал на лаз, через который пытался сбежать избитый раб, над которым издевался юморист. Даже если тот и заделают, в голове Джерара уже отложилась новая зарубка. Башню он знал уже гораздо лучше, чем культисты.       Но рабу за попытку бегства доставалось всё сильнее. Кровь и мясо разлетались во все стороны.       Рано или поздно мальчишка снова увидит это — если его предположения о попадании Сё в их башню верны. Но сейчас не время для истерик. Джерар схватил Сё и заткнул ему рот, когда мимо прошёл надзиратель.       Что не отнимешь у этих поклонников халатов, так это оперативности. Когда упавший на другом конце не поднялся, ударивший его охранник уверенно, но с опаской подошёл к телу. Законно: Джерар уже имел честь наблюдать убийство стражника якобы мертвым рабом в лабиринте. Охранник зацепил труп кнутом за лодыжку и утащил его с общего пути, сообщив кому-то из другого отдела по лакриме.       Два молодца уволокли тело на тележке во тьму коридора. На разделку, цинично предположил бывший раб лабиринта.       Джерар держал трясущееся, но не вырывающееся тело Сё и заметил на другой стороне большого зала, прямо напротив сцены убийства, но ниже уровня глаз — прядь маленьких белых волос. Это было на уровне ребенка или неудобно расположившегося взрослого.       Чья-то редкая разумность исчезнуть и не привлекать внимание в опасный момент была столь желательной для его планов.       Утром, на рассвете, начинают просыпаться остальные. Стражники, смеясь, отворяют камеры рабов, которые отправятся работать на кухне. Джерар к этому времени уже не спит около часа.       Скоро им приносят готовую похлебку. Подвозить лодки к секретному объекту — дело рискованное, и стражники не слишком заботятся о качестве будущего материала для темномагических опытов. Поэтому густота и вкус похлебки зависят от даты последней поставки.       У настоящих культистов еда всегда хорошего качества. Рабам же может достаться лишь полупрозрачный бульон без мяса. Хлеб с плесенью, особенно желтой и черной, Джерар старательно избегал. Он помнил, как в лабиринте двое взрослых, оттолкнув его на пути к единственной еде за два дня, набросились на кусок старого хлеба и запихнули его в рот. Им стало плохо — жар, понос, у одного даже начали желтеть глаза. Один из них, раненный до этого, критически ухудшил свое положение… Между жизнью и смертью на весах «смерти» оказалось слишком много с этим маленьким кусочком заплесневелого хлеба. Второй же вгрызся в чужую плоть без всякого стеснения — больше зверь, чем человек.       Чем бы это ни было, та неизведанная человечность.       К восьми утра — по словам Роба, который измерял время по какой-то чудаковатой привычке волшебника — камеры открывают по одной, и рабов ведут на строительные участки.       Вечером их снова запирают в камеры, снова подают похлебку и… свободное время, как ни странно.       Идеальное время для планирования грядущего бунта, если бы не несколько «но».       Не было благословения бродить по новым местам, как в лабиринте. Невозможно толком привыкнуть и использовать новую обстановку для побега. Нет возможности составить карту этого места.       Башня отличалась постоянством, от которого по коже Джерара пробегали мурашки не свойственной ему жажды действия.       Ночь была лучшим временем для размышлений. Но люди обычно настолько утомлялись дневным трудом, что жили от суток до суток.       Но Роб был особенным человеком, крепче обычных волшебников.       Прошлой ночью Джерар застал Роба за осторожным исследованием оков. Это был отличный повод тихо поинтересоваться, ведь они явно были на одной стороне.       — Вы часто работали с такими инструментами? — спросил он, убедившись, что Сё снова уснул, а остальные, если и не спали, то были слишком поглощены своими мыслями.       Старик внимательно посмотрел на него, не вздрогнув от вопроса, и достал другой металлический огрызок. Джерар узнал его.       — На самом деле, нет. Но я видел блокирующие наручники раньше и могу различить их по категориям.       — Расскажите, — подбодрил его Джерар.       И стал слушать.       Среди магических наручников есть такие, которые имеют запертый механизм и требуют особого ключа или защитного заклинания для открытия. Для взлома таких наручников нужны специальные навыки магии или инструменты, способные обойти магическую защиту.       Другой вид — наручники с силовым полем. Они блокируют выход магических сил или способностей у заключенного. Чтобы справиться с такими наручниками, применяют контрмагию или артефакты, способные разрушить силовое поле или обойти его защиту.       Магические наручники могут использоваться для контроля над магическими существами, предотвращения побега заключенного или наложения проклятий и заклинаний.       Джерару не нужны были ключи от наручников — их не было даже в карманах стражей. Но у них были ключи от камер. Сначала надзиратели прикладывали магический ключ к двери, соединяющей их камеры, активируя привязку наручников к определенной локации, а затем открывали решетку. Стражник вел рабов на рабочую территорию, которая оставалась неизменной, пока не завершались строительные работы. Ограниченное пространство на острове не позволяло разыгрывать фокусы лабиринта.       Но это знание дало Джерару уверенность: ночью они могли перемещаться спокойно, если не покидали отделение с камерами. Он вспомнил о лазе.       Дети за соседней стенкой спали. Джерар остановился на мгновение, растерянный. Теперь он знал, как выглядят голоса, которым он дал имена и характеры.       Несколько ночей ушло на исследование, и среди обитателей темницы Джерар встретил немало интересных личностей, помимо той умной крохи со снежной головой.       — Я планирую восстание, — заявил он шокированному мальчику с волосами цвета запекшейся крови, игнорируя, как тот прячет ядовитую гадину под одеждой. — Однажды я уйду свободным человеком. Не сегодня, не завтра и, вероятно, даже не через год. — Наклонившись к его уху, раб прошептал: — Эрик, ты присоединишься ко мне?       Перед красным закатом, который принес ему новую жизнь, Джерар испытал множество чувств. Он осознал, что никогда не знал истинного счастья и не ощущал отчаяния недостижимого.       Это диковинное чувство бурлило в его крови, заставляя улыбаться, как сумасшедшему, и бросать вызов любой тени… Оно было прекрасно и смертельно опасно.       — Давай начнем понемногу строить фундамент нашего будущего, хорошо? — с доброй улыбкой предложил он, игнорируя слабые протесты. Как же жалко слышать это нежелание попасть в неприятности от парня, который уже перешел эту черту, очнувшись на невольничьем корабле, направляющемся в Райскую Башню. — Если увидишь меня за пределами камеры, медленно моргни. Это наш первый условный знак.       Джерар не просил у него ничего серьезного или опасного — всего лишь немного внимания.       — Просто освободи меня. — Медленно моргнул мальчишка, устало выдыхая в ладони. — Все слышали о кораблях вывоза. Я сбегу на свободу и сообщу о секте, не знаю, в Совет. Ты ничем не рискуешь…       Хитрый мальчишка, подумал Джерар с легким трепетом. Но такой идиот.       — Как будто, — протянул он с иронией, — ты действительно веришь, что наказание за почти удавшийся побег не станет для тебя концом всего?       — Я… — пробормотал мальчишка, но Джерар, как настоящая рептилия подземелий, наклонился над ним, не давая продолжить.       — У тебя не получится сбежать так. — Он улыбнулся бледными губами, вспоминая. Эрик, похоже, не застал тот привоз, раз лелеял такие напрасные мечты. Один раб мог бы проскочить, но сейчас это даже не спорт. Корабль плывет, а стражники слишком пресыщены, чтобы объявлять о новых отловленных трупах снова и снова. Рабы продолжают бежать, несмотря на молчаливое предупреждение. Им что, на этой свободе намазано чем-то приятным? Или зрение ночью настолько отвратительное, что они не замечают черепа у лодок?       Улыбаясь с оттенком раздражения, Джерар вцепился в предплечье Эрика. Этот парень достаточно умен, чтобы быть полезным ресурсом, даже если слишком глуп для выживания. Но именно это Джерару и нужно — выгодная сделка для обеих сторон.       — Я знаю про твой замечательный слух и про твою милую змейку под робой. — Шантаж работает так же хорошо, как разумные аргументы, а иногда даже лучше. Время сгладить углы еще будет; сейчас важнее получить его содействие и не дать ему бесславно погибнуть. — Думаешь, это разрешено?       Сглотнув, Эрик опустил черные глаза вниз в подчинении. Лучше.       Теперь у Джерара есть мальчишка, который может услышать смены караулов на всем этаже, а не только рядом с их камерами. Хороший шаг для начала. Он сможет наладить отношения с Эриком позже. Чтобы подсластить сделку, Джерар рассказал ему о том, как правильно халтурить и уклоняться от обязанностей, чтобы сил хватало хотя бы на поддержание жизни. Парнишка бойкий — не то что некоторые. Даже прозвище дерзкое получил — Кобра.       Парень вскоре оправдал свою полезность, сообщив, что в башню прибыл важный гость.       Тоже из культистов.       Их много, они есть за пределами башни — это Джерар помнил еще по Лабиринту, но для многих детей это стало настоящим сюрпризом. Магия этого человека ощущалась даже через этажи — он был так силён.       Брэйн, передал имя Эрик.       Джерару «повезло» в итоге опознать мужчину в белом плаще самому. Эфир, исходящий от него, был таким мощным, что казалось, будто он прижимает к земле и заставляет задыхаться, даже когда его владелец просто проходит мимо. У этого Брэйна аккуратно собранные серебристые волосы, доходящие до плеч, темные глаза и смуглая кожа. На его лице были странные отметины в виде прямых черных линий. Он был выше и мускулистее большинства людей здесь, даже сильнее и крупнее охранников.       Он не смотрел на них, как стражники: с безразличием или ненавистью. Брэйну было тут неприятно, но далеко не от хороших побуждений.       Презрение, отношение, как к мусору, вот все, что ощутил Джерар.       Он решил не тратить больше времени на изучение фигуры, источающей опасность, и раздраженно моргнул, возвращаясь к насущным проблемам. Сё не мог понять, какие поблажки охранники готовы дать ему, лишь бы он поскорее стал полезным и заткнулся. Сколько нервов Джерар потратил, пытаясь справиться с маленькой неприятностью, чтобы в итоге выяснить, что те же люди, которые отнимают еду у Уолли и безжалостно расправляются с рабами, ненавидят детские вопли настолько, что не станут устранять их источник навсегда. Вместо этого они просто подождут, когда малыш подрастет и наберет больше мяса, чтобы позже оторваться на нём по полной.       Джерар сам привык к тому, чтобы его недооценивали, представляясь слабее, чем есть на самом деле. Это логично: так можно избежать лишнего внимания и повысить шансы на выживание. Не притворяться настолько никчёмным, чтобы ронять вещи или делать ошибки, но достаточно уязвимым, чтобы его не беспокоили лишними требованиями. Но этот мальчик умудряется быть бесполезным даже без притворства.       Может, стоит аккуратно избавиться от него? Лучше уж такая судьба, чем та, что сверкает угольками в черных глазах их личных демонов.       Даже их новейшее обновление — Миллиана — была не такой плаксивой; у девчонки внимательные глаза и ловкие ноги. Даже тот хнычущий ребенок, с которым его познакомил Эрик, оказался полезным и достаточно податливым, чтобы принимать плату за свое содействие… в отличие от некоторых.       Старик продолжал упрямиться, отдавая материал для своих мышц младенцу-переростку и другим. Джерар понял, что настало время вмешаться. Раскрыть больше карт, противостоять, и если потребуется, вбить в мозг здравый смысл.       Они больше не могут позволить своим лидерам колебаться. Как знает каждый опытный раб, мимолетное отвлечение — это та грань между выживанием и чем-то худшим.       Роб часто журил их за риски, но в этот раз испуганно поджал губы, когда Джерар решительно достал еду из одной из своих нычек.       — И как давно ты этим промышляешь? — уточнил старик, напряжённо сжимая хлеб в костлявых пальцах.       — Чем? — мальчишка иронично приподнял бровь, словно ястреб, следящий за каждым неловко проглоченным кусочком. — Выживанием?       У Джерара было много схронов: с сухарями, водой, чистыми тряпками для бинтов и стащенным оружием. Мальчишка не хотел в этом признаваться даже самому себе, но он действительно поверил, что рано или поздно сбежит отсюда.       Проблема заключалась в том, что он уже не готовился к одиночному побегу. И ничего не мог с собой поделать. Даже когда страх охватил остальных, когда план начал обрисовываться благодаря усилиям Джерара и Роба. Даже когда Эльза пошла на попятный… Это его раздражало, ведь именно она заставила его задуматься о побеге. Но снаружи мальчишка улыбался и обещал, что не собирается действовать сейчас. Хотя мог бы. Вполне.       Джерару нужно было продумать дополнительные меры по удержанию ресурсов, менять схроны и искать способы отвлечь стражей, особенно теперь, когда Сё растет и ожидание предвещает худшее в любой его попытке просчитать ситуацию.       Но всё равно было неприятно осознавать, что Роб его недооценивал. Судя по всему, старик думал, что случай с отдыхающим Уолли — единичный. Хм.       Роб тяжело вздохнул и спросил:       — Насколько… насколько ты продвинулся? — Он не смел смотреть Джерару в глаза, даже еду в руках уже не замечая, хотя хлеба осталось больше половины — гораздо меньше, чем хотели бы съесть те крепкие мужчины из новичков.       Джерара от этого могло тошнить. От любого из возможных вариантов.       Роб мог быть болен — слишком болен, чтобы понять, как это исправить.       Или же он просто включил свою странную «свободную мораль» и обесценивал вклад Джерара, словно тот, будучи ребенком, автоматически становился менее значимым. Как будто именно этот ребенок не доставлял им лекарства и еду; как будто не он собрал с тела убитой девицы заколку и сделал из неё отмычку — один из ключевых элементов их плана.       Как будто не он пришивал глазки из каменных пуговок к игрушечному котику для Миллианы, показывая свою эмоциональную вовлеченность.       Он отличался от тех детей из мира свободы, но они его приняли… Приняли же?       Отбросив ненужные чувства до более подходящего времени, в одиночестве, Джерар сухо докладывает.       Рассказывает про нычки, про Эрика, составившего им графики патрулей и познакомившего его с запершимся в раковину собственного сознания Макбетом, на котором наручники частенько сбоили и давали себя изучить.       — Вот, что смог провернуть Макбет, — говорит Джерар, снимая барахлящий артефакт под ошеломленным взором соучастника восстания. — Его эфир умеет перенапрявляться.       Однако у этого решения есть свои проблемы. Их движения с Макбетом могут выдать их, а кандалы могут в любой момент перестать поддерживать иллюзию работы. Тогда стражи начнут расследование. Невозможно помочь всем до начала бунта: если у него возникли разногласия даже с Робом, как это отразится на остальных?       — Это не моя область, — начинает Роб, и Джерар, приготовившийся отстаивать свою позицию, чувствует, как у него засосало под ложечкой. — Но я, кажется, понимаю, что этот мальчик сделал. И могу попробовать воспроизвести это на площади. В крайнем случае, если потребуется.       — Но…? — уточняет мальчишка, сузив свои синие глаза в щёлки. Старик напротив невесело рассмеялся.       — Моё время кончается в любом случае. В моем возрасте и с моим образом жизни даже на свободе так напрягаться было бы рискованно. Здесь же, без предварительного нарушения работы кандалов, я мог бы попытаться и бесполезно погибнуть.       Он… не думал об этом. Роб выглядел старым, хотя был в форме, когда прибыл. Просто седой. Теперь его кожа иссохла и покрылась пятнами; волшебник поднимал вещи осторожно и не спешил. Ему поступали предложения перейти на менее тяжёлую работу. Стражники всё чаще наблюдали за ними, ожидая развлечения: когда же взрослый оступится и упадёт, чтобы разделить компанию выросших детей.       — Постарайся не умирать на наши головы, пока не вернёшься домой, старик, — предупредил его Джерар. — Мы постараемся сделать всё не спонтанно и сначала достать ключи.       — Я обещал вам, что моя гильдия может стать вашим домом. Макаров вас примет. — Джерар недоверчиво фыркнул, показывая, как сильно он верит в сказки о светлых гильдиях и в фей в целом. — Но я могу рассказать тебе кое-что о моем доме, если ты сомневаешься.       Так Джерар узнал, что мастер Макаров связан с Советом и мог бы повлиять на активность культа. Кодом доверия стали координаты места, где Роб и Макаров однажды по молодости закопали похабный журнальчик… Что ж, Джерару никогда не понять нравов свободных людей.

***

      Этому человеку нужны талантливые в магии рабы. Вот она — причина, по которой его предчувствие настаивало на спешке. Но он послушался этих трусов и теперь этот человек смотрит на него.       — А у тебя есть потенциал, личинка, — с ощутимым удовольствием тянет темный маг, не такой безумный внешне, как маги лабиринта, но чувствуется… что-то. От чего волосы встают дыбом на затылке.       Тут были и другие, но особого интереса был удостоен только Джерар. С облегчением он понял, что никого из его компании сюда не принесли, но, скорее всего, просто Джерар отличался идеальным послушанием.       — Я вижу по твоим глазам, ты умный малый, — продолжает угроза, как будто его слова не ставят жизнь Джерара здесь на кон. И бросает не совсем неожиданно, но все равно огорашивающе: — Мне нужные такие сливки общества. Это твой шанс покинуть неблагоприятные для развития условия этого места. Ты же будешь достаточно умен, чтобы принять это соглашение?       Любой другой раб ухватился бы за шанс. Любой…       — Извините, этот жалкий раб осмелится отказаться, — не поднимая глаза, качает головой Джерар, ожидая удара.       Они были недалеки, чтобы получить свободу самостоятельно. Почему все должно было обернуться так?       — Нет? — удивился волшебник. Обернулся к страже с этой улыбкой. — Мне послышалось, что он сказал «нет»?       Стражник ухмыльнулся, но не резко, а так, будто тоже не понимал жизненный выбор Джерара и будто, вместе с тем, очень даже соглашался с ним.       Видать, плохие предчувствия работали даже у этих насквозь отмороженных во благо темной магии типов.       — Вам не послышалось, — подтвердил мужчина, обещая ему взглядом самые страшные кары, если эта ситуация развернется против них.       Там, где лабиринт был отчаянием, кровью, затхлым воздухом, райская башня была гневом, истощением и насмешкой. От этого же человека несло чистым разрушением.       — Что ж. Этому потенциалу остается только сгнить здесь, раз таково его решение. — Посмотрел на него этими черными глазами волшебник долго-долго. Протянул насмешливо: — Как прискорбно.       Выбора на самом деле даже не было.

***

      Единственный взрослый, способный хоть как-то защитить малюток, был одержим тревогой. Мысли о детях, находящихся в плену, не покидали его ни на мгновение. Каждый день он размышлял о том, что они переживают, что происходит в их душах. Его сердце сжималось от беспокойства при воспоминании о трагических обстоятельствах, которые привели их в это ужасное место.       Чем юные светлые души могли заслужить такое?       Особенно его терзало состояние одного мальчика, который, казалось, нашел умиротворение даже в условиях невольного заточения. Он смеялся и играл так, будто находился не в плену, а в обычном дворе, полном веселья и беззаботности. На первый взгляд, это должно было быть обнадеживающим знаком — проявлением невероятной стойкости. Но на самом деле это вызывало у взрослого еще большее беспокойство.       Сначала он пытался понять, как можно так легко принять такую реальность. Что могло довести ребенка до того, что он предпочел бы забыть о своих страданиях? Есть ли у него потерянные воспоминания, которые он просто не в состоянии пережить? Или это всего лишь механизм защиты, позволяющий справляться с тем, что происходит вокруг? Робу казалось, что Джерар вот-вот сорвется.       Но этого не происходило. Мальчик действительно жил в башне, будто так и должно проходить обычное детство.       Свобода, о которой они говорили, была для него чем-то столь же непостижимым, как ангелы, о которых грезила Сорано, малютка из камер этажом ниже.       Наверное, поэтому Роб искренне изумился, когда мальчишка присоединился к их размышлениям о побеге. Даже спровоцировал большую часть обсуждений.       Странно это было, мальчик-то тихий, осторожный.       Или же нет? — думал Роб, когда тот полноценно развивал свою сеть людей. Или же совсем нет! — трясся старый волшебник внутренне, когда Джерар отказался от щедрого предложения Брейна, будто не осознавая, какие блага это ему принесет.       И какие муки он получит за отказ.       Это был день такой же рутинный, как и предыдущие сутки. Как прискорбно осознавать, что это его новая норма жизни: беспомощно наблюдать за травмами детей, не имея власти противостоять преступникам… и никакой возможности позвать гильдию на помощь.       Роб был заключен здесь, в местечке под названием Райская Башня.       И этот старик ничего не мог сделать с тем, что его самый травмированный ребенок возвращался бледным, как смерть.       — Очень надеюсь, что мы успеем рвать когти до того, как очередь дойдет до меня. Я записан в список плохишей на плети точно, — блекло отозвался Джерар, но тут же схрабрился, отшучиваясь. — А вода внизу солёная.       Но вопреки их первоначальным опасениям культисты превозмогли порог худшего. Там, где рабы ожидали схватить одного из истинных вдохновителей восстания, они взяли Эльзу.       Их маленькую невинную надежду на лучший мир.

***

      Тьма. Нет, не так — полумрак, обманывающий ожидания.       Внизу круглая площадка, испещрённая символами. Впереди несколько больших светящихся кристаллов. К ним тянет, но есть что-то более сильное, что удерживает, сковывает на месте.       Оборачивается туда. К источнику куда более глубокого притяжения.       Там мальчик. Тёмно-синие волосы, изнурённый вид, белая майка, коричневые мешковатые штаны до колен. Светящаяся алым татуировка на половину лица. Он спит, привязанный за локти к столбу позади.       Взгляд низ дарит новый опыт: те же руки. У заключённого был длинный порез на правом предплечье, ссадина на плече, окровавленная ключица. Когда подходит ближе, несмотря на неприятную внутреннюю вибрацию — ширина и длина их видимых ран совпадают.       Там, где должно быть лицо, шрам тот же.       Так он? Его тело, заброшенное и оставленное?       Он не был уверен.       Имелись и другие воспоминания, где он просто следует за этим ребенком. Без размышления или чего-то сложного. Как тень, просто впитывает в себя образы дней бесконечных невзгод и просачивающегося в кости горя по свободе.       Им это не нравилось. Эти страдания. Не только для мальчика, но и для всех остальных, забитых сожалениями о потерянных возможностей, в кандалах своих мыслях, с мечтами о невероятном.       Он не знает, должен ли сожалеть, что осознаёт только сейчас. Беспомощность давит.       Не может спасти от неволи даже одного заклеймённого.       Конечно, в тишине бесполезности возникают и другие вопросы. Если не мальчик, — Джерар, — то кто или что тогда он?       Можно было уйти. Оставить прикованного наедине с собственным отчаянием. Потратить свою жизнь на поиск ответов, блуждать по миру сквозь новую призму видения. Найти хоть какой-то смысл.       Но мысль оставить того человека в оковах казалась глубоко неправильной.       Он не пропускает вибрации снизу, далекие крики. Тепло, такое же манящее, как свет кристаллов, поднималось к ним. Ещё не совсем близко, нет.       Узник рядом хрипло дышит и резко открывая глаза.       Он поворачивается, чтобы взглянуть на своего… компаньона. Тот смеётся. Эта страшная, неприятная вещь длится с двадцать ударов несуществующего у него сердца. Джерар замолкает, взгляд скользит к двери, глаза снова закрываются, дыхание успокаивается.       Он снова смотрит на свои руки. Конечности, которые видит он и которые не видит Джерар.       Надежда на то, что сошедший с ума мученик его банально не признал, никогда бы не продлилась долго.       Чудо, на которое он не способен. Девушка огня и пламени в волосах врывается в их жуткий покой, проходит мимо него, срывает кандалы с запястий своего друга и повторяет его имя.       Джерар.       Если этот притворяющийся просыпающимся — Джерар, то кто тогда он сам?       Пустота, ничтожество, тень, обретшая самосознание?