Я на рассвете уйду с отрядом зеленогорских партизан. Часть 2.

Дождавшись, пока гостьи усядутся, старуха встала из-за стола. Уверенно шагнув в дальний угол, полностью погруженный в темноту, она наклонилась. Заскрипели открываемые дверцы шкафчика. Звякнуло что-то стеклянное, потом звук повторился трижды, но в другой тональности. Наконец на стол опустился бронзовый поднос с бутылкой мутного зеленого стекла и тремя стопками. - Огненная вода? - испуганно спросила Анита. Она в жизни не пробовала ничего крепче виноградного вина. Старшие женщины улыбнулись. - Пей, не бойся, - сказала Аан. Анита взяла стопку и выпила залпом, отрезая себе путь к отступлению. Ничего страшного не случилось. Питье на вкус было приятно терпким и пахло полынью. Пищевод и желудок обдало жаром, но вполне терпимым и даже приятным. Потом тепло начало медленно расходиться по телу от живота до кончиков пальцев рук и ног. Голова отяжелела и слегка закружилась, пол под ногами мягко покачнулся, будто ее стул стоял не на твердой земле, а на палубе корабля. - Как ты, милая? - спросила старуха. - Хорошо, - ответила Анита, блаженно улыбаясь. - Тогда говори, зачем пришла. Анита открыла рот, и слова полились сами, будто заготовленная речь давно хранилась в ее памяти и только дожидалась своего часа. - Понимаете, я хочу поговорить с одной сеньорой. Ее зовут Марией. Муж у нее буйный пьяница, дочери давно замужем, она некрасивая, немолодая и очень несчастная. Она соседка падре Уго, у которого я была в услужении. Я ее всегда побаивалась, потому что она и сама крепко выпивала, ходила в затрапезе и все такое. Но когда меня... - Анита запнулась, - в общем, когда у меня случилось несчастье и я хотела покончить с собой, она одна меня не оставила. Оттащила к лекарю. Потом два дня сидела со мной. Она поняла, что я беременна, и боялась, что я еще раз попытаюсь умереть. Ее муж был недоволен, приходил и кричал, что она бросила дом и хозяйство из-за посторонней девки, а он сидит голодный, дома грязно, печь не топлена, белье не стирано. Сеньора Мария всегда его боялась, он огромный и вдобавок буйный, когда выпьет. Но тут она так на него прикрикнула, что он струсил и убрался восвояси, в свой грязный и холодный дом. А потом, когда я встала на ноги, она приходила каждый день, приносила мне еду, поила отварами от тошноты, говорила, что скоро станет легче. И с родами тоже обещала помочь. Когда я сказала, что не хочу рожать, она сперва сорвалась и меня ударила. Но потом просила прощения и уговаривала одуматься. Кажется, тогда на всем белом свете ей одной было до меня дело. Я на нее не в обиде... ну, почти. Она спасала меня, как могла, как сама понимала, а ведь я ей была никто, просто девчонка, с которой стряслась беда, а помочь некому. А потом нашлись добрые люди, которые мне помогли - вот сеньора Эстелла, и Тереза, и еще другие - меня забрали в столицу, и помогли устроиться, и мне так повезло... Я сначала писала сеньоре Марии, не помню, сколько раз. Но потом забыла. Это плохо. Она там одна, ей тяжело. А теперь я здесь, в диких степях, и даже написать ей не могу. Я пришла просить вас, сеньора. Вы можете как-то мне с этим помочь?