Милая

Снег мягкой, будто подбитой шестью овец накидкой укрывал макушки елей, таких высоких, что при взгляде вверх начинала кружиться голова. Лучи утреннего солнца пронизывали купол ветвей, из-за чего снежная корка у корней была крапчатой, усыпанной золотом. Парень уверенно шагнул на эти рассыпанные солнечные богатства. Корка приятно хрустнула, нога провалилась в дыру от подошвы, - под хрупким слоем оказался пушистый настил снежинок. Ладонь легла на сосну. Меж шершавыми чешуйками коры проглядывали жилы голубого льда и теплой летней смолы. Капли янтаря в ручье апатита. Он сделал ещё шаг, и на лоб соскользнул золотой вихор. Ивлад небрежно сдул его, зачесал назад, пропустив пальцы сквозь кудряшки - непременно, золотые, чуть выцветшие за теплое время года, от чего у корней волосы казались ярче. Красный кафтан, теплая накидка сестры - как в день, когда брат оставил его умирать в лесу, разве что колчан стрел и лук были не при нем. Ивлад все рассматривал ветви, запрокидывая голову, щурясь на солнце, словно домашний кот. Прислушивался, как опытный ратник в засаде. Передвигался осторожно, как хищник, мягко ступая на снег, хотя тот всё равно предательски хрустел, когда мысок сапога задевал хрупкую корку при перешагивании. Искал что-то? Или может быть кого-то? О да. Он произнес это вслух. Ли-та. Имя мягко перекатывалось, отскакивало от языка и нёба. Лита. Бронза и мёд. Вьюн и летний зной. Мягкость и тягучесть. Рыжие росчерки облепихи на камнях, дорогая ириска, терпкие духи, податливый воск меж пальцев. Не существует столько слов, чтобы описать её. Лита. Моя дорогая, моя милая Лита. Где же ты? Где ты прячешься? Выйди же, покажись на глаза. Плотный купол еловых ветвей, снежная одежда на них же. То не Серебряный лес, но непроглядная чаща подле него. Весь усыпанный звериными тропками, раскроенный солнцем, как портным, что вслепую шил стежки. С ветки что-то вспорхнуло, распоров воздух с громких свистящим шорохом. На золотую макушку посыпались комки затвердевшего снега, но то было неважно. Он нашел её. Она приземлилась в нескольких шагах от дорогих кожаных сапог. Внимательно смотрела своими глазками-озерцами, что затянула трясина, и ни один ветер не способен согнать с них зелень. Губы приоткрылись, выпустили облачко белесого пара. Бусы и мониста звенели, когда ее грудь вздымалась на вдохе; переливались на солнце, точно тысячи маленьких глазок. Она качнула головой, и серьги качнулись в такт движению, задев жемчужные рясны, что спускались к ключицам от кокошника. - Ну что же ты стоишь, как не родной. Разве не меня искал? - лукавая улыбка озарила ее лицо, плечи чуть приподнялись. Тебя, тебя, моя дорогая Лита. Она расправила огромные крылья, подошла, переваливаясь и застревая в снегу, и обхватила Ивлада, заключив в объятия, такие теплые, что неволей начнёшь засыпать в этом милом уюте. Птичье сердце забилось быстро-быстро, словно после долгого утомительного полета. Лита звонко рассмеялась и ткнулась носом в висок царевича. Тихо прошептала: - Ну здравствуй, Ивлад. По спине и шее побежали мурашки от этого хрипловатого шепота. Стало жарко. Снять бы эту накидку и остаться только под укрытием из теплых перьев и нежности. Слиться с ней в одно целое, вылавливая слова любви из этого жемчужно-белого горла, расшивая полотно ее кожи нитью прикосновений осторожных пальцев в дорогих перстнях. Лита извернулась, оказавшись лицом к лицу с парнем. Горячее дыхание из приоткрытого рта обжигало и без того тепло-алые губы. Он помедлил мгновение, а затем прильнул к ним, таким горячим, таким солёным. Обжигающе манящим. Плевать, что она человек лишь пару дней, в полнолуние. Плевать, что когда-то девоптица сгубила его отца. Плевать, что этот проклятый Серебряный лес держит и ее, и его самого взаперти, - хотя с недавних пор появилась возможность убежать так далеко и так надолго. Лита, ах, милая Лита. Главное с ней, главное рядом. И пусть благословят нас боги на вековечность этого союза.