Мы впервые встретились, когда стройные деревья и их сухие ветви укрылись под белыми шубами. Это был один из самых заснеженных дней той зимы, поэтому отец достаточно медленно плыл по дороге, чтобы я смогла разглядеть темное пятно на рыхлом слепящем поле и забеспокоиться. Мы остановились и, выскочив из машины, я почувствовала, как тело одолел колючий мороз, касаясь неприкрытой кожи рук и лица. Утопая в снегу по щиколотку и выше, я быстрее неуклюжего папы пробиралась к незнакомцу, подмечая, что он выглядит одного возраста со мной. Стройный и на тот момент невысокий, ты, в виде звезды, лежал в январском сугробе, прикрыв глаза от сияния бледного неба, а на чёрных ресницах таяли одинокие снежинки. Даже приближающийся снежный хруст не заставил тебя шевельнуться, а из-за слоя дутой синей куртки не было видно, вздымается ли под ней грудь.
Я вытянула руку и коснулась открытого участка шеи под твоим воротником. Как вдруг, дернувшись от холода моих пальцев, ты распахнул глаза и взволновано уставился в мои. От испуга мне было сложно что-то сформулировать, поэтому вмешался отец, встал между нами и, как добропорядочный родитель, предложил помощь. Это был единственный раз, когда он проявил заботу в твою сторону. Потому что, узнав, что ты валялся там от скуки и просто наслаждался наступившим утром, в его глазах ты навсегда остался с ветром в голове. Я же выглядывала из-за широкой спины и рассматривала незнакомые, но мягкие черты твоего лица, восхищаясь простотой беззаботной улыбки. Ты тоже мельком смотрел на меня, пока отвечал на его вопросы.
Но тогда папа увёл меня обратно в машину. Я никогда не рассказывала, но все следующие полчаса езды он говорил о тебе. Что если бы в своё время он так же лежал у дороги и бездельничал, мама никогда бы на него не посмотрела, и он бы так и остался пятидесятидвухлетним одиноким стариком, только с отражением двадцатилетнего парня. Мне стало радостно, что отец так не сделал, и восемнадцать лет назад появилась я, сидящая в этом нагретом салоне с ёлочным ароматизатором и размышляющая о том, кто всё же лежал на снегу. Именно его ностальгическая болтовня заставляла меня и дальше думать о тебе. Мне не хотелось быть наивной и считать эту встречу предначертанной судьбой, но я пришла к выводу, что если наши пути снова пересекутся, то больше не позволю кому-то загораживать вид.
Это случилось через неделю. Хоть я и проезжала это место каждое буднее утро по пути на учёбу, больше не было людей, так бессовестно пугающих водителей. Мне приходилось наблюдать, как вдавленное телом углубление и наши следы постепенно выравнивались падающими хлопьями снега, и притворяться перед папой, что не выискиваю тебя. Затем я с ним попрощалась и осторожной поступью направилась в корпус по обледенелому тротуару. Он был посыпан песком, но в некоторых местах обувь со скрипом скользила и я с трудом держала равновесие. А передо мной, нисколечко не стараясь, шёл ты, скрывшись под капюшоном. Не волшебно ли, но я догадалась по мокрой куртке и ботинкам, где возле щиколоток прилип снег, чуть ли не попадая внутрь. Не мог уже упавший человек идти так уверенно и без опаски. У меня даже немного перехватило дыхание, когда я шла по пятам и собиралась с духом, чтобы окликнуть тебя. Поэтому стало неожиданностью, когда ты вдруг присел завязать шнурки.
Я не среагировала вовремя, как уже запнулась и, потеряв всякий баланс, упала на бок. На этот раз ты возвышался надо мной с всё тем же удивленным взглядом.
— Мне стоит проверить твой пульс? — улыбнулся ты, намекая на прошлую встречу. Всё-таки ты меня запомнил. От стыда хотелось провалиться снова, но ты невозмутимо протянул руку. Я почувствовала, как вопреки морозу горели щеки, когда коснулась предложенной мягкой ладони, чтобы подняться.
Встав на ноги, я очутилась слишком близко к твоему лицу, и биение сердца затмило ноющую боль в плече. Твои глаза блестели, цвет их был похож на растекающийся приторный мёд, от упоминания которого сводит скулы, а блики выползающего из-под туч солнца отражались в радужке как янтарь. Мои карие в сравнении показались бы просто ржавчиной, покрывшей железный забор, у которого мы стояли. Не успела я извиниться за произошедшее неудобство, как первым попросил прощения ты. Но уловив моё замешательство, сразу же пояснил:
— Что тогда не спросил твоего имени, — я восприняла это шуткой, а потом ощутила, что твоя рука продолжает согревать мою. Насколько бы приятным это ни было, я неловко её выдернула, делая вид, что срочно отряхиваюсь от налипших снежинок. А ты спокойно ждал, когда волна смущения меня отпустит.
— Энн Биккель, — представилась я, хотя всю нашу следующую жизнь буду слышать только «Энни».
Я с любопытством надеялась услышать и твоё имя, а ты, как специально, тянул время, пока скидывал с головы капюшон, чтобы растрепать пригладившиеся русые волосы.
— Марк Картер, — наконец сказал с искренней радостью, но после моего безысходного вздоха непонимающе стал смотреть прямиком в глаза. Я замялась с ответом, не зная, оттолкнёт ли он тебя, но поднявшийся колючий ветер поторапливал быстрее спрятаться.
— Будем знакомы, Ма
рк, — спешно пробубнила я и потянула тебя в здание через толпу таких же торопящихся студентов. По твоей расцветающей улыбке стало понятно, что успел расслышать. И пока я пыталась сбежать на пару, ты сказал, что я картавлю так мягко, как если бы кот был робок в своём урчании. Мне запомнилось это так же отчетливо, как первый проваленный тест.
Впредь твои комплименты действовали на меня гипнозом — стоило раз похвалить запах моих волос, как со временем он тоже мне нравился. Тогда я использовала укрепляющий шампунь с аргановым маслом, оттого всюду меня преследовал сладкий ореховый аромат. Ты как раз упомянул, что страдаешь аллергией на кешью, и не раз шутил, что я для тебя как запретный плод. Потому ли со мной ты безмерно аккуратен и ласков, не знаю, однако иногда мне было жаль слышать, что я — самое прекрасное, что ты видел в своей жизни. Мне было неловко представлять, что я могу стать чьей-то судьбой. Я отрицала, но всё же оторвать от тебя свой взгляд стоило немалых усилий каждый божий день. А ты всё приговаривал, что я создана под копирку твоих фантазий. Затем медленно подходил со спины и прижимался грудью к моим лопаткам. Руки ложились под ребрами, подбородок ты клал на мое плечо, а я в этот момент закрывала глаза и вслушивалась в шепот ветра. Он говорил никогда не вырываться из таких объятий.
С тех пор ты просил меня произносить твоё имя так часто, что привычка взаимозаменять слова с этой буквой исчезала сама собой. Я порхала в твоих крепких руках. По весне ты украшал мои чёрные волосы венками и долго гладил их пальцами, заплетая косы. Целовал тыльную сторону ладони, вдыхал мои духи глубже, оставляя их отпечаток в памяти и на собственной одежде. Писал длинные письма о своих пророческих снах, прижимал к себе крепче крепкого и не решался отпустить дальше вытянутой руки, за которую притягивал ближе. Усаживал к себе на колени и массировал уставшие плечи, обводил на них веснушки и щекотал дыханием, рассматривая разбежавшиеся мурашки на моей коже. Ты был уютным одеялом, окутывал тело и бренную душу, закрывал мои раны, впитывал из них сочащуюся кровь и не брезговал алых пятен — лишь сильнее вдыхал металлический запах. Ты всегда был со мной, за меня, рядом. Я была на том же курсе другой специальности, но это не оказалось непреодолимой преградой. Твоими стараниями мы виделись на каждом перерыве, большом или маленьком, ты успевал прибежать и похвастаться оценкой в зачётной книжке. Стоит признать, благодаря стремлению за тобой угнаться я и вышла на красный диплом. Ты, несмотря на ежедневное желание прогуливать, тоже. Хотя и это не сразу убедило моего отца в серьёзных намерениях.
И вот в свои неполные двадцать два года я была одной из немногих, кто уже жил вместе с соулмейтом, имел общий быт и кольцо на безымянном пальце. Это произошло во время медкомиссии в больнице. Врач механическим голосом сказала мне встать у ростомера и, сравнив прошлые результаты, огорошила меня своим внезапным восторгом. Мой рост после двадцати увеличился на целый сантиметр. Я не просила перепроверить лишь потому, что и сама заметила, как проще стало тянуться к твоим губам за поцелуем.
— Ведь это возможно только рядом с соулмейтом! — она более оживленно констатировала то, что и так было известно. Меня ввело в легкий ступор, ну а ты в свою очередь никогда не сомневался в этой информации. Я чувствовала, как за дверью разрастается твоя ухмылка, ибо не услышать слова этой женщины было трудно всему коридору.
Ещё немного — и мы рисковали превратиться в достопримечательность этой клиники. Покинув кабинет, я обнаружила возле тебя людей с разным спектром эмоций, а ещё донельзя громкими голосами. Все одинаково молоды, как на подбор, и только пожилая пара у другого конца стены с пониманием кивали в нашу сторону. Из нас только ты в этот момент чувствовал себя звездой.
— Как вы так рано сошлись? Что-то внутри подсказало, может гадание?
— Почему я тридцать лет в поиске, а тут уже с двадцати вместе?
— Некоторые до ста успевают дожить, не встретив соула, а тут такая новость.
— Дети. Мы хоть пожить успеем, что хорошего в такой ранней любви?
Что хорошего? Этот бестактный вопрос удивительно звонко прозвучал в моей голове, которая вскоре закружилась в угнетающей обстановке. Вокруг несло лекарствами, антисептиком и вонючими телами из очереди. Из-за сухости на языке я не могла произнести и слова, ватные ноги меня подводили и, оперевшись о стену, я медленно сползала вниз. Ты успел подхватить и вынести меня на улицу на руках под шумные овации позади. Но мне это кино не понравилось.
В истории человечества была зарегистрирована пара. С самого момента рождения и до дня встречи со своей сорокалетней судьбой один мужчина прожил под личиной молодости сто тридцать четыре года. Он также известен как самый живучий человек, потому что смог пережить эпидемию, несколько аварий и две комы на грани смерти. Немногим удается столько перенести и дождаться предначертанного, некоторые вовсе решаются заводить семьи с другими. Но ещё это значит, что его предыдущий соулмейт до этой встречи дожить не смог, и этим обуславливается такая разница. Мужчину звали Адам, и в интервью он рассказывал, что наступающая старость в окружении истинной семьи для него как долгожданный выигрыш в лотерею. Все свои накопленные знания и сбережения он направил в обучение детей, а те и поныне занимают лидирующие позиции в управлении целых стран, будто специально не спеша в поисках. Наверняка именно этой историей руководствовался завистливый комментатор. Но мне она вспомнилась по иной причине. Наша с тобой разница в возрасте исчисляется тремя месяцами. В наши с тобой жизни другим никогда и не суждено было попасть.
Свежий воздух приятно охлаждал кожу и понемногу приводил в чувства. Ты уверял, что я просто зациклилась на одном негативе, в то время как многие хотели бы оказаться на нашем месте. Я не спорила, потому что доверие вошло в привычку. Твоё лицо светилось, и мне было достаточно.
Впрочем, вся наша дальнейшая жизнь складывалась замечательно, чтобы даже в мыслях возвращаться к этому случаю в больнице. Помимо имени, и твоя фамилия чаще слышалась из моих губ, ведь теперь и я — Картер. Ты не настаивал на смене документов, но мне хотелось отдать должное твоей покойной матери, чью девичью фамилию когда-то взял осиротевший подросток, а затем возмужал и выбрал в жены меня. То ли на радостях, то ли от страха в тот день ты купил предпочитаемый тестем портвейн и направился к нему, чтобы первым рассказать новость. Оказалось, что и он дожидался момента, чтобы сообщить свою. Это была уникальная на моей памяти неделя, когда вы, пытаясь утаить от меня отцовский рак, сплотились и были дружнее пьянчуг у подъезда. Он не хотел быть обузой, поэтому просил тебя лишь привезти лекарств, продуктов да на обследование подкинуть, а ты в свою очередь надеялся переубедить его скрывать от дочери недуг. А когда получилось, на твои плечи легла ответственность за бережную подачу информации. Никогда не забуду, как глупо ты старался подкрасться к теме. Куда лучше у тебя получалось утешительно обнимать и поглаживать спину. Ты поддержал меня в трудную минуту, чему я по сей миг благодарна, и согласился с моим решением уволиться, чтобы присматривать за больным отцом. Он, конечно, долго отпирался переезжать, но против моих надутых губ ничего не мог поделать.
Теперь нас было трое. Когда папе надоедало смотреть телевизор, он очень долго сверлил меня взглядом, и я, сдавшись, доставала покерные карты. Ты, наверное, удивлялся, когда обнаруживал повсюду фантики, но отец так радовался своим победам, что не замечал, как съедал сладкий выигрыш. Это была одна из причин моей неохоты часто играть: ещё несколько партий — и у него развился бы кариес. На это он забавно, по-старчески хмурился и приговаривал, что будет в состоянии есть конфеты до тех пор, пока это дело не перейдёт внуку. Он вообще часто заводил эту тему.
— Внешность у Марка, конечно, на любителя. Но если выбирать между его мозгом и наружностью, пусть ребенку достанется второе, — я никогда не понимала, почему между вами существует некое напряжение, но когда папа так бухтел, я смеялась, не в силах выдержать недоумение на твоём лице. Я верю, по крайней мере последние два года он тебя любил. Глубоко, через призму родителя, который отдаёт своё дитя на попечение другому человеку, но любил. И ставил не ниже третьего места. После меня и портвейна, естественно.
Но ты и не думал обижаться. Взвалив на себя кучу обязанностей, всегда с воодушевлением посещая работу, ты поздно возвращался домой, но не терял детской радости при виде меня. Будучи готовым есть остывший ужин, лишь бы подольше обниматься после расставания, ты невероятно нежно прислонялся щекой к моей. Иногда отросшая щетина щекотала, и мне было сложно сдержать смех, пока ты целовал мои скулы, спускался к шее и прижимал к себе. Только в такие мгновения я чувствовала себя полноценной. Ты заполнял все душевные пробелы, и мне становилось так уютно, что до слёз не хотелось отпускать. На самом деле это я казалась капризной девочкой, что ютилась и пряталась в крепких мужских руках, восполняя часы разлуки. Даже вечно ворчливый отец тихонько решал кроссворды в комнате и не стеснял нас своим присутствием. В такие моменты он тоже улыбался. Я это знаю.
И тогда я никак не могла думать, что всего за год болезнь подкосит папу так сильно. Ты до сих пор сокрушаешься, что отсутствовал в то утро, когда приехала скорая и увезла одеревеневшее, холодное тело, при жизни борющееся с раком один на один и за ночь проигравшее инсульту. Я и сама миллионы раз пожалела, что отпустила тебя к друзьям в другой город. Когда ты вернулся, я без сил сидела в кресле и заплаканными глазами смотрела на диван, где он умер. В комнате еще пахло его одеколоном с ароматом хвои, несвежим носками и… смертью, такой холодной, что кровь стынет. Никак не получалось отделаться от увиденной картины. Папа выглядел в два раза моложе своих семидесяти пяти, но в голове всё равно не укладывалось, почему это случилось, как не укладывается у всех детей, теряющих родных. Невероятно больно было и заниматься похоронами, хоть я вызвалась сама. Только мне известно, в каком месте был развеян прах мамы. Он бы хотел, чтобы я нашла в себе силы и не перекладывала на тебя. Мне и самой нужно было это пройти, чтобы окончательно с горя не рухнуть. По этой причине я вскоре и восстановилась на работе.
Скорбь блекла, время неумолимо бежало, а я бесцельно теряла годы. Каждая из моих подруг при встрече не забывала упомянуть о том, что я держу себя в хорошей форме и «как же повезло, что уже с юности тебе не приходится париться о будущем». Я не понимала, что это значит. Со стороны их комплименты казались белой завистью, что предначертанного я встретила рано и не потрачу уйму времени на ненужных людей. Одноразовые отношения, одинокие ночи, ненужная смерть. Это так. Меня ужасало смотреть, как мир заполняли рекламы сайтов знакомств и новости о похищениях. Некоторым невмоготу ждать любви и они насильно забирают её у других. Это удача, что мне не понадобилось выживать на работе долгие десятилетия, чтобы обеспечить себя и стареющих родителей самостоятельно. Повезло не испытывать страх за жизнь, опасаясь, что соулмейт устроит покушение, лишь бы продлить своё существование. В этом неидеальном мире наш с тобой союз был союзом двух белых ворон.
Но в двадцать девять настойчивее посещали мысли, что, прожигая изнутри желание преуспеть, зависть крылась во мне. В той, что состарится раньше сверстников, потому что посмела любить.
Для тебя не прошло незамеченным это выгорание. Все ожидали от меня слишком многого, ведь для долгожителей оставить хоть какой-то след в истории — обычный список дел на десять лет, если не умер по воле случая. У них впереди было как минимум столетие. А мне уже оставалось в половину меньше. Эти годы я была обязана не останавливаться: если работаешь в кофейне — становись совладельцем; есть сбережения — скупай акции до тех пор, чтобы твой голос мог влиять на решения; преуспела в отрасли — пиши книгу. Если не справляешься — подари делу наследника. Помню, в тридцать почувствовала, как чарующе нежно ты смотришь за тем, как я банально глажу бельё и норовишь предложить помощь. Мне показалось, что если у наших детей будут твои глаза, я не смогу представить большего счастья, и в тот же миг обвила твою шею руками, втягивая в долгий поцелуй. Даже в столь страстный момент ты не забыл выключить утюг, а только потом уложил меня на постель и навис сверху, ограждая от прочего мира.
Мне хватило лишь одного поцелуя в шею, чтобы жар распространился по всему телу. Ты всегда прислушивался к его желаниям, действовал осторожно и плавно, сколько бы времени это ни занимало. Я сгорала, но мне нравилось не спешить. Наслаждаться сбитым дыханием, гладить взмокший лоб и чувствовать напряжение в твоих мышцах. Пиком удовольствия становилось то, как ты, бессильный, валишься на кровать, а я ласково укладываюсь сверху и вывожу пальцем по груди незамысловатые фигуры. Биение наших сердец сталкивалось, мы сливались и грели друг друга голыми телами. И я, околдованная твоим обаянием, бездумно сказала, что хочу ребёнка.
— Прям того самого, который будет из люльки в том углу бросаться игрушками, а ты вставать по ночам и кормить его своей прелестной набухшей… — по мере слов твоя рука всё ближе спускалась от плеча к моей груди.
— Ты, видимо, уже думал об этом.
— И не раз, — несмотря на легкомысленные шутки, я знала, что к вопросу пополнения ты отнесешься серьёзно. Стать похожим на собственного отца для тебя было бы унижением, хотя и без этого ты всегда сострадателен к маленьким и беззащитным. — Только, если девочка, не учи её так же мило надувать губки. Нам веников не хватит выметать ухажеров… — ты засмеялся, а я, конечно же, надула губы, подавляя в себе улыбку.
— Тебе повезло, что у папы был дорогой пылесос.
С этого разговора каждый наш выходной был полон любви. Ты подлавливал меня в любой части квартиры, одаривал лаской, любовался смущением и, казалось, был полон нескончаемой энергии. Тогда я особо не задумывалась, зачем так спешить, но мне льстило, как быстро ты принял решение. Внутренние тяготы насчёт моих лет отступали. С тобой даже летящее время не казалось бессмысленным, ведь каждая секунда приближала нас к ещё большему счастью. По дороге с работы мне хотелось лепить из облаков крылья и поскорее порхать домой, воображать новую планировку комнаты. Раз в месяц я обязательно забегала в аптеку по пути и покупала тест. Первые отрицательные результаты меня не расстраивали, зато у нас становилось больше времени подготовиться и подкопить. С каждым разом взгляд и тон фармацевта становился всё более сочувственным, а я не принимала это близко к сердцу, ведь совершенно чужой человек не может многого знать о нас. С такой уверенно поднятой головой я выдержала полтора года безрезультатных попыток и обследований. А недавно захотелось советы по беременности запихнуть обратно в глотку продавца.
Вместо набора я только теряла в весе, а вторая комната так и продолжила пустовать. Врач исключила в моем организме какие-либо патологии; алкоголя и сигарет в моём рационе не существовало, а из вариантов оставался только стресс. Но когда знаешь, что причина в стрессе, волноваться получается только сильнее. Я откровенно психовала. Когда хотелось плакать — я разбивала тарелку, когда хотелось крушить вещи — я плакала. Люди, что настаивали взять месяц отпуска, ошиблись. Вместо дела, которого занимает мысли и отвлекает, и отдыха, который должен был благополучно повлиять, у меня получалось лишь глубже оседать в собственном унынии. Ты и сам стал непривычно тихим, когда передал, что врач не обнаружил отклонений и у тебя тоже. Мне одновременно сделалось легче, и что-то впилось в сердце. Мы были здоровы, но аист не желал прилетать, и я не знала, чем заслужила это. В душе бушевало отчаяние. Ты трудился на работе, а я немного ехала головой дома, на витаминах и видеороликах от интернет-специалистов. Как только я слышала щелчок дверного замка, сразу шла к тебе навстречу. Забирала сумку, ставила её на тумбу и помогала снять пальто. А по пути в спальню — и всё остальное. Это стало таким автоматизированным, словно на месте мозга был маленький компьютер и давал мне команды двигать бёдрами вперед-назад. Впрочем, после происходило так нечасто. Вскоре механическая жена перестала тебя возбуждать. Теперь, слыша, как ты топчешься в коридоре, я больше не торопилась вставать.
Да, ты говорил, что просто устал в офисе, мол, «выдался трудный отчет», а затем прижимался губами к моему лбу и заказывал ужин, но я прекрасно понимала. Сухая, негладкая кожа и стеклянный взгляд мало кому могли нравиться. Даже так ты излишне хорошо справлялся с ролью мужа. Несмотря на мою отрешенность, твоя любовь не гасла ни на градус. Я видела её в сваренном твоими руками какао с ложкой сгущёнки, горячей ванне с морской солью и чистом банном халате, подготовленным для меня. Оттого ещё паршивее было чувствовать себя дефектной.
Всё вокруг чернело. Шелест листвы на улице вызывал тоску. Ветер нестерпимо долго завывал за окном и не давал мне покоя, напоминая бездомную дворняжку под дождём, которая бродит по скользким улицам в поисках пристанища, но везде находит лишь озлобленные взгляды прохожих. Ветки продолжали зловеще скрипеть и сыпать листвой еще несколько дней, извещая о наступлении осени. Солнце уже не касалось нежными лучами моих веснушек, потому что скрывалось за тучами и потому что я больше ему не мила.
А потом ты неожиданно пришёл с работы к обеду. Я ничего не готовила, ведь ждала тебя не раньше шести, но ты чувствовал себя бодрее моего и принялся готовить домашнюю пиццу. Этот энтузиазм понемногу заражал, да и смотреть, как ты пытаешься разобраться с духовкой, поднимало настроение. А когда тесто с начинкой отправилось запекаться, ты и вовсе сказал, что тоже взял неделю за свой счёт и планируешь поехать к морю. Я по-глупости решила, что ты устал от меня и семейной жизни, но, заметив растерянное выражение, ты щёлкнул меня по носу и вернул на землю.
— Я хочу туда только с тобой, — успокоил ты, и мои глаза заблестели то ли благодарностью, то ли от проступивших слезинок. Лето и вправду выдалось тяжелым морально и загруженным физически. Мы не замечали, как постепенно сокращался световой день, как прохожие сменяли шорты на брюки, а красная полоска на термометре становилась на одно деление ниже. Так пролетел и бархатный сезон, и всё лето целиком. Поехать сейчас, даже если не искупаться, то чтобы вдохнуть полезный морской воздух с примесью йода, водорослей и соли, помедитировать на сыром прибрежном песке и послушать пение волн и птиц. Одни только мысли облегчали душу.
Ты взял ложку, слизал с неё остатки соуса, и, вытянув руку, приложил её к моему правому плечу.
— Энни, Вы посвящаетесь в
Поездной
Орден
Резиденции
Новых
Ощущений. Обязываю Вас взять чемодан и наполнить его только самым необходимым, пока предводитель бронирует домик у моря, — твоё лицо выражало напускную важность, и я, улыбаясь, пыталась догадаться, понял ли ты, какую аббревиатуру образовал. И судя по растягивающимся уголкам губ, ты прекрасно всё знал.
— А я-то читала, у мальчиков пубертат после шестнадцати лет заканчивается.
— Там имели в виду после шестнадцати лет брака. Ну, осталось недолго, — наобум ляпнул ты, проверяя пиццу. А потом резко повернулся ко мне с виноватым лицом, боясь, что тема о возрасте негативно скажется на моём настроении. Но я уже грезила о приятных выходных у моря, вместо того чтобы опять возвращаться в чёрный омут, поэтому снисходительно покачала головой и пошла в кладовку.
Дом наполнился приятной суетой. Я компактно складывала одежду, надеясь обойтись одним чемоданом на двоих, но гардероб как назло не заканчивался, и мне ещё долго пришлось подбирать наряды. Ты же сидел в кресле, сёрбал крепкий черный чай и гуглил маршрут, иногда отвлекаясь на оценивание предложенных мною вещей. В итоге пригодилась дополнительная сумка, тогда нужные предметы поместились полностью. И сразу же нас ждала четырёхчасовая поездка в машине. Так не терпелось поскорее вырваться из муравейника, поэтому общим решением стало незамедлительное отправление в небольшое, но такое необходимое путешествие.
Ещё не успев выехать с парковки, ты уже вслух планировал ужин при свечах под открытым звёздным небом. Я напомнила о вездесущих комарах, но ты отмахнулся и ответил, что купил спрей от насекомых для тела. Это успокоило меня и мою чувствительную кожу. Теперь всё казалось ещё идеальнее. За окном автомобиля пёстрые неоновые вывески и многоэтажные квартиры постепенно сменялись на маленькие частные дома, а ровная асфальтированная дорога местами становилась ухабистее. Исчезали городские пробки, рекламные щиты и светофоры, а бегущий пейзаж раскрашивался в зеленый и коричнево-оранжевый. Сильнее благоухали растения, впитывающие недавний дождик, и профиль твоего лица на фоне природы становился еще красивее. Несколько минут я завороженно смотрела, как спокойно ты ведешь. Заметив пристальное наблюдение, ты левой рукой взял меня за ладонь и нежно переплёл наши пальцы. Я хотела всего лишь положить голову на твоё плечо и поластиться как котёнок, но уже через пару секунд отяжелевшие веки закрылись, и я уснула в таком положении. Там, в пустоте, транслировался какой-то сон, но, очнувшись, я его не помнила.
Двигатель смолк, а из твоих губ послышалось шептание. Я лениво открыла глаза и увидела перед машиной небольшое здание, выделяющейся на фоне бледно-желтого пляжа и вечернего неба, плавно сливающегося с синим морем на горизонте. Домик был ярким, из дерева, выкрашенного в рыжий, и крышей из бордовой черепицы. Хоть он и выглядел маленьким, второй этаж с открытым балконом это компенсировал. А вокруг находился только тихий пустой берег, не обременённый лежаками, зонтиками и даже посторонними людьми. Ближайшие хижины были на расстоянии нескольких десятков метров, но, даже если там кто-то находился, они сидели внутри.
Я сразу вылезла из автомобиля и разулась, чтобы ступить на песок и ощутить его прохладу. Перед нами расстилались невообразимые просторы. Хотелось пробежаться до воды, коснуться её пальчиками ног и рассматривать обточенные камушки, но не могла же я оставить тебя одного. Иногда из-под песка торчали выросшие травинки и щекотали босые ступни, пока я помогала нести вещи. Колёсики чемодана оставляли за тобой полосы, и я шагала по ним как по рельсам, на пути к мужчине, который передаст нам ключ. Тот выглядел немного помято, как человек, не привыкший, что люди так срочно хотят заселиться. Благо, ты у меня находчивый, и мы смогли зайти внутрь, где нас встретила настенная вешалка и тесный коридорчик. Там мы оставили обувь и направились в гостиную, посредине которой стоял прямой светло-серый диван с белой подушкой и пледом. Он был направлен на журнальный столик и телевизор, встроенный в стену, а позади расположилась компактная кухня с плитой, ящичками и микроволновкой. Когда ты включил свет, помещение залилось таким же оранжевым цветом, как и дерево снаружи. Думаю, под естественным светом солнца обстановка смотрелась бы выгоднее. Из общей картины выбивалась только серая, в цвет дивана, керамическая столешница.
Летом здесь наверняка уютнее и теплее, но, когда мы вошли, линолеум под ногами был даже холоднее песка. Чтобы скорее разложиться и найти носочки, по ступенькам мы поднялись на второй этаж. Тут была небольшая ванная комната и спальня с двумя одноместными кроватями. Как раз между ними размещен выход на балкон, прикрытый полупрозрачной шторой. Жаль, что совмещенный санузел и раздельные кровати, но хотя бы второе мы были в силах исправить. Но перед этим ты решил разогреть приготовленную дома пиццу и спустился вниз.
Я же спешила поскорее разложить вещи по стопкам и полкам, чтобы не мялись дальше, и после со спокойной душой выйти на прогулку. В процессе моё внимание случайно привлек портфельчик для бумаг, видимо, оставшийся в машине после работы, а ты и не заметил. Я хотела переложить, чтобы он не валялся где попало, но когда подняла, оттуда выскользнул конверт и приземлился на пол. И всё бы ничего, но, как и большинство файликов, он был прозрачным и просвечивал содержимое. Стоило просто нагнуться, чтобы невольно прочитать жирный шрифт в заголовке:
Медицинское заключение
Мне было незнакомо название больницы на документе.
Ф.И.О. Картер Марк Робертович
Но он явно принадлежал тебе. Я отвернулась от бумаги в сторону окна. Откуда-то накатил страх. Должна ли я видеть это? Может, у тебя что-то со здоровьем? Или просто плановая медкомиссия, о которой… ты ничего не сказал? Мою шею словно заклинило, и ещё какое-то время я не могла — или не хотела — дочитать. Но когда со скрипом повернулась, среди кривого почерка и медицинских терминов смогла разобрать только одно предложение:
Диагноз Бесплодие I степени Идиопатическая форма
Наверное, поэтому мы сегодня сюда приехали. Хотел в более расслабленной обстановке рассказать, что недавно перепроверился и…
Дата «12» 05 2023г.
Май? Это как раз начало того кошмара, когда я раздевалась перед каждым новым специалистом, соглашалась на любые диагностики, плакалась тебе в плечо?
Май… Эту бумагу захотелось смять, разорвать, швырнуть на плиту, смотреть, как она сгорит дотла, а после кинуть пепел ветру, чтобы в мире не осталось ни единого доказательства твоей лжи мне.
Замерев статуей, я держала заключение в руках, а злоба вибрировала во мне, распространяясь дрожью по всему телу. Полгода ты знал, что бесплоден и, наверное, смеялся за моей спиной, пока я искренне винила себя? Я чувствовала удушье и хрипела вслух, заглатывая воздух. Рот не закрывался, внутри всё пересохло. В висках пульсировало, и эта боль отдавалась напряжением в веки, будто кто-то старательно давил на глазные яблоки. Мне не нравилось, что происходит. Эта пища для размышлений отдавала горьким привкусом желчи, в горле застрял тошнотворный ком. Я быстрым движением всунула файл в портфель и убрала его в тумбу. Боль в сжатых кулаках отрезвляла, все ближе были твои шаги по лестнице. Я хотела, чтобы ты сейчас же вошёл и всё понял, объяснился, доказал, что я ошибочно злюсь.
— Вот, почти с пылу с жару, — но ты подошел, в руках держа тарелку с двумя кусочками пиццы. Приятный запах не вызвал во мне аппетит, и я отрицательно покачала головой.
— Поездка вымотала, пока не хочу.
— Вот как, приляг, — ты заботливо посадил меня на постель. Почему-то твои касания отзывались на коже покалыванием. — Я вспомнил, мы забыли купить продукты по пути. Ближайший магазин в четырёх километрах, подождешь? Что-то, может, взять из таблеток? — да, и вправду тошнит, только не укачало. От твоего лица. Красивого, взволнованного.
Я машинально написала список продуктов, но отдельно добавила муку, сливочное масло, яйца и прочие ингредиенты для твоего любимого печенья с шоколадными кусочками. Увидев это и смекнув, что к чему, ты еле заметно улыбнулся. Затем чмокнул меня в лоб. Легонько, но так чувственно, и вышел на улицу. Я отлично держалась до момента, пока шум мотора снаружи не отдалился и не исчез. Тогда волна паники ударила с новой силой. Ты опять умолчал. Во мне разгоралось желание тебя ударить — в грудь, в плечи, по лицу. Оставить синяки, царапины, чтобы жгло, пекло, и это лишь малая доля моих мучений. Мне хотелось рыдать и задаваться вопросом: почему почему почему ты так поступил?
Тогда нечто гнилое и липкое во мне проснулось. Оно с булькающим звуком внедрялось в вены, мешалось с кровью, подбиралось к мозгу. Эта ужасная, подлая, ничтожная мысль спиралью вкручивалась в голову: ты должен был испытать мою боль. Я взяла телефон, через пелену не видела клавиатуру, но пальцы по памяти вбили текст в поиск. Гусиная кожа покрыла моё замёрзшее тело. Уведомление из приложения волнительно мяукнуло, словно интересуясь моим самочувствием — оно отвратительное. В голове бушевал океан мыслей, и я физически в них захлёбывалась, пока искала заведение ближе, чем магазин. Нашлось какое-то прибрежное кафе в километре, предоставляющее доставку в своем районе за удвоенную сумму. Я выбрала первый попавшийся фаст-фуд, напиток и ореховое ассорти. Ни кусочек моей души не сомневался, когда палец нажимал «оплатить».
Как же я надеялась, что курьер приедет первее. Изводила себя, воображая, как вы одновременно подъедете, или, что хуже, он прибудет вторым. Меня на месте уличат в преступлении. Теперь я даже не могла представить, как отреагирует человек, с которым я жила. Только ли в этом ты врал? Почему мужчина, готовый на всё ради любви в один миг стал мне чужаком? Почему столько сложных вопросов свалилось на мои стеклянные чувства. Мне так больно, внутри что-то раскалывалось, расщеплялось даже не на осколки, а в какую-то стружку. Она колола мои легкие, желая их повредить. Я уже почти задыхалась от обиды и страха, что мой муж оказался подлецом. Искал ли ты в себе силы, чтобы сознаться? Как долго планировал оставлять меня в неведении? Почему ты спокойно смотрел, как я плачу и злюсь?
Я простояла у окна, семнадцать минут барахтаясь в тине из своих эмоций и догадок. К дому подъехал мотоцикл. Его водитель достал из большой сумки пакет, направился к двери, и я открыла раньше, чем успели постучать. Парень слегка дернулся. Без слов я оплатила покупку картой и уже через минуту вновь осталась один на один со своей местью.
Спрятать. Я вывалила содержимое заказа на стол, разорвала упаковку с орехами и, как золушка, отделяла плоды кешью от прочих. Засунула их в карман джинс, а остальной заказ свалила в мусорку вместе с бургерами. В спешке открыла форточку, чтобы выветрился их запах, и села на диван. Нога нервно дергалась. Я включила телевизор и оставила первый попавшийся музыкальный канал, только мелодии не достигали мозга, оставаясь витающими в воздухе волнами. Ты вернулся, в окнах отразился свет фар и погас. Я как можно глубже и размеренней дышала, чтобы успокоиться, даже приподняла уголки губ. С пакетами наперевес, ты вошел в комнату и выставил продукты на стол. В приступе паранойи мне показалось, что будут заметны крошки на поверхности. Но ты повернулся ко мне и пролепетал нежным голосом:
— Сегодня особенный десерт, да? — у меня дернулся глаз. Ты будто что-то знал, но не выдавал себя. — Нечасто ты что-то печешь, — опять будто прочитал мои мысли. И все же стало спокойнее. Я действительно редко готовлю сладости, а ты их всегда любил невероятно. Потом помог мне разобрать пакеты и, чтобы не мешаться на мини-кухне, ушел на диван листать каналы в поиске интересных передач.
Очередной раз шествие над моим разумом передалось неведомому роботу. Он включил духовку нагреваться, соединил сухие ингредиенты, затем до однородности смешал остальные и в общую массу добавил кусочки шоколада с незаметно перемолотыми орехами. Выложил на противень аккуратными круглыми лепешками и поставил в печь. Завёл таймер на долгие двадцать минут. Ожидание сопровождалось ощутимым тремором рук, запахом ванили и молочного шоколада, заполняющим весь первый этаж. От него хотелось бежать на улицу, стряхнуть с одежды как налипшую грязь. Но я мирно сидела с тобой и концентрировалась на телевизоре, честно пытаясь отвлечься на проигрываемый фильм и ощутить малейший вкус прожеванной еды.
Ты явно был увлечен сюжетом, раз так сосредоточено смотрел на экран, и почти не шевелился. Иногда мне думалось, что этот нереалистичный сон кончится, и я проснусь в нагретой папиной машине. За окном пронесутся стройные деревья и их сухие ветви, укрытые под белыми шубами в один из самых заснеженных дней зимы, а отец достаточно медленно проедет по дороге, чтобы я смогла разглядеть темное пятно на рыхлом слепящем поле. Это окажется старая шина, выброшенная нерадивым хозяином, и мы проедем мимо, а я не потрачу всю молодость на человека, который ранит меня в самое слабое место.
Но звон таймера пройдётся по этой мечте лезвием.
На деле же я возьму прихватку и вытащу ароматную выпечку. Переложу печенье в тарелку красивой пирамидой и подам на середину круглого стола. Мы сядем напротив друг друга. Снаружи донесется грохот, характерный для надвигающейся непогоды. Сам мир громыхает и злится на мои желания. Не должна, не должна, не должна — эти слова старалась прожечь молния, попадая в землю. Я боялась, что потоки воды смоют дом вместе с песком, а после я потеряюсь среди веток и грязи.
До сих пор ты продолжал не говорить и слова о своём обследовании. Почему-то мне хотелось молить тебя всё прекратить, сознаться, остановить приближающийся ужас, но ты лишь молча осматривал печенье. Ещё несколько движений — и ты тоже ощутишь на себе удушье. Жжение, отёк горла. Будешь хрипеть в кашле и ждать, пока твоя жена окажет помощь, но я просто отвернусь. Да, я не в состоянии на такое смотреть, но ты обязан оказаться таким же беспомощным. И глупым, какой была и я, пока верила твоей болтовне.
Ты уже тянешься к печенью, хоть оно и не успело остыть. Оно уже в твоей руке. Я вижу, как близко оно подносится к губам. Твои глаза почему-то закрылись, а я наоборот неотрывно смотрела.
Пока по моей щеке быстро не проскользила слезинка. Я бы и не заметила, но она ощутимо приземлилась на мою кисть, оставляя влажное пятнышко. А за ним второе, третье. В глазах становилось так мутно, что твой силуэт размывался. На секунду показалось, что ты испаряешься, и какой бы выдумкой это ни было, внутри меня что-то колом впилось в сердце.
По неведомой причине из нас двоих жизнь проносилась перед моими глазами.
В одном из воспоминаний я, утомлённая, лежу в ванне и чувствую, как плывет изображение, в точности как сейчас. Комната заполнялась теплым паром, его становилось всё больше, и он вытеснял весь кислород. Тело моментально обмякло. Веки непроизвольно закрывались, а дыхание становилось все тише и реже. Я не могла встать из-за головокружения, но из последних сил позвала тебя. Смутно помню, как дальше твои удары по двери отдавались эхом в голове, пока я засыпала. Затем какой-то треск, ты ворвался, и вместе с тобой проникла прохлада. Пар просачивался через открытую дверь, а ты схватил меня на руки и достал из горячей воды. Резкое соприкосновение со свежим воздухом ощущалось на коже как лед. Ты бил по моим щекам, непривычно звал: «Энн!». Мне так хотелось очнуться и успокоить тебя, но тело отказывалось сразу слушаться.
Я почувствовала под собой простынь, она впитывала с меня воду и неприятно липла к спине. Помню, когда взгляд наконец сфокусировался, твои округленные глаза смотрели в мои, твои трясущие руки держали мои ладони. После этого случая ты принципиально отказывался возвращать замок на дверь в ванную. Я, конечно, испытывала вину, что так не уследила за своим состоянием, но такое мне было чересчур. Какое-то юношеское смущение одолевало, когда я в следующие разы принимала душ. Но ты за несколько лет так и не вошёл без разрешения. Никогда не подшучивал, не врывался, только… оберегал, там, за стеной. Почему я забыла? Ты никогда не смеялся надо мной. Почему же я позволила этой мысли… с лёгкостью меня поглотить?
Сон в машине. Он тоже пронёсся. Последний, как эпилог, завершающий чью-то жизнь. Образы из него расплывались, сменяли друг друга, становились абсурдными абстракциями, но я смогла вычленить общий смысл. Там моё тело покрылось мурашками и небольшим слоем снега. Одежда на мне обросла коркой льда, а я так и сидела на асфальте посреди улицы, где люди проходили мимо. От некоторых в мою сторону летели окурки, другие пинали жестянки. И где-то среди этой массовки прятался ты, угрюмый и злой на меня, существование которой было для всех яблоком раздора. Они все надкусывали, надкусывали, пока не остался один тощий огрызок, который осталось лишь выкинуть в урну, но ты, оказалось, никогда не сдаёшься. Ты разглядел во мне свет, откопал внутри меня уцелевшее семя, посадил на своём подоконнике и ждал. Ждал меня, как египтяне ждут перерождение феникса.
Когда ты молился, по твоему худому лицу сползали столь чистые слёзы, им позавидовали бы даже самые кристальные озера. Радовался моему росту, будто я создам собой новую галактику. Но когда это произошло, тебе не хватило в ней места.
Я рывком встала и выбила из твоей ладони печенье. Ты удивленно распахнул глаза. Я успела заметить, что они покраснели, а в уголках скопилась влага.
— Почему? — прозвучал вопрос каким-то обреченным голосом. Этот тон мне был незнаком.
— Там кешью, — и плевать, что будет. Пусть я честно добьюсь ответа, чем позволю животной мести сожрать меня.
— Я знаю. Почему не дала съесть? — озадаченно и шокировано я смотрела ещё минуту. Ты шутишь. Нет, ты изощрённо издеваешься надо мной. Да! Сейчас вспыхнешь и разозлишься… пожалуйста. Почему же не отводишь взгляд и не проявляешь обиды? — Из тебя вышла никудышная Джули Тофана. Я выучил этот запах ещё в детстве, его трудно с чем-то перепутать, — сказал ты так расслабленно, без злости, словно мы обсуждали погоду. Я перестала понимать что-либо.
— Хватит… — слёзы полились сильнее. Слова ранили горло, но я не могла остановить свой крик. — Хватит уже играть со мной! Что ты несешь? По-твоему, можно так просто обманывать меня? Я чувствую, как с ума схожу! Понимаешь, насколько? Я хотела тебя отравить! Ты умереть мог, здесь и сейчас! Почему ты продолжаешь мучить? Почему не сказал, что бесплоден? Зачем играл в надежды о детях и-
Я заткнулась, чтобы уловить звук твоих всхлипов. Ты спрятал глаза за ладонью, но твои плечи дрожали и вздрагивали всё сильнее, и я потерялась в мыслях, чтобы продолжать говорить. Ты плакал. Это единственный раз, когда я видела тебя в слезах не у могилы матери. Ты еле слышно скулил, пытаясь себя заглушить, но я была слишком близко, чтобы упустить хоть что-то. От неожиданности прекратились даже мои слёзы. Ты стал что-то невнятно шептать, пока это не переросло в зацикленное «прости». Прости, прости, прости — не останавливался, хоть твой голос ломался.
— Объясни… — моё сердце рвалось тебя успокоить. Почему-то ты вновь предстал передо мной маленьким мальчиком, который в чем-то раскаивается. Я хотела спрятать тебя в объятиях, но тело не двигалось. Мне было страшно от незнания происходящего.
— Я мудак, не смог признаться тебе, что сам болен. Ты страдала, а я надеялся по-тихому вылечиться, хотел, чтобы всё исправилось. Я и приходил-то поздно, чтобы вечером отработать утренние опоздания из-за анализов. Я самонадеянный придурок и эгоист, тебе было больно, а я… Съел бы я эти печенья, и ты вновь обрела иммунитет к старости. Встретила нового соулмейта, не такого порченого, — тараторил, быстро, чтобы не успели захлестнуть рыдания. Прежде сдержанный, ты больше не пренебрегал ругательствами и продолжал обвинять себя. А в конце низко склонил голову почти к самому столу и наконец произнес не полную чушь. — Мне впервые стало так стыдно, что я не могу что-то тебе дать…
Теперь я с облегчением обняла тебя со спины. Прижалась крепко, чтобы унять твою дрожь, и положила голову на плечо. Нам ещё долго предстоит обсуждать эту тему, но сейчас я хочу, чтобы ты почувствовал мою любовь. Я отвернула тебя от печенья к себе, с ненавистью глядя на собственноручно приготовленный десерт. Не хочу даже знать, какие силы подтолкнули меня к самому ужасному, но я бескрайне рада, что не лишилась возможности гладить твои мягкие волосы. И неважно стало, сколько там проживут другие люди, а сколько мы. Я больше не хочу видеть, как ты уходишь, даже во сне.
— Давай договоримся, что где-то во вселенной мы очень крепко любим друг друга. Ночами сбегаем от людей и проходим целые поля, держась за руки. Несём полную чушь и заразительно смеёмся. Молчим весь путь и понимаем мысли другого, или бегаем по мокрой траве, сбивая росу, чтобы наперегонки до цветущего дерева. Считаем молнии в грозном небе и слушаем дождь, тянем к нему руки и гладим влажные волосы. Пахнет свежестью, корой деревьев и нами. Я буду бороздить страны в поиске тех самых слов, что смогут описать твой запах, такой мягкий, как облака, и родной, как отцовский одеколон в детстве. Я смогу, а пока дай понаслаждаться им, уткнувшись в изгиб твоей шеи. Пожалуйста, давай сделаем эту вселенную нашей.
