Абонент недоступен

Сначала она просто едет в никуда. Неумолимо отдаляется от набережной, словно в замедленной съемке и тут же ныряет в темноту кое-где плохо освещаемых улиц, пытаясь скрыться и исчезнуть как можно скорее. Позорно сбегает оставляя все позади: кратковременное и ускользающее сквозь пальцы счастье, ребяческую улыбку, надежды, проклятый хейт и его. Подвеска машины предательски постукивает в такт ловящим ямы колесам, и Яся в попытках игнорировать слезы прозрачной пеленой застилающие глаза — прислушивается, а затем мысленно прикидывает финансовые масштабы поломки. Получается по-правде говоря хреново. Руки дрожат. Но руль сжимают крепко крепко, словно пытаясь уцепиться за последние нотки адекватности перед стремительно нарастающей истерикой; ей на какое-то мгновение начинает казаться, что кто-то также крепко и безжалостно сдавливает ее горло. Потому что больно. Потому что каждый вдох превращается в злоебучую пытку, а во рту оседает такой мерзкий привкус горечи, которой не бывало ни от дешевых сигарет в шальные студенческие годы, ни от развода с Сапрыкиным, камнем тянущим ее на дно еще каких-то месяцев пять назад. Яся плюс-минус приходит в себя только тогда, когда перед глазами вырастает дорожный знак обозначающий выезд за черту города. Ярославль — такой же унылый и несчастный как она, тезка что ещё сказать, остается диаметрально позади, как и тускло освещающие дорогу уличные фонари. Она чувствует как в приступе собственного гнева и отчаяния верхний ряд зубов стремительно накрывает нижний, и резко давит на педаль тормоза; её старушка-машина, пережившая не так давно преднамеренные увечья со стороны хозяйки, а после этого и долгое дорогостоящее ТО, с жалобным визгом шин останавливается и глохнет прямо посреди трассы. Ясе кажется, что моторчик, отчаянно барахтающийся в груди в этот момент — глохнет и у неё. Вокруг все мигом замолкает — слышен только вой замогильного холода, и клацание аварийки. Яся открывает дверцу и обессилено выползает из машины на улицу. Тело двигается на каком-то автопилоте. Её накрывает ощущение дежавю. Кажется, что-то подобное уже было, только на сей раз она абсолютно одна, багажник пуст, а следом за ней больше никто не бежит обеспокоено глядя прямо в глаза. И больше никто не обнимает. Яся облокачивается на бампер машины и наконец целиком и полностью дает волю чувствам. Ревет как сумасшедшая. Истерично, громко и с надрывом. Заикаясь, вздрагивая и ощущая как внутри разрастается пустота глубиной с Марианскую Впадину. Я всё сделала правильно. Она повторяет это себе словно мантру, но блаженное успокоение так и не приходит. Взгляд Елисея — разбитый и умоляющий нет, нифига нифига никак не покидает голову. Яся сдавленно всхлипывает и с силой сжимает веки стараясь прогнать его образ прочь. Заправка на сороковом километре встречает ее выедающим глазные яблоки неоновым освещением и полусонными сотрудниками, от которых за версту несет втушеванной в кожу усталостью. Яся зайдя в придорожный минимаркет неторопливо снует между заполненными витринами бездумно набирая несколько пачек каких-то баснословно дорогих чипсов, а затем плетется в сторону кассы, затравленным взглядом цепляясь за стеллаж с алкоголем. — Что-то ещё?.. Ясе хочется ляпнуть что-то вроде яду мне или цианистого калия, от чего там быстрее откинуться можно, уж прости меня Серкан Болат твой сериал по драматизму не чета моей ебанутой жизни, но она резко осекается. Парень примерно лет двадцати пяти вопросительно оглядывает ее с ног до головы, про себя отмечая, что победитель в номинации «смерть года» сегодня — явно не он. Двадцати четырех часовой смене с душевными перипетиями — ни тягаться никак. Яся впрочем с ответом не торопится. Надраться, честно говоря хочется в самое мясо, чтобы и память и мозги отшибло к чертям собачьим, но остатки здравого смысла все же пересиливают собственный эгоизм и невзначай так напоминают о том, что у нее как минимум есть сын, которому она нужна и важна. — Две банки Рэдбула. Выбор падает на всем известный распиаренный энергетик в серебристо-синей банке, а собственный голос звучит настолько жалко и бесцветно, что становится тошно. Она кладет на стол несколько мятых купюр и взяв в руки все купленное спешит удалиться прочь, даже не удосужившись забрать сдачу. Ночь обещает быть длинной.

***

Явление Христа народу, или если быть точнее явление бывшей-Сапрыкиной к нынешним-Сапрыкиным происходит спустя двенадцать с хренами часов. Полуденное солнце в этот летний день светит ярко ярко, июнь балует комфортным теплом без какого либо намека на удушающую жару. Во двор шестиэтажки въезжает машина с творчески треснутым лобовым и слегка помятым крылом. Вполне приличному семейству Сапрыкиных из вполне приличного района остается только вполне неслабо охуевать. — Это что за…? Договорить Сапрыкин не успевает. Адвокатская терминология комом застревает в горле и на смену ей рвется желание крепко заматериться. Наташа предупреждающе хлопает его по руке, как бы напоминая о том, что поток брани при Ваське стоит попридержать. Благо дело Генри был еще слишком мал, чтобы повторять всякую гадость за взрослыми. — Писюш, спокойно. Сделай глубокий вдох. Сапрыкин мрачно косится на теперешнюю жену, мысленно гадая на сколько хватит его милостивого терпения, чтобы разом не прибить их обеих. Он помог Ярославе с ремонтом машины, согласился на их с Наташей дурацкую затею с шоурумом, в конце концов он терпел последствия Ясиной депрессии бесконечно таская туда-сюда Ваську в школу. И это при живой то и здоровой матери! Теперь же она пропадает невесть куда на целую ночь бездумно скидывая ребенка на него и просто вырубает телефон. Какая хрень произошла на этот раз оставалось только догадываться. Яся появляется из машины чуть ли не с блеском, помпой и фанфарами. Будто бы вчера ничего не случилось и ей не хотелось где-то тихонько схорониться утопая в собственной боли. Копна смоляных кудрей на голове пребывает в излюбленном творческом беспорядке. На лбу виднеется приличного размера ссадина, в руках — стакан кофе на любимом соевом, а в глазах проблески истерично-паничной ебанцы. Сапрыкин смотрит на этот цирк с возмущением, Наташа — с тревогой. Злополучное фото не обошло стороной и ее. — Ясечка, что случилось? — Какого хрена, Ярослава?! — Мам, а мы поедем к Елисею? Градус напряжения растет. Вопросы от семейства Сапрыкиных сыпятся словно из рога изобилия, а компашка из бабулек-сплетниц у подъезда заинтересованно стреляет глазами в поисках источника возникшего шума. Яся внутри дергается от вопроса сына словно от пощечины, но виду не подает; натягивает самую фальшивую улыбку из всех имеющихся в своем арсенале — натурально клоунесса в кислотно-цветастом парике, и с каким-то неадекватным позитивом салютует в ответ связкой ключей. — Да всё пушка, — ага, и бомба и ракета и космос и что там ещё пиздят в разгар стадии отрицания. — Просто небольшое… происшествие. — Дорожно-транспортное или с башкой? — Скрипит зубами Андрюша, перманентно разрываясь между желанием сдать бывшую супругу в дурку или лечь туда самому. Возможно надолго. Или навсегда. Потому что с обществом современных женщин кукушечка у него съезжает видимо с той же скоростью, с какой Ярослава неслась ночью по трассе. Яся в ответ саркастично вскидывает бровь и демонстрирует четко оттопыренный средний палец, глотая про себя ворох проклятий в адрес бывшего мужа и уже остывший кофе по вкусу напоминающий какую-то противную жижу. Бабушки-божьи-одуванчики плюются между собой и по-старушачьи возмущаются неприличному жесту где-то на фоне. — Мне просто нужен был… глоток свежего воздуха! — Ну и как? — С сарказмом интересуется Сапрыкин. — Надышалась? Потому что судя по внешнему виду, тебя вместе с машиной этим воздухом сдуло. — Писюш, — Наташа смотрит на него с едва заметным осуждением. Колкости ситуации не помогают от слова совсем. — Ясечка, у тебя истерика. Она хмурится и без толики сомнений констатирует очевидный факт, безжалостно припечатывая Ярославу мордой о бетонную стену реальности. Разносит одним взглядом только в пух и прах Ясино самовнушение о том, что она справляется и что у неё всё но-рма-льно. Наташе для этого ни тарологов, ни психологов, ни натальных карт не нужно — все как на ладони, один только надломленный голос Елисея в трубке телефона чего стоит. Времени она не теряет. Небрежно поправляет прядь белокурых волос и перехватывая переноску с Генри покрепче, многозначительно бросает что-то вроде «нам посекретничать нужно» и тянет за руку вяло сопротивляющуюся горе-подругу-бизнес-партнершу куда-то в сторону подальше от стремительно закипающего супруга и растерянного сына. Разбираться и выяснять.

***

Следующие несколько недель проходят для Яси в болезненном принятии реальности и последствий собственных поступков. Наташа мозги ей вправляет мгновенно: сначала с чувством с толком с расстановкой, не поддаваясь эмоциям и не отвлекаясь при этом от покачивания на руках сонного Генри, а после с таким потоком гнева и обиды, что Ясе в моменте даже становится стыдно. — И вот из-за этого ты все разрушила?! — Кричит она, тыча пальцем в экран смартфона в тот самый проклятый селфак. Наташе на самом деле должно быть глубоко похер на то, какой пиздец происходит в жизни бывшей жены ее нынешнего мужа. Ей бы самой отыскать ту самую пресловутую золотую середину между работой, нерегулярной интимной жизнью и ночными истериками Генри в следствии режущихся зубов. Но она старается. Для себя, для Андрюши, для сына и для всех, кто ей дорог. Потому, что близкие люди должны быть превыше слухов, осуждений и зависти. Превыше всего. — Я тебя вообще не узнаю! Что произошло с той дерзкой и независимой Ясей, которая посылала меня на три веселых буквы с моими долбаными брауни и плевать хотела с высокой колокольни на мнение всех и вся?! Наташе действительно больно: за Елисея, за Ваську, и за себя в придачу. Потому, что она всегда искренне верила что у этих двух ненормальных все получится. Яся подтягивает колени к лицу и утыкается в них носом, затем нервно сглатывает и сжимает руки в кулаки так сильно, что на ладонях остаются кровавые полумесяцы от ногтей. Ей бы самой найти ответ на этот и еще на тысячу вопросов крутящихся в голове, словно стирка в барабане стиральной машины. Но получается только «прав ты был, Королевич» думает «я и в самом деле конченая». Впрочем озвучивать это Яся не спешит. Знает, что Натусик только с виду нежная, милая и сахарная. Попробуй выведи — отхватишь по первое число. Яся знает, потому что сама же этому её и научила. Чтобы и о своей гордости не забывала и, чтобы Сапрыкину жизнь малиной не казалась. — Ясь, — Наташа внезапно переходит почти-что на шепот и опускается на диван рядом. — Мы всю ночь тебе звонили. Елисей тоже. Мы чуть все с ума не сошли. Яся поджимает губы и стыдливо отводит взгляд. Осознание абсурдности всей ситуации накрывает морозной лавиной её нервно подрагивающие плечи. Ей тридцать один чертов год, а ведет она себя как глупая трусливая малолетка, которая решает проблемы путем безрезультатного и ненужного побега от всех и одновременно от самой себя. Наташа в тот же вечер после длинной гневной тирады берет с неё обещание в духе «больше так не делать» словно мамочка и удовлетворенная проделанной работой удаляется. Затем всё кажется, потихоньку становится на круги своя. Яся больше не топит свою боль в бутылке, не падает в объятия первого попавшегося мужика; исправно работает на благо шоурума, уделяет время Ваське и всё также общается с Валей и Настей. Но опустошение, пеплом осевшее внутри по-прежнему не отпускает. Яся причину знает. Но признать боится.

***

Елисей мчится со всех ног по знакомому адресу как только получает на руки вполне сносные результаты ЕГЭ и зеленый свет от Наташи. Он с ужасом вспоминает прошлые три недели и кажется все еще не верит, что действительно пережил их и не тронулся умом. Помнит как бежал по набережной, отчаянно пытаясь догнать стремительно отдаляющуюся от него машину и женщину, которая была есть и будет для него важнее всех и всего. Помнит, как набирал её номер телефона бесконечное количество раз; моментами ему даже казалось что эти одиннадцать цифр уже намертво въелись в подушечки пальцев. Помнит, словно в самом страшном кошмаре механический и неживой голос мобильного оператора двенадцать часов подряд скрипящий «а-бо-нент-не-а-бо-нент». Помнит успокаивающий не дури, я всё решу голос Наташи и хмурый взгляд отца, вышедшего нихрена ж себе событие из длительного запоя после ссоры с Валей и осознавшего наконец на трезвую голову что он узнал напрямую от Яси сутками ранее. Помнит и кажется никогда в жизни не забудет то, как внутри все похолодело от ужаса, когда на утро он узнал о её ночных приключениях и покореженной машине. Яся была женщиной во всех смыслах этого слова. Она была непредсказуема, дерзка, местами нелогична и временами по-детски глупа и наивна. Недолюбливала бывшего мужа, проклятый тайм-менеджмент, которому её так упорно учила Наташа, и свою фирменную просрано-подгоревшую стряпню. Любила сына, загоняться по мелочам и облачаться в кроваво-красный, словно в доспехи. Елисей оказавшись на пороге её квартиры знает, что никогда не перестанет смотреть на Ясю словно на божество. Он с силой жмет на кнопку дверного звонка рискуя сжечь его, и вдобавок жалкие остатки собственных нервных клеток. Яся появляется из приоткрытой двери примерно спустя минуту и столкнувшись с ним лицом к лицу впервые за последние три недели — цепенеет от шока, мысленно проклиная свою дурацкую привычку открывать всем подряд не глядя в глазок. Елисей ловит на себе ее полный ужаса взгляд и ухмыляется. — Ну, привет. — Говорит он так просто и обыденно, будто-бы снова забирает её из бара в состоянии медиум кондиции. Яся смотрит на него не моргая и не двигаясь, будто-бы втайне надеется что он не более чем глюк её воспаленного сознания. — А… э… пока! — Выпаливает она резко и внезапно, тут же предпринимая попытку захлопнуть дверь прямо у него перед носом. Елисей ловко тормозит угол двери носком своего кроссовка и ни капли не удивляется — чего-то подобного он и ожидал. — Какая-то хреновая у вас гостеприимность, Ярослава Олеговна. — С ехидством и наигранной обидой в голосе говорит он, все еще держа дверь и опираясь на дверной косяк. — Ни пройти не предложите, ни чаю с ватрушками… — Хренушками, — недовольно бурчит Яся, складывая руки на груди, и всем своим видом демонстрируя, что к его словесным выпадам она готова. — Зачем пришел? Мы кажется все уже выяснили. Яся знает, что все это до чертиков опасно, глупо и неправильно. Пытается яростно и как можно больнее обрубить всё на корню; горделиво вздергивает подбородок, яростно стравливается с его глазами чуть ли не насмерть, убеждая и себя и его в том, что нет больше ни-че-го. Знает, что врет. Уныло, неубедительно и совершенно бесполезно пытаясь избавиться от дрожи электрической волной проходящей по телу, когда он оказывается рядом. Она не хочет думать о тех семи днях, которые они провели вместе. Потому что ностальгия — сука, а у воспоминаний есть острые когти, безжалостно вонзающиеся в плоть и разрывающие её на куски. Королевич не просто хамоватый мальчишка, он — константа. Ярче его излюбленных кислотных толстовок, теплее летнего солнца, и больнее чем гребанный нож-бабочка в бедро. Елисей выжидает. Скользит неторопливым взглядом по её смоляным кудрям, заостренному подбородку, тонким плечам и выпирающим ключицам. Яся красивая. Очень. Он это знает, но всё равно восхищается ею так, будто видит впервые. — Что с лицом? Спрашивает невзначай, невпопад, слегка склонив голову набок и не вынимая при этом рук из карманов джинс. Держится стойко, терпеливо. Игнорирует пульсирующее кровавое месиво из боли, обиды и угнетенных чувств где-то глубоко внутри. Яся неловко чешет кончик носа, морщится от слегка ноющей ссадины на лбу и понимает — Наташа сдала её со всеми потрохами. — Нафига спрашиваешь, если знаешь? Яся дрожит. В грудной клетке что-то нестерпимо жжёт в бесполезной надежде и мольбе нажать стоп-кран. Кусок телесного пластыря на лбу виснет унылой тряпочкой грозясь вот-вот отвалиться и она к своему собственному разочарованию упускает тот момент, когда Елисей прорывает оборону её квартиры и оказывается в опасной близости с её маленьким хрупким миром. — Да камон, прекращай уже. Он устало мажет взглядом глаза в глаза и срывая пластырь, прижимается лбом к её лбу. Смотрит внимательно, не упуская не единой детали, а затем на мгновение отстраняется — словно бдительность её усыпляет, и толкается вперед, разрушая к херам стену, которую она так упорно выстраивала все эти три недели. Яся хрусталем крошится в истерике и его объятиях: сердце делает кульбит и тут-же окунается в пьяняще-безысходный штиль, которого ей так не хватало. Чувствует, как все тело трепещет, искрится и пускается в пляс. Елисей целует отчаянно, исступленно словно шепчет прямо в губы я так скучал, неловко сминая её плечи горячими руками. Она цепляется трясущимися, заходящимися в тусклой бледноте пальцами за его футболку, жмется как можно ближе, льнет навстречу к нему всем телом и душой. Знает, что всё это ядовито, чужеродно и неправильно. Тихая гавань умиротворения граничащая с безумием. С невыносимым желанием кричать. Впечататься и расплавиться от этого микро-солнца в расписных джинсовках; стать ответвлением от его сердца. — Я тебя… — Я знаю. Шепчет выстрелом навылет и сдаётся окончательно. Сто тысяч вспышек в его глазах рикошетом отдают: вспыхивают, взрывая внутренности по органу на каждое прикосновение и горят горят горят… Елисей разбивает, крошит на осколки и размазывает всё её животрепещущее нутро по простыням; утягивает как можно ближе к себе, теплу и надежде к солнцу.

***

Наташа спокойна когда этой ночью абонент снова недоступен.