***
«Моя красавица» Плакала мать, потускневшая, утратившая былое величие и даже красоту. Осунувшаяся. «Мы не хотели, думали… Думали…» Она не могла сказать, но Шарлотта понимала её и так. Сложно не понять, надевая тёмное платье поверх белоснежной рубашки с прекрасными, но неудобными манжетами, тонкой, но плотной верёвкой стягивающими запястья. Послушной овечкой сидя перед туалетным столиком, пока домовой эльф Барри собирала блестящие, густые волосы в высокую, аристократическую причёску. Надевая новенькие туфельки поверх белоснежных гольфов. «Я знаю, мам. Все хорошо» У них были хорошие отношения, и поэтому она не поверила. Как и отец, встретивший в коридоре, надёжный и несчастный, взявший за руку и аппарировавший в Малфой-Мэнор.***
Когда-то, в самые первые визиты, рассматривая богатое, но холодное и отталкивающее окружение, она смеялась, держа родителей за руки — повзрослев, выйдет замуж за Драко, но сюда ни в коем случае не переедет. Теперь же она знала причину показной искренности в ответ. И была рада тому, что они хотели создать видимость того, что всё было хорошо. Что они пытались вырастить её обычным ребёнком, и им это удалось. Но осознание того, что обычного подростка они из неё уже не сделают, пронзало души десятками острых лезвий. — Я приятно удивлён. Думал, не бывает всего и сразу. Он говорил это с усмешкой, и смотрел ледяными алыми глазами, обводя её фигуру взглядом. — В пророчестве говорилось, что ты возьмёшь большее от отца, и я очень рад, что красоту ты взяла именно от матери. Ливия очень красива. Шарлотта сглотнула, и постаралась смотреть в ответ, слегка опустив голову, но не поворачивая её. Стояла, выпрямив спину, хотя ноги подкашивались и рисковали уронить её на жёсткий ворс изумрудного ковра. — Благодарю, мой лорд. Голос не слушался, пальцы судорожно цеплялись в манжеты, и она рисковала оторвать их, сердце гулко стучало в груди и почти осязаемо билось о рёбра. — Тебе недавно исполнилось пятнадцать, Шарлотт? — Да, мой лорд. — Смотри на меня, когда я с тобой говорю. Шарлотта послушалась. Бледная, полупрозрачная кожа внушала ужас, бескровные губы, обнажившие кривоватые зубы, напоминали оскаленную пасть, как и красные глаза с вертикальным зрачком, как и осанка, и прямой разворот плеч делали волшебника похожим на хищника. Злого, безжалостного, способного с лёгкостью запустить когтистую руку сквозь её грудную клетку и сжать трепещущее сердце. Тёмный лорд был ужасающе худ, и голова его больше напоминала обтянутый череп, как и руки, от тонких запястий до кистей и пальцев казались сплошными костями. Но также он был высок и внушал трепет. И смотрел в ответ, позволяя взгляду скользить ниже бледного от волнения лица, тонкой шеи, густых волос — по белоснежному воротнику рубашки, платью, выгодно подчеркивающему начинающую оформляться фигуру, манжетам-веревкам, судорожно сжатым пальцам, стройным ногам. — Подойди. Шарлотта вскинула брови, на мгновение, со страхом, но спешно опустила голову. Каждый шаг давался с трудом, будто к щиколоткам был привязан металлический шар. Но она сделала это, остановившись совсем близко, не пересекая выученной с детства черты личных границ. — Ты понятия не имеешь, что было в пророчестве, не так ли? Пальцы волшебника были холодными и немного склизкими, точно змеиная кожа. Шарлотта постаралась удержать рвущуюся наружу душу — та панически металась внутри и стремилась уйти от стремительно вспыхнувшего пламени, удушающего, не дающего вздохнуть полной грудью, и лишь прикрыла глаза, не в силах встретить его внимательный, пронизывающий взгляд. — Только то, что я должна принадлежать вам. Шарлотта произнесла удивительно бесстрастно, и рвано вздохнула, ощутив, как большой палец огладил щеку. Волшебник всматривался в её лицо, ловя малейшие проблески эмоций. Их было в достатке, поскольку Шарлотта была ещё молода и неопытна, но он удовлетворённо кивнул — проблески несли в себе исключительно сам факт наличия эмоций, и никак не передавали их количество и яркость. — Тебе сказали? Или ты сама догадалась? Он мог с лёгкостью проникнуть в её сознание, юное, все ещё кристально-чистое: лишь одно его слово, и Шарлотта посмотрит на него широко раскрытыми, сияющими в свете десятков свечей глазами. Но ему было интересно, и он давал ей свободу. — Сама, мой лорд. Нужно быть или слепым, или безразличным ко всему, чтобы не понять… Шарлотта замерла, оборвавшись на полуслове. Любое, сказанное сейчас, продолженное — хуже шага по очень тонкому льду. — Хотела бы ты услышать полное пророчество, Шарлотта? Или тебе достаточно дополнения? Причин? Он понял — пронзивший тело ужас легко считался в рваном вздохе, затрепетавших ресницах. Хьюберты были предателями, идущими за ним лишь из-за страха за собственную жизнь. Они не верили в то, что он возродится, отгородили предназначенное ему от любых упоминаний о пророчестве и не заслуживали за это ничего, что имели. Что он заберёт у них, после, как только привяжет к себе замершую напротив птичку-Шарлотт. — Нет. Ничего не нужно, мой лорд. Пока не нужно. Я знаю, догадалась, что нужна вам или для ритуала, или для… рождения ребёнка. — И тебя так сильно это пугает? Вновь гладит её кожу, контрастно нежно, спрашивает вкрадчиво, ласково. Шарлотта распахивает глаза и смотрит в страшное, безносое лицо. — Нет, мой лорд. «Не это» Он не читает сознание. Чтобы понять недосказанное, нужно лишь посмотреть в зелёные глаза. — Хорошо, Шарлотта. Шарлотта взбадривается, пожар внутри затихает, душа успокаивается — чувствует окончание тяжёлого испытания, не иначе. Шарлотта даже позволяет себе вольность — улыбнуться самыми уголками губ, чуть опустить веки. — Очень хорошо. Говорит волшебник, наклоняясь к ней. Заправляет выбившуюся прядь за ухо, задевает в очередной ласке самые очертания губ, посылая ток по всему телу. Заглядывает в распахнутые глаза, ухмыляется, мимолетно касается тёмно-розовых губ в подобии поцелуя. Шарлотт юна, и выводы, которые она сделает после, интересны. Пусть он и не сомневается, что мысли приведут её к нему, и только к нему.***
Вылетая в главный коридор, помня, как медленно, тяжело, покидала кабинет и — совсем наоборот — пробегала по левому крылу, не сохранив в памяти ни одной картины, ни одного отличительного знака, Шарлотта способна думать лишь о холодных, будто в слизи, собственных губах. И даже в стальной, но нежной хватке отца, напряжённого, переживающего, чем-то удивлённого, она первым делом просит только салфетку. — Всё в порядке, Applepie? Спрашивает он полушепотом, отпускает и послушно ждёт, пока она придёт в себя, цепляясь, как за соломинку, за ласковое прозвище, возвращающее в недалеко-далёкое беззаботное детство. — Да, пап, всё хорошо.***
Взгляды родителей, прикосновения и — без расспросов — нежные, успокаивающие слова зашивают зияющую внутри неё дыру в восприятии мира. Оно никогда не будет таким, как прежде, но шовчики маленькие, едва заметные, почти не болезненные, будто бы нити, которыми шили, пропитаны экстрактом бадьяна. И взглянуть на мир удаётся, как раньше. Увидеть его светлым от яркого летнего солнца, приятным и тёплым, шуршащим полами новой школьной мантии, слишком любимо благоухающим запахом новых учебников и зельеварных ингредиентов. Прежним, если не брать в расчёт оборванное понимание дальнейшей жизни и терзающие вопросы о причинах, замыслах, новых встречах.***
Волшебник не напоминает Шарлотте о себе, ожидая, вероятно, когда она достигнет нужного возраста. О пророчестве ей по-прежнему неизвестно ничего, и верить в то, что Волшебник просто занят, не получается. Поэтому школьной суете и предстоящему С.О.В. не составляет никакого труда захватить всё внимание, трансформировать, направить в нужное русло, чтобы основательно подойти к подготовке и получить «Превосходно» по большинству предметов. В том, чтобы стараться подтянуть всё, смысла Шарлотта не видит — некоторые науки настолько… чуждые, что даже попыток на исправление устраивающего «удовлетворительно» делать не нужно и не хочется. Правда, в этом году желательно бы не испортить и уже имеющийся «Хорошо» по ЗОТИ — предмету интересному, но крайне сложному: наука эта своеобразная, и профессорская подача играет важную роль в её познании. А когда профессорская подача хуже, чем большинство предыдущих лет, и так смехотворна в своих убеждениях, то сохранить хороший балл — задача трудная. Так что Шарлотта посвящает всё свободное время учёбе — и это помогает забыть собственную участь, вредную преподавательницу в приторно-розовом, не обращать внимания на пренебрежение учеников других факультетов, с которыми она сталкивается в библиотеке. Жить, как раньше, будто той встречи в самом конце издевательски-солнечного июня не было вовсе, и Шарлотта — всё ещё Хьюберт, та, кто обязательно станет экспертом по магическим существам, когда закончит Ж.А.Б.У. Над которой не висит проклятие неизбежности пророчества, с младенчества расписывающего всю жизнь.*****
Утро угрюмое и хмурое. Небо заволочено пеленой серых туч, настолько плотной, что не видно ни одного солнечного луча, способного пробиться через грозное препятствие. «Будет дождь» Перешептываются слизеринцы, и большая их часть искренне надеется, что урок УЗМС сразу после обеда отменят, и им не придётся ни тащиться на улицу, ни, непосредственно, ухаживать за магическими существами. Шарлотта не поддерживает общих мечтаний, и старательно выискивает в потолке большого зала брешь или проблески солнечного света. В частности потому, что дождь навевает тоску и тревогу, и легче всего переносится в подземельях, а пар по зельеварению в ближайшие два дня совсем не предвидится — то ли из-за случайности, то ли по воле злого и крайне безвкусно одевающегося рока. Ей не хочется видеть дождь через большие, арочные окна и тем более мокнуть, чтобы ледяные капли били по ткани мантии, жгли шею и попадали на волосы… Шарлотту передернуло. Она повела плечами, уткнулась в свою тарелку, не обратив внимание на хихикнувшую Панси Паркинсон. Есть не хотелось, но запихнуть в себя что-то было просто необходимо — завтрак и так был променен на изучение очередного тома по «Фантастическим тварям». Горячий, рассыпчатый рис комом застревал в горле, и приходилось запивать его подогретым тыквенным соком. Споры и тихие разговоры за столом не особо интересовали её, так что далёкое уханье и приближающие взмахи десятка крыльев Шарлотта услышала одной из первых. В зале воцарилась тишина, поскольку немногие совы осмеливались летать в такую погоду. Ежевика, тёмная сипуха, точно не имела за собой такой привычки, и поэтому немало удивила Шарлотту, кинув ей в руки небольшой, украшенный запиской, свёрток, и приземлившись аккурат возле миски с имбирным печеньем. Свёрток был гладкий и лёгкий, и содержал в себе явную безделушку, но разворачивать его Шарлотта не спешила. Потянулась к записке. Догадки по поводу отправителя были разнообразные, все-таки близились экзамены, а её родители имели множество хороших связей в колдовских семьях, среди которых зачастую попадались семьи с детьми её возраста. А сама Шарлотта… об ещё одном возможном отправителе она старалась не думать во избежание тихой истерики. Вздохнула с облегчением, ведь записка была написана отцом: «Дорогая Applepie, Мы прекрасно помним, что в этом году тебе предстоит первый из самых важных экзаменов. Так что желаем тебе удачи и терпения. Будь аккуратнее, и не иди против мнения профессоров, как бы тебе этого не хотелось. Мы знаем, ты умница, и справишься со всем, что тебе приготовят! Итак, официальная часть написана. Как ты там? Как настроение? Не начал ли новый профессор пробуждать тягу к изучению своего предмета? Не замучила ли ты профессора Граббли-Дерг? Прошлое твоё письмо мы получили, и очень рады, что она обещала выписать тебе пропуск после сдачи С.О.В. и вообще всячески поощряет стремление к изучению тва… магических существ. У нас всё хорошо, правда работа в министерстве стала скучнее, монотоннее и вообще чуть ли не комедией абсурда. Но мы привыкли. Так же мы купили Ежевике новую клетку. Если увидишь царапину на её клюве — не пугайся: она вскрывает замок и спит в старой. Консерваторша. P.S. Сдача С.О.В. — важное событие в твоей жизни, ступенька на пути к взрослению, и, чтобы ты преодолела её безупречно, я хочу подарить тебе это незатейливое, но изящное украшение. Такое же прекрасное, как и ты. Буду доволен, если увижу тебя в нём.до встречи, Шарлотт
»***
Увитый изумрудными камнями серебристый браслет стальной цепью оплетается вокруг её правого запястья. Он красив и притягивает взгляд, но абстрагироваться от того, кто его подарил, невозможно, как бы этого не хотелось. Так что украшение надёжно спрятано под широким рукавом мантии и временами, в особенно тёмные или лишённые спокойствия и сонливости ночи, когда впереди выходной и даже мадам Пинс уступает, разрешая остаться подольше, сияет изумрудным светом, будто магический артефакт или проводник. Шарлотта после достаточного количества наблюдений уже не сомневается, что украшение зачаровано, только вот возможности этого зачарования и причины остаются загадкой, к разгадыванию которой она не решается подходить. Понятно и так: чтобы волшебник следил за своим предназначением. Больше знать не хочется, пусть и нужно, даже необходимо. Шарлотта итак на взводе из-за предстоящих экзаменов, и открывать ящик Пандоры, углубившись в разбирательство проблемы всей её жизни… Проще оставить на потом, и продолжить учиться как ни в чем не бывало, лишь изредка, в задумчивости или от каких бы то ни было досад или мелких неудач потирать холодное украшение подушечкой большого пальца. Успокаиваться.***
— В своём письме ты упоминала, что не можешь слушать нового преподавателя из-за распирающего тебя смеха. Что именно она говорит? Воландеморт смотрит внимательно, не отрывая красных глаз, будто читает её. Видит страх, лёгкое разочарование и неловкость, которой быть не должно. Как она заминается, впиваясь пальцами в подчёркнутое браслетом запястье. Чувствует: крохотные магические импульсы пробегают по его пальцам к предплечьям, впиваясь в метку. — Много всего, мой лорд. В основном то, что нам совсем необязательно практиковать заклинания. Достаточно их просто выучить. — Как ты думаешь, Шарлотт, почему она так говорит? — Полагаю, потому что боится школьников. — Я бы хотел услышать более развёрнутый ответ, а ты явно желаешь поделится догадками. — Потому что Корнелиус Фадж боится потерять свою власть, боится Дамблдора и того, что он может сделать для этого. Из-за этого посылает в школу своего человека, и действует через него, нейтрализуя потенциальную опасность в зародыше. Шарлотта переводит взгляд на тёмное кресло, спинка виднеется за худым широким плечом. Не сможет посмотреть Волшебнику в лицо: не так храбра, не так уверена, пусть и чувствует толику благодарности — из-за того, что озвучила мучавшую её догадку. — И при этом я не вижу на твоём лице ненависти. Тебе по нраву министерские ограничения, Шарлотт? Изучает внимательно, даже с жадностью хищника. Шарлотта приказывает своему телу сдержать постыдную дрожь. — Малая часть, мой лорд. Я не могу смириться с подавлением магического развития даже на переменах и другими абсурдными правилами, но не могу не признать, что с появлением некоторых из них школа стала… безопаснее. Она решает, что сказать столь постыдную и унизитедьную правду куда правильнее лжи — он прочитает её визуально, прочитает её мысли, и не известно, как отреагирует. Да и сама Шарлотта не умеет врать. Не таким опасным волшебникам. Воландеморт обходит стол, останавливается за спинкой тёмного кресла и устремляет взгляд в окно, давая передышку. Молчит около минуты, с довольством чувствуя крупицы магии от взаимодействия с браслетом. — С каждым поколением волшебники становятся слабее. Ничтожнее. Говорит он наконец, сцепляя руки за спиной. Шарлотта не прерывает его. — Их ограждают от опасности, как декоративных животных, не учат тому, чему учили ранее, не раскрывают всего потенциала магии, находящегося в них, не развивают его, предпочитая ограничиться базовыми навыками, пригодными для жизни… бок о бок с магллами. Из-за чего получаются ничтожные клерки без стремления к развитию. «волшебники», которые забыли, что магия бывает не только бытовой и пределы её… Что тебе казалось опасным в твоём учении, Шарлотт? Она не сразу собирается с мыслями, словами, отводит взгляд, как только встречается с пронзительными кровавыми глазами. — Во время уроков по Зельеварению одному ученику однажды ошпарило руку до самого локтя. Во время тренировки по Квиддичу многие игроки лежат в лазарете со сломанными ногами, руками, у кого-то даже была разбита голова. И с возможностью колдовать вне уроков… Невозможно устраивать дуэли. — Твои сокурсники практикуют их? — Иногда. Многие ограничиваются словесными угрозами и оскорблениями. Но всё-таки случаются и настоящие дуэли… без условленных правил. Шарлотта мнется, не зная, что сказать и чего ожидать от волшебника, не отрывающего от неё цепкого взгляда. Тянется к запястью скорее неосознанно, чем сознательно. Массирует, едва задевая браслет. Забывается. — Покажи мне запястье, Шарлотт. — Мой лорд!.. — Делай, что я скажу. Слушай меня. Она осторожно подходит, стуча каблуками тёмных туфель по каменному полу. Останавливается около него, успевшего выйти из-за кресла. Протягивает руку. Её кожа нежна, и имеет приятный глазу оттенок. Воландеморт позволяет себе тактильно изучить её, пройдясь незамысловатой лаской по пальцам вверх, к внешней стороне ладони, а оттуда к запястью. Отметить отсутствие аристократической тонкости, и, перевернув, участок с ненормально чётко очерченными венами. Провести по нему. — Мой лорд… — Ты дала отпор, Шарлотт? Спрашивает он, зная ответ, удовлетворенный им. Сосредотачивается на повреждении. Шарлотта всхлипывает, но не кричит, прикусила нижнюю губу. Не спешит отпускать по завершению лечения. — Недостаточный. Говорит Шарлотта едва слышно. Она больше теоретик, нежели практик, и нужно исправлять это. В первую очередь — ради себя, во вторую и нулевую — ради могущественного волшебника, которому она была предначертана, чтобы стать ему если не равной, то хотя бы достойной. Бледная кожа холодит собственную, но прикосновения, в первую встречу вызывающие естественную брезгливость и побуждающие как можно скорее избавится от неприятного ощущения, по какой-то из причин ощущаются не так остро. Возможно, из-за расслабляющего тепла после заживляющего заклинания. Возможно, из-за ставшей привычной прохлады браслета, температурой практически не отличающейся от тела волшебника. — Похвально, что ты понимаешь это. Говорит он и отпускает её, напоследок пройдясь самыми кончиками пальцев по внутренней стороне предплечья, чертя узор, слишком знакомый и значительный, чтобы остаться равнодушной. Шарлотт и не остаётся, поднимая широко распахнутые, удивленные глаза, пронзительно-зелёные, как луч непростительного заклятия. Неосознанно дёргает пальцами, в подобии попытки сжать их в кулак. Красивая, юная, принадлежащая ему. — Я… буду учиться, мой лорд. Произносит Шарлотта, чтобы не дать неуютной, пожирающей тишине повиснуть в отталкивающей роскоши кабинета. Ждёт следующего действия, шага, предполагая, боясь. — Я ожидаю от тебя именно этого, Шарлотт. Волшебник приближается. Между ними расстояние меньше метра, и Шарлотта усилием воли останавливает собственные ноги, готовые унести её прочь от Малфой-Мэнора, от Волшебника, от… Прикрывает глаза, потому что очевидная истина сжимает душу, и к горлу подступает противный твёрдый ком. — Я вас не подведу, мой лорд. Он видит её старательно сдерживаемые, не выступившие, слезы, ощущает напряжение в теле, стройных ногах, готовых для стремительного рывка. Притягивает за руку, заправляет прядь волос за ухо и отечески прикасается губами ко лбу, задерживаясь на несколько секунд, наслаждаясь теплыми импульсами, ласкающими сознание. — Разумеется, Шарлотт. — Благодарю за подарок. Браслет и правда очень красивый.***
Шарлотта не обращает внимания на то, как Миллисента Булстроуд мерзко смеётся, переговариваясь с девочками где-то за спиной. Громким шёпотом, чтобы якобы не предназначенный для лишних ушей разговор, услышали лишние уши. Шарлотте абсолютно все равно на обсуждения. Единственное, что её волнует — маленькая серебрянная птичка, отзывающаяся на каждое, даже мимолетное, прикосновение. Птичка с острым, будто бы алмазным, клювом и чёрными глазками-бусинками. Прилетевшая вместе с другими сегодняшним утром, мягко упавшая точно в ладонь. С серебристым колечком, точно слишком большим браслетом, на одной из когтистых лапок. Не трудно понять, от кого этот подарок. Гравировка на внутренней стороне кольца слишком чётко, пусть и лирически-чувственно даёт это понять. — Подарки, сделанные из серебра, удел тех, кто скупится на золото. — Да, ведь все знают, что оно красивее и ярче сияет. — Что вы такое говорите? Для кого-то и такие безделушки — радость. — Да и вообще, серебро — цвет нашего факультета. — Ага-ага. — Тем более, две безделушки за столь короткое время. Шарлотта вздыхает, усмехается уголками губ невесело. Если их желание задеть вызвано завистью, она с радостью отдаст им и птичку, и браслет, и то, что за этим скрывается и не выйдет из тени ещё долгое время. Попросили бы только. — Эй, Хьюберт, кто это тебя задаривает? Спрашивает Бриджитт Боск, обняла подушку, положила под грудь. — Мы его знаем? Вторит ей Цинтрисса Макдауэлл. Шарлотте хочется сказать «да, вы о нем много слышали», но она качает головой, улыбается, стараясь делать это не слишком меланхолично. — Нет. Но, наверняка, узнаете. Довольная маленькой шуткой, проводит ладонью по браслету — тот откликается на прикосновение приятным теплом, как начал делать после последней встречи в Малфой-Мэноре. Шарлотте хочется на мгновение содрогнуться от кусающих её мыслей, но она лишь поводит плечами. Отрицать очевидное? Бежать от того, что поможет свыкнуться? — Интриганка. Смеётся Макдауэлл.***
— Это честь для меня, мой лорд. Шарлотта наклоняет голову, легко сгибает колени, цепляя пальцами края чёрного бархатного платья средней длины, приветствуя того, кто сидит по другую сторону накрытого стола и проницательно смотрит красными, змеиными глазами. — Не нужно притворств, милая Шарлотт. От обращения и тихого, вкрадчивого тона, Шарлотта на мгновение испуганно замирает, но быстро берёт себя в руки и, мимолетно кивая, послушно занимает стул напротив — мягкий, обитый изумрудной тканью. Позволяет себе осмотреть комнату, большую и полупустую, отметить отвратительно-изысканную, как и все в Малфой-Мэноре, мебель. Полумрак и зачарованные свечи, разгоняющие темноту сверху голубоватым светом. Перевести взгляд на стол и поразиться обилию и разнообразию блюд, среди которых, впрочем, не находится ни одного с яблоками — странное, но приятно совпадение. Хотя, может быть… — Благодарю за внимание, мой лорд. Шарлотта, наконец, смотрит на Волшебника. Его внешность ещё более устрашает в тусклых отсветах огня, поза расслаблена, даже несколько ленива. Шарлотте завидно, ведь собственные плечи, как бы она ни старалась, хотя бы немного избавить от напряжения не получается. Ни когда сидишь за одним столом с тёмным лордом, и рядом нет никого, готового оказать моральную поддержку. — Приятно не видеть здесь яблок. Улыбается в тщетных попытках скрыть неловкость. Воландеморт видит, как она одергивает вниз белоснежные манжеты, как поправляет поблескивающие от лака волосы и едва заметно хмурится, поджимая подчеркнутые матовой помадой губы. Красивая, принадлежащая ему с самого своего рождения. — Я не хотел портить тебе настроение такой мелочью, Шарлотт. Говорит Волшебник, и Шарлотта неожиданно чувствует благодарность и толику злости — на родителей, что знают о её нелюбви, и при этом продолжают называть Applepie, словом привычным, из-за этого и абстрактным, не означающим для Шарлотты того, что обозначает для всех остальных. Немного жертвенности в обмен на счастливые ласковые лица разве повод для злости? — Благодарю, мой лорд, это очень заботливо с вашей стороны. Немного жертвенности и здесь, наедине с самым опасным хищником. Странной, вынужденной. — Ты моё предназначение, Шарлотт, и подобное отношение не должно удивлять тебя. Смотрит на неё, как щеки заливает румянец, едва заметный, как рука немного неловко тянется к ложке и тут же одергивается назад, как зелёные глаза второй раз изучают разнообразие блюд. — Ты не должна и благодарить за него. — Да, мой лорд. — Налить тебе вина? — Да, мой лорд.***
Вино и вкусная пища раскрепощают её, расслабляют. Волшебник больше не кажется ужасным, опасным, тем, кого нужно бояться до трясущихся поджилок. Бояться заговорить, сказать хоть слово против, не проявить раболепия. Нет, теперь он видится Шарлотт просто сильным взрослым магом с необычной внешностью. Не лордом. И она позволяет себе говорить откровенно, явить детское любопытство, въевшееся, наверное, с самого рождение в её сознание. Отвечая, как считает нужным, спрашивая, что интересует. Быть самой собой. Не в полной мере, конечно, ведь они не близки, но достаточной, чтобы при воспоминаниях об этом вечере чувствовать себя неловко. — Вам удобно дышать? Воландеморт смотрит на неё снисходительно, вопросу не удивляется. Алкоголь скрыл смущение, неловкость, приоткрыл истинное лицо его предназначения. Ждёт, пока она уточнит свой вопрос, достаточно покусав итак искусанную губу. Двигает к себе полупустую бутылку. — Всмысле через эти… щели. Нос же служит фильтром… Она смотрит на него блестящими, пронзительно зелёными глазами, и Воландеморт понимает, что в ту встречу хочет видеть её в платье цвета тёмного серебра. — Удобно. Змеиная дыхательная система очищает воздух также, как человеческая. Шарлотт хлопает ресницами, волнующе красная, взбудораженная. Чувствующая себя неудобно из-за повышенной температуры. — А… понятно. Задумчиво ковыряет вилкой рыбу. — Это был чудесный ужин, Шарлотта. Благодарю. Говорит Воландеморт после нескольких минут молчания. Шарлотт поднимает на него удивлённый взгляд, но послушно встаёт следом, поправляя платье. — Это я должна говорить спасибо… Мой лорд. Он останавливается напротив неё, разгоряченной, сытой и пьяной. Ласково приподнимает подбородок, целует в имеющие виноградный вкус губы. Легко, нежно, совсем нетребовательно. Дольше, чем в первый раз. Шарлотт отвечает ему неумело, но старательно, мягко касаясь. Прикрыла глаза, но Воландеморт позволяет ей это, наслаждаясь податливостью своего предназначения. Сегодня ночью он будет думать о том, как красива его Шарлотт будет смотреться в серебре.***
Последующее время Шарлотта старательно не вспоминает тот предрождественский вечер. Отгоняет эти мысли прочь, как отгоняет назойливых мошек раздраженный гиппогриф. Который раз, потому что они всё лезут и лезут, а, если подпустить хотя бы немного, то обязательно вызовут приступ смущения или даже тошноты — как реакцию на сильный стресс. Шарлотта не считала отвратительным поцелуй с Волшебником такой внешности. Отвратительным виделся сам факт поцелуя. Её ответа на него, затянувшего, изначально наверняка бывшее лишь напоминанием, касание. Углубившего его. Но она была пьяна! Но разве не хвасталась родителям, что устойчива к алкоголю в отличие от них? Шарлотте хочется съесть себя, трансгрессировать куда-то в Африку или Тихий океан, чтобы только сбежать от ощущения неловкости, хитрого, безжалостного, наподающего приступами на старательно занимаемое предстоящими экзаменами сознание. Но она не умеет. И ещё минимум год не сможет даже начать учиться — согласно магическим законам. И поэтому все чаще вертит в голове не так давно пугающую до трясущихся поджилок мысль — она его предназначение. То, что она сделала на том ужине, непременно войдёт в оборот в (скором?) будущем. Ведь ясно сразу — волшебник не отпустит её просто так, не позволит просто исследовать мир, жить, как большинство её одногодок, не будет отпускать от себя надолго. По крайней мере, пока она не исполнит предсказание. А там… Шарлотта уже не думает об этом. Мысли стопорятся на конечной цели предсказания, ради которой волшебник и устраивает эти спектакли. Вгоняют в ураган тяжёлых размышлений и различных в своём спектре эмоций, от которых не укрыться всеми охранными заклинаниями и согнутыми в локтях руками. Разве что обойти, забыть. Обливиэйт был бы спасением. Самым-самым банальным, самым-самым действенным, хоть и принёс бы за собой множество последствий. Во-первых, вычеркивание из памяти родителей, Во-вторых, прежней жизни и всех накопленных за годы потакания любопытству знаний, в-третьих, нашедший её спустя максимум полгода волшебник, имеющий преимущество, помнящий всё. Хотя, если применить обливиэйт не сейчас, а спустя время… Но кто знает, не привяжется ли она к волшебнику, уже сейчас кажущемуся ей не таким ужасным и безумным, как о нем говорят?.. Шарлотта опускается на сложенные на парте руки. Под бормотание профессора Бинса можно уснуть, но у неё в этом году С.О. В., нельзя пропустить ни слова новой информации.***
— Что ж. Шарлотте не в первой скрывать неприятное удивление за кроткой улыбкой, хотя сейчас сделать это труднее, чем когда-либо. Безоговорочное «Превосходно» по Уходу за магическими существами, безразличное «удовлетворительно» по ЗОТИ и абсолютно честное, не подкупное несколькими попытками уговоров «выше ожидаемого» по зельеварению сплетаются в вихре, перетягивают внимание, заставляют прикусить губу от обиды, потому что высокий балл по УЗМС воспринимается как должное, не смягчает и не радует, не помогая выбраться из захвативших сознание негативных эмоций. Досадно за зельеварение, за то, что манера преподавания Снейпа не располагает Шарлотту к более глубокому, чем для успешной сдачи экзаменов, изучению этого сложного предмета, а сам Снейп будто бы чувствует отношение, даже тщательно скрытое, учеников к своему предмету, и даёт соответствующие рекомендации. У одной студентки из Когтеврана, шептались, за зельеварение стояло «Превосходно», что вызвало много поводов для обсуждения, догадок, подозрений, от которых Шарлотту воротило. Поскольку она была одной из немногих, что знали: несмотря на показательную (порой излишне) нелюбовь к тем же Гриффиндорцам, Снейп в первую очередь делает именно выводы из отношения к своему предмету. Другое дело, что он сам же мнения учеников и портит, но ведь существуют такие, как этот реликт из Когтеврана!.. По-настоящему обидно за ЗОТИ. Эта… Розовая жаба (как называли её многие, но Шарлотта никогда раньше) прекрасно знала, как важно для Шарлотты «удовлетворительно», потому что в один из «расслабленных дней» проводила опрос, кто куда хочет поступить после окончания школы. Знала, но всё равно сказала комиссии что-то типо сухого «способная», выведшего её к недобору баллов. Что-то подсказывало Шарлотте, что здесь не обошлось без личной неприязни Амбридж ко всем магическим существам, что существенно снизило рейтинг в глазах оправдывающей её Хьюберт. Ежевика была уже в совятне. Оживилась, увидев хозяйку, затрепетала крыльями. В попытке развеселить чиркнула клювом по щеке, оцарапала до крови кожу. Долго ухала, сжимая когтями плечо, не поддавалась на уверения. Наконец, получив простое «долетишь быстро — прощу» упорхнула, взмыв в воздух, разбудила пару недовольных сов. Шарлотта извинилась перед ним приготовленными для Ежевики орехами. Когда возвращалась в спальни Слизерина, не могла расслабиться. Предчувствие чего-то напрягало её и подтвердилось сполна, когда Бриджит недовольно кивнула на коробку из бархата, лежащую на кровати Шарлотты.***
Платье было потрясающе красивым, цвета тёмного серебра, с открытыми плечами и змеей практически во всю длину спины. Оно было длинным, и не привыкшая носить такое Шарлотта то и дело путалась, наступала на подол и едва ли не падала по пути к уже знакомым дверям из тёмного дерева. Наряд был достаточно открытым, записка, приложенная к нему, — весьма краткой, и это не оставляло сомнений. Волшебник приготовил в эту встречу нечто важное, а что могло быть этим нечто, для неё, как для предназначения, гадать не было особого смысла. Тем более, что мать, помогавшая собираться, смотрела странно, то и дело гладила по щеке и периодически сжимала её руки. Но молчала, не просвещая, не давая советов. Думая, наверное, что Шарлотта справится сама. Должна, по крайней мере, справиться.***
— Ты выглядишь превосходно, Шарлотт. Говорит Волшебник, стоит ей пересечь порог и мягко закрыть за собой дверь. Поднимается из-за стола, чуть наклоняет голову, не отрывая кровавых змеиных глаз, блестящих чем-то таинственным и пугающим. — Благодарю, мой лорд. Как и за платье. Она волнуется, но старается подавить смущение и стыдливость. Прекрасна и величественна в тёмном серебре, как он и предполагал. Осторожно подходит, цокая каблуками босоножек, останавливается перед ним, отводит взгляд. — Дай мне свою руку, Шарлотт. Говорит волшебник, и она слушается. Поцелуй нежен, преисполнен старомодной джентельменности. Шарлотта розовеет от смущения. Не делает ни глотка предложенных на выбор вин. Ужин проходит в мерном стуке столовых приборов и редких вопросах касательно тех или иных блюд — волшебник подбирал их по своему вкусу, интересуется мнением. Шарлотта сдержанно отвечает. — Ты догадываешься, Шарлотт, что будет после? Спрашивает волшебник, когда пара домовых эльфов, напуганных до прижатых к головам ушей, убирает со стола. Неотрывно следит за ней змеиными глазами, лениво перекатывает вино в собственном бокале. К которому, понимает Шарлотта с удивлением, также не притронулся. Бокал сделан из твёрдого стекла, едва-едва отражает точным зелёным светом огни десятка свечей… Шарлотта собирается с мыслями. — Да, мой лорд. Волшебник в ответ удовлетворённо кивает, поднимается с места, и Шарлотта следует примеру, поправляя платье, чувствуя, как жжет кожу между лопаток ледяная змея — не менее роскошная часть роскошного подарка. Воландеморт подходит со спины, проводит по всей длине замысловатого украшения, приобнимает за талию — достаточно мягко, но не без властной твёрдости. Ведёт к тёмной, неприметной двери. За которой оказывается спальня, роскошная, безликая, со скрытой в полумраке кроватью со старинным балдахином. Комодом из лакированного дерева, с поблескивающими в лунном свете золотыми ручками, паркетным полом и маленькой терассой за балконной дверью. В которой есть всё, из которой хочется уйти как можно скорее. — Ты все ещё не хочешь услышать пророчество, Шарлотт? Волшебник останавливается позади неё, отводит с шеи тёмные, завитые волосы, гладит костяшками позвонки. Шарлотта вздрагивает. Его кожа едва тёплая, немного скользкая на ощупь, а сами прикосновения не вызывают даже части того, что вызывали у героинь в прочитанных в порывах любопытства романах. Хотя бы малой части волнующего трепета, лёгкой дрожи и «бабочек в животе», не скручивающих, как сейчас, желудок в тугой узел. Волшебник зарывается пальцами в волосами, массирует голову, втягивает шумно воздух над правым ухом и обжигающе выдыхает. Шарлотта не знает, что подсказало ей использовать эти духи с ненавязчивым ароматом ванили. — Нет, мой лорд. Мне достаточно знать мою роль. — Я уважаю твой выбор. Говорит он и, прижавшись на мгновение губами к шейному позвонку, мягко расстегивает многочисленные крючки, освобождая бледную спину от массивного украшения. Гладит кожу вдоль позвоночника, подходит так близко, что Шарлотта чувствует тепло чужого тела. Слабое-слабое. Ровно, спокойно дышит, старательно выискивая в себе слабую искорку приятных ощущения, чтобы потом сосредоточиться на ней, укрывать, не оставляя попыток раздуть хотя бы в слабое пламя. Холодные руки касаются кожи, проводят костяшками вдоль позвоночника. Скользят к плечам, спуская тонкие лямки. По следам, почти не отрываясь, следуют губы, выжигают саднящую, сухую дорожку. Шарлотта удерживает ткань лишь мгновение, чисто интуитивно и на уровне груди, но послушно отпускает, давая скользнуть к ногам. Поворачивается по мягкому велению. Красные змеиные глаза горят в полумраке странным огнём, а сам волшебник смотрит пристально, оценивающе и — впоследствии — довольно. — Ты красива. Говорит он и поднимает лицо за подбородок. Бережно, лаская кожу. Шарлотта не может не подчиниться его воле, не может разорвать зрительный контакт. Ей страшно, ведь как бы волшебник не относился, одно его имя внушает ужас; удивительно, потому что он не читает её, не заглядывает в мысли; немного стыдно из-за того, что, должно быть, ему и не нужно — все написано на её лице и выражено в движениях. — Благодарю, мой лорд. — Чего ты сейчас хочешь? — Исполнить своё предназначение. Шарлотта не ищет нужных слов и не пытается лгать, предпочитая вместо этого говорить то, что можно назвать правдой. Шарлотта действительно хочет, чтобы все закончилось, чтобы она вновь владела своей жизнью и не была обременена пророчествами, сквовывающими её по рукам и ногам. Чтобы всё… Уже случилось. — Ты говоришь мне правду, Шарлотт? — Да, мой лорд. Прохладные пальцы соскальзывают на шею, проводят по от подбородка до впадины между ключицами. Шарлотта хочет стать женщиной, стать матерью и забыть алчущие красные глаза, как самый страшный сон.***
Забыть губы, скользящие по коже, прохладу комнаты и холод шёлковых простыней. Забыть тонкие руки с длинными пальцами, исследующие тело, касающиеся голых плеч, едва выпирающих рёбер, массирующие грудь и потирающие соски. Забыть дрожь, едва ощутимое тепло чужого тела, придавливающего сверху, склизкую холодную кожу на внутренней стороне бедра, волнение и нехватку воздуха. Забыть головку члена, упирающуюся в половые губы, чужеродное ощущение растянутости и колючую боль, вспышкой непростительного заклинания прокатившуюся по телу. Хриплый шёпот на ухо, склизкие поцелуи и крепкую хватку на запястьях. Саднящую, инородную боль при каждом толчке. Лицо волшебника, непривычное, пугающее в лунном освещении, возвышающиеся над её собственным, искривленное в гримасе удовольствия. Его же рваное дыхание, ощущение горячего семени внутри и на внутренней стороне бедра, удивительно тяжёлое тело, навалившееся сверху. Не хочется забывать только спасительную темноту, сон без сновидений, ощущение фантомных поглаживаний на обнажённой спине.***
А на следующее утро хочется открыть глаза и увидеть свою комнату: резной комод, мягкую игрушку, пережившую многие капризы и исследования, книжные полки с большинством книг маглловской литературы, светлые обои и приятный зеленоватый свет на мягком ковре, создаваемый насыщенно-голубыми шторами и солнечными лучами. Не тёмную роскошную спальню, погруженную в полумрак. Не поднос с едой на прикроватной тумбочке. Не слышать далёкие шаги в основной комнате и не чувствовать ноющую боль в промежности, не быть здесь, с ним, не быть той, кем приходится быть. Шарлотта поднимается на постели, отмечает смятые простыни и нетронутую половину кровати. Обнажает ноги, осматривает их, с отвращением отмечая вязкую, клейкую сперму, немного склеившую бедра. Вдыхает, как можно глубже, чтобы успокоиться. Спускается на край кровати. Холодный пол обжигает ступни, и до туфель приходится дотягиваться носками вытянутых ног. Платья нигде не видно, и поэтому Шарлотта закутывается в покрывало, отмечая тёмное тошнотворное пятно на простыни. В тишине неровный стук каблуков немного давит на психику, и поэтому Шарлотта обращает внимание на другие звуки, едва различимые в самом крыле Малфой-Мэнора. Порыв ветра, коснувшийся оконного стекла, шуршание покрывала… приближающиеся шаги и едва слышно скрипнувшую входную дверь. — Приветствую, мой лорд. — Выпрямись и посмотри на меня, Шарлотт. Она послушно смотрит. Непривычные черты лица, наиболее ярко запомнившиеся вчерашней ночью как нечто страшное, сейчас вызывают лишь безразличие привычки. Странно, противоестественно, слишком быстро. Чёрная мантия придаёт фигуре внушительности, скрывает болезненную худобу. Взгляд змеиных глаз благосклонен. — Как ты себя чувствуешь? Спрашивает он, осматривает её в ответ. Чудесно сонливую, с рассыпавшимися по плечам густыми волосами, с пятном укуса почти у самой ключицы. — Хорошо. Благодарю за заботу, мой лорд. Шарлотта ждёт чего угодно, от «в пророчестве значилась ошибка, мне нужна не ты» до повтора вчерашних событий, внутренне содрогаясь от того, что придётся ещё раз… Но Волшебник подходит на шаг, обхватывает лицо узкими ладонями, наклоняет голову и очень тонкими, бледными губами касается её лба. Легко, практически также мимолетно, как касание крыльев бражника Мёртвая голова.***
Когда Шарлотта возвращается домой, позавтракавшая, принявшая вид, что ничего не произошло, первой к ней подскакивает мать. Опускается на колени перед разувающейся, плачет, обнимает за талию. Отцу неловко, и он стоит у дверного косяка, смотрит тепло и немного гордо. Причин для этого Шарлотта не хочет замечать, как и обговаривать, зацикливаться на них. Поэтому принимается успокаивать мать — чужая истерика не даёт сосредоточится на саднящей боли и горящих от холодного поцелуя губах. — Наша девочка, наша девочка, прошу, прости нас, мы хотели как лучше, как лучше, мы не… — Прекрати, пожалуйста. Шарлотта мягко отсраняется, подходит к зеркалу — в отражении кто-то похожий на неё, только старше, уставшее, кто-то, кто вернулся с романтической встречи или вечеринки, потому что слегка опухший рот и пятно на шее. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально, пап. Спасибо, что спросил. На второй этаж она поднимается одна, кинув на озабоченный взгляд матери и её — обыденно-привычно — «спускайся к ужину», произнесенное приглушенным, траурный тоном. Шарлотта не видит в таком настроении смысла, тоже делает и отец, раз что-то шепчет на ухо супруге. Шарлотта ждёт момента, когда он поднимется к ней и они смогут поговорить, не прерываясь на излишние эмоции.***
— Можно? Отец как всегда стучится тихо, костяшками пальцев и дважды. Шарлотта открывает без какого-либо промедления, укутанная в кофту, читающая какую-то очень интересную толстую книгу в красной обложке. Выглядящая как обычно, но не сумевшая скрыть слезящихся глаз и отголосков подавленного состояния. — Да. — Хочешь выговориться? — Не очень, пап. Ты ведь примерно представляешь, что я чувствую. Этого достаточно. — Он не был… жесток с тобой? — Нет. Наоборот, старался сделать, чтобы мне понравилось. И это было неожиданно. Так странно. — Я… Рад этому. — Да. Она подходит сама, обнимает, прижимаясь крепко-крепко. От отца пахнет чёрным чаем и библиотекой, терпко-терпко, как и в её детских воспоминаниях. Терпкость почти раздражает обоняние, но Шарлотта счастлива — она не находит в этой сухости ничего влажного, склизкого, похожего на запах Воландеморта, который прошедшей ночью прочно засел в памяти. Кожа у папы тёплая, почти горячая, и то, как он обнимает в ответ, пропитано нежностью и лаской, теплотой и счастьем родом из детства, когда она первее бежала к нему в раскрытые в объятьях руки. — Вы всегда знали? — Да, детка. — И… Даже не думали, что?.. — Нет. И это отвратительно. Прости нас, Applepie. — Пап, ты же знаешь. — Знаю, но ты ведь не возражаешь. Шарлотта не отвечает. Обнимает крепче, зарывается носом в колючую ткань свитера. Воландеморт усмехается, показывая острые мелкие зубы. Шарлотта дёргается, как от удара, дезориентированная первые секунды, напуганная. Волшебник кладёт ладонь на её щеку, гладит холодной кожей. Шарлотта смотрит на него широко распахнутыми глазами, не в силах, словно в каком-то трансе, подавить сковавший существо страх за родителей. — Успокойся. Всё в порядке. Её недоверие заметно в буйной зелени, в болезненном румянце и частом рваном дыхании. Воландеморт глубоко вдыхает, отнимает руку, поднимается на ноги. Легилименция дала именно то, что он хотел видеть, знал, что увидит — доказательство трусости и предательства. Шарлотт прижимает ноги к себе, обнимает их руками, смотрит исподлобья. Волосы её растрепаны, а губы соблазнительно красны. Воландеморт недовольно цокает.********
О том, что Тёмный лорд возродился, трубят все подряд и пишут во всех магических газетах. Волшебники перешептываются в страхе, кидают взгляды, выглядят напряжённее и несчастнее. Не хотят верить. Шарлотта не может сдержать смеха, когда слышит от подруги матери, на ужин к которой они приходят поздним летом, что для этого «не было совершенно никаких предпосылок». Извиняется кроткой девичьей улыбкой и спешит в ванную комнату, одергивая воротник блузки, с истеричной веселостью смотря на багровеющее пятно засоса у самой ключицы. Никаких предпосылок к его возвращению. Василиск проснулся сам по себе, как и сбежал преступник, как и погиб ученик во время «обезопасенного» турнира трех волшебников. Совершенно независимо от возвращения и друг друга. Самое забавное, что так думают многие колдуны и колдуньи... Так забавно, что хочется плакать навзрыд. Но Шарлотта не может — во власти Волшебника увидеть её отражение в обрамленном синими цветами зеркале, опухшие от слез глаза и разнесенные в отчаянии комнаты прекрасного, уютного дома. Умывается холодной водой, приводит себя в порядок, касается метки кончиками пальцев. Когда она её получила — было хорошо. Бледная кожа не казалась склизкой, тепло чужого тела, раньше едва заметное, чувствовалось отчетливее. Как и ласки тонких рук и пальцев, прикосновения к промежности, наслаждение в кульминации, заставившее вскрикнуть в полный голос и впиться в сжимавшую грудь ладонь ногтями. Почти также хорошо, как описывали в романах и показывали в кино. Не порхали, правда, бабочки, но Шарлотте хватало и этого.******
Предпоследний год её обучения обещал что-то страшное и опасное, что-то, способное изменить тысячи жизней. Шарлотта не могла справиться с возникшей тревогой, тихой, пассивной, но ужасно токсичной, ни когда сидела в окружении сокурсников, ядовито комментирующих распределение, ни когда влилась в привычный ритм учебного расписания, интригующий методикой преподавания самого Слизнорта и способностями Снейпа в ЗОТИ. Всё знакомое казалось двуликим, таящим в себе опасность, всё незнакомое, казалось, было способно принести проблемы. Любопытство, неотступно следовавшее за ней по пятам, стало тускнеть, и Шарлотта больше не находила… смысла, чтобы поддерживать его. Силы были. Жизнь поменялась, её роль стала известна. Так зачем?..***
— Ну, что, как это — спать с ним? Драко Малфой ядовит и жалок. В который раз утверждается за счёт других и совершенно не аристократически смотрит в глаза, пристально, изучающе. Не понимает — пока ещё — злого трагизма всей ситуации. Лишь передаёт отношение отца и матери. Потому что увидел метку, потому что сложил два и два. — Почему тебе это интересно, Малфой? Шарлотта не заостряет на нём внимания, лишь кидает взгляд, не отрываясь от учебника по зельеварению. Хотя раньше, уверена, отреагировала бы обязательно — возмущением, лёгким стыдом или всплеском раздражения. Удивляется самой себе. Недолго, всего секунду, пока в голову не приходит вполне очевидный ответ. В том, что она начала перенимать невозмутимость Волшебника, не было и не должно было быть ничего странного. Она проводила с ним слишком много (впрочем, как и положено, согласно пророчеству) времени. — Откуда иголки, Хьюберт? Я просто забочусь о тебе. Он выглядит невинно, как пай-мальчик, но блеск в глазах и высокомерная ухмылка портят всё впечатление. Шарлотта задаётся вопросом, каким будет его взгляд, когда она расскажет про планы волшебника относительно относительности Драко. Неверие, если озвучит сейчас, раскаяние, когда посмотрит на неё после?.. Подавляет эти эмоции садиста в себе, молча встаёт, убирает учебник в сумку. Разговаривать с ним она больше не намерена. Впрочем, сказать ему то, от чего он позеленеет, как любимые кислые яблоки, Шарлотта может. — Знаешь, когда я с ним спала, он сказал, что если бы судьба распорядилась иначе, на моем месте была бы моя одногодка из более знатной семьи. Шарлотта удовлетворённо кивает — Малфоя передергивает.***
— Ты становишься жесче, Шарлотта, мне это нравится. Они снова вдвоём, и Воландеморт поддевает ее подбородок двумя длинными, холодными пальцами, вынуждая обратить на себя внимание. Шарлотта смотрит немного расфокусированно, потому что долго читала до этого, в тёмные глаза с узкими вертикальными зрачками. Уже без страха, уже без дрожи в руках — с той ночи прошло практически пять месяцев, и за это время привыкаешь, потому что человек, привыкать в твоей природе. К отталкивающему внешнему виду, к интуитивному, животному трепету, к непривычным прикосновения и ощущениям. — Учусь защищать себя, как ты и советовал, мой лорд. Шарлотта не знает, что именно волшебник имеет в виду — расправленные плечи, изменение во взгляде, отражающем надлом в душе маленького, любознательного ребёнка, колкие фразы и недоумение окружающих. Отвечает так, как понимает, как следует ответить в любом случае. И ему это известно. Его это раздражает. — Ты одна из немногих, кто следует моим указаниям. Волшебник проводит по её волосам, пропускает пряди между пальцами, и Шарлотта неосознанно напрягается, не глядя дотягиваясь до закладки и откладывая книгу в сторону, задаваясь вопросом, что волшебник увидит в этом жесте. Что он способен увидеть. — Одна из самых верных мне саратников. Прохладная рука переходит на шею, гладит в лишённой тепла ласке. Шарлотта не чувствует ничего, но кончики пальцев, коснувшиеся задней стороны шеи, вызывают мурашки, начинающиеся от затылка и заканчивающиеся где-то под ночной рубашкой. — Возможно, даже единственная. Шепчет волшебник, склоняясь к ней. Шарлотта привычным движением приподнимает голову и — неосознанно — чуть раскрывает губы. Но Воландеморт целует её в лоб, нежно, отечески, и лишь едва заметно ухмыляется в ответ на жест, ожидание.*****
Первое собрание, на которое Волшебник разрешает ей прийти, происходит в первой половине октября, и Шарлотта с затаенным от напряжения дыханием, но не без прежнего ребяческого любопытства, слушает доклады пожирателей, держась за изумрудно-зеленый занавес. На руке нет клейма, и допускать её к длинному мраморному столу волшебник ещё не намерен. Но позволяет скрыться в соседней комнате, слушать и слышать, анализировать и делать выводы. Пугаться и задаваться вопросами. Шарлотта не знает, известно ли кому-нибудь (Малфоям или Сивому) о ней, подслушивающей за тонкой тканью, и строит догадки, думает, думает, думает. Как стать такой, как Беллатриса, чтобы не смели даже гнусно оскалиться в её сторону. Когда одни, когда волшебник отсутствует, задерживаясь в бесконечных комнатах дома. Как давать отпор, чтобы воспринимали всерьёз. Чтобы слушали, что им говорит «девчонка» и бледнели, как Драко, когда она «рассказала ему секрет». Продолжает слушать, ощущая, как приподнимается шторка и носка ботинка касается холодная, чуть склизкая кожа Нагайны. Не реагирует на неё, привыкшая, менее эмоциональная, чем была до пятого курса. Лишь отмечает мимоходом, что уползающая под занавес двухметровая змея вызовет безмолвные вопросы, ответы на них, смешки и насмешки. Тоже мысленные, потому что большинство пожирателей бояться Волшебника, трепещут перед ним, как когда-то она, самая любопытная девочка в волшебном мире. Нагайна эгоистичная, переняла за годы службы волшебнику черты его характера, и сейчас поднимает верхнюю часть тела, приоткрывая пасть, обнажая длинные клыки. Шарлотта не убирает её голову со своих колен, позволяя обвиться вокруг ножек стула, образовать подобие клетки. Гладит интуитивно, стараясь, впрочем, не опускать взгляда. Глаза Нагайны, овальные тёмные пуговицы, кажутся ей слишком осмысленными для змеи или той, кто больше пятидесяти лет таилась в змеином облике. Браслет на руке наполняется теплом, еле слышно вибрирует. Шарлотта не может понять волшебника, как привыкла понимать всё вокруг себя. Он так жаждет контролировать её? Так проверяет её на верность? Или скучает на собрании, где все раболепны и немногословны? Скучает по ней?***
И вновь ужин, прерывающий череду монотонных уроков и школьных дней. Смотря на накрытый стол, вспоминая дату предыдущего приёма, и анализируя, Шарлотта скрывает улыбку от мысли, что в скором времени уже учёба будет прерывать череду монотонных встреч. — Что-то показалось тебе смешным? — То, что подобные ужины могут войти в список моих привычек. Шарлотта улыбается теперь уже открыто, хоть и немного стыдливо. Занимает привычное место напротив, чуть поправляя задравшее насыщенно-бордовое платье чуть выше колен. — Не вижу в этом ничего ужасного. Ей хочется также быть уверенной в этом, и Воландеморту не нужно даже использовать окклюменцию, чтобы понять это. Шарлотта старательно закрывается от него, и он поддерживает эту игру, позволяя делать тщетные попытки спрятать от него страницы её жизни.***
После, в спальне, когда распито вино, съедены угощения и наполнены пьяным блеском зелёные глаза, отражающие свет ламп, Воландеморт гладит Шарлотту по внутренней стороне предплечья, наслаждаясь мягкостью нежной кожи и девичьей покорностью. Задумчиво, чертя что-то смутно знакомое острыми ногтями. Шарлотта слишком пьяна, чтобы вспомнить, что именно, и в очередной раз корит себя за злоупотребление алкоголем. Можно быть расслабленной, но не пьяной до плывущего сознания и тонущих в нем мыслей. Можно, черт возьми! Воландеморт усмехается, замечая непонятно зачем нужную попытку закинуть ногу на ногу. Продолжает гладить, повторяя до мелочей знакомый узор, подготавливает, успокаивает. Шарлотта расслабляется, и кладёт голову на островатое плечо, прикрывая глаза. Воландеморт замирает на мгновение, застигнутый врасплох ощущениями, мягко убирает щекочущие шею темные волосы, не забывая насладиться их мягкостью. Достаёт палочку. Заклинание вырывается яркой, слепящей вспышкой, следом за которой раздаётся громкий крик, переходящий в вой. Тёмные чернила метки впиваются в кожу точно по следу недавней ласки, оставляя после себя кровь, стекающую по руке тонкими струйками и падающую тяжёлыми каплями на пол. Воландеморт не может сдержать восхищения собственной работой, и смотрит, смотрит, смотрит, увлеченный. Тянется провести большим пальцем по кончику, убрать остатки крови. Шарлотта, для которой боль была столь невыносимой, что напоминала агонию, пытается вырвать руку. Терпит неудачу и тут же валит волшебника на кровать, надеясь, что растеряется, и у неё будет хотя бы секунда, чтобы вырваться. Воландеморт не ожидает этого, но руку не отпускает, лишь ослабляет хватку, чтобы Шарлотта могла повернуть её. Смотрит на неё, эмоциональную, трезвую, не скрывая восхищения. — Отпусти меня! — Нет. Ты прекрасно знала, что я сделаю. Не думала, что будет так больно? Она дышит шумно, полной грудью, ярость волнами прокатывается по её телу, отдаётся в зачарованное серебро браслета. Смешивается, создавая что-то сильное, что-то опасное и манящее. Скрипит зубами, скалится. Седлает его. Впивается в тонкие губы. Этой ночью он берёт её мягко, тогда как она — грубо, напористо, вымещая все чувства и всю боль, шепча на ухо, когда обвивает ногами талию, как ненавидит. Он, исступленный, опьянённый чужими и собственными эмоциями, выдыхает в ответ хриплое «больше жизни».***
Шарлотте не стыдно за собственный срыв. Она не испугана и не испытывает волнения. Чудовище, поставившее клеймо собственной власти на её левом предплечье, заслужило такое отношение, пусть и не страдало, принимая его, воспринимая как игру. Не наказало после, лишь ласково поцеловало в плечо, что она едва чувствовала, потому что была слишком вымотана. Не вызывало после, позволяя жить обычной жизнью, давая время на смирение.***
Первое собрание, на котором она присутствовала, сидя недалеко от волшебника, но недостаточно близко для публичного подтверждения собственного статуса, прошло без неловкости принятия и насмешек по поводу слишком маленького для собраний возраста. Подростку внутри неё хотелось верить, что причиной был внешний вид, холодный и уверенно-спокойный, прямая спина и безразличный взгляд, но повзрослевший раньше времени человек знал, что не было даже попыток из-за Нагайны, обвившейся вокруг ножек стула, положившей тяжёлую голову на носки выглядывающих из-под длинного платья туфель. Вещи, обсуждаемые на собрании, были не столь важными, чтобы его посетили все пожиратели смерти, а Шарлотта то и дело вздрагивала от излишнего перенапряжения. Некоторые (Макнейр, Рудольфус Лестрейндж, Крэбб и Амикус Кэрроу), явно разведчики, докладывали, как действует на магов новость о возвращении тёмного лорда. Фенрир Сивый, Беллатриса, кинувшая на неё едкий пренебрежительный взгляд, рассказывали, с какой паникой маглы наблюдали за тёмными облаками, с каким страхом метались по улицам городов, плутая в тумане, как кричали, когда егеря сгоняли их из лесов. Шарлотта понимала, что это затишье перед бурей. Слишком хорошо, слишком ясно, чтобы радоваться отсутствию кровавых подробностей в рассказах обожающих их садистов. Переглядывалась украдкой с бледными, напряжёнными родителями.*****
— Я скучаю по тебе. Проговорил волшебник, как только Шарлотта послушно легла рядом, отодвинув руку, уже её собственной на несколько дюймов, в сторону. Взглянула удивлённо, потому что все ещё чувствовала пустоту в мыслях и горячую сперму на бёдрах. — По твоим эмоциям. Он коснулся её лица, погладил, убрав прядь волос за ухо. — Я разве была безэмоциональной? Спрашивает Шарлотта. Кусает губу, вспоминая, как громко простонала на пике. Эмоционально, пожалуй, даже слишком. Подготавливает себя к предстоящему разговору. — Ты прекрасно знаешь, о чем я. Мне не хватает страсти в тебе. Не хватает инициативы. Настоящей тебя. — У меня не было повода их проявить, мой лорд. Боюсь, тому содействует атмосфера… аристократической сдержанности, присущая каждому нашему ужину. Она предпочитает спрятать чернильное пятно, не ставить во главу угла, и поэтому говорит, как думала однажды. Шарлотта ещё юна и неопытна. В книгах пишут другое, а такое не описывают и подавно. Да, человек рядом вызывает у неё эмоции, но никогда — таких, чтобы захотелось набросится с поцелуями или укусами. До того вечера. После него. Потому в вечер января ей хочется разорвать его на кусочки.*****
С самого утра в воздухе витало напряжение. Едва уловимое, оно тем не менее не давало вздохнуть полной грудью и широко улыбнуться новому дню. Возможно, думала Шарлотта, привычным движением надевая серебряный браслет на запястье, это самое начало цепочки отвратительных, ужасающих событий, судьбоносных, кардинально повлияющих на судьбы многих волшебников. Её самой?.. Шарлотта не могла ответить на этот вопрос. Лишь прислушаться к себе и окружающему миру, выявить червоточину раньше и попытаться закрыть её… Рассмеяться, ведь главная червоточина напоминала о себе жжением в чернильных линиях метки на левом запястье. Вполне может быть, что нечто важное произойдет вечером, на собрании, куда Шарлотта приглашена непосредственным участником.***
— Сегодня я хочу затронуть такую тему, мои дорогие, уважаемые преспешники, как предательство. За длинным столом в большом, тёмном зале воцаряется тишина, нарушаемая только напряжённым, шумным дыханием некоторых пожирателей, новопринятых в ряды или излишне эмоциональных. Шарлотта смотрит перед собой, на бледного Драко, для которого это собрание (впрочем, как и для сидящих чуть поодаль Крэбба и Гойла) официально всего лишь второе. Замечает, как сглатывает ком в горле изможденный, только вытащенный из Азкабана, Люциус, некогда статный и величественный. Чуть поворачивает голову, улыбаясь в ответ на улыбки родителей. Немного робкие, немного испуганные. В попытке поддержать, успокоить. Перед собранием волшебник дал понять, что не намерен проводить кардинальных мер. Не сейчас, когда тьма только начала вновь сгущаться над магическим миром, а он сам — вновь достигать того уровня власти, которая у него была. Не говорил. Не объяснял. Нежно погладил по щеке, ослабив сковавшее руки и ноги напряжение ставшей привычной лаской. Шарлотта поняла всё и так — решение было правильным, решение было логичным. — Как знают многие из вас — предательство я считаю столь же отвратительным, как и связь чистокровных волшебников с маглами. А вам известно, как я поступаю с теми, кто эту связь имеет. Волшебник встаёт и идёт вдоль стола, заставляя приспешников напряжённо поворачивать головы или затаивать дыхание. Всем им есть, что скрывать. Разница лишь в размере проступка. И это заставляет Воландеморта осклабиться, обнажив острые мелкие зубы, наблюдать пристально, будто впитывая, на кого действует сильнее. Моральная слабость — недопустима. Моральная слабость практически равносильно предательству, и подвергнется точно такому же суду. Не такому скорому, но подвергнется. Шарлотта смотрит на всех поочерёдно, гадая, выискивая того, кто заслужит наказание. Не смертельное заклятие, потому что для проредения рядов ещё слишком рано, и устроить его сейчас может только безумец, но пытающее, типа Круциатуса. Какая-то часть её души, совсем крохотная, опасается слишком сильно для расчетливого характера за родителей, сидящих чуть поодаль. Особенно, когда волшебник останавливается за их спинами, прямой и надменный. Обманчиво-благосклонный. — Ливия. Маркус.***
— Мои верные, давние последователи. В зале тишина, и, кажется, что сердце Шарлотты стучит слишком громко, выдавая волнение, выдавая эмоции. Не от того ли волшебник кидает на неё мимолетный взгляд, прежде чем положить бледные кисти с длинными тонкими пальцами на плечи родителей? — Встаньте, прошу вас, чтобы все видели. Шарлотта улыбается напуганным маме и папе. Уверенная. Волшебник им ничего не сделает. Все это представление — красивая, показательная дань славоохотливому характеру, и все ограничится лишь показательным выговором. Но, похоже, сами родители в это не верят. — Как вы знаете, мои дорогие пожиратели, я очень ценю вашу преданность. Более того — я надеюсь на вас, ведь вы — мои самые верные друзья и соратники. Волшебники за столом улыбаются неуверенно, одни лишь Беллатриса и Фенрир довольно скалятся. Шарлотте неприятно смотреть на них. — Что вы будете мне поддержкой в во всех начинаниях, опорой в стремлении вернуть прежние времена, когда маглы знали свое место, а волшебники не позволяли себе даже мысли о кровосмешении. Будете со мной также откровенны, как откровенен с вами я. Воландеморт не смотрит лица других пожирателей, увлеченный страхом Хьюбертов, пробивающимся через напряжение и нервные улыбки. Чтобы смотреть на них, нужно время, которого не должно быть в ближайшие годы… Пока, по крайней мере, он не поймает мальчишку и не убьёт на глазах у всего магического мира, как прикончит Дамблдора. — Но, что самое главное, не будете сомневаться во мне. Ему известно, что именно после этих слов пойдёт наиболее эмоциональная реакция, потому что часть — треклятая часть — его людей — жалкие трусы, вернувшийся к нему только после обретения прежнего облика. Но сейчас не о них. Совсем не о них. — Маркус. Ливия. Замирают, вздрагивают, и его юное предназначение копией вздрагивает за их спинами. — Почему вы хранили молчание все эти годы? Шарлотта неосознанно цепляется пальцами в подлокотники кресла, поворачивает голову, успевая заметить взгляды нескольких волшебников, в том числе и перепуганный — Драко. — Мы… Мой лорд, считали что Шарлотта ещё слишком мала для такой ответственности. Мы видели в ней ребёнка всё это время, хотя прекрасно знали, что наша дочь умна не по своему возрасту. — Мы думали рассказать, когда она сдаст свой первый экзамен. — Но моё возвращение помешало вашим планам? По залу разносятся смешки, в большинстве своём — нервные, как следствие эмоционального перенапряжения. — Нет, мой лорд, оно лишь указало нам на нашу ошибку. — Маркус, Маркус, Маркус. Разве не я помог тебе в трудную минуту твоей жизни? Разве не я вывел тебя на правильный путь? Не я дал тебе то, что ты сумел приумножить? — Вы, мой лорд, и я буду благодарен вам всю свою жизнь. — Тогда почему, Маркус? Ливия? Почему вы не сделали то единственное, что могло бы помочь мне? Шарлотте хочется вскочить, закрыть родителей собой, прекратить порку, но переминающийся с ноги на ногу отец сам закрывает её от взгляда змеиных глаз. Около ног проползает что-то холодное. Шарлотте не нужно даже смотреть, чтобы понять, что это. Нагайна вновь оплетается клеткой вокруг ножек стула. — Мы хотели, мой лорд, но… — Не должно быть никаких «но», Ливия. Воландеморт качает головой, выхватывает палочку. — Авада Кедавра! Маркус — хороший волшебник с быстрой реакцией, но того, что умрет первым, он не просчитывает. Ливия Хьюберт успевает лишь вскрикнуть, перед тем, как упасть следом.***
Удар. Вспышка света и пронзительный писк звука, лишивший сознание восприятия цветов и точного распознавание звуков. Кто-то кричит, долго, отчаянно, как раненный зверь, который вот-вот умрет. Шарлотта хочет обернуться, посмотреть, но понимает, что раскрыт собственный рот, уже сводит челюсти. Поднимается, выхватывая собственную палочку, делает шаг. Падает, обдирая ладони. Желудок подскакивает к самому горлу. Шарлотта не позволяет падению ослабить себя. Поднимается. — Круцио! -… прошу, мой лорд… -… осознает свою ошибку… — … пожалуйста… Боль пронзает всё тело, сводит одной большой судорогой. Слезятся глаза и руки беспомощно царапают ногтями пол в попытке… В попытке?.. Мысли путаются, мечутся перепуганными птицами в клетке, раскачивают её. Звон, звон, звон. Скребущая рука смещается, находит что-то… руку отца с кольцом на указательном пальце. Холодную… Почему она холодная? Он замёрз? Не важно. Не важно! Не важно! Она разотрёт его руки согревающим средством, но пусть он сначала спасёт от боли, спасёт от судороги. Спасёт. Спасёт. — Всё кончилось, девочка. Говорит ласково женщина. Не мама… Голос тише, ниже, нежнее. Прижимает её к груди, дорогой ткани… платья? Качает, как ребёнка, баюкает. Драко хочется присоединится к матери, сесть рядом, взять, может быть, Хьюберт за руку. Извиниться. Извиниться. Извиниться! За то, что был придурком. За то, что считал «связь» привилегией, за то, что не понимал, что безумие касается даже самых приближенных. Но ещё больше ему хочется уйти отсюда. Большого, холодного зала, громадного, полупустого поместья. В отвратительный Хогвартс с его отвратительными атмосферой домашнего уюта и ощущением безопасности.***
— Я хочу продать этот дом. Говорит Шарлотта, когда Яксли спрашивает её в кабинете юриста. Юрист, дочитывая последние строки её личного дела, поднимает сочувственный взгляд. — То, что произошло с вашими родителями, ужасно… — Я знаю, сэр. Прекрасно знаю. — Прошу меня простить. Он замолкает, торопливо опуская глаза в личное дело. Не смотрит больше. — Боюсь, что вы не можете продать этот дом сейчас. Вы не достигли совершеннолетия. Яксли, вызванный быть её помощником, хмурится. — Мистер… — Блюмкотер. — Мистер Блюмкотер, вы ведь можете сделать так, чтобы дом продала Жанна Хьюберт, моя очень, очень дальняя родственница. А деньги — все 65% — перечислили мне. Яксли смотрит на неё с ухмылкой, с толикой уважения в тёмных глазах. — Но, мисс Хьюберт, не проще ли подождать год? Тем более, здесь указано, что Вы учитесь в Хогвартсе. — Поймите, мистер Блюмкотер, я хочу продать этот дом сейчас. Меня не волнует, сколько я могу получить с его продажи. Сам факт не столь важен. Юрист — ссутулый и бледный, как человек, редко бывающий на солнце, или вампир, выгибает бровь, но затем быстро кивает. — Понимаю вас, мисс Хьюберт. И постараюсь сделать все возможное, чтобы ваша дальняя родственница обязательно продала этот дом.***
Прощаться с местом, где прожила всю свою жизнь непросто, но Шарлотта сильная. Собрав вещи в заколдованный маггловских чемоданчик на колёсиках, она только обходит дом несколько раз, забирая из спальни родителей лишь книгу, любимую матерью, и дорогую статуэтку, купленную отцом когда-то давно за сущие центы у одного несведущего в подобных делах пьяницы. Полупустая, комната выглядит такой, какой ей и полагается — не жилой. Шарлотта стремительно покидает её, спускаясь вниз. Отмечая. Она уже взрослая и высокая, чтобы достать стеклянный шар с верхней полки, не вставая на табуретку. Достаточно знающая для того, чтобы разбить мутную сферу о порог с внешней стороны, наблюдая, как развевается дымка. Достаточно наивная для того, чтобы допустить мысль о том, что вместе с пророчеством разобьётся и интерес к ней.***
Волшебник берёт её размеренно, в спокойном темпе толкаясь на всю длину в недостаточно влажное, но привыкшее лоно. Упирается по обе стороны от головы, целует холодными губами шейные позвонки и кожу между лопаток. Надеясь, вероятно, на отклик?.. Шарлотте все равно на это почти также, как было всё равно ему в вечер января. Она просто послушно терпит, повернув голову к правой стене, чтобы видеть бледное чистое предплечье. Кривится иногда, когда волшебник толкается особенно глубоко. Идёт в душевую, обнажённая, с липкими от спермы бёдрами.***
В Хогвартсе что-то отдалённое близится к своему завершению. Шарлотта перестаёт обращать на это что-то внимание, потерявшая интерес буквально ко всему. Пожалуй, разве, что мимолетно удивляется странным взглядам Малфоя и — почему-то — Снейпа, ну и радуется, когда удаётся получить у Мадам Помфри порцию тонизирующего зелья и кружку горячего шоколада. Медленно доучивается этот год, подозревая, догадываясь, но не строя ничего большего. Зачем, если мир стал сплошным серым пятном, безвкусным, как пережеванная каша?***
Шарлотта не знает, почему пожиратели приходят в Хогвартс. Её не было на последующих собраниях: волшебник разрешил не посещать их. Плачет вместе со всеми, когда видит тело Дамблдора и — в отдалении — полыхающую крышу хижины лесника-Хагрида. Послушно следует за Фенриром и Беллатрисой в главный зал. Идёт по разбитым стеклам, сознавая, что хрустит под ногами собственное беззаботное детство.***
— Я ненавижу тебя. Говорит Белла, когда остаются одни в гулкой тишине коридоров. Шарлотта поднимает на неё — красивую, гордую, безумную — взгляд. — Ненавижу за то, что ты блядская выскочка с милым личиком и подходящим происхождением. Не препятствует, когда Белла приближается, хватает рукой за щеки, оставляя царапины от острых ногтей, когда смотрит прямо в глаза, раздражённо шипя практически в самые губы. — Но не могу смотреть на тебя сломанную. Отпускает её резко, отстраняется, наблюдая, как неловко опирается на стену в попытке удержаться на ногах. — Тебе так нравится упиваться собственным горем? Так нравится чувствовать себя жертвой, над которой издеваются? А, Хьюберт? — Нет, но… — Не должно быть никак… Но Шарлотта выхватывает палочку раньше, будто странное откровение вновь разожгло внутри желание жить. — Вот. Умница! УМНИЦА! Ликующе вопит женщина, отбивая заклинания. — Зачем ты это делаешь? — Хочу посмотреть, что из этого выйдет. Шарлотта не верит, но не спрашивает.******
— Как тебе нравится новая школа, моя дорогая? Задаёт вопрос волшебник, когда они вдвоём, и Шарлотта мягко двигается, то поднимая, то опуская бедра. — Тёмная. Мрачная. Интересная. Волшебник смеётся, обнажая острые мелкие зубы, которыми, кажется способен с лёгкостью прокусить кожу. Берёт её за руку и прижимается губами к тыльной стороне ладони, смотря на Шарлотту снизу-вверх. Она вздрагивает, максимально принимая его в себя. Не такая, как раньше, но и не серая, сдавшаяся.***
— Вы… Шарлотта полуоборачивается к директору, не зная, что спросить первым. Альбус Дамблдор глядит на неё задумчиво из-за очков-половинок. — Да, мисс Хьюберт? — Вы знали про пророчество? На мгновение в его чёрных глазах, ранее напрягающих и пугающих, вспыхивает странный огонь, но тут же гаснет. Северус Снейп прекрасно умеет контролировать свои эмоции. — Я знал, что вы нужны ему, это правда. Знал про ваши встречи. Но о пророчестве — его содержании — мисс Хьюберт, не имею ни малейшего понятия. — Вы из-за этого позволяли мне получать высокие баллы? Она улыбается, спрашивая абсолютно глупый, абсолютно неуместный вопрос, лишний для директорского кабинета, личности нового директора и её самой, давно утратившей умение по-детски радоваться жизни. — Отчасти, мисс Хьюберт. Поступь Снейпа мягкая и еле слышная, он скользит по периметру комнаты безмолвной тенью, ею и кажется. Шарлотта невольно переводит взгляд на портрет Дамблдора. — Я был при его произнесении, мисс Хьюберт. Улыбается он самыми уголками губ. — Да, это не такая уж и редкость — быть с рождения кому-то, либо чему-то обещанным. Добавляет один из прошлых директоров. — Тогда почему?.. — Вы достаточно умная и сообразительная юная ведьма, чтобы понять причины. Шарлотта видит несколько, и все кажутся ей правдоподобными. От осторожности в сокрытии, чтобы она, маленькая и любопытная, не показала волшебнику лишнего в собственном сознании, до безразличия к жертве «не такой уж и редкости» и считание оной не более, чем юной, сообразительной ведьмой. Однако, в таком случае, не глупость ли отдавать сообразительную ученицу в руки тёмного волшебника, не сделав из неё ещё одного шпиона? — Но, пожалуй, мне следует признать свою ошибку, мисс Хьюберт. Я — достаточно стар и наивен, чтобы посчитать, что в Томе… осталось хоть что-нибудь доброе… Мне жаль ваших родителей. — Да. Шарлотта отворачивается, опираясь на стол, вздыхает глубоко, чтобы перестала чесаться переносица. Действительно. Жаль. Но ведь она тоже достаточно наивна, чтобы понадеется на несуществующую доброту. Но ведь она всего лишь школьница! — Я хочу помочь. Говорит Шарлотта, обращаясь ни к кому конкретному, но смотрит на профессора Снейпа, в его задумчивый, таинственный взгляд. — Боюсь, что нет, мисс Хьюберт. Вам нечем нам помочь. — Должно быть, вы просто не представляете на что способна женщина, профессор? — Должно быть. Судя по ледяному тону и сдавленному смешку за спиной, Шарлотта действительно перегнула палку, но, удивительно, стыдно за это всего лишь немного.***
— Что ты хочешь делать, когда убьёшь Гарри Поттера? Спрашивает Шарлотта, вновь пробуя расслабить лорда. Мягко массирует плечи, шепчет ласково на ухо. Они одни, съедены блюда и распито красное терпкое вино, игриво путающее мысли. Не позволяющее излишне концентрироваться на собственных словах, вникать в их смысл и размышлять над ним. — Напомнить этому миру, кто такой настоящий волшебник. Он берет одну из её ладоней, касается прохладными, тонкими губами, чувствуя невыразимую потребность удержать тепло подле себя. Смотрит задумчиво на синие огни заколдованных свечей. — Чтобы даже не смели смотреть на маглов, как на равных? — Верно. Шарлотта приобнимает его за плечи, чувствуя неприятную, чуть склизкую, как у змеи, кожу. Говорит после паузы, когда лицо волшебника касается её собственного. — Если бы я могла помочь тебе в поимке, мой лорд. Раньше, когда ещё училась с Поттером и могла… завладеть его доверием. — Не сожалей. Это досадно, но я и не думал использовать тебя. Ты была предназначена мне не для того. Шарлотта чувствует, как волшебник сильнее сжимает её руку. Вспоминает о совсем недавно закончившейся менструации. Не без грусти. Не без радости. Не без страха. Медленно выдыхает, расслабляясь. Если она не забеременеет, то волшебник избавится от неё. Не этого ли хотелось все эти годы? А способ избавления уже и не имеет значения. Какая разница, если мир больше не притягивает внимание погасшего учёного огонька?***
Ей удаётся выведать приблизительное число пожирателей и егерей, собирающихся атаковать Хогвартс, и примерную тактику в наступлении, но что её несколько слов по сравнению с верной службой профессора Снейпа, умертвленного змеиным укусом? Со слезами потерявших, встречающихся ей в коридорах? С решимостью в глазах тех, кто идёт вперёд несмотря на отчаяние? С пронзительным криком отчаяния и боли, когда Невилл Лонгботтом, мальчик, которому по счастливой случайности не выпало стать избранным, несёт на руках тело Гарри Поттера? Что её «помощь» сопротивлению, кроме как нежелание смирится с собственной судьбой, с триумфом в кровавых глазах гладящей обрывистыми движениями по щекам и шее? Маска «я могу, я способна»?.. Шарлотта отходит к остальным, в черную, бурлящую восторгом массу, сцепляя руки, впиваясь ногтями в кожу запястий. Могу, способна… Сделать что? Послать короткое «живи, пожалуйста, живи» ядру сопротивления, неподвижно лежащему чертой, разделяющей добро и зло, светлое - утратившее, и тёмное — ликующее. Отойти как можно дальше, за спины, оглянуться на границу запретного леса.******
— Я не заслуживаю твоего участия. Говорит она, когда все кончено, зло рассыпалось пеплом, а тех, кто следовал за ним, предают справедливому суду. Гарри Поттер, поддерживаемый с обеих сторон верными друзьями, смотрит на неё. — Ты не виновата в том, он принуждал тебя. Я не верю другим, но тебе — да. — Мало кто согласился бы… ну… Рон Уизли не заканчивает фразу, смущается, опуская голову с грязными, пыльными волосами. Гермиона Грейнджер легко бьёт его по плечу. — Рональд! Золотое трио смеётся радостным, беззаботным смехом, покидая полуразрушенный мост. Шарлотта шепчет одними губами невысказанное «спасибо». Прикладывает руки к животу.