Птичка

В клетке птичка томится, Ей полёт незнаком. Вот и я словно птица, В замке я под замком.

Миримэ ненавистно это место. Роскошь и помпезность хозяина не делает холодные, каменные стены лучше. Скорее, наоборот. Куча дорогих безделушек, притащенных им, будь то картины или ещё одна старая ваза — раздражают. До белеющих костяшек. До скрежета зубов. Или дело только в хозяине этих вещей? А может в том, что Мири ощущает себя таким же предметом декора? Она не хочет в этом разбираться. Миримэ дышится здесь тяжело. Миримэ просто здесь тяжело. Может поэтому в один из вечеров она так кстати оказывается напротив непримечательной двери. И решается добрые три минуты, чтобы прикоснуться к ручке, повернуть её. Ступить на тропу катакомб и лабиринтов. Ступить на тропу, ведущую к свободе, где будет возможно вдохнуть полной грудью. Вот уж поистине зловещая ирония. Иметь такое имя и совершенно противоположную судьбу. Остаётся только надеяться, что та служанка не посмела ей солгать. Темнота и запах сырости облепляют со всех сторон. Следуя вдоль стен, Миримэ старается лишний раз не прикасаться к каменной плитке, на которой собралась столетняя плесень и паутина. Мерзко и одновременно волнительно до подташнивания. Но искра надежды внутри всё равно распаляется с каждым шагом. В какой-то момент становится почти плевать на чужие слова о неразлучных судьбах, о том, что Мири никогда не сбежать из дворца или от него. Миримэ обязана доказать обратное. После своего обращения она заплатила многим: от невозможности выйти на солнце до постоянной, сводящей с ума жажды. Астарион не имел и не имеет права претендовать ещё и на её свободу. Никогда и ни за что. Миримэ повторяет себе эти слова, как молитву. Даже когда впервые упирается в тупик. Тревога и непонимание тенью залегают между светлых бровей. Но Мири не даёт им возможности пустить корни дальше и глубже, разворачивается на пятках. Выбирая другой ход. Никогда и ни за что. Катакомбы извиваются перед ней настоящими змеями. После третьего тупика все пути перемешиваются между собой, начиная казаться одинаковыми. Одинаковыми и безысходными. «Так не должно быть» — всё же прорастает внутри неё сорняком тревога. Служанка ничего не говорила ей о бесконечных тупиках. Миримэ срывается от тропы к тропе, каждый раз путаясь или упираясь в ничто. Как бестолковый зверёк, которого заперли в лабиринте для игр. Разум клинит раздражением и злостью. Оказываясь у очередного тупика, её кулаки со всей силой бьют каменную плитку, будто та виновата в том, что Мири не может найти выход. — Проклятье! Ругательство, а после шумные вдохи и выдохи растворяются в вязкой тишине. Только сейчас Миримэ почему-то задумывается о том, что это действительно может быть проклятье. Магия. Иллюзия. Тогда Астарион вполне мог приказать всем служанкам в случае чего отсылать её сюда. Сбежать невозможно. Но вот выдохнуться и отчаяться — ещё как. Мысль простая, но попадающая в яблочко. Разбивающая его на куски. Мири ощущает себя идиоткой, полной отчаянья и неосторожности, из-за того, что так быстро повелась на слова прислуги. И это ощущение несомненно усиливается, когда она понимает, что всё время находилась здесь не одна. — Потерялась, моя дорогая? — раздаётся мурлыкающий, донельзя нежный голос за спиной, заставляя напрячься всем телом. — Может, мне стоит показать тебе дорогу до нашего дворца? Или предпочтёшь ещё немного побегать? Миримэ не позволяет себе обернуться рывком, как если бы она взаправду была загнанным в угол зверьком. Вместо этого оборачивается медленно, да повыше задирает свой подбородок, чтобы встретиться с лицом напротив почти на равных. С лицом собственника. С лицом того, кто запер её в золотой клетке и не хочет отпускать. С лицом того, кто считается её мужем. Или считался. — Лучше покажи мне, где здесь выход. Голос не хрипнет. Хотя его взгляд слишком острый — не мажет, а вспарывает. По спине против воли бегут мурашки. Мири бы возненавидеть себя за такую реакцию, да вот только вся ненависть уже отдана ему. Вручена в руки. Отпечатана укусами. Исцарапана её ногтями на его спине. Но впредь он ничего от неё не получит. Никогда и ни за что. — Я ухожу от тебя. Сколько раз она уже повторяла эти слова? А сколько раз он их игнорировал? Миримэ не уверена, что сразу сможет всё вспомнить и сосчитать. Остаётся только в эту же копилку класть тот момент, когда Астарион щурится, да тянет уголок губ в самодовольной, ни капли не извиняющейся ухмылке. Мири тянет разбить её ещё до того, как звучит: — Нет. Словно судья, вынесший свой окончательный приговор. Приговор не поддающийся никаким амнистиям. Миримэ, кажется, задыхается от гнева, когда он касается её руки, поднимая. Хочется вырваться из хватки, влепить пощёчину, но что-то не даёт этого сделать. Может, гранатовые капли на собственных костяшках, которые она, похоже, разбила об стену. А может то, что Астарион подносит их к своим губам. И не целует. Нет. Зализывает. Зализывает все ранки, собирая кровь. Глядя ей прямо в глаза. Какой же ублюдок. Мири выдыхает сдавленно, сквозь сжатые зубы. Дёргает руку назад, но Астарион не позволяет ей отдалиться. Напротив, приближает к себе, стирая остаточное расстояние. — Ты не посмеешь держать меня здесь насильно, — шипит Миримэ ему в лицо на манер гадюки. Но он невосприимчив к её укусам и яду. Наверное, потому что за всё это время успел выработать иммунитет. Миримэ никак не может найти другого объяснения тому, с какой непоколебимой самоуверенностью он улыбается, оголяя пики клыков, и говорит совсем насмешливо: — А кто мне помешает, дорогая?

Встанет солнце над лесом, Только не для меня. Ведь теперь без принцессы Не прожить мне и дня.

Хрусталь оглушающе бьётся об пол, крошась на тысячи осколков. Как и терпение Миримэ. — Я тебя ненавижу, слышишь?! Их разделяет стол из дорогого дерева, но Мири искренне надеется, что хотя бы пару осколков в конце концов долетят и до него: поранят, причинят боль. Что Астарион почувствует хоть толику того, что ощущает она сама. Не морально, так физически. Её рука хватает со стола очередную тарелку, бросая наотмашь. Слышится дребезг. Разбивается всё, кроме леденящего спокойствия на его лице. — И дворец этот чёртов ненавижу! Мне нечем здесь дышать! Миримэ голос начинает срывать в постоянных истериках. Вот только Астариона не пробивают её маленькие протесты. Он видел похуже. Намного хуже. И устранял каждый из них во имя спокойствия в городе, во имя собственного спокойствия, как самого влиятельного человека во Вратах Балдура. Всё, что происходит сейчас — всего лишь небольшое представление. Физической силы не нужно, чтобы в миг его прекратить. Только пара нужных слов. И Астарион ждёт той минуты, чтобы применить их, продолжая потягивать своё выдержанное вино. — Я сожгу это место ко всем аверновским чертям, если ты меня не отпустишь. Миримэ переходит от обычных восклицаний напрямую к угрозам. Её брови нахмурены, карминовые глаза метают молнии, точно желая попасть именно в него, а грудь вздымается, часто-часто. Астарион считает её гнев бессмысленным, но от этого не менее привлекательным. Возможно, именно по этой причине он до сих пор молчит, впитывая её эмоции, пробуя их на вкус вместе с горчинкой вина; зная наверняка, что его показная холодность или весёлость ещё больше распаляет Миримэ. — Я разрушу всё, чем ты дорожишь. Она приближается к нему, как настоящий шторм, впиваясь бледными пальцами в стоящую бутылку вина: замахивается и бросает без промедления. Сколько же злости и отчаяния может уместиться в столь хрупком теле? В пору бы действительно удивиться. В который раз. — Ты и так это делаешь, — отвечает он ленно, поднимая свои глаза. И Миримэ, хоть и нависает над ним, как коршун, как ураган, как сама смерть, не ощущает никакой власти. — Ты про это чёртово вино? Сервизы, картины, вазы? — она размашистым движением руки указывает на комнату и сопутствующий в ней хаос. — Лучше скажи конкретнее, чтобы я знала, куда бить. Ей хочется вцепиться в его чересчур красивое лицо ногтями: расцарапать до отрезвляющей боли, чтобы привести в чувства, чтобы слушать её начал. А потом зацеловать каждую из ран. Миримэ скоро с ума сойдёт от раздираемых противоречий. Ей недостаток кислорода с каждым днём всё привычнее становится. И от этого поистине страшно. Астарион, будто устав от её бунта, поднимается со своего места. Мири желает, чтобы он ушёл и не возвращался, чтобы извинился, чтобы выслушал, чтобы дал ей то, чего она так желает. Но он лишь тянет руку к её подбородку. — Себя, моя дорогая, — в его голосе сочетается слишком много граней, отчего у любого затаиться дыхание. Шёлк и сталь. Недовольство и нежность. Точно не разобрать. — Ты разрушаешь саму себя. Миримэ мгновение стоит, не двигаясь, распахнув глаза. В удивлении? В неверии? После всё сметает новая волна шторма. Новая волна гнева и отчаяния. Мири дёргается назад, отталкивая его руку, и ударяется бедром о край стола. — Нет! Возмущение бешеной птицей бьётся о рёбра. Как у него ещё хватает совести обвинять её, и прикидываться белой овечкой? — Это ты разрушаешь меня своим постоянным контролем! Ты просто зависим от меня! Рука беспорядочно блуждает по деревянной поверхности в поисках опоры или внутреннего стержня, когда Астарион оказывается слишком близко, заключая её в ловушку между собой и столом. Холодная сталь кухонного ножа становится спасением. Или мнимым утешением. Миримэ, не долго думая, прижимает её к чужой шее. Вплотную к коже. Но он не обращает на это никакого внимания, наклоняясь, понижая голос до шёпота, выкручивающего, выламывающего кости. — Также как и ты зависима от меня. Нет. Нет. Нет! На губах оседают сотни невыговоренных «нет», пока Астарион выжигает её взглядом и плавит кожу горячим дыханием. Мири ощущает себя восковой свечей, которая вот-вот и погаснет. Вместе со всякой надеждой на свободу. На собственную жизнь. Глаза предательски печёт. Всего одно движение избавит её от всех проблем. Но почему она, чёрт возьми, не может его сделать? Астарион улыбается ей обезоруживающе. — Ну давай, моя дорогая жена, убей меня, раз так хочется, — кажется, что каждое слово вонзается в сердце той самой сталью, что она сжимает в руке крепко-крепко. — Но не забудь следом убить и себя. Потому что свою вечность ты не вынесешь в одиночестве. Никто не сможет разделить её вместе с тобой, кроме меня. Правдивость слов ужасающим мраком разверзается под ногами. Вниз летят остатки непреклонности, кухонный нож и слёзы. Миримэ тоже хотела бы упасть, но его руки держат. Всегда будут держать. — После твоего обращения наши судьбы стали неразлучны, Мири. Не заставляй меня больше это повторять.

Что же это такое, Что случилось со мной? В королевских покоях Потеряла покой.