Благословение Богов

***

      — Мама! Мамочка! Ты только посмотри! — Алиса, весело хохоча, тыкает мне прямо под нос бледное тощее запястье. Скашиваю глаза, дабы разглядеть хоть что-то. Проклятье! Нож, коим я механически на протяжении уже нескольких часов кромсаю салат, резко изменяет заданную траектории и со всей дури впивается в мой палец. Я завороженно пялюсь на глубокий порез, пока хлещущая из него кровь щедро орошает нарезанный на оливье картофель. Вот черт! Теперь заново придется мыть треклятые клубни, чистить, варить и резать! А так хочется уже поскорее закончить с последними приготовлениями к Новому Году!       — Алиса, и как давно у тебя появилась Метка? — спрашиваю я максимально ровным голосом, заматывая эластичным бинтом образовавшуюся расчленёнку. Ну и зачем я тратилась, маникюр делала? Лучше бы муженьку своему ещё носков прикупила. Старые то поди совсем уже продырявились!       — У нас появилась! — на распев проговаривает Алиса, кружа по комнате, — ты даже не представляешь, мам, какое это чудо повстречать своего Истинного! Это же такая невероятная редкость! Благословение Богов!       — Знаю-знаю, — я незаметно поглаживаю бабочку, что живет на моем запястье уже многие годы, — и каков он, твой суженый, что нагрянул столь нежданно-негаданно?       — Ты не поверишь.., — из сбивчивого рассказа я понимаю лишь то, что Алиса повстречала своего ненаглядного Данечку в кофейне, в коей трудилась официанткой с недавних пор. Чувства, кои вспыхнули между Истинными, стоило им лишь увидать друг друга, были настолько сильны и сокрушительны по своей сути, что моя дщерь даже умудрилась свалить на голову несчастному парню целый поднос с горячим кофе. Мда, зато молодой человек сразу поймёт, что связался с ходячей катастрофой, и если окажется поумнее, то свалит подальше от незваной любви. Хотя… Когда находишь своего Истинного, разве можешь думать о чем-то ином? Вспомни себя, Ника: прошло уже больше двадцати лет, а ты все ещё…       — Ну ладно, мам, мне некогда! Даня хочет перед Новым Годом познакомить меня со своей маменькой, она одна его вырастила. Отец давно уже умер, но Даня все равно сильно расстраивается, когда о нем вспоминает. Ну все, покедова! И шампанское без нас не открывать! Обязательно заглянем, и я представлю тебе своего будущего муженька прямо под бой курантов!       Алиса чмокает меня на прощание в щеку и мотыльком выпархивает за порог. Так значит Истинный… Благословение Богов… Или проклятье?       Воспоминания непрошеным роем вновь закружили вокруг. Да и как им было не накинуться, если сегодня такая же снежная ночь, как и тогда? Стоит ли с ними бороться? Дома пока никого, успею и оливье настругать, и наплакаться вволю, и к празднику подготовиться. Включаю «Аппассионату» Бетховена на полную мощь — и слёзы водопадами срываются по моим нарумяненным щекам. Краситься явно придётся вновь. Ну и пусть! Подношу к глазам мастерски выбитую на моем запястье бабочку, приглядываюсь, провожу пальцем. Метка продолжает упорно жить под цветастым крылом, отдаваясь то болью в моей груди, то светлой печалью…

Около 20 лет назад…

      — Ближе! Ещё ближе! Да что ты копаешься?! — голос Аллы Владимировны, врача под чьим чутким руководством я постигаю азы ультразвуковой диагностики, по обыкновению звучит недовольно. Я вновь пытаюсь подкатить громоздкую машину поближе к постели больного, однако колёса все никак не желают поворачиваться под нужным углом.       — Да что ж все такие криворукие?! — Алла Владимировна отталкивает меня и каким-то невероятным образом устанавливаем сканер как надо. Я в который раз поражаюсь: и откуда в столь невысокой и худенький женщине такая силища?       — Ну бинты то размотать сможешь? — спрашивает она наигранно строго, явно довольная произведённым на меня эффектом. Я лишь молча киваю, подходу к постели больного и наконец поднимаю на него взор. «Сопор» — последнее, что я успеваю оценить здраво, а после… После…       Откуда только взялось столько света в этот пасмурный зимний день? Или в реанимации наконец поменяли перегоревшие лампы? Вроде нет… И почему мое сердце ни с того ни с сего рвануло галопом? И почему… Почему я плачу?       — Вы что-то делали с пациентом? — над нами нависла долговязая заведующая нейрохирургической реанимации, — пульс зашкаливает! Да и давление подскочило!       — Да не трогали мы его! У вас половина розеток не работает, пока подключишься…       Заведующая, чье имя я все никак не могу заучить, придирчиво оглядывает ЕГО. А я… Я все никак не могу отвести взгляда от переливающихся на свету каштановых прядей волос, чеканного лика, прекрасного словно у эльфа, длинных ресниц, из-под которых тоскливо проглядываются белки-полумесяцы.       — Странно, я не помню, чтобы у него была Метка…, — голос Заведующей звучит немного растеряно, — это редкость, я точно запомнила бы…       — Руку дай! — Алла Владимировна хватает меня за запястье, — да что ж мне ординаторы вечно проблемные достаются?!       Я отрешенно разглядываю своё запястье. Какой странный знак — витиеватый, подобный неведомой руне, белёсый, словно старинный след от клейма. Меня подтаскивают к постели, прикладывают мое запястье к ЕГО руке. Такой же чудной знак, идентичный до самой тонюсенькой завитушки.       — Просто охренеть! — с моей грозной училки полностью слетает весь пафос, — никогда подобного не встречала…       — Я тоже… Только разве что в книжках… — вторит ей Заведующая, что вдруг превратилась в юную девушку с длинной косой, — но у него же жена и ребёнок. Вот, даже фотография есть…       Мне суют под нос крошечный снимок: нежная улыбчивая блондинка и мальчик — уменьшенная копия отца. Но это не важно, совершенно не важно. Лишь ОН, столь величественно спящий, сейчас существовал для меня. Я осторожно приближаюсь к НЕМУ, страшась, что неловкий шаг или излишне громкий вздох разрушит незримые нити, что сковывают нас между собою все сильнее и сильнее с каждой секундой. Склоняюсь, ласково дотрагиваюсь до липкого от пота лба. Мельком отмечаю растрескавшиеся губы, багровые рубцы от ожогов, что покрывают все тело, назогастральный зонд, трахеостому…       — Показатели… Они выравниваются…       — И что теперь? Ей торчать возле него вечно? Пятьдесят процентов ожогов это ещё пол беды! А две рванувшие аневризмы в головном мозге?! Да он, даже если и очухается, до конца своих дней останется жалким калекой!       — И все же встреча двух Истинных — разве не благословение Богов?       — Скорее проклятие! Пойдём, Ника!       — Нет… Нет! Я не оставлю его! Не могу оставить ЕГО! — я опускаюсь на колени возле постели, целую безжизненную ладонь, рыдаю, молюсь впервые за всю свою жизнь… Каждой клеточкой своего жалкого тела желаю, чтобы ОН наконец очнулся. Чтобы с НИМ все было в порядке! Боги, заберите меня, но лишь возвратите к жизни ЕГО!       — Пусть остаётся, — меня поднимают с колен, усаживают на услужливо подставленный стул, — связь между Истинных плохо изучена. То, что происходит у нас на глазах может здорово послужить науке.       — Что статью собралась писать, Эстер Георгиевна?       — Почему бы и нет…       Вся моя жизнь, весь мой мир суживается до единственной постели и ее обитателе. Я не мигая слежу за горящей нитью электрограммы, уровнем сатурации, показателями давления… Несколько раз в день вооружившись ультразвуковым датчиком любуюсь биением сердца, оглядываю внутренние органы, проверяю вены на отсутсвие тромбов, артерии — на наличие кровотока. Все хорошо… Разве что чуть высоки скорости в артериях мозга. Значит отек не спал… Но обязательно спадёт. Верно? Нужно лишь чуть-чуть подождать.       — Ника, тебе лучше уйти. Сейчас придёт его жена! И надо бы спрятать Метку…       — Я никогда не пойду! — расстаться с НИМ на минуту страшнее чем смерть. Нет, только не сейчас! Пока ОН такой…       — Ладно, но без глупостей! Сиди тихо, как мышь!       ЕГО жена совсем не похожа на ту весёлую блондинку со снимка. Потухшая и постаревшая, она долго-долго сжимает ЕГО руку, дрожащим голосом рассказывает о сыне. Краем уха я слушаю как Даня скучает по папе, как ходит в школу, как… Все это не важно. Совсем не важно. Я желаю лишь одного: чтобы она наконец оставила нас.       — Спасибо, что присматриваете за НИМ, — блондинка тоскливо улыбаясь склоняется надо мной, что-то кладёт в карман моей хирургички, а после уходит, ссутулившись так, словно на ее плечах покоится вся тяжесть этого бренного мира. Я машинально достаю из кармана сложённую бумажку номиналом в пять тысяч. Презрительно комкаю и роняю на пол. Телефон заходится в беззвучном припадке. Я нехотя подношу трубку к уху, шепчу:       — Что?!       — Ника, мы хотели пойти в кино, я взял билеты, ты сможешь…       — Все кончено, Лёша. Я встретила Истинного.       — Но Ника?!       — Прощай…       ОН приходит в себя на исходе второго дня. Завороженно смотрит на меня огромными глазами цвета темного шоколада, хрипит, не в силах промолвить ни слова. Я утираю ладонью сбегающие по его впалой щеке слёзы, шепчу какую-то ерунду, целую в лоб. Мне страшно — это ЕГО страх, страх беспомощного искалеченного человека пред беспощадностью этого мира, такого огромного и безжалостного.       — Не бойся, я с ТОБОЙ, — я крепко сжимаю его ладонь, целую метки — сначала его, а после свою, — я никогда ТЕБЯ не оставлю.       ОН кивает, улыбается растрескавшимися губами. А после — мы просто молчим, пытаясь запечатлеть друг друга, сплетаясь чувствами, срастаясь душами воедино.       — Это и впрямь чудо, — Заведующая лично снимает показатели каждый день, — я ещё ни разу не видела, чтобы на поправку шли столь быстро.       — Я спасу ТЕБЯ, обещаю, спасу, — непрерывно срывается с моих губ, таких же бескровных и растрескавшихся как и у НЕГО, — исцелю своею любовью.       ОН лишь улыбается мне в ответ, в тёмных глазах загораются озорные искорки. Что-то чертит большим пальцем на моей ладони. А когда снова приходит ЕГО жена притворяется спящим. Я коротко отвечаю на ее бесчисленные вопросы, пытаюсь аккуратно выпроводить прочь. Однако она упорно высиживает час у постели, долго и нудно рассказывая о Дане, которого я уже успела возненавидеть всем своим сердцем, целует ЕГО в лоб, и лишь после уходит, оставив в моем кармане ещё одну купюру. Я старательно стираю своими прикосновениями ее касания с ЕГО тела. Мой! Лишь мой! Никому не отдам!       — Неужели… Неужели ничего нельзя сделать, — шепчу я с трудом. Голова раскалывается от нестерпимой боли, ЕГО боли, — как… Как такое вообще могло случиться? Я ведь практически исцелила ЕГО своею любовью…       — Мне жаль, Ника. Любовь, даже истинная, порою может далеко не все, — глаза Эстер и впрямь полны сострадания, — поспи. Тебе не зачем это видеть…       — Но я должна быть рядом до самого конца! Я не могу оставить ЕГО одного!       — Ладно. Как скажешь, — Эстер соглашается на удивление быстро, — но если Связь начнёт влиять на тебя пагубно, то…       — Все будет хорошо! Обещаю!       ОН больше не слышит и не видит меня. Менингит, внезапно вызванный внутрибольничной инфекцией, с бешеной скоростью уничтожает ЕГО изнутри. Глаза, мертвые и словно слепые, заклеены пластырем. ОН более не отвечает на мои прикосновения, речь, с каждым днём все глубже и глубже погружаясь в кому. Стервятники-трансплантологи все чаще кружат у его постели, просят посмотреть на УЗИ то его печень, то почки. Проверить, пробивается ли ещё кровоток в мозг. Я вру, что да, кровоток есть, не желая верить, что мозг уже мертв. Пока однажды не проваливаюсь в глубокий сон после бессчетных бессонных ночей, а проснувшись на кушетке в ординаторской не узнаю, что ЕГО больше нет. Нет! Нет. Нет… Воздух обращается в пепел, вся моя суть — в квинтэссенцию боли. Больно стоять, больно дышать, так больно БЫТЬ. Да и зачем?       — Ника, ты знала его меньше недели, — Эстер треплет меня по плечу, опускается подле на опустелую постель, — и все же последние мгновения его жизни были озарены Истинной любовью. А это дорого стоит.       — И как же жить дальше МНЕ без НЕГО? Да и зачем…       — Ника, в мире есть много вещей, не менее важных чем любовь, даже Истинная. Оглянись вокруг — скольким людям нужна твоя помощь прямо здесь и сейчас. Давай, выкатывай свой прибор и начинай работу. ЕМУ ты все равно уже ничем не поможешь, а так хоть отвлечешься…       Работа никак не помогает вырваться из тягучего болота тоски. Я чувствую себя роботом, в груди которого зияет огромная дыра. И все же… Все же стоит лишь остановиться хоть на минуту, как мука, терзающая меня, становится вовсе невыносима.       Я встречаю ЕГО жену, когда качу сканер по длинному извилистому коридору в соседний корпус. Она, опершись на облезлую стену, плачет, содрогаясь всем своим телом. Я подхожу к единственному человеку, с коим могу разделить боль утраты, и обнимаю за плечи.       — Это… Это вы.., — всхлипывая с трудом лепечет она, — скажите он… Он сильно мучился, прежде…       — Нет, — вру я, — и до последнего думал лишь о вас и о сыне.       — Что я скажу Дане?! Он ведь каждый день спрашивает, когда папа вернётся?!       И она вновь зарыдала, уткнувшись мне в грудь.       Я утешаю ее так долго, как только могу, а после сопровождаю в морг — тоскливое серое здание с истёртыми ступенями и проржавевшей дверью. Какое-то время рассеянно разглядываю безоблачное синие небо, лишённые листьев костлявые кроны, украшенную куцыми гирляндами и покосившейся звездой ель, нежный снежок под ногами, щурюсь на пылающий шар солнца. Ничего не изменилось с самого момента ЕГО смерти. Мир продолжает жить дальше, как ни в чем ни бывало. Я прикусываю губу до боли, до солоноватого привкуса крови во рту, а после спешу в корпус работать и как-то пытаться жить дальше…       

Наши дни…

      — Мамочка! Папа! Познакомьтесь! Это Даня! Мой Истинный! — Алиса затягивает в квартиру кого-то долговязого и заснеженного. Шапка и шарф практически полностью скрывают лицо, а мешковатая куртка — фигуру. Мы с Лешей помогаем разоблачиться нашему будущему зятю, убираем вещи в шкаф в четыре руки, милостиво предлагаем раздолбанные тапки. Разглядеть гостя мне удаётся не сразу — и по началу я не верю глазам. Неужели ОН?! Но как… И все же я не чувствую ни той всепоглощающей любви, ни того переполняющего счастья как прежде. Не вижу ожогов, знакомой родинки на щеке. Даня?! Точно! Так же звали ЕГО сына! Вот же насмешка судьбы…       Я быстро прихожу в себя, напяливаю на лицо столь привычную маску вежливой доброжелательности. Все же годы служения в больнице не прошли даром. Той нежной и ранимой девочки Ники давным-давно нет, на ее место пришла не прошибаемая Вероника Андреевна, коей и море по колено. Садимся за заставленный стол, слушаем столь привычную речь Президента. Под бой курантов открываем шампанское, наполняем бокалы. Чокаемся, загадываем желания.       «Боги, благословите мою глупую дочь и ее Истинного», — загадываю я про себя, прежде чем выпить залпом пузырящееся шампанское, — «пусть она никогда не познает той боли, что познала я».       Ласково улыбаюсь Дане, любуясь столь знакомыми переливами каштановых прядей, задорными искорками, пляшущими в глазах цвета темного шоколада. Радуюсь чужому счастью, поглаживая бабочку, выбитую на руке. Бабочку, что надежно скрывает историю моей собственной великой любви, коя оказалась столь безжалостно коротка.       — Все в порядке? — от внимательного взгляда Леши ничегошеньки нельзя утаить. Я лишь целую в колючую щеку своего мужа, который все же смог отогреть меня за долгие годы своею любовью, которая хоть и не была Истинной, но все же жарко пылала и продолжает пылать в его сердце. Таинственно улыбаюсь, пристраиваю голову на его широком плече. Я все ему расскажу, но лишь завтра. Призраки подождут. Эту ночь я желаю провести средь живых, а не мертвых. Среди веселых хлопушек и бенгальских огней, отплясывая с мужем под песни своей давно ушедшей юности, испивая чашу жизни до дна, и за себя, и за НЕГО, и за тех, кого уже нет с нами.