memento mori (лат.) — помни о смерти
***
Перевёрнутая продуктовая фура лежала поперёк МКАДа, чуть наискось. Торчащее кверху, дымящееся колесо продолжало крутиться как безумное, будто тибетский молитвенный барабан, решивший в один день отпахать за всех грехи этого города. Отброшенный в кювет легковой автомобиль был больше похож на гигантский жестяной яблочный огрызок, чем на машину. Грязно-белая молочная лужа медленно растекалась сбоку грузовика, смешиваясь с какой-то другой, чьей-то, совсем бардовой... постепенно превращаясь в жуткую, противно-розовую... Смерть не спеша докурил чёрно-золотистую тонкую сигарету, наблюдая всю эту незатейливую картину и, присев на корточки, склонился над лежащим, всё больше становящимся таким же, цвета бледного разлитого молока, молодым мужчиной... Стянув со своей левой руки тонкую кожаную перчатку, серебристо-волосый щёголь аккуратно коснулся быстро белеющих губ. Лёгкий, едва заметный сизый дымок, будто от только что потушенной сигареты, медленно вошёл в его ладонь, полностью гладкую, свободную от линий жизни, сердца и прочих кармических рисочек и щербинок. Под самый конец — он тихо щёлкнул суховатыми пальцами. Лежащий плашмя на асфальте парень не вздрогнул, не моргнул, просто тихо обмяк, окончательно утопая в солоноватом розовом морце. Смерть выпрямился, сомкнув холодные губы в тонкую линию, и натянул чёрную перчатку обратно на кисть, слегка пошевелив по-паучьи пятернёй. Серебряный перстень с камнем из снежного обсидиана украсил указательный палец прямо поверх перчатки. "Только первый за сегодня. Мало..." — подумал Смерть, взглянув на наручные часы, и поправив чуть съехавшие с переносицы тёмные очки в тонкой оправе. Жадно втянув носом промёрзлый осенний воздух, отдающий прелостью, он двинулся в сторону парка.***
Смерть вошёл в арку ворот и на пару секунд выставил перед собой ладонь. Налево! Тихая нарастающая вибрация в кончиках пальцев, уверенно вела его к дальней аллее. "Что-то наверняка скучное..." Опрятно одетая женщина в очках с аккуратным пучком красновато-рыжеватых волос на голове, подточенных сединой у самых корней. Стопка школьных тетрадей, вывалившихся из пакета прямо в грязь… Тромб. Сорвавшаяся бляшка, вяло текущая по червовому тоннелю кривоватого лабиринта артерий, но неумолимо достигающая своего критического пункта назначения. Короткая одышка. Последний выплеск адреналина. Медленно тухнущий в мозгу кислород... И только карканье ворон в стороне, чувствующих его приближение, и жадно дерущихся за корку кем-то выброшенной, уже очерствелой, кунжутной булки. Дойдя до места назначения, молодой человек присел рядом на скамью. Он расправил шаль-платок на шее женщины и чуть приобнял одной рукой, просто положив её на спинку скамейки. Сняв другой очки, парень позволил учительнице то, что разрешал немногим — заглянуть в Бездну, увидеть её до того, как человек в ней окажется, быстро и неумолимо, полностью ею поглощаемый. Две абсолютно чёрные точки, окаймлённые лишь турмалиновым ореолом, без радужки, чего-то без дна... коснулись взора чуть влажных глаз женщины. Она не испугалась (ему это понравилось), а лишь... смутилась. Смерть изобразил некое подобие улыбки. Его каждый раз забавляла реакция людей, когда бросив последний в своей жизни взгляд, они успевали удивиться, что перед ними не какая-нибудь шаблонная старуха в нелепом балахоне. А что, сегодня, в их "особый" день, перед ними красивый элегантный высокий парень в длинном тёмно-сером пальто, даже без капюшона, и шерстяной водолазке. Волосы его чуть вились и спадали на плечи серо-снежными прядями. Из типичных опознавательных напоминаний-атрибутов — лишь на груди, на тонкой серебряной цепочке, болтался небольшой сверкающий кулон в виде косы, тихонько покачивающийся при ходьбе. Также, он был абсолютно бесшумен — этот мир не мог проводить ни звука ни от его шагов, ни от его морозного дыхания. Но за ним всегда тянулся лёгкий шлейф парфюма "Encre Noir", носимого по сезону, и который особо чуткие носы могли случайно уловить, но, как правило, воспринимали это за наваждение или чей-то экстравагантный запах в толпе. Надо же, какой-то неравнодушный прохожий с собакой тут же вызвал скорую... Аж обидно, можно было "задержать неизбежное" и посоревноваться с его вечными партнёрами по игре в белых халатах, но в этот раз Смерть был уверен, надо поспешить. "Третий уже близко... Да ещё и сам хочет... Какой молодец." Тонкая прямая улыбка лунным лезвием расплылась по худому лицу. Смерть бросил последний взгляд на мигалки опоздавшей кареты скорой помощи и, развернувшись, быстрым шагом направился к ближайшему спуску в метро...***
Ширх... Ширх... Старая корявая метла, с обломанными и торчащими сучками то и дело цепляется за пожелтелую ребристую плитку подземной станции, пропуская то фантик, то очередной небрежно брошенный кем-то мимо мусорки окурок, которые пристарелому уборщику приходится нагонять очередным лишним движением. Ширх... Василий останавливается на мгновение, перевести дыхание и утереть со лба проступившие редкие капельки пота, как внезапно замирает — в его чуткий как у старой охотничьей собаки нос остро ударяет запах. Страшный запах. Болезненно знакомый. Запах последнего отчаяния, "чёрный аромат", который ни с чем не спутать давно подослепшему, оттого привыкшему доверять своему обонянию, старику. Этот запах всегда отличался от запаха простого испуга, страха, стресса и просто массового "флёра городского отчаяния", так характерного для мегаполиса. За время своей работы тут, он слышал его уже дважды... и он помнил этот тихий шелест последнего, пугающе выверенного, шага перед встречей с головным вагоном... Тых... тых... тых... Мальчишка. Совсем молодой. Что бы там ни было... "Дурак!.." Мерный гул подъезжающего состава метро уже громко и неизбежно накатывает из тоннеля. Нужно действовать быстро. Очень быстро... Быстрее, чем... Тых... тых... тых... Рука уборщика автоматически разжимается и метла неуклюже падает, стукаясь о мрамор. Парнишка не отвлекается этим и не оборачивается на звук, а продолжает сверлить своими остекленевшими рыбьими глазами огни, уже разрезавшие темень подземки. Внезапный холод ударяет Василия в затылок. Резким ветром потустороннего дыхания его будто пытаются сшибить с ног. "Моё..." — шипящим шёпотом слышится в его голове. Старик не видит того, кто это вещает, как и едва может различить даже силуэт мальчишки в полутора шагах от себя, но знает, что этот голос в голове настойчиво указывает ему "Не тронь, старик..." Но он и не собирается слушать этот голос. Уже дважды на памяти Василия эту станцию временно закрывали, а ему приходилось заниматься самой страшной на свете работой — оттирать чью-то чужую кровь... С него хватит. Тых... Тёмная кожаная перчатка Смерти, слетает с руки, обнажая словно кинжал бледную кисть руки... Рука мастерски вылетает вперёд для "последней помощи". Мальчишка, словно загипнотизированный, чуть приподнимает и заносит ногу для шага... Тых... Старик, едва не потеряв равновесие от воздействия на рассудок, крепким капканом бросает свою сухую кисть на угловатое подростковое плечо, яростно одёргивая пацана, чтобы кубарем упасть, завалиться вместе с ним назад... но не успевает выставить опорную ногу — слабый сустав голеностопа предательски щёлкает и выкручивается у основания ботинка... Боль вывиха пронзает его до самой макушки. Роковая плата за такую дерзость от... Он знает от кого. Тых... Железный состав, будто с облегчением, проносится мимо, даже не заметив упавших в зоне высадки двоих, дежурно раскатывая вагоны вдоль перрона... Мальчишка чуть ударяется затылком, но не критично, лишь дав возможность застывшим до этого слезам в глазах выйти наружу... Злость и недоумение на секунду охватывают его и тут же отпускают. На мгновение старик успевает почувствовать, будто вновь имеет возможность видеть глазами... как бледная рука, так и застывшая в решительном замахе, теперь медленно тает, растворяясь в воздухе вместе со всем тёмным силуэтом... ощутить, потому что Смерть сам разрешил, его последний взгляд сквозь тёмное стёклышко очков, направленный в старика, куда-то в район его солнечного сплетения. Его скромный, едва заметный, то ли уважительный, то ли упреждающий кивок перед самым исчезновением, мол: "Что ж... ещё увидимся, старик. Обязательно увидимся." Василий ничего не отвечает мысленно, не думает, даже почти не обращает внимания на разрывающе-ноющую боль в ноге. Он просто крепко сжимает мальчишку в охапку и не выпускает так пару минут. Не ругая... ничего не говоря... а лишь позволяя чужим юным слезам тихо впитываться в его рабочую жилетку... Это потом он, позже, сидя у себя в подсобке, бинтуя ногу и угощая приходящего в себя мальчишку сладким чаем с сушками, пожурит, да спросит мол "Ну ты чего, дурень... полез-то... ну... рассказывай..." А пока... он просто знает... что этот день для них закончился хорошо... Откуда-то чувствует, что для кого-то это вышло иначе... Просто знает, что… "С него хватит..."