Пятнадцать ценностей

      Он помнит — у человека были большие тëплые руки.       Вокруг очень шумно, стрессово. Беспокойствие наполняет воздух до удушающего эффекта, режет по глазам, из-за чего те слезятся, приходится часто моргать. Приходится прятать нос, поскольку смрадом прокатывается присутствие крови, отходов, адреналина. Псы лают наперебой, редкие коты, пытаясь утаить страх, чуть ли не ревут, поднимая шерсть. И при этом в галдеже удары собственного средоточия в груди кажутся чрезвычайно громкими. Такое пугает, и никто не старается что-то объяснить, унять почти болезненную мелкую тряску.       Человек с большими тëплыми руками старался. Всегда подбадривал, а на него косились, как на странного. Наверно, дружить, это странно.       Его тянут за поводок, а он решает не согласиться, будучи спрятавшимся под одним из стульев для посетителей. Не рычит, не огрызается, но просто сопротивляется всем телом, царапает пол и смотрит жалобно-жалобно. Тогда натяжение ремня ослабляют и уже неприятно резко усиливают обратно. Приходится вылезать, хотя всë ещë полу достаются мелкие раны.       Его заводят в комнату, где высокая концентрация сладко-терпкой вони и слишком много белого цвета, света. Он боязливо перебирает лапами, пока люди над ним говорят о чëм-то на повышенных — скорее пытаясь перекричать лай, чем просто ругаясь. Когда дверь позади захлопывается, то громкость голосов сразу опускается. Вот только мягкости нет.       «У пса есть какие-то патологии? Предрасположенности к раковым заболеваниям когда-то врачи выявляли?»       «А… ну… да! Да, прошлые хозяева о чëм-то таком рассказывали».       Он не понимает: слишком много тарабарщины из сложных слогов, удаëтся лишь предчувствовать, что скоро сказанное обратится в беду. Тот самый человек никогда не скрывал своих помыслов, всегда объяснял доступной и дружелюбной речью. Главным образом — прикосновениями. Через поглаживания и тряску шерсти в районе щëк. Но и просто слова, их тон, конечно же, запомнились. «Теперь ты не боишься?» Разумеется, перестал! — когда его чем-то жалили, чтобы можно было разрешать спокойно бегать по любому парку, лесу.       Долгая подготовка к чему-то. Он опасливо и с надеждой поднимает взгляд на женщину, которая зачем-то привела его сюда. Он видел еë и раньше — та приходила в гости к человеку с его человеком, тоже женщиной, которая меньше внимания уделяла ласке, но всë равно по-своему заботилась. Эта же заботится через силу явно. Для неë он — внезапно свалившаяся на голову обуза. Веет запахом ещë какого-то огорчения и как будто бы скорби, но он не уверен. А вот за себя уверен: сильно скучает по человеку. По его большим тëплым рукам. Почему тот пропал? А за ним следом второй человек. Которая меньше внимания уделяла ласке, но…       «Всë готово».       Что готово?       «Вернëтесь на ресепшн с этой выпиской — по ней оплатите процедуру».       «Я ещë и оплачивать должна? Послушайте, это вообще даже не мой пëс, просто сделайте с ним что-нибудь!»       «Но вы не говорите о том, чтобы передать его нам в руки для последующей перевозки в приют, мэм. Вы заказали услугу усыпления. А это — потребление нашего препарата».       «Ладно-ладно. Извините, я вся на нервах».       Что происходит?       Женщина вдруг уходит, не удосужившись ни посмотреть на него ещë разок, ни поводок снять — просто передаëт тот в новые руки. Те сразу поднимают и укладывают на холодный гладкий стол, держа за бока. Лапы беспомощно скользят. Голова поворачивается к двери, из пасти доносится скулëж. Никто так и не пытается успокоить, всë дальнейшее, что с ним делают, ещë более непонятное. Совсем кошмарное.       Он вдруг лежит, обнаруживая себя напрочь ослабленным. Жалят его… второй раз? Третий? Что-то пиликает совсем рядом, и это незнакомо, впервые вторгается в сознание. Медленно глаза закрываются и открываются, закрываются, и снова. Всë вокруг становится ужасно размытым.       «Вроде бы доза точно выверена…»       «Точно-точно. Сейчас уснëт».       Ах, так это просто помощь такая? Он и правда в последние деньки не мог расслабиться и надолго задремать. Всë поскуливал без своего человека и его человека. От грусти, от собачьей тяжести. Хотелось, чтобы почесали за ухом. Чтобы потрясли за бока. Поигрались с хвостом. Покидали мяч.       «Теперь ты не боишься?»       Нет, не боюсь.       «Прости, мне придëтся тебя оставить».       Ничего страшного, если ты вернëшься.       «Кажется, всë».       …а он видит образ. Да, прямо здесь, тот самый! — у стены стоит, машет ему. Кажется, прячет за спиной палку. Сейчас они, наконец, поиграют.       «Проверь по базе, донесла ли эта дамочка оплату».       «Едва ли можно не доверять такой милой особе».       Нет. Человек с большими тëплыми руками намного, намного милее.       Провал…       …свет.       — Ты ещë раз прости, что я тебя таким делом утруждаю. Просто, правда, мне больше не к кому обратиться, а бросать бедное создание в приют — такое себе.       — Всë в порядке, Ариа. Ты, помнится, говорила, что все смышлëнные и самостоятельные? С моим образом жизни кого-то совсем изнеженного не завести.       Послушно выполняя просьбу разуться, Дженсен ступает по полу киберпротезами ног почти бесшумно, что сразу отмечается шуткой об отменной скрытности. Его сразу же ведут в дальнюю комнату, где как раз находятся дети: шестимесячные малинуа, тут же весело виляющие хвостами при виде людей, хотя один вон почему-то сидит смирно и как по команде, наблюдает пристально. Вместе их трое, и Ариа ещë раз повторяет, что готова двоих себе оставить, а так вообще пробовала всех отправить в собачью академию при Интерполе. Получила аж два отказа по причине их возраста. «Якобы это уже слишком, уже трудно будет дрессировать. Но они же не двухлетки! Эх, надеюсь, Миллер подсобит с одним хотя бы, ну или Озен как крайний вариант — у неë ведь тоже какие-то серьëзные связи с головным отделом Опергруппы».       Насчëт этих самых связей, подробности которых Дженсену прекрасно известны, он решает не распространяться, а просто приседает перед щенками на корточки. Двое сразу же к нему бросаются, пытаются взобраться на колени, достать языками до лица. Третий продолжает сидеть. У Дженсена вызывает улыбку то, как один из двух щенков начинает прямо-таки канючить, залезая ему под искусственную руку. Почесать между ушами и за ними — это святое.       Но стоит ласке затянуться, как вдруг тявкает третий щенок.       — Ой! А я думала, он вообще никогда голос не подаст. К ветеринару водила, тот говорит: «Связки хорошие, никаких патологий нет». А всë ж тихим оставался. — Дженсен в это время едва заметно хмурится, затем снова расслабляется, весь оказываясь во внимании. Щенок снова тявкает. Решительно так. Как будто… зовёт. По имени.       — Он аж чем-то на тебя похож, — слышится посмеивание со стороны, в то время как Адам берёт щенка за бока, аккуратно отрывает от пола, сам поднимается. Со стороны остальных продолжается поскуливание, пока Ариа не даёт им какие-то игрушки.       — Думаешь?       — Уверена. Ты на морду его глянь.       Тявк! А затем очень резвый лизь по носу, от неожиданности лицо Дженсена аж вытягивается. И снова — накатывает ощущение чего-то очень знакомого, сохранённого сквозь года. Ещё немного, и точно можно будет согласиться, что как и в поведении своём, так и во внешнем облике самый собранный, дисциплинированный малинуа имеет поразительное сходство с агентом. При этом, судя по всему, он не лишён очаровательной игривости, тяги к озорству. Нужен просто особый подход, чтобы это раскрыть, правильно?       Нужен особенный человек, который прямо сейчас осторожно прижимает щенка к сердцу.       «…руки больше не тёплые. Но зато такие же большие».